Текст книги "Царский декамерон. От Ивана III до Александра I"

В. Н. Балязин
Царский декамерон. От Ивана III до Александра I

Предисловие

Посвящаю моей любимой жене —

Татьяне Юрьевне Хрычёвой

Вашему вниманию, уважаемый читатель, я предлагаю двести занимательных, во многих случаях основательно забытых историй из жизни семьи Романовых – второй после Рюриковичей царствовавшей на Руси династии.

Выдающийся русский филолог Владимир Иванович Даль определил понятие династии так: «Род, дом, говоря о государе; поколение, из которого вышло несколько последовательно царствовавших лиц».

В этой книге вы прочитаете об огромной семье, управлявшей гигантской страной на протяжении трех веков и давшей России семнадцать «последовательно царствовавших лиц».

Вместе с тем повествование о роде Романовых я начну не с той поры, когда на московском троне оказался первый царь из этого дома, а за полтора века до того, когда переплелось яркое и диковинное соцветие трех блистательных династий, уходя мощными корнями в темную глубину баснословных времен.

Первой династией были Рюриковичи. Они пришли на Русь в IX столетии по Рождеству Христову из полунощных скандинавских стран, еще не приобщившись к Учению Иисуса и его церкви. Палеологи стали императорами Византии в XIII столетии, а на Русь попали двумя веками позже. Первый полулегендарный предок Романовых появился на Москве, придя не то из Литвы, не то из Пруссии, чуть позже того времени, когда Михаил VIII Палеолог занял константинопольский трон.

И все же в центре внимания окажутся Романовы, потому что их историческая роль в судьбах России первостепенна, и если сравнивать их с другими русскими царями – Борисом Годуновым или Василием Шуйским, со Лжедимитрием I и Лжедимитрием II, – то такое сопоставление еще убедительнее докажет несоизмеримость заслуг Романовых с каким-либо иным царским родом.

Пока семья Романовых оставалась правящей династией, всякая попытка приподнять завесу над ее тайнами и интимными секретами считалась разглашением государственной тайны или даже изменой родине. Поэтому жизнеописания отдельных членов и всей семьи Романовых грешили верноподданническим умилением и утрированным преклонением перед добродетелями августейших особ. Изредка оппозиционная пресса пыталась сдобрить елейную патоку услужнических излияний ложкой дегтя, но объективного описания все равно не получалось. А после Октябрьского переворота 1917 года тенденциозность историков и литераторов-очернителей усилилась во сто крат, а потом и вся тема стала запретной. И таким образом в отечественной истории возник некий вакуум.

Создалось парадоксальное положение: об истории родственных Романовым династий существует огромная литература: рассказывается о Датском королевском доме – герцогах Ольденбургских и Глюксбургских, которые, породнившись с Романовыми, занимали престолы в Англии и Норвегии, в Дании и Греции; о Шведском королевском доме и Доме герцогов Шлезвиг-Голштейн-Готторпских, чьи отпрыски занимали троны Швеции и многих германских королевств, герцогств и княжеств; об Английском королевском доме, имевшем своих представителей и на тронах Германской империи, и на троне Испании. Родственники Романовых правили и в Болгарии, и в Голландии, и в Черногории, и даже в Мексике.

И если о Габсбургах и Гогенцоллернах, об испанских и французских Бурбонах, о Виндзорской династии и прочих менее значительных династиях мы знаем довольно много, то о российской царской и императорской династии осведомлены гораздо меньше, да и то часто весьма предвзято и извращенно.

Все, что относилось к жизни и делам августейшего семейства, было окружено глубочайшей секретностью. И это касалось не только дел политических, дипломатических, военных и государственных, но и чисто семейных, личных. Автор попытается восполнить этот пробел: читатель окунется в половодье страстей, где на первом месте царит любовь во всех ее проявлениях – от самых высоких до самых низменных.

Но прежде сделаем небольшое отступление.

В 1870 году в Санкт-Петербурге вышла первая книга трехтомного сочинения Кондратия Биркина «Временщики и фаворитки». Под именем Биркина скрывался историк театра Петр Петрович Каратыгин – сын известного драматурга и племянник великого актера-трагика. Каратыгин прямо поставил вопрос о роли любви в истории, отбросив ханжество и ложную стыдливость.

Он писал: «Внимательно перечитывая летописи былых времен, наши и иностранные, невольно приходишь к убеждению, что… и любовь играла не последнюю роль во многих мировых событиях и весьма часто оказывала немаловажное влияние на судьбы народов и целых государств. К сожалению, к этому вопросу – о значении любви в истории – с должным вниманием доныне относились весьма немногие… В чем искать причины равнодушия новейших историков к этому фазису домашней, закулисной жизни монархов? Не в опасении ли вводить скандальный элемент в такую строгую, серьезную науку, какова история? Если так, то подобный взгляд, узкий и слишком односторонний, напоминает жеманницу, отворачивающуюся от наготы античных статуй…

От историка, посвятившего свое перо жизнеописанию фавориток, никто и не потребует сальных анекдотцев; в биографии фаворита или временщика не должно быть страниц, напоминающих Аретина, Боккачио или Лафонтена. Если к любви в истории отнестись единственно как к источнику добра и зла, если на любовь посмотреть только как на силу слабых и слабость сильных, тогда биография временщика или фаворитки бесспорно может иметь смысл и значение».

Да, согласимся с Каратыгиным, любовь и ненависть движут людьми, хотя и не являются главными силами общественного развития. Они играют в истории роль одной из составных частей сложнейшего явления, называемого жизнью человечества. Это не значит, что все сюжеты книги посвящены любви. Нет, читатель найдет здесь рассказы и о дворцовых заговорах, и о тайнах рождений и смертей, о покушениях на царствующих особ, о таких чертах героев, как самоотверженность и смелость, любовь к Родине, об их чисто человеческих качествах – щедрости и доброте, поисках истины и смысла жизни, жестокости и необузданности нравов, богобоязненности и безбожии, трудолюбии и лености, чванливости и скромности, мудрости и глупости – в общем, обо всем, что составляет жизнь любого человека, будь он царь или пастух.

Автор хотел бы закончить это вступление отрывком из книги Георга-Адольфа-Вильгельма фон Гельбига «Русские избранники».

Гельбиг жил в Петербурге в конце XVIII столетия и был сначала секретарем саксонского, а потом прусского посольства. Он имел широкий круг знакомств и благодаря этому собрал большую и разнообразную информацию о жизни петербургского двора. О его деятельности, выходящей за рамки официальных обязанностей, знали многие. Знала и Екатерина Великая, почему и не любила слишком любопытного секретаря.

«Вы восторгаетесь моим тридцатитрехлетним царствованием, – писала Екатерина II своему старому другу и многолетнему зарубежному корреспонденту барону Фридриху Гримму, – между тем, как ничтожный секретарь саксонского двора, давно уже находящийся в Петербурге, говорит и пишет о моем царствовании все дурное, что только можно себе представить… Раз двадцать я уже извещала саксонский двор, чтобы его убрали отсюда, но саксонский двор находит, по-видимому, его сообщения прелестными, так как не отзывает его; ну, если и после последней попытки, сделанной мною по этому поводу, его не уберут отсюда, я прикажу посадить его в кибитку и вывезти за границу, потому что этот негодяй слишком дерзок».

Чтобы не доводить дело до скандала, Гельбига отозвали в Дрезден, но вскоре он вновь приехал в Петербург, на сей раз секретарем посольства Пруссии. Это позволило ему прожить в России еще несколько лет и окончить сбор сведений о «людях случая». В завершенном виде эти материалы увидели свет в 1809 году, когда в Тюбингене вышла его книга, содержащая 100 биографий от Франца Лефорта до Ивана Кутайсова – от начала и до конца XVIII века. Наконец, в 1900 году в Берлине книга вышла и на русском языке.

В ней говорилось: «Перед нами нарождаются, живут, действуют и умирают „птенцы“ Петра и „орлы“ Екатерины рядом с конюхами Анны и певчими Елизаветы до лакея в ливрее, преображенного в графа Кутайсова.

Тут и литовские крестьянки, переименованные в графинь Ефимовских или Гендриковых, и курляндские конюхи, ставшие герцогами Биронами, и истопники Тепловы или Шкурины, и кучера Возжинские; тут швейцарец Лефорт и еврей Шафиров, армянин Лазарев и неаполитанец Рибас, француз Лесток, поляк Понятовский и немцы без конца, и тут рядом рука об руку с ними Румянцевы-Задунайские и Суворовы-Италийские, которых заслоняют Орловы, Потемкины, Зубовы. Эта пестрая толпа царедворцев проходит перед нами уже не в конюшенных поддевках, не в лакейских ливреях, а в бархатных епанчах – широких круглых плащах – и шитых золотом камзолах с алмазными тресилами, подвесками, и изумрудными аграфами – застежками, обвешанная всевозможными звездами от польского Белого Орла до русского Андрея Первозванного, пожалованная разнообразными титулами от немецкого барона до римского князя.

Ближе сживаясь… с этими деятелями прошлого века, видишь, что в этих головах, придавленных напудренными париками, зарождались и созревали грандиозные планы, потрясавшие Европу, что кружевные камзолы не мешали мозолистым рукам строить города, созидать флоты, двигать промышленность и торговлю. Вспомним, что ими, этими деятелями XVIII века, присоединены к России Остзейский край, Финляндия, Литва и Белоруссия – вся пограничная черта с Западною Европою, куда были устремлены взгляды и пожелания, где усматривали они тот великий светоч, при помощи которого они совлекали с себя ветхого человека и приобщались к общечеловеческим идеалам…»

Ограничимся сказанным и перейдем к истории российского царского и императорского дома. Оговоримся заранее, что все даты приводятся по старому стилю.

Глава первая
Связь времен и судеб

Новелла первая
Иван и Софья

22 ноября 1440 года у великого князя Московского Василия Васильевича Темного и жены его Марии Ярославны родился сын, названный при крещении Иваном.

Предки Ивана Васильевича шесть веков правили Русью по праву крови и первородства, принадлежавших им, ибо были они первыми в доме Рюриковичей. И потому считали всю Русь своей отчиной и дединой – своим государством.

Род Рюриковичей уходил корнями в такую толщу – вообразить страшно. Московские книжные люди – летописцы – выводили его от римского императора Августа, в царствование которого явлен был миру Христос. От брата Августа – Пруса – и пошли, по их писаниям, Рюриковичи.

Лестно было европейским королям и герцогам породниться со столь знатной фамилией. И потому сидели прапрабабки Ивана Васильевича королевами и во Франции, и в Норвегии, и в Чехии, и в Венгрии, и в иных землях и государствах.

Но было так до покорения Руси Ордой. Согнули татарские багатуры гордые выи Рюриковичей и два с половиной века брали с них дань – и золотом, и серебром, и мехами, и железом, и скотом, и людьми. И платили потомки императора Августа «ордынский выход». Сами собирали его и с поклоном вручали добро баскакам – ханским сборщикам дани. И с тех пор перестали европейские короли брать невест из Москвы, ибо кому было лестно иметь женою дочь татарского раба, хотя бы носил на себе этот раб жемчуга и алмазы и титул великого князя? И потому не выдавали своих дочерей в Московию христианские государи, и потому же помолвили Ивана Васильевича, как исполнилось ему семь лет, обручив, с пятилетней девочкой – дочерью великого князя Тверского Бориса Александровича – Марией, а 4 июля 1452 года двенадцатилетний Иван и десятилетняя Мария стали мужем и женой.

Их супружество продлилось пятнадцать лет. Мария Борисовна через шесть лет после свадьбы, когда ей пошел семнадцатый год, родила великому князю сына. Первенца, как и отца, назвали Иваном. Однако мальчику не исполнилось еще десяти лет, как остался он сиротой – Мария Борисовна умерла, как говорили, не то от колдовства, не то от яда.

Чтобы сохранить для сына московский великокняжеский трон, Иван III Васильевич, с 1462 года наследовавший великое княжение от своего отца, стал писать Ивана Ивановича «великим князем», в отличие от своих братьев, именуемых просто князьями. Овдовев в 1467 году, двадцатисемилетний Иван Васильевич через некоторое время решил жениться еще раз. Выбор его остановился на греческой принцессе Зое Палеолог – племяннице последнего византийского императора Константина XI Драгаса, геройски погибшего в бою с турками при штурме Константинополя 29 мая 1453 года.

Ее отец – брат погибшего императора Фома Палеолог – в 1460 году вынужден был бежать из своих владений в Морее, как тогда назывался древний Пелопоннес. Сначала он уплыл на остров Корфу, оставив там жену, двух сыновей – Андрея и Мануила – и двенадцатилетнюю дочь Зою. Сам же отправился в Рим искать защиты и покровительства у папы.

Фома явился в Ватикан не с пустыми руками. Он преподнес папе Николаю V бесценную христианскую святыню – голову апостола Андрея Первозванного, распятого и похороненного в городе Патры. Голову апостола при необычайном стечении народа с величайшей торжественностью и пышностью положили в храме Святого Петра – главном святилище католического мира, а Фома Палеолог удостоился папского расположения, почета и ежегодной пенсии в шесть тысяч золотых экю.

Фома Палеолог скончался через три года после того, как появился в Риме. Он так и не дождался детей, которые незадолго перед тем похоронили на Корфу свою мать и уже были на пути в Италию.

Когда Андрей, Мануил и Зоя Палеологи появились в Риме, к ним перешла пенсия отца и вместе с нею благорасположение нового папы – Павла II, занявшего ватиканский престол после смерти Пия II в 1464 году.

Семнадцатилетней Зое предложили руку кипрский король Яков II и князь Парачиола, знаменитый не только своим благородным происхождением, но и еще более – своими несметными богатствами. Однако судьбе было угодно распорядиться иначе. Зоей заинтересовался Иван III и выбор был сделан ею в пользу великого князя Московского.

Один из проживавших в Москве итальянцев, мастер на Монетном дворе, рассказал о прелестях византийской принцессы великому князю. Величали его Иваном Фрязином. На самом же деле его звали Джованни Баттиста делла Вольпе. Это в Москве имя его переиначили на русский лад – Джованни из Италии, ибо здесь всех итальянцев называли «фрязи», так как Италия именовалась на Руси «фряжской страной». Так вот, Ивана Фрязина великий князь и послал в Рим, чтобы познакомиться с невестой и привезти ее «парсуну» – портрет.

Вольпе поручение выполнил, привез и портрет и согласие на брак. После этого он снова уехал в Рим, чтобы забрать принцессу в Москву. Здесь, в Риме, в присутствии многих князей церкви и аристократов, среди ко-

торых была и королева Боснии Екатерина, Зою обручили с Вольпе, представлявшего персону Ивана III. Современники восхищались пышностью и богатством этой церемонии и красотой двадцатичетырехлетней невесты.

Новый папа Сикст IV, надеявшийся на содействие Зои – «королевы русской» – в борьбе с турками-османами, дал ей 6000 дукатов, богатую, довольно многочисленную свиту и обоз, в котором шло около ста лошадей и несколько десятков телег.

24 июня 1472 года процессия вышла из Рима и направилась на север. Один из историков Ватикана, обладавший немалой фантазией, впоследствии заметил, что над караваном, сопровождавшим Зою Палеолог, парил двуглавый византийский орел, которого она направляла в Москву для того, чтобы этот орел стал новым гербом Третьего Рима – Московской Руси. Перед отправлением в путь Зоя переменила прозвание свое и выехала в Москву под именем Софии.

* * *

Через Сиенну и Флоренцию, Болонью и Виченцу Зоя приближалась к границе Северной Италии. Ее путь по итальянской земле был путем триумфа и непрерывного двухмесячного праздника.

«Невысокого роста, – пишет один из очевидцев о Зое, – с восточным пламенем в очах, когда необычайная белизна ее кожи говорила о знатности ее рода, она воистину была очаровательна. Когда она показывалась в народе, плащ из парчи и соболей, покрывающий пурпурное платье, развевался на ее плечах; сверкающее золотое украшение с жемчугом было у нее на голове. Драгоценный камень на ее левой руке привлекал к себе взоры всех. Ее кортеж составляли самые знатные молодые люди. Честь держать под уздцы ее лошадь была предметом споров».

11 октября 1472 года свою будущую повелительницу встречали лучшие граждане-псковичи и бояре, приславшие ей навстречу шесть больших кораблей, украшенных коврами и наполненных подарками.

Встретив Зою на берегу реки Эмбах, псковичи поднесли ей «кубки и роги злащенные с медом и вином, и пришедшие к ней челом ударили», сообщает Псковская летопись. Переплыв озеро Пейпус и Псковское озеро, караван поднялся по реке Великой и наконец Зоя оказалась во Пскове.

Здесь с воспитанницей пап и кардиналов произошла мгновенная и глубокая перемена – цареградская принцесса истово отстояла долгий молебен в Троицком соборе псковского кремля и, вызвав восторг своих подданных искренним православным благочестием, не оставила никаких надежд на переход в католичество у сопровождавшего ее католического епископа Антона Бонумбре.

Проследовав через Новгород Великий, Зоя 12 ноября въехала в Москву, где все уже было готово к обряду венчания.

Зое пришлось перенести сильное потрясение из-за парадокса, который на первых порах она не смогла объяснить: встречавшие ее князья и бояре сверкали золотом и драгоценными камнями, а церковь Успения в Кремле – первый по значению храм Московской Руси, где служил митрополит и происходило венчание на царство, – была деревянной.

Митрополит при встрече с Софьей Фоминичной ограничился лишь тем, что благословил ее и православных греков, сопровождавших царицу, а затем отправил невесту к матери великого князя, где она и увидела впервые своего жениха.

Там, в присутствии матери Ивана III Марии Ярославны, молодых обручили и в тот же день, в четверг, обвенчали.

Торжественную литургию отслужил митрополит, а венчание произвел коломенский протопоп Иосия.

* * *

Софья приехала из страны, залитой солнцем, в слякоть и морозы засыпанной снегом Московии. Она не принесла в приданное ни земель, ни золота. Она дала своему мужу призрачное право на византийский трон, ибо трон этот, стоявший в Царьграде-Константинополе, вот уже два десятилетия принадлежал туркам-османам, перед которыми трепетал весь христианский мир. Она принесла в дар Ивану III ничего не стоившую в этих условиях эмблему – герб своих предков, императоров Византии – двуглавого орла, символ минувшего могущества, ибо орел смотрел и на Восток, и на Запад.

Софья Фоминична привезла с собою несколько подвод книг и три десятка ловких, быстроглазых слуг.

О привезенной Софьей библиотеке сразу же заговорили книжные люди Москвы, а затем и Руси. И чем больше проходило времени, тем большей становилась слава этого древлехранилища. Называли книги Эллады и языческого Рима, Византии и христианской Италии. Говорили, что там есть неведомые никому манускрипты и недавно появившиеся инкунабулы, и, конечно же, книги Данте и Боккаччо. Были там, наверное, и книги Энео Сильвио.

Но через два поколения – при внуке Софьи Фоминичны, Иване, прозванным Грозным, – библиотека пропала и до сих пор не удается отыскать ее, сколько ни бьются над этим кладоискатели и археологи.

Вместе с Софьей Фоминичной приехали и наученные грамоте и бусурманским языкам слуги и привезли привычные для них, но неизвестные в Москве порядки и нравы полусказочного Царьграда.

Ее опорой прежде всего стал сам великий князь и приехавшие с нею греки – Ралевы, Траханиоты, Ховрины, а также итальянцы, для которых вскоре Москва стала второй родиной. Это были выдающиеся зодчие, преобразившие к концу века Кремль, воздвигнувшие Архангельский собор, Грановитую палату, каменный государев дворец и все те стены и башни Кремля, что стоят и поныне.

Опорой Софьи были и ученые монахи-греки, занимавшие в московской епархии немало ключевых мест, переписчики книг, купцы и мастера – литейщики, ювелиры, лекари. Софья привезла с собою книги, которых в Москве было очень мало, и это заставило считать ее просвещенной государыней. А так как сочинения эти были главным образом церковными, то к ее репутации прибавилась и слава велемудрой и благочестивой.

Греки очень скоро почувствовали себя в Москве лучше, чем дома, став повсюду своими людьми. Православные – они были желанными собеседниками у московских иерархов, видевших в них носителей древнего благочестия, почитавших в них свет афонской благодати и мудрости. Тароватые, были они незаменимыми советниками у торговых людей, не бывавших со своими обозами дальше Сурожа в Крыму да Казани на Волге. Книгочеи и грамотеи, стали они толмачами и писцами у думных государевых дьяков, вершивших дела с иноземцами. Цифирные и численные, знали они лучше многих ремесло денежных менял, искусство сбора податей, дела мытные да ростовщические.

Софья Фоминична вскоре после приезда занедужила близорукостью и глухотой, и они – ее слуги – стали для своей госпожи и глазами ее и ушами. И благодаря им никто во всем государстве Московском не знал больше, чем она.

Вскоре всезнающие и вездесущие слуги принялись рассказывать Софье Фоминичне о приближенных великого князя, о первых сановниках государства – администраторах и воеводах.

И почти сразу отметила Софья среди бояр московских знатных, богатых и многочисленных потомков старого вельможи Андрея Ивановича Кобылы, появившегося в Москве за два века до того, как приехала она сюда, и коих звали теперь Захарьиными или же по-старому – Кошкиными. Захарьины-Кошкины считали основателем своего рода Андрея Ивановича, прозванного Кобылой, откуда и потомки его в стародавние времена стали известны как Кобылины.

Со временем, когда перезнакомилась царица со всеми важнейшими сановниками, узнала она и то, что по семейному преданию были они выходцами из «прусской земли», откуда вели свою родословную многие знатные русские фамилии. Чаще это было чистым баснословием, иногда же – полуправдой, и крайне редко – истиной.

Историки, занимавшиеся генеалогией этого рода, считают, что это было не более чем прозвище, сопоставимое с Волковыми, Козловыми, Быковыми, Барановыми и т. п.

Андрей Иванович Кобыла оставил после себя пять сыновей, младшим из которых был Федор, прозванный Кошкой. И здесь ситуация повторилась – вновь одному из представителей рода дали прозвище, связанное с домашним животным.

Известный исследователь русских фамилий Борис Унбегаун считает, что «большинство переносных прозвищ возникло стихийно под влиянием каких-то случайных ассоциаций, которые нельзя реконструировать».

Однако есть и более реальная версия и происхождения рода Кобылиных-Кошкиных, и возникновения прозвищ. Сторонники данной версии исходят из того, что по сведениям «Истории» Карамзина и «Географического словаря Русского государства», изданного в 1808–1809 годах Максимовичем и Щекатовым, у Чудского озера находились два городка – Кобылин и Кошкин. И тогда имена Кобылы и Кошки следует производить не от прозвищ, а от названий принадлежащих им городов, так же как и в случае с князями Шуйскими – из Шуи, Воротынскими – из Воротынска, Ярославскими – из Ярославля и т. п.

Не менее правдоподобно истолкование прозвища «Кобыла» от имени отца Андрея, которого до приезда в Россию звали Гланда-Камбила Дивонович. Он был князем одного из литовских или прусских племен и бежал из своих владений не то из-за агрессии Тевтонского ордена, не то из-за междоусобных распрей, вспыхнувших в литовских землях после смерти великого литовского князя Миндовга, когда в Новгороде и Пскове оказалось до трехсот семей вынужденных изгнанников, так что даже одна из улиц Новгорода стала называться Прусской.

Тогда по созвучию с именем отца Андрея – Камбила – русские могли прозвать и сына Кобылой, а отчество Иванович он получил после того, как Гланда-Камбила Дивонович обратился в православие и при крещении получил имя Иван.

Романовы говорили, что их предок возведен был в сан боярина чуть ли не самим родоначальником московских князей – Даниилом Александровичем, родным сыном великого воина и святого Александра Невского. Если это было и не так, то во всяком случае уже при великом князе Московском и Владимирском Семене Гордом Андрей Иванович боярином, несомненно, был. И столь же определенным являлось и то, что, по крайней мере, один из его пяти сыновей – Федор Андреевич, прозванный Кошкой, – был ближайшим сподвижником племянника Семена Гордого, тоже святого и полководца – Дмитрия Донского.

Когда великий князь Московский Дмитрий Иванович Донской отправился против Мамая на Куликово поле, он оставил своего боярина Федора Андреевича «блюсти град Москву и охранять великую княгиню и все семейство его».

А через одиннадцать лет выдал Федор Кошка одну из своих дочерей – Анну – за сына великого князя Тверского Михаила Александровича, Рюриковича, одного из могущественнейших русских князей. Сына Михаила Александровича Тверского звали Федором, который по принадлежащему ему городу Микулину, расположенному в сорока верстах от Твери, назывался князем Микулинским, отчего и потомки его и княгини Анны носили фамилию Микулинских.

Следующим знаменитым государственным мужем из потомства Андрея Кобылы был Иван Федорович Кошкин – наместник Новгорода Великого, боярин и казначей великого князя Московского Василия Дмитриевича, сына Дмитрия Донского.

Знатность их рода подтверждалась тем, что каждое новое поколение все теснее сплеталось и роднилось с Рюриковичами: внучка Федора Кошки – Мария – стала женой князя Ярослава Владимировича Боровского – прямого потомка Ивана Даниловича Калиты, а дочь Марии и Ярослава Боровских была великой Московской княгиней – женой Василия Темного. А их сыном и был муж Софьи Палеолог – великий князь Московский Иван III Васильевич.

Обо всем этом не сразу, но зато с полною достоверностью и узнала Софья Фоминична.

Династийное родство было самым верным средством занять при дворе видное положение, и потомки Федора Кошки использовали это благоприятное обстоятельство как могли.

А когда Софья Палеолог приехала в Москву, боярами ее мужа были сыновья Захария Ивановича Кошкина, которых именовали уже не Кошкиными, а Захарьиными.

Сыновей Захария Ивановича звали Юрием и Яковым, и они стали родоначальниками двух ветвей родословного древа Захарьиных – Захарьиных-Юрьевых и Захарьиных-Яковля. Именно Захарьины-Юрьевы и стали впоследствии той ветвью рода, которая подарила России новую правящую династию – Романовых.

Однако Захарьины оставались Захарьиными, а Софья Фоминична, как только переступила порог Успенского собора и стала женой великого князя, неотступно думала о том, как укрепиться в новом своем положении и стать настоящей царицей. Она понимала, что для этого ей нужно поднести великому князю такой подарок, какой не мог бы сделать ему никто иной в мире: она должна была родить ему сына.

Однако же судьба больно ударила Софью Фоминичну: ее первенцем оказалась дочь, нареченная Еленой, которая, не прожив и нескольких недель, померла. Спустя год родилась еще одна девочка, и она почти сразу же отдала Господу свою ангельскую душу.

Софья Фоминична плакала, молила Пречистую дать ей наследника-сына, горстями раздавала убогим милостыню, кисами жертвовала на храмы – и услышал Вседержитель ее молитвы: снова, в третий раз, в теплой тьме ее естества завязалась новая жизнь. Кто-то беспокойный, пока не человек, а только еще неотторжимая часть ее тела, требовательно ткнул Софью Фоминичну в бок – резко, упруго, ощутимо. И похоже, это было не то, что случалось с нею уже дважды, а совсем иного порядка: сильно толкался младенец, настойчиво, часто.

«Мальчик, – уверовала она, – мальчик!»

Ребенок еще не родился, а она уже начала великую битву за его будущее. Всю силу своей воли, всю византийскую изощренность ума, весь арсенал великих и малых хитростей, веками копившихся в темных лабиринтах и закоулках константинопольских дворцов, каждый день пускала в ход Софья Фоминична, чтобы обойти, оттереть в сторону, бросить тень, уличить и оставить ни с чем ненавистное ведьмино семя – сына Марии Борисовны Тверской – Ивана Молодого, а потом, когда Иван Молодой – соправитель отца – в 32 года умер, Софья оплела интригами и его вдову – Елену Волошанку – и их сына Дмитрия.

И только «в лето 6987 (1479 от Рождества Христова) марта 25 в восемь час ночи родился великому князю сын, и наречено бысть имя ему Василий Парийский, и крестил его архиепископ Ростовский Васиян в Сергееве монастыре в Вербную неделю». Этому мальчику предстояло стать великим государем, продолжив дело отца, собравшего вокруг Москвы и подчинившего своей власти Ярославль и Ростов Великий, Новгород и Тверь, Вятку и Чернигов, Гомель и Брянск.

И все же самым главным достижением Ивана III стало не присоединение этих земель, но воистину эпохальное событие – освобождение Руси от татаро-монгольского ига, продолжавшегося два с половиной столетия.

Что же касается Ивана III и Софьи Палеолог, то прожили они вместе 30 лет. За это время Софья родила еще четырех сыновей – Юрия, Дмитрия, Семена и Андрея, и пять дочерей. Софья была Ивану не только верной женой и хорошей матерью его детям, но и доброй советчицей и преданным другом. На протяжении всей жизни была она Ивану крепкой опорой и шла рука об руку с ним до самой своей смерти, случившейся 17 апреля 1503 года…

Похоронив жену, Иван III вскоре составил завещание – духовную грамоту, – по коей пожаловал старшему сыну Василию 66 городов, а четырем младшим всем вместе – 30, да и то владения Андрея и Семена до их совершеннолетия передавались их опекуну, тому же Василию.

Уже тяжело больным, за полгода до смерти, Иван III решил женить своего старшего сына и в августе 1505 года приказал привезти в Москву полторы тысячи красивых и здоровых девиц из лучших семей Руси для того, чтобы выбрать из них одну и надеть ей обручальное кольцо, провозгласив великой княгиней Московской.

Грядущая свадьба была необходима и потому, что симпатии большей части боярства были на стороне Дмитрия – внука Ивана III, которого поддерживали и его дядья – братья Василия, считавшие, что трон должен перейти именно к нему, так как Дмитрий был сыном старшего сына Ивана III – великого князя Тверского Ивана Ивановича Молодого и дочери молдавского господаря Стефана – Елены Волошанки.

В феврале 1498 года Иван III венчал пятнадцатилетнего Дмитрия на великое княжение, официально провозгласив его наследником престола и соправителем. А когда Дмитрию исполнилось девятнадцать, то судьба его круто переменилась – дед приказал арестовать его вместе с матерью, Еленой Стефановной, и посадить «за пристава», то есть под стражу. Здесь не обошлось без интриг Софьи Фоминичны и ее всесильных земляков – греков. Арест Елены и Дмитрия произошел весной 1502 года, а в апреле 1503 года Софья Фоминична умерла, оставив своего старшего сына наследником трона.