Текст книги "Тайна затворника Камподиоса"

ЕПИСКОП МАТЕО

Этот человек обвиняется в том, что в него вселился дьявол! Вы, аббат Гаудек, вольны с наилучшими намерениями и чистой совестью вступаться за этого юношу, однако вам неизвестны ни особенности, ни святые задачи процессов инквизиции, не имели вы также возможности узнать, какие разные обличья способен принимать дьявол!

...Вновь и вновь приношу Вашему Всекатолическому Величеству глубочайшую благодарность за доверие, которое было оказано Вашим Величеством мне после того, как Его Святейшество Папа Римский Григорий XIII со всемилостивейшего Вашего Величества согласия назначил меня новым верховным инквизитором Кастилии, чтобы раз и навсегда покончить со всеми и всякими проявлениями ереси на севере Вашего королевства. Я счастлив сообщить Вашему Величеству, что Всемогущему Господу нашему было угодно, чтобы святая Католическая церковь одержала над еретиками полную победу...

Перо, легко скользившее по пергаменту и оставлявшее на нем замысловатые завитушки, на какой-то миг прервало свой бег, его снова обмакнули в изящную чернильницу, и оно снова побежало по бумаге.

...будучи преданным Вашему Величеству ревностным католиком, позволю себе сообщить, что вверенная мне территория благодаря моим бдениям и стараниям может считаться практически очищенной от еретиков. Все мараны, мориски и протестанты были Богом и миром призваны к ответу. В соответствии с законом им предъявлено обвинение, они подвергнуты дознанию и пыткам, предусмотренным судопроизводством инквизиции, и наказаны за свои грехи.

Благодаря этим богоугодным мерам королевство – а тем самым Ваше Величество – получит в свое пользование денежные средства, золото и некоторые земельные наделы.

Так, у маронов было конфисковано 161-342 дублона, что вызвало вопли негодования у всего североиспанского еврейства. От морисков, которые на самом деле оказались маронами и лишь по наущению своих вождей перешли в единственную праведную веру, государственная казна получит еще 87991 дублон. И, наконец, протестанты, весьма малочисленные, привнесут в казну скромные 1478 дублонов. Тем самым Вы можете в совокупности рассчитывать на 250811 дублонов, которые в конце этой недели под строжайшей охраной будут отправлены в Мадрид.

Писавший эти строки скрыл, что позволил себе оставить для церкви – и для себя самого, конечно, – порядочную толику конфискованных сумм. Как-никак в Священном Писании, в Евангелии от Матфея, глава 22, стих 21, приведены слова Иисуса: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу».

Так что церкви, как представителю Бога, и ему самому, как представителю церкви, какая-то часть положена. И притом достаточно внушительная, как он понимал. Однако все-таки разумнее будет не распространяться по этому поводу.

Он снова оторвал перо от пергаментного листа и снова обмакнул его в чернильницу.

...я позволю себе также сообщить с величайшим почтением Вашему Величеству, что после моего назначения на пост верховного инквизитора Кастилии вместо доминиканского священника Игнасио Гонселоде я незамедлительно отправился в город Досвальдес, чтобы с положенной строгостью завершить процесс дознания над последними еретиками, державшимися в тюрьме этого города. Однако, к моему полному удовлетворению, здесь пришлось установить полную невиновность трех еврейских торговцев, которым было предъявлено обвинение в том, что они якобы занимались торговлей на иберийском полуострове. Это братья Хабакук, Давид и Соломон из семейства Хеброн.

Глава этого семейства некто Якоб Хеброн живет с остальными родственниками на балеарском острове Менорка, откуда жертвует нашей матери церкви значительные суммы. Всеподданнейше прошу Вас позволить перевести в казну Вашего Величества соответствующие суммы.

Для ознакомления со всеми конфискованными и полученными мною денежными суммами и иными поступлениями почтительнейше позволю себе приложить нижеследующий список.

Что касается моих дальнейших планов, то позволю себе сообщить Вашему Величеству, что задача по искоренению ереси в северной части страны может считаться завершенной, если не считать двух-трех оставшихся на сегодняшний день открытыми дел. Надеюсь на Вашу благосклонность и удовлетворение. Рассчитываю, что завтра или послезавтра я оставлю город, в котором сейчас нахожусь и пишу эти строки, и направлюсь в Сантандер, чтобы там продолжить и по возможности завершить борьбу с ересью.

Молюсь за здоровье Вашего Величества, желаю Вам совершеннейших благ и остаюсь до последнего вздоха Вашего Величества верным слугой. Матео де Лангрео-и-Нава, епископ Овьедо.

Досвальдес, 3 августа anno Domini 1576.

И вновь он оторвал перо от пергамента, не забыв предварительно подчеркнуть волнистой линией свое имя. А потом присовокупил еще дату и место написания послания.

И наконец, послание было отложено в сторону рукой, средний палец которой украшало массивное кольцо с рубином. Рука эта принадлежала человеку, которого ни в каком отношении нельзя было признать редкостным или выдающимся. Лицо у него было совершенно обыкновенное, незапоминающееся, и никто не был бы в состоянии, единожды увидев его, без труда узнать при следующей встрече. Говорил он ровным монотонным голосом. О зубах его сказать вообще нечего, потому что он никогда не улыбался и не обнажал их. Если что и бросалось в глаза, то это угловатость и порывистость движений этого человека. Он чем-то походил на марионетку, да, в сущности, и был марионеткой.

Епископ экономными движениями присыпал свою подпись песком, чтобы чернила скорее просохли. Его взгляд на секунду остановился на мастерски начертанной подписи. «Матео де Лангрео-и-Нава», – пробормотал он еле слышно, испытывая при этом невероятную гордость, ибо явился на белый свет сорок три года назад в семье поденщика, а сегодня он – епископ Овьедо.

Таким взлетом карьеры он не в последнюю очередь обязан тому, что никогда не делал ошибок, но мог учиться на ошибках других и, более того, сам побуждал соперников делать промахи...

Матео поднял глаза. Он находился в зале заседании мэрии Досвальдеса – скромном помещении, стены которого были увешаны государственными флагами. Наименования «зал» эта комната никак не заслуживала. Полдень, а свет в «зале» тусклый, да и вообще как-то мрачновато. Стол, за которым сидел и писал епископ, был новым, сбитым кое-как. Грубый вид стола являл собой полную противоположность аккуратно сложенным бумагам – один документ на другом стопочкой в правом углу. Три горящие свечи отбрасывали тусклый свет на отца Энрике, помощника епископа, который, сидя с ним рядом, спал. Он, расслабившись, налег туловищем на столешницу, и только голова странным образом была в несколько приподнятом по отношению к телу положении. Такое состояние было привычным для отца Энрике и стало причиной его прозвища – Кривошей.

У двери стояли на страже двое из десяти солдат епископской свиты. Они опирались на свои алебарды и казались такими же сонными, как Кривошей. «Сони они все!» – подумал Матео, однако будить их окриком не стал. Он знал, что разместили их плохо и за всю ночь они почти не сомкнули глаз. Епископу предоставили, разумеется, подобающие его сану покои, как и положено, на первом этаже здания мэрии. Но до чего все-таки негостеприимный городишко! Глушь и нищета!

Епископ позволил себе прокашляться и мысленно прикинул, стоит ли ему пожаловаться начальству на холодный прием, однако тут же эту мысль отбросил. «Осторожность – мать любой карьеры!» – таков был его девиз. В значительной степени благодаря соответствующему этой мысли поведению он оказался в фаворе и у папы, и у короля. А сейчас, после ареста Игнасио, круг его обязанностей значительно расширился. Прелат-доминиканец, которого Матео, впрочем, никогда не считал особенно опасным соперником в борьбе против ереси, находился в данный момент где-то в катакомбах Латерана[16]16
  Здесь: тюрьма в Ватикане.


[Закрыть], лично осужденный Григорием XIII. Каким образом до папы дошли слухи о богопротивном поведении Игнасио, никого не касается...

– Отец Энрике, – Матео говорил, не повышая голоса, – проснитесь!

Но его помощник продолжал спать.

Матео выпрямился в своем кресле, повернулся вполоборота к отцу Энрике и уже громче сказал:

– Ваша потребность в сне непозволительна для слуги Господа!

Когда и на этот призыв реакции не последовало, епископ свернул пергамент в рулончик и стукнул им спящего по голове.

Только тогда Кривошей наконец пошевелился. Он распростер руки и несколько раз сладко зевнул.

– Это послание его величеству! – объяснил епископ. – Изготовьте копию этого письма для святейшего отца в Риме и скрепите оба документа печатью. И отправьте сегодня же с нарочным.

Кривошей еще несколько раз зевнул. Потом кисло улыбнулся, обнажив два ряда гнилых зубов.

– Разумеется, конечно! Будет сделано, мой епископ!

– И не медлите с этим, осмелюсь вас попросить.

«Этот Энрике хуже чумы и проказы вместе взятых!» – подумал Матео. И не только потому, что он упрямо обращался к нему «мой епископ» вместо положенного «ваше преосвященство», – Кривошей вообще не проявлял по отношению к епископу положенного пиетета. У Матео руки так и чесались задать лентяю заслуженную трепку. Но он подавлял в себе это желание. Осторожность – мать любой карьеры! Ходили слухи, будто семья Энрике по материнской линии в родстве с домом Габсбургов, так что в некотором смысле в его жилах течет кровь Филиппа II.

– Ой-ой, – протянул Кривошей, потирая глаза: он словно отгадал тайные мысли епископа. – Уж не разыгралась ли ваша печень?

Он протянул руку, взял свернутое в рулончик послание и спрятал под сутаной.

– Как насчет плотного обеда? – спросил Кривошей безо всякого перехода. Еда была его страстью. Он обладал способностью впихивать в себя буквально все, причем в неописуемом количестве. Вкус пищи при этом играл второстепенную роль. Самое удивительное, что при этом Энрике оставался худым, как тростинка.

– Бога ради, – Матео безукоризненно играл выбранную им роль. – Только сначала пойдите и выполните мою просьбу. Прямо сейчас. А потом велите принести обед. Опять-таки, сюда, в зал. Нам еще предстоит потрудиться.

– Слушаю, мой епископ.

– И проследите, чтобы не подавали этой крестьянской пищи вроде вчерашней.

– Как вам будет угодно, – Кривошей пренеприятно осклабился и неторопливо вышел из зала заседаний.

– Вино нежное и сладкое, наверное из андалузского винограда, – привычным жестом епископ провел салфеткой по губам. На ней остались розоватые следы. Матео с неудовольствием воззрился на это пятно. – К сожалению, кроме вина, нас ничем достойным не попотчевали.

– Почему это, мой епископ? – Кривошей жевал, набив полный рот, из которого время от времени вылетали брызги и крошки. – К чему такая несправедливость? – он силился подавить подступающую отрыжку. Но это ему не удалось.

– Я был бы вам весьма признателен, отец Энрике, если бы вы поскорее завершили трапезу. Опасность умереть от голода, по-моему, уже миновала.

Челюсти Кривошея перестали перемалывать пищу.

– Хар-хар-хар! – рассмеялся он. – Мой епископ изволил прошутить. – Он, пыхтя, пододвинул к себе с полдюжины тарелок, на которых лежали аппетитные яства: копченая ветчина, заливное мясо, жареный фазан, козий сыр, пресные лепешки и разные фрукты. Вскоре от всего этого не осталось и следа. – Шесть бокалов андалузского, которое вам так пришлось по вкусу, мой епископ, очень даже поспособствует пищеварению! И по этой самой причине нет ничего лучшего, чем выпить еще пару бокалов.

Свое намерение он немедленно осуществил. Его кадык дергался туда-сюда: Кривошей пил, запрокидывая голову.

«Как жадно он пьет!» – с отвращением подумал Матео.

Тем временем появилась миловидная служанка и принялась убирать со стола. Однако Кривошей, всегда готовый волочиться за любой юбкой, не обратил на нее никакого внимания, поскольку его заинтересовало нечто совсем иное: муха, которая ползала по тарелке, задерживаясь то на одном, то на другом недоеденном куске. Кривошей медленно поднял руку и с быстротой молнии поймал насекомое. Поднес к уху сжатую в кулак пятерню. Услышав слабое жужжание, медленно сжал кулак – жужжание прекратилось. Он разжал пальцы – снова жужжание. Его глаза загорелись. Кривошей опять сжал ладонь в кулак. Затем слегка разжал. Снова сжал. И разжал. Наконец эта игра ему наскучила. Он сжал кулак так, что суставы пальцев затрещали. И швырнул мертвую муху на пол.

– Отец Энрике!

– Да, мой епископ?

– Оставьте вы этот вздор. Я хочу довести до конца последние допросы. – Матео покопался в бумагах, стараясь при этом, чтобы остальные документы оставались аккуратно сложенными в стопочки.

– По моим сведениям, в камерах находятся еще три узника. Речь идет о еретике по имени Рамиро Гарсия, молодом человеке по имени Витус – его фамилия неизвестна, и некоем солдате-наемнике, который... погодите-ка... – он полистал бумаги. – Да, вот. Он говорит, что его зовут Мартинес. Первым двум из вышеупомянутых уже предъявлено обвинение в ереси, однако оба себя виновными не признали... – Он снова запнулся на полуслове и заглянул в бумаги. – Странно это, ведь их подвергали пыткам!

– Если вы так считаете, мой епископ, – Энрике, опять обратившийся к вину, приподнял зад и пустил ветры.

– Да, я так считаю, – Матео ощутил, как злость снова овладевает им, но он был не из тех людей, которые не владеют своими чувствами. Он знал, что достаточно его приказа, чтобы отправить Энрике в тюрьму, но как на это отреагирует его семья? Прежде чем действовать, необходимо навести подробные справки о семейных связях Кривошея. Если в его жилах действительно течет кровь Габсбургов, он персона неприкасаемая. В противном случае...

– Прежде чем начать заседание суда, я хочу ознакомиться с подробностями проведенного следствия и дознания. А вы, я не сомневаюсь, уже успели собрать нужные документы об этих людях, – громко проговорил Матео. – Рамиро Гарсия себя называет магистром, родом он из Ла Коруньи и там был близко знаком с алхимиком-еретиком Конрадом Магнусом, сожженным впоследствии на костре. Меня интересует, где и когда распространял воззрения алхимика этот самый Гарсия, – он вопросительно посмотрел на Энрике.

– Представления не имею, – Кривошей пожал плечами.

Матео не обратил внимания на этот ответ, продолжая листать протоколы.

– Молодой человек по имени Витус во время дознания показал, что он из числа pueri oblati Камподиоса. Это подтвердилось?

– Представления не имею.

– Почему? Вынужден вам напомнить, что, будучи моим помощником, вы просто-напросто обязаны собирать как можно больше сведений о тех, чьи дела мы разбираем, и сообщать мне обо всем, что я захочу узнать.

– Ах, мой епископ, – Кривошей говорил тоном взрослого, который успокаивает капризного ребенка. Он удобства ради положил ноги на стол, где по-прежнему сложенными в аккуратные стопочки лежали документы. С его сандалий свалилось несколько ошметков засохшей земли на столешницу. – За это время вы должны были узнать меня получше. Я не из тех, кто привык самозабвенно трудиться. Ни утром, ни днем, ни в вечерние часы. Давайте лучше пропустим еще по бокальчику-другому и насладимся наступающим вечером. Я слышал, что в одном развеселом доме неподалеку отсюда есть одна великолепная дева самых свободных нравов. – На губах его заиграла плотоядная улыбка. – О ней просто сказки рассказывают. Мы оба могли бы нанести ей визит; я готов даже уступить вам пальму первенства...

– Будем считать это... мгм... мгм... одной из ваших... безвкусных шуточек! – епископ кисло посмотрел на свое кольцо с рубином и серьезно задумался.

Эх, знать бы, что кроется за возмутительной самоуверенностью такого ничтожества! Нет, надо признать, деловыми качествами этот субъект обладает. Он даже весьма находчив, когда по-настоящему берется за дело! Нюху Кривошея епископ был обязан в тех случаях, когда еретики упорно запирались, особенно те из них, кто был не только лжив и изворотлив, но и хорошо разбирался в тонкостях Библии – он часто выводил их на чистую воду. В способностях Энрике сомневаться не приходилось. Если бы не эта его бесцеремонность и отсутствие уважения к Матео лично! Цена, которую ему, Матео, приходилось платить за свои успехи на ниве инквизиции, была действительно большей, чем он рассчитывал.

Он тяжело вздохнул. Ввиду чисто деловых качеств Энрике и его предположительно знатного происхождения Матео не остается ничего другого, как делать хорошую мину при плохой игре. Его взгляд упал на ноги своего помощника, который закинул их одну на другую – при этом в сторону бумаг полетел еще один ошметок налипшей к сандалиям грязи. Да, прямо на документы! Послышался короткий глухой звук: это ошметок развалился.

Это было уже слишком для епископа Матео де Лангрео-и-Нава.

– Будь ты проклят, тупое, упрямое, обожравшееся позорище нашей инквизиторской братии! Если ты сейчас же не соберешь всю необходимую мне информацию, я отлучу тебя от церкви!

Матео кричал так громко, что рот его напоминал отверстый черный зев. Сам удивленный этим порывом, он умолк. Припадок ярости как пришел, так и прошел. В соответствии со своими привычками епископ сразу подумал о том, какие возможные последствия может вызвать эта его невыдержанность, и принял привычно спокойный вид. Некоторое время он сидел так, словно аршин проглотил, лишь испытующе поглядывал на своего помощника.

Голова Кривошея еще больше свесилась набок. Взгляд у него был растерянный, что с ним случалось не часто, и вместе с тем какой-то отсутствующий, словно все происходящее лично к нему отношения не имело. Но ноги со стола он снял и вытянулся перед епископом, как солдат.

– Так точно, ваше преосвященство. Сделаю все, что смогу. Немедленно!

Он выбежал из зала заседаний, миновав часовых, и эта его торопливость сильно удивила епископа.

– Ты хороший повар, – похвалил Витус. Он сидел в камере напротив Магистра и наслаждался ужином, который маленький ученый приготовил на жаровне.

– Когда форель свежая, это всякий сможет, – скромно ответил Магистр, раздувая потухающие древесные угли. – Искусство состоит единственно в том, чтобы установить нужное расстояние от огня до того, что жаришь. – Раздув хорошенько уголья, взял еще две рыбины и проткнул их насквозь заостренными деревянными палочками. – Держать на нужном расстоянии и постоянно переворачивать, – поучал он, – чтобы мясо или рыба не подгорели.

– Вообще-то нам сейчас здесь совсем неплохо, – сказал Витус, с аппетитом жуя. – Давай поделимся этой последней форелью, пока поспеют новые.

– Об этом не может быть и речи. Хороший повар сыт от одного запаха пищи!

– Ну, как знаешь, – Витус взял оставшийся кусок и ловко освободил его от костей. Потом макнул рыбье мясо в подливку, которую тоже приготовил Магистр, и с удовольствием принялся жевать. – Нуну достает для нас все, что делает нашу жизнь в камере относительно сносной, – с удовлетворением сказал он.

– Что да, то да! Не желает ли господин попробовать еще кусочек?

Витус рассмеялся.

– Нет, о лучший изо всех известных мне поваров! При всем моем желании – больше не влезет!

– В твоем возрасте мужчине полагается много есть, не то он жизни не выдюжит! – Магистр хитро улыбнулся. – Посмотри на меня, и все поймешь.

– Глупости.

– Они вот-вот прожарятся, эти ребята. Можно завтра поесть их холодными. – Маленький ученый в очередной раз перевернул рыбу. И тут же принял совершенно серьезный вид. – Надо полагать, Нуну до тех пор будет услаждать нашу жизнь, пока он надеется с помощью твоего хваленого «висельника» околдовать Эльвиру. Нам неизвестно, каких успехов он достиг в поисках этого «чудо-корня», как не знаем и того, что он станет делать в новых обстоятельствах. За последнее время он об этом не сказал ни полслова! Молчит, как устрица. Но ведь когда-нибудь его терпению придет конец. Остается надеяться, что и тогда мы сохраним хоть энную часть влияния на него.

– Ты прав. А ведь нога его все равно зажила.

– Я едва не сказал «к сожалению», – Магистр снял рыбины с огня, отодвинул жаровню в сторону и начал убирать. – Было бы лучше, если бы мы не зависели от его прихотей.

– И от него самого.

– Какой ты, однако, стал решительный! Тсс... – Магистр покачал головой. – Скажи ты это кому другому, глядишь – головой поплатился бы.

Из коридора донесся звук шагов. Идущий был пока далеко, но двери теперь почти никогда не закрывались.

– Это приближается Нуну собственной персоной, – объявил Магистр, – или другой грузный и не хромающий человек.

– Поспорим?

– Ни к чему, – ответил Витус, вышедший в коридор. – Ты как всегда прав... Привет, Нуну! Хорошо, что ты пришел: самое время осмотреть твою ногу.

– Ничего ты не осмотришь!

– С чего это ты такой злой? – Витус зашел за колоссом в камеру и указал ему на кровать – Садись и спусти чулок.

– Ничего такого я делать не стану!

– Случилось что? – спросил Магистр.

– Ничего не случилось, только вы оба пойдете со мной. И поторапливайтесь!

– Да, но куда и зачем? – Витус начал догадываться.

Колосс заколебался. Сказать? Не говорить?

– Не ваше собачье дело!.. Ну, ладно, скажу: прибыл новый инквизитор. Он епископ, и, говорят, таких суровых людей еще никто не видел. Игнасио по сравнению с ним был ягненком.

– Новый инквизитор?! Епископ?!

– Да, со своим помощником Кривошеем, который его еще переплюнет.

– Все может быть, – пожал плечами Магистр. – Но к нам-то это какое отношение имеет?

– Ты чего, рехнулся, что ли? Стоит этому новому пронюхать, что я вас тут подкармливаю, все мы в самое пекло к дьяволу попадем! – и он замотал своим толстым указательным пальцем перед носом у Магистра. – А ну, переходи в свою старую камеру!

– Мы останемся здесь. Ты вспомни, сколько мы всего для тебя сделали! – он бесстрашно отвел его палец от своего лица.

– Заткнись! Если сам не пойдешь, я тебе ноги переломаю – и тебя понесут!

Нуну схватил Магистра за ворjт рубашки, поднял его в воздух, как кружку с пивом, и выставил в коридор. Вернулся в камеру с самым грозным видом:

– Ты сам пойдешь, доктор-еретик, или тебе тоже помочь?

– Сам пойду. Но свои инструменты и лекарства возьму с собой.

– А вот и не возьмешь! – Нуну правой рукой сдавил Витусу горло. – Удавлю, как цыпленка, если не подчинишься. Так как?

– Пойду безо всего, – прохрипел Витус.

Совершенно потерянный, он вышел в коридор, где стоял Магистр. Их влияние на Нуну совершенно улетучилось, пусть и по совершенно другой, нежели они предполагали, причине.

– Только этого мне и недоставало! – Мартинес презрительно сплюнул, когда Витус с Магистром переступили порог камеры. – Ловчила-правовед и доктор-еретик!

В их прежней камере ничего не изменилось. Все было, как будто они вышли вчера и сегодня вернулись. Разве что сидел в камере один Мартинес. Он лежал теперь там, где прежде спали евреи.

– А где Хабакук, Давид и Соломон? – спросил Витус.

– Выпустили их! На волю! – Мартинес еще раз сплюнул. – Если бы меня спросили, я бы преспокойно повесил этих христопродавцев или сжег на костре, тварей обрезанных!..

– Не смей говорить при мне подобных вещей! – резко сказал Магистр.

– Не надувайся, как индюк, исказитель параграфов! – Мартинес принял угрожающий вид.

– Твои слова – святотатство, чтоб они у тебя в горле застряли!

– Перестаньте! – Витус встал между ними.

– Да, заткните ваши паршивые глотки! – Нуну вышел и закрыл снаружи двери на ключ.

– У меня появилось какое-то недоброе предчувствие, – прошептал Магистр на рассвете следующего дня. – Слышишь, опять эти тяжелые шаги в коридоре?

Они с Витусом лежали на своих прежних местах, под окном. У каждого был свой тюфяк, но от них осталось одно название, потому что почти всю солому из них Мартинес забрал и набил ею свой тюфяк. Только под сильнейшим нажимом он согласился вернуть обоим по небольшой охапке.

– Скорее всего, это опять Нуну, – Витус протирал глаза. Он не выспался. Дело было даже не в тюфяке, да и обстановка как будто знакомая, но сама атмосфера в камере... Ничего нельзя было сказать вслух и ничего сделать, чтобы это не вызвало враждебной реакции Мартинеса.

Магистр начал проявлять беспокойство:

– Этот монстр не принес нам вчера вечером никакой еды. Это может ничего не означать, а может оказаться дурным предзнаменованием.

– Господин ученый наложил полные штаны, – злорадно поддел его Мартинес из своего угла.

Дверь камеры открылась. Появился Нуну. Витус снова отметил про себя, что тот больше не хромает. И он испытал чувство удовлетворения: когда-то Витус сам и гроша ломаного не поставил бы на то, что все пройдет так удачно – а вот получилось же!

– Привет, Нуну, – сказал он.

Колосс только вяло махнул рукой.

– А ну, поднимай свою задницу, доктор-еретик! Епископ Матео желает учинить тебе допрос.

– Значит, вот в чем дело! – вырвалось у Магистра. Он побледнел как мел. – Когда же придет конец этим мукам!

– А я тебе скажу: скоро! – съязвил Мартинес. – Когда твой всеведущий друг предстанет перед тобой в виде горсточки пепла.

– Ты воплощение зла! – Магистр вскочил со своего тюфяка, готовый броситься на одноглазого, но Нуну преградил ему путь.

– Заткнитесь! Все!

Мысли Витуса путались, пока он, стараясь сохранять спокойный вид, отряхивал рубаху от налипших на нее соломинок. Какой негодяй этот Мартинес! Ему остро захотелось отплатить ему когда-нибудь такой же монетой, хотя, конечно, истинному христианину думать о мести не полагается. И вообще, сейчас единственно важное – это вынести очередное дознание.

– В чем меня обвиняют на этот раз?

– Не знаю, – Нуну подтолкнул Витуса к двери. Магистр схватил колосса за руку.

– Чего хочет епископ Матео? – спросил он в возбуждении. – Скажи нам все, что тебе известно, заклинаю тебя Пресвятой Матерью Господней!

– Ничего мне не известно! – Нуну отмахнулся от Магистра, как от назойливой мухи. – Знаю только, что епископ Матео желает учинить ему допрос и что помогать епископу будет Кривошей.

Он потянул Витуса к двери.

– Счастливого пути в ад! – хохотнул Мартинес, с удовлетворением глядя вслед уходящим.

– Вы готовы, алькальд? – вежливо спросил епископ Матео де Лангрео-и-Нава. Было ровно 10 утра, и он снова находился в зале заседаний мэрии Досвальдеса, где, к его удовлетворению, все было приведено в полный порядок. Процесс инквизиции можно начинать.

– Да, ваше преосвященство, – дон Хайме отодвинул в сторону тарелку, взял в руку зубочистку из слоновой кости и начал выковыривать из зубов остатки завтрака. Матео наблюдал за ним с неудовольствием.

– Отец Энрике! – позвал он. Кривошей, свесивший голову набок в полудреме, испуганно подскочил на стуле.

– Да, мой епископ?

– Отец Энрике!..

Помощник понял, что вновь допустил ошибку:

– Что будет угодно вашему преосвященству?

– Могу ли я рассчитывать, что вы тоже готовы?

– Да, конечно, ваше преосвященство. Все обвинительные материалы по сегодняшнему делу мною собраны и представлены.

– Спасибо, отец Энрике, – Матео едва заметно кивнул. С тех пор как вчера вечером он отчитал Энрике как следует, тот словно шелковый: и услужливее, и вежливее. Епископ испытал приятное чувство удовлетворения. Вчера он впервые в жизни накричал на кого-то, и вот теперь решил, что средство это не из последних. В случае чего можно будет когда-нибудь прибегнуть к такой мере нажима на подчиненных.

– Можете ввести обвиняемого, – обратился он к одному из стражников.

Тот выглянул за дверь и что-то прокричал.

Появились Нуну и обвиняемый – среднего роста молодой человек крепкого телосложения, светловолосый, с поразительно бледным лицом.

– Приветствую вас, господа, – проговорил он с поклоном. – Позвольте мне до начала заседания суда высказать одну просьбу?

– Нет, этого я вам не позволю, – епископ Матео терпеть не мог, когда кто-то перехватывал у него инициативу.

Витус хотел, чтобы кого-нибудь послали в Камподиос: тогда один из братьев непременно выступил бы в его защиту. Теперь это, по крайней мере на сегодняшний день, исключалось. Им начал овладевать страх. Омерзительный, жалкий страх...

– Нуну, ты свободен. В твоем присутствии на процессе нет необходимости. Если ты нам потребуешься, я за тобой пошлю!

– Да, ваше преосвященство. – И Нуну, шаркая подошвами сапог, вышел.

Епископ Матео огляделся. Помимо Витуса и обоих стражников все в зале сидели на своих местах.

– Отмечаю, что здесь присутствуют дон Хайме де Варгас, алькальд Досвальдеса, как представитель светской власти, а также отец Диего, секретарь протокола, отец Энрике в качестве моего заместителя и лично я, епископ Матео де Лангрео-и-Нава, верховный инквизитор и представитель его святейшества Папы Римского в Кастилии. Тем самым все члены суда находятся в зале и готовы к принятию решения. Заседание открыто.

Матео как-то неловко повернулся в сторону Кривошея:

– Отец Энрике, поручаю вам, моему помощнику, вести этот допрос.

– Слушаюсь, ваше преосвященство! – Кривошей улыбнулся епископу, обнажив гнилые зубы. Потом перевел взгляд на Витуса. На лице Энрике застыло выражение полнейшего безразличия к происходящему.

– Для начала суд желает узнать, кто перед ним предстал. Твое имя, обвиняемый?

– Меня зовут Витус. Я из Камподиоса.

– Твое имя Витус Камподиос или ты хочешь внушить нам мысль, будто ты из монастыря?

– Я из монастыря. – Витус ощущал страх и отвращение одновременно. Как будто этому попу неизвестно, что Витус – его единственное имя!

– Каждый в Камподиосе подтвердит вам, что меня зовут Витус и что я не еретик.

– В свое время я обдумаю это твое предложение.

– Я просил бы вас мне не «тыкать».

Кривошей снова обнажил гнилые зубы:

– Отец Диего, замечание обвиняемого о форме обращения к нему и мой ответ в протокол не вносите.

– Да, отец Энрике.

Кривошей продолжал допрос как ни в чем не бывало.

– Где и когда ты родился?

– Точной даты своего рождения я не знаю. Я был подброшен и 9 марта 1556 года найден аббатом Гардинусом неподалеку от Камподиоса.

– Выходит, ты подкидыш? Как трогательно! – Кривошей устроился в своем кресле поудобнее. Допрос принимал весьма привлекательный для него оборот. – То есть в случае с тобой мы имеем дело с человеком, у которого нет ни родителей, ни родственников. С существом, которое некогда неисповедимым образом появилось на благословенной Богом земле – из ничего, так сказать самопроизвольно. Признаешь ли ты тем самым, что ты дьявольское отродье? Что ты потомок самого Люцифера, с которым ты... – Тут он перегнулся, заглядывая в составленный во время первого дознания отцом Алегрио протокол, – с которым ты, как следует из показаний свидетелей, общаешься и поныне?

Витус сглотнул слюну, силясь сохранить невозмутимый вид. Его уже допрашивали и пытали, но что-то подсказывало ему: этот Кривошей шел к цели напролом, безо всяких околичностей, не мучаясь укорами совести, отбросив, как ненужное, элементарные и общепринятые правила вежливости.