Текст книги "По волнам жизни. Том 1"

Известности С. П. достиг главным образом популярными фельетонами по астрономии, особенно в широко распространенном «Новом времени»[217]217
  «Новое время» (Петербург; 1868–1917) – ежедневная газета, с 1876 г. ее издавал А. С. Суворин.


[Закрыть]. В них, как и вообще в астрономической практике, он старался подражать Фламмариону, но не обладал талантом последнего. Фельетоны С. П. по большей части бывали водянисты. Он разъезжал также по России с популярными лекциями, что в ту пору было редкостью.

В научном отношении Глазенап не блистал. Давно уже он занимался только сниманием сливок в астрономии – легкой задачей измерения двойных звезд. Обыкновенно С. П. увозил на лето телескоп из университетской обсерватории в свое имение Домкино, в Лужском уезде, и там производил эти измерения.

Печатал он также популярные книги: «Кометы», учебник космографии; издал, между прочим, задачник, предназначенный для сельского хозяйства[218]218
  См.: Глазенап С. П. Космография. СПб., 1909; Он же. Кометы. СПб., 1910; Он же. Задачник по сельскому хозяйству. Пг., 1914–1915. Кн. 1–2.


[Закрыть]; этот странный для астронома задачник объяснялся, вероятно, тем, что, состоя членом ученого совета Главного управления землеустройства и земледелия, он мог в этом ведомстве рассчитывать на распространение своего задачника.

Вообще же С. П. обладал большим умением проникать в высшие сферы, к великим князьям и пр. Примером этому служит уже рассказанная история с Абастуманской обсерваторией. В созданном им Астрономическом обществе – что С. П. надо поставить в безусловную заслугу – он не только сумел привлечь в члены много высокопоставленных лиц, но как-то еще смог выхлопотать ежегодное ассигнование в 1000 рублей из личных средств сначала наследника престола, а впоследствии императора Николая II, – для выдачи астрономических премий.

С. П. был типичным бюрократом, и удивительно, что он не сделал большей карьеры; очевидно, он иногда все-таки зарывался. В университете, на астрономической кафедре, он безусловно преобладал. Другие профессора астрономии, как превосходный теоретик А. М. Жданов и А. А. Иванов, были на втором плане, пока Иванову, в свою очередь, не удалось пробиться вперед.

Себя Глазенап выставлял ярым монархистом. После 1905 года он мне говорил:

– Ну, если моего государя затрагивают, я сам возьму ружье и выйду на улицу!

Сколько у нас было таких монархистов до первого испытания…

В астрономических кругах С. П. мало любили. Среди специалистов отношение к нему было скептическое – его обвиняли в использовании астрономии в видах личной карьеры. Наоборот, среди любителей астрономии, заполнивших Астрономическое общество, он был популярен.

Лично мы с ним были ряд лет в добрых отношениях. Он не раз прибегал к моим услугам. По его просьбе я писал хвалебную рецензию в «Новом времени» об его «Кометах». Затем я помог ему благоприятной рецензией об его учебнике космографии, распространению этой книги на Кавказе. Мою рецензию он разослал циркулярно по всем учебным заведениям России… И он меня часто наделял комплиментами… Но затем наши идиллические отношения прекратились.

Дело в том, что в 1896 году, когда ожидалось видимое в России полное солнечное затмение, публичной подпискою были собраны средства для отправки Русским астрономическим обществом экспедиции в Олекминск, главнейше для фотографирования солнечной короны. Исполнить это экспедиционное дело было предложено мне. Я служил в ту пору в военной обсерватории в Ташкенте. Местная военная власть на мою командировку согласилась, но в Петербурге доклад об этом деле был в руках И. И. Померанцева, враждовавшего с Глазенапом именно из‐за Астрономического общества после истории с Бредихиным, о которой выше было рассказано. Померанцев не преминул лишний раз свести счеты с Глазенапом тем способом, что добился запрещения мне ехать в эту научную экспедицию.

Вместо меня поехал Ф. И. Блюмбах, которому удалось получить прекрасные фотографии солнечной короны.

Но Блюмбах почему-то счел эти фотографии своей собственностью и целый ряд лет прятал их у себя, отказываясь их опубликовать. По этому поводу в Астрономическом обществе не один раз поднимался вопрос, заявлялся протест, упоминалось об этом и в актах ревизионной комиссии, но Глазенап, как председатель общества, не желая обострений с Блюмбахом, затушевывал возникавшие по данному поводу разговоры и неудовольствия.

Так прошло восемь лет. Фотографии солнечной короны все еще были научной тайной, и они рисковали устареть, а потому потерять значение.

Будучи в конце 1804[219]219
  Описка: имеется в виду в 1904 г.


[Закрыть] года в Петербурге, я попал в очередную ревизионную комиссию общества и здесь энергично поднял вопрос о судьбе этих фотографий. В написанном мною по поручению комиссии докладе довольно резко подчеркивалась ненормальность такого положения, особенно в связи со вновь ожидаемым солнечным затмением, на которое опять должна была ехать экспедиция с помощью собранных по общественной подписке денег. Поэтому ревизионная комиссия рекомендовала принять на этот раз действительные меры к опубликованию результатов экспедиции.

Это возымело последствия. Общее собрание возложило на трех лиц, в том числе и на меня, осмотреть скрываемые до того Блюмбахом фотографии, и мы признали их превосходными. А года через два эти снимки, вместе с общим отчетом по экспедиции, хотя и очень поздно, но все же были опубликованы.

Однако С. П. Глазенап затаил на меня злобу как на автора доклада ревизионной комиссии, из которого для каждого так ясно выявлялось его бездействие по данному вопросу в течение восьми лет. Глазенап не преминул со мною свести счеты. Когда, вскоре после этого, совет Астрономического общества хотел присудить мне императорскую премию за труд «Études sur la structure de l’Univers»[220]220
  См.: Études sur la structure de l’Univers. Première partie / par W. Stratonoff, astrophysicien de l’Observatoire de Tachkent. – Tachkent: Impremerie de l’Etat-Major du Turkestan, 1900. 136 p., 24 ill. (Publications de l’Observatoire astronomique et physique de Tachkent. № 2); Études sur la structure de l’Univers. Deuxième partie / par W. Stratonoff, astrophysicien de l’Observatoire de Tachkent. – Tachkent: Impremerie de l’Etat-Major du Turkestan, 1901 (Publications de l’Observatoire astronomique et physique de Tachkent. № 3). 175 p., 10 tabl.


[Закрыть], Глазенап решительно воспротивился, выставив формальный и легко обходимый повод: небольшую просрочку с поднятием этого вопроса.

– На вас слишком сердится Сергей Павлович за ревизию! – говорили мне члены совета общества.

Я вновь встретился лично с С. П. уже во времена большевизма. Помня его монархические заявления, я ожидал от него соответственного отношения и к советской власти. Но я встретил его, в одном из учреждений Комиссариата народного просвещения, с видом искательного и почтительного чиновника, как будто он был в старом, царского времени, Министерстве народного просвещения. Он приехал хлопотать об издании органами комиссариатского издательства своих учебников и задачников.

Судьба над ним немного зло подшутила. Куда он к Комиссариате ни обращался, ему отвечали:

– Ваши книги – по астрономии? Тогда все это зависит от профессора Стратонова. Обратитесь непосредственно к нему!

Я заведовал в то время в научном отделе издательством, в частности же руководил астрономическим.

Тогда С. П. Глазенап был уже дряхлым стариком, утратившим свое былое бюрократическое величие. Он горько жаловался на советскую политику к ученым:

– Помилуйте, мне, профессору, вместо хлеба, дают по продовольственной карточке… овес! Как будто я лошадь…

И. И. Померанцев

Илиодор Иванович Померанцев всегда выглядел величественно. Мощная фигура, облеченная в военный мундир, с голубыми выпушками и белыми аксельбантами (он числился в Корпусе военных топографов[221]221
  Корпус военных топографов (до 1866 г. – Корпус топографов), созданный в 1822 г. для проведения картографических съемок, был преобразован в 1923 г. в Военно-топографическую службу РККА.


[Закрыть]), правильные черты, густые черные усы на бритом лице. С легкой руки В. В. Витковского, его коллеги по военно-геодезическому поприщу, Померанцева прозвали Сириусом. Его величие особенно усилилось, когда он дослужился до генеральских погон.

И. И. был воспитанником Константиновского межевого института в Москве, где давалась очень недурная астрономическая подготовка. Впоследствии И. И. перешел в Корпус военных топографов и около восьми лет был заведующим Ташкентской астрономической и физической обсерваторией. Здесь он оказал несомненные заслуги пред наукой: фактически именно он поставил это учреждение на ноги, придав ему, насколько было возможно, научный характер.

Впервые мне с ним привелось иметь дело, в военно-топографическом управлении[222]222
  В 1865 г. был образован Военно-топографический отдел Главного штаба, переименованный в 1903 г. в Военно-топографическое управление. Управление осуществляло руководство астрономическими, геодезическими, топографическими и картографическими работами военного ведомства, ведало съемками, проводимыми военно-топографическими партиями на территории Европейской части Российской империи.


[Закрыть], по поводу моей кандидатуры на должность астрофизика в Ташкентской обсерватории. Он мне помогал в организации этого дела, однако лишь в своем понимании пользы от предстоящей мне деятельности. Научный взгляд его был довольно узкий. Делом он считал, в сущности, только астрономо-геодезические работы, то есть то, чему он научился в межевом институте. Он еще мирился и с астрометрией, или с определением положения светил. Астрофизику он считал за науку, поскольку она являлась подсобной ветвью астрометрии. Остальное в астрофизике, да и в астрономии вообще, он оценивал не очень высоко.

Померанцев удивительно проникся кастовым духом военно-геодезического ведомства, хотя и не был сам офицером Генерального штаба – геодезистом. Из разговоров с ним я заключал, что только этих последних он признавал настоящими работниками в астрономии. Будучи, вероятно – еще по московским связям, приверженцем Ф. А. Бредихина, он все же о призванных им молодых русских астрономах, противопоставляя их своим офицерам-геодезистам, отозвался мне пренебрежительно.

– Собраны с бору, да с сосенки!

Из Ташкента в первый год я с ним переписывался, но затем он меня утомил своим менторским тоном, хотя он был и на самом деле моим петербургским начальством. К тому же он часто не одобрял моей научной программы. По поводу моих наблюдений над переменными звездами он писал: «Да бросьте вы эту глазенаповщину!»

Переписка оборвалась.

Через несколько лет, после напечатания мною двухтомного труда «Études sur la structure de l’Univers», Померанцев мне высказал:

– Это такие вопросы, которыми настоящие астрономы заниматься не станут!

Я рассмеялся:

– Представьте, ваше превосходительство, я предвидел, что рано или поздно – вы мне это скажете. Поэтому, специально для вас, я напечатал на первой странице моего труда список моих предшественников в этой области. Это все, как вам известно, – очень большие имена. Полагаю, что, имея их за своей спиной, я могу не считать зазорным изучать вопрос о строении вселенной…

Померанцев засмеялся и более меня уж за это не упрекал.

Преуспевая по службе, Померанцев дошел до самого высшего поста в своем ведомстве, начальника Военно-топографического управления. Но здесь как раз подоспела революция, и ему, как чрезвычайному автократу, пришлось уходить с так желанного поста.

При большевиках остатки былого громадного Военно-топографического управления были переведены в Москву, где ставший во главе этого учреждения генерал А. И. Аузан старался спасти, что можно, для будущей России. Здесь, приблизительно в 1920 году, один из молодых генералов геодезистов читал мне выдержки из только что полученного им письма от находившегося не у дел И. И. Померанцева:

– Я чувствую, что вскоре умру. Смерть меня не пугает, и умереть – вовсе не тяжело. Но мне тяжело умирать с тем разочарованием, которое я испытал в отношении русской интеллигенции. Я в нее так верил, а она оказалась совершенно ни к чему не пригодной!

Предчувствие не обмануло: через месяц И. И. Померанцев скончался.

Ташкентская обсерватория

В 1892 году происходило обычное заседание комитета в Пулковской обсерватории. Директор Ф. А. Бредихин докладывал о сделанном заказе для обсерватории нового инструмента: 13-дюймового фотографического рефрактора, соединенного в общей оправе с 10-дюймовым астрономическим рефрактором, сокращенно называемых астрографом. Именно такие инструменты были уже построены, в числе двух десятков, для ряда обсерваторий, разбросанных по всему земному шару, с целью создания грандиознейшего международного предприятия – «Карты неба».

У присутствующего на заседании начальника Военно-топографического управления главного штаба генерала Стебницкого возникло предположение:

– Вот куда можно было бы израсходовать наши остатки!

У них, в управлении, образовался остаток в 30 000 рублей, и они не знали, какое бы ему дать назначение.

Сказано – сделано! При посредстве Пулковской обсерватории астрограф заказан. Его изготовление уже приближалось к концу, когда в Военно-топографическом управлении сообразили:

– Ведь у нас нет специалиста, который мог бы этим инструментом работать!

В самом деле, офицеру-геодезисту пришлось бы для этого дела проходить особую астрономическую выучку. Но она понадобилась бы геодезисту лишь на короткое время. Эти офицеры быстро делали карьеру по своей прямой дороге в ведомстве, и никто долго на одном месте не засиживался. Кто же из них согласился бы так долго обучаться для случайной и кратковременной службы?

Тогда решили учредить особую должность – астрофизика Ташкентской обсерватории. Просили Пулковскую обсерваторию порекомендовать на нее кандидата. Бредихин указал на меня.

Но дело с учреждением должности затянулось: Министерство финансов отказывало в разрешении на нее кредита.

В эту пору в Пулковскую обсерваторию приехал, по приглашению Ф. А. Бредихина, всесильный тогда министр финансов С. Ю. Витте. После осмотра обсерватории, за чашкой чаю, Бредихин рассказал Витте, что данный вопрос застрял в его министерстве, и упомянул, что назначение на должность астрофизика в Ташкент давно уже ждет молодой астроном Стратонов.

– Какой это Стратонов? – оживился вдруг Витте. – Не сын ли он бывшего директора Ришельевской гимназии в Одессе?

Бредихин ответил наугад:

– Ну, да! Он самый.

Ничего не сказав, Витте что-то у себя записал. Вслед за тем на должность ташкентского астрофизика кредиты в Министерстве финансов нашлись.

Витте Бредихину ничего не объяснил; но я от отца знал, в чем дело. Много лет назад молодой Витте потерпел неудачу в Тифлисской гимназии. Удаленный из нее, он приехал сдавать выпускной экзамен на аттестат зрелости в Одессу, как раз в Ришельевскую гимназию, где отец был тогда директором. Бедному юноше снова не повезло: он срезался, кажется, на письменном экзамене по тригонометрии. Но отец, по свойственной ему доброте, заступился за юношу экстерна, будущей судьбы которого никто не предвидел. С. Ю. свой аттестат зрелости благополучно получил.

Этот случай из своей жизни он теперь, очевидно, и вспомнил…

Семейство Спасовича

Пребывание в Пулкове, летом 1894 года, было для меня скрашено приездом в Петербург из Тифлиса невесты моей М. Н. Погосской, с сестрой и братом – юнкером артиллеристом. Невеста с сестрой поселились у своей тетки, бывшей замужем за К. Д. Спасовичем, братом известного присяжного поверенного и писателя В. Д. Спасовича. Оба брата жили вместе и это лето проводили в Царском Селе. У Киприана Даниловича было четверо детей, а Владимир Данилович был старый холостяк.

В. Д. производил малосимпатичное впечатление. Угрюмого вида, в своих очках напоминающий сыча, он казался и был, по существу, весьма неискренним. Бесспорно, что он брался за защиту нехороших дел. Один из таких случаев я живо помню:

Это дело сильно в свое время нашумело в России, а особенно на Кавказе. В восьмидесятых годах в Тифлисе, в доме, стоявшем на самом берегу Куры, рядом с садом, принадлежащим летнему помещению клуба «Тифлисский кружок», проживала владелица дома, молодая девушка Нина Андреевская. Она получила довольно крупное наследство, но в случае ее устранения это наследство перешло бы к семье ее родственников, абхазских князей Ч[хотуа]. Ночью девушка была задушена, а ее труп был увезен на извозчике и брошен довольно далеко от дома в Куру. Было симулировано, будто Нина Андреевская утонула, при вечернем или даже ночном купаньи… Улики тяжко сложились для родственников князей, и их приехал защищать В. Д. Спасович. Эта защита многими ему ставилась в упрек[223]223
  Неточность: Н. Э. Андреевская, труп которой нашли в Куре более чем в 30 верстах от Тифлиса 23 июля 1876 г., приехала с матерью из Одессы 29 июня для раздела семейного имущества, оставленного ее отцом вдове и детям – сыну Константину и дочерям Нине и Елене (вышедшей замуж за князя Г. М. Шервашидзе). Не являясь родственником покойной, Давид Чхотуа, бывший студент Петербургского университета, управлял с 1875 г. имуществом семьи Андреевских в Тифлисском уезде, а Николай Чхотуа, собиравшийся на военную службу, гостил у брата. В июле 1877 г., признав Давида Чхотуа виновным в убийстве, Тифлисский окружной суд приговорил его к 20 годам каторжных работ (и оправдал Николая Чхотуа), а при пересмотре дела Тифлисской судебной палатой 25–30 ноября 1878 г., несмотря на участие в защите подсудимого адвоката В. Д. Спасовича, обвинительный приговор был оставлен в силе.


[Закрыть].

Много лет спустя один из осужденных и сосланных в Сибирь князей-убийц подал наместнику на Кавказе графу Воронцову-Дашкову прошение о помиловании, объясняя свое осуждение судебной ошибкой. Будучи в эту пору вице-директором канцелярии наместника на Кавказе и хорошо помня по рассказам об этом деле, я истребовал его из судебной палаты и, ввиду предстоящего доклада о нем, тщательно это дело изучил. Виновность обвиненных была выяснена с несомненностью и во время предварительного следствия, и во время процесса.

Неискренность В. Д. Спасовича особенно выявлялась в вопросах политики. Принимая постоянное участие в русской научной и литературной среде, как свой, сотрудничая даже в не слишком либеральном «Вестнике Европы»[224]224
  «Вестник Европы» (Петербург; 1866–1918) – литературно-политический журнал либерального направления.


[Закрыть], В. Д., как заядлый поляк (он был униатом[225]225
  Униаты – последователи церковной Брестской унии 1596 г. об объединении православной и католической церквей с подчинением папе римскому; признают догматы католической церкви, но сохраняют православные обряды.


[Закрыть]), не любил все русское. Но, благодаря своему несомненному уму, скрывал это, под внешне любезной маской, так ловко и искусно, что в истинном свете он вырисовывался только в своей семье. Впрочем, как стало видно из опубликованных после революции политических архивов, его истинная политическая физиономия для Департамента полиции секрета не представляла.

С русофобством семьи этой пришлось столкнуться и лично мне. Моя невеста, полька, не соглашалась порвать со мною из‐за политических мотивов; меня поэтому терпеть приходилось, но истинное отношение к себе, как к русскому, я имел случай наблюдать.

У В. Д. Спасовича бывали в кабинете закрытые, даже от других членов семьи, заседания главных сотрудников «Вестника Европы». Он поддерживал связи и с варшавскими антирусскими политическими кругами, ездил для переговоров между ними и петербургскими единомышленниками.

Не вполне понятной казалась, по первому впечатлению, его репутация блестящего адвоката. Его манера говорить представлялась несколько тяжелой, а голос был неприятный. Но это возмещалось, как утверждали, громадной логичностью, эрудицией и весомостью говоримого.

Напротив, его брат Киприан, в прежние времена офицер, был добродушный и тихий человек, всецело находившийся под влиянием жены. Он занимал относительно скромную должность, а дома также был мало заметен. Главным, кажется, его удовольствием было топить камины. По-настоящему роль главы дома играл Владимир Данилович. Фактически же домом заправляла властная Н. Т. Спасович.

Вл. С. Соловьев

В семье Спасовичей встречался я с Владимиром Сергеевичем Соловьевым. И было загадкою, почему такой прекрасной души человек дружит с неискренней семьей. Или это происходило вследствие совместного сотрудничества с В. Д. в «Вестнике Европы»? Правда, в этой семье ему смотрели в глаза и старались сделать все приятное.

Владимир Сергеевич произвел, при этих встречах, неизгладимое на всю жизнь впечатление. Прекрасные, как будто смотрящие в душу глаза, всем известная громадная шевелюра… Когда он говорил, чувствовалось, что говорит человек необыкновенный.

Мы сидели как-то с ним за обедом. Зная о моей профессии, В. С. завел разговор на астрономические темы. К своему стыду должен сознаться, что, благодаря молодости, я вел эту беседу с некоторой излишней авторитетностью, в качестве специалиста, хотя бы и перед самим Соловьевым.

Но В. С., заговорив о кометах, перешел на Целльнера и перевел разговор на его труды, которые, к моему смущению, не все были мне знакомы. В этих вопросах, хотя бы и связанных с астрономией, В. С. оказался осведомленнее меня. Полученный мной жизненный урок остался навсегда в памяти.

Как-то за обедом зашла речь о том, что В. С. до сих пор не женат. Н. Т. Спасович сказала:

– Я не знаю, Владимир Сергеевич, ни одной девушки, которая была бы достойна вас!

Соловьев скромно-сконфуженно засмеялся и переменил тему.

Петергоф

В 1894 году обычное празднество в Петергофе, 22 июля, – день именин императрицы Марии Федоровны, было особенно торжественным: с ним совпадала и свадьба дочери Александра III Ксении с великим князем Александром Михайловичем.

Мы, с моими тифлисскими гостями, поехали на это торжество. Оставили в Петергофе на площади свой экипаж с провизией, а сами отправились в знаменитый петергофский парк, где, собственно, и было сосредоточено все торжество.

День не был удачным: постоянно выпадал дождь. В парке народу было не очень много, но постепенно публика прибывала. Эта кажущаяся малолюдность послужила поводом к безобразному насилию над публикой со стороны ведомства императорского двора[226]226
  Имеется в виду Министерство императорского двора.


[Закрыть], с которым мы очень быстро и столкнулись.

Мы отправились, было, к выходу из парка, чтобы подкрепиться и снова вернуться. Но выходы оказались закрытыми. Парк был обращен в громадную ловушку. Публику свободно впускали, но из парка никого не выпускали. Весь он был оцеплен тройной цепью городовых, солдат и казаков, нигде и никого не пропускавших. Надо думать, – боялись, что из‐за выпадавшего дождя будет мало народу. Поэтому насильственными мерами создавали для царя и его семьи впечатление стечения массы верноподданных, радующихся свадьбе…

Это вызывало со стороны беспричинно арестованных естественное негодование. Но высказывать его громко никто не смел. Особенно тяжелым оказалось положение женщин с маленькими, часто грудными детьми, зашедшими поглазеть на часок-другой. Теперь они были задержаны в парке до поздней ночи.

Делать было нечего, пошли и мы по аллеям. Осмотрели знаменитую Аллею фонтанов. Как раз в этот момент царская семья вышла на балкон – показаться «преданному народу». Среди всей семьи и многочисленной свиты Александр III как-то совершенно особенно выделялся ростом и богатырской фигурой. Публика внизу, как полагалось, пришла в патриотический восторг, неистово кричала, бросала в воздух шапки. Но царь только несколько раз едва-едва наклонил голову… Все это, видно, ему давно надоело. Однако, видно было и снизу, что он сегодня хмурый, чем-то недоволен. Совсем маленькими около него казались императрица именинница Мария Федоровна и наследник, будущий император Николай II.

Отправились ко взморью, где должен был начаться фейерверк. С первыми ракетами сюда хлынула такая масса народу, что мы серьезно стали опасаться, как бы кого из нас не задавили. Толпа напоминала злополучную Ходынку. Кое-где раздавались неистовые крики и визг придавленных женщин и детей. Надо было спасаться. Случайно поблизости оказались три березки, растущие из одного корня. Протиснув девушек между деревцами, мы с молодым братом их юнкером пытались охватить эти деревца руками, чтобы спасти барышень от потерявшей человеческое подобие толпы. Помог нам еще какой-то случайный сосед, и, рискуя опустошением карманов, мы так продержались, пока натиск толпы не уменьшился. Затем поспешили уйти, махнув рукой на фейерверк.

Хотелось бы совсем уйти из этого омута, но не было возможности. Особенно трудным было положение нашего юнкера. Он обязан был вернуться в Петербург, в военное училище, к определенному часу; иначе его ожидало разжалование и всякие неприятности. Приближалось время отхода последнего подходящего петербургского поезда, а из парка все еще публику не выпускали. Бедняга взмолился какому-то приставу. Как бывший сам офицером, этот последний понял и пожалел юношу:

– Выпустить вас я не могу, но вот что посоветую: станьте между задними колесами какой-нибудь кареты; держитесь за ее задок и попытайтесь выбраться между лошадьми вместе с нею.

По главным аллеям циркулировали вереницы придворных экипажей, а также кареты и ландо[227]227
  Ландо (фр. landau) – четырехместная коляска со складывающимся верхом.


[Закрыть] знати, которую нельзя было задерживать в парке насильственно. Эти экипажи свободно въезжали и выезжали. Лавируя между лошадьми, нашему юнкеру удалось, под конец, выбраться из западни.

Уже перед рассветом, страшно утомленные, добрались мы до Царского Села.

Перед выездом в Азию

В октябре 1894 года я выехал из Пулкова в Тифлис – венчаться с М. Н. Погосской. Мой отъезд совпал с так, казалось, взволновавшей Россию смертью Александра III и вступлением на престол Николая II.

В общественных кругах почему-то возлагались громадные надежды на нового императора. Тем более удивляло то внешнее равнодушие во всей толще столичного населения, которым сопровождалась такая, как казалось, крутая смена режима. По правде, она волновала только интеллигентные верхи, поверхностный слой, не проникая вглубь, в толщу народа.

Я был в пути как раз в те дни, когда вся Россия присягала Николаю II. Никто меня не имел случая побудить, а сам я не видел причины непременно навязать себе подобного характера моральное обязательство. Поэтому я остался без принесения присяги. Так и прослужил всю свою жизнь.

В 1907–1908 годах, в Тифлисе, как и во всей России, в реакционных видах, производилась общая проверка, кто и где именно присягал императору. Я откровенно указал начальству, что служу, вовсе не принесши присяги. Этот факт, при занимавшемся мною тогда относительно крупном административном посте, являлся анекдотическим скандалом. Поэтому канцелярия наместника на Кавказе предпочла об этом обстоятельстве скрыть.

После свадьбы, в ноябре того же года, мы с женой снова приехали в Петербург, где, со дня на день, ожидалось мое назначение в Ташкент. Однако оно, из‐за бюрократической волокиты, все затягивалось и состоялось только в январе.

В эту пору пульс общественной жизни в Петербурге бился с заметным оживлением. Все внимание и все ожидания были сосредоточены на новом царе. Мы не один раз наблюдали, как любовно встречали его и молодую царицу на улицах. Царская чета иногда медленно проезжала по Невскому проспекту, и со всех сторон неслись приветствия – и искренние! Это сознавалось и органами охраны. Последней, в сущности, вовсе и не было видно: царь и царица ездили только с одним конвойным казаком на задке саней.

В столице создавалось много легенд о доступности молодого царя, о появлении его безо всякой охраны на улицах среди гуляющих. Находились «достоверные очевидцы», например, того, как Николай II заходил в магазин и сам выбирал себе перчатки и т. п. Все это было пустяками, но такие легенды содействовали возраставшей популярности молодого царя. Все от него ждали чего-то, делающего эпоху…

И дождались!

Как гром грянули молниеносно облетевшие весь мир крылатые его слова, 17 января 1895 года, на приеме в Зимнем дворце депутаций дворянства, земств, городов и казачьих войск, приносивших ему поздравления по случаю бракосочетания:

– Бессмысленные мечтания![228]228
  Слова Николая II из речи, обращенной к представителям дворянства, земств и городов на приеме 17 января 1895 г.: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо, как охранял его мой незабвенный покойный родитель» (Полн. собр. речей императора Николая II. 1894–1896. СПб., 1906. С. 7).


[Закрыть]

Это относилось к высказанным в некоторых земских собраниях пожеланиям об участии представителей земства в делах внутреннего управления.

Слышал я в высоких бюрократических кругах, будто царь от волнения просто обмолвился. На бумажке, по которой он читал свою речь, составленную для него Победоносцевым, будто бы было ему написано: «беспочвенные мечтания». Так это или нет, но с репутацией и надеждами на молодого царя было покончено – сразу и резко. Приходилось слышать от людей довольно консервативного направления, но людей добросовестных, осуждение этому выпаду:

– Как это молодой человек мог себе позволить назвать бессмысленным то, чем живет вся Европа…

Разбитые надежды сразу убили и любовное отношение общества к молодому царю. Это было мгновенно воспринято и на верхах. Перед отъездом из Петербурга мы снова видели на Невском молодую царскую чету. Но теперь она ехала быстро, с охраной и усиленным конвоем.

На съезде

Прошло несколько лет, и мне привелось побывать снова в астрономической среде Петербурга, во время съезда естествоиспытателей и врачей[229]229
  7 декабря 1901 г. В. В. Стратонов был «командирован в С.-Петербург для участия в XI съезде русских естествоиспытателей и врачей», проходившем там 20–30 декабря, и вернулся в Ташкент 23 января 1902 г. (Послужной список и. д. помощника начальника Канцелярии наместника его императорского величества на Кавказе по военно-народному управлению надворного советника Всеволода Викторовича Стратонова // Российский государственный исторический архив (далее – РГИА). Ф. 1349. Оп. 2. Д. 471. Л. 60–61. Далее – Послужной список).


[Закрыть]. Это было в самом начале 1900‐х годов, на последнем петербургском съезде[230]230
  Неточность: XII съезд русских естествоиспытателей и врачей проходил в Москве с 28 декабря 1909 г. по 6 января 1910 г.


[Закрыть] этого характера.

Путь мой лежал из Ташкента через Баку. Здесь с парохода я пересел в вагон прямого сообщения на Петербург. Я сел на одиночное место у окна, а в том же отделении, на диванах, расположилась компания преподавателей бакинских средних школ.

Выехали мы под вечер. Педагоги подзакусили, а затем, чтобы убить время, начали экзаменовать друг друга. Они оказались преподавателями физики и математики, а один между ними был естественник. Слабым он оказался физиком, и коллеги прямо в пот его вогнали каверзными вопросами.

На мне была, как это было принято носить в Ташкенте, форменная фуражка военного ведомства, с красным околышем. Из-за этой фуражки меня иногда принимали за желающего подчеркнуть свою принадлежность к дворянскому сословию; дворянам также полагалось, для отличия от других, носить фуражки с красным околышем.

Экзамен – в полном разгаре. Бедному естественнику – совсем туго приходится.

Я подхожу, вежливо приподнимаю фуражку:

– Извините, господа, что я позволю себе вмешаться в вашу беседу!

– Пожалуйста!

– Изволите ли видеть, я большой любитель почитать научно-популярные фельетоны… Но иногда я не все в них понимаю. Вот счастливый случай – едут люди ученые… Могу я попросить объяснить мне…

– Что такое?

– Читал я, что есть какое-то «явление Зеемана»[231]231
  Эффект Зеемана – расщепление спектральных линий под действием магнитного поля, открытое нидерландским физиком Питером Зееманом в 1896 г.


[Закрыть] (тогда о работах Зеемана только что появились статьи, и мало кто был с этим явлением знаком). Что это собственно такое?

– Как? Зеемана?

Педагоги недоуменно переглядываются…

– Что-то не помним…

– А я кое-что об этом помню, да смутно. Давно уж было, когда об этом читать приходилось…

Вежливо кланяюсь, сажусь на свое место. Делаю вид, будто задремал, а сам наблюдаю за сконфузившимися учеными.

Они притихли. О чем-то между собою шепчутся. Но впечатление проходит, и они снова принимаются экзаменовать друг друга. На этот раз только – по астрономии.

Делаю вид, будто проснулся. Снова подхожу:

– Вот вы по астрономии беседовать изволите… Я как-то читал один астрономический фельетон. Но не понял… Может быть, вы мне любезно разъясните… Что такое собственно – коллимация[232]232
  Коллимация – процедура установки всех оптических поверхностей (отражающих и преломляющих) на места, максимально близкие к расчетным.


[Закрыть]?

Педагоги переглядываются:

– Я… мы… не знаю!

– А вот я еще одного слова не могу понять. Читал я о каком-то планетном альбедо[233]233
  Альбедо – характеристика диффузной отражательной способности поверхности.


[Закрыть]… Что бы это могло значить?

Снова недоуменное переглядывание.

Пошептались. Один из педагогов подходит:

– Скажите, но только по совести: ведь вы специалист?

Я засмеялся.

– Если спрашиваете «по совести», то должен признаться: да!

– То-то мы и видим! Сами порезались на экзамене… А сначала приняли вас за земского начальника. Объясните теперь нам, что такое это самое явление Зеемана и – как вы это сказали? – ваше альбедо? А то неловко, вдруг ученики спросят…

Мы дружески доехали с этой компанией до Петербурга. И уже лет пятнадцать спустя, при получении заказа от Кутаисской гимназии на изданный мною учебник космографии[234]234
  См.: Стратонов В. В. Космография. (Начала астрономии): учебник для средних учебных заведений и руководство для самообразования. М., 1914.


[Закрыть], под подписью директора, я увидел приписку карандашом:

– А помните ли, как вы нас экзаменовали в вагоне?

Работа на съезде протекала более или менее трафаретно. Секции заседали в аудиториях Петербургского университета. Членов съезда было около четырех тысяч: доступ в члены был свободный.

Хозяевами астрономической секции, в которой я участвовал, были С. П. Глазенап и А. М. Жданов. Заседания прошли интересно и занятно. Перед окончанием съезда мы устроили астрономический ужин в «Малоярославце»; участвовало человек шестьдесят. Астрономов столько и на всю Россию тогда не было, но к нам примкнули геодезисты и некоторые из любителей.

Остался в памяти мой экспромт:

 
Нашей секцьи заседаньям
Окончание видно:
Воздадим же мы стараньям
Двух хозяев – заодно.
Глазенап Сергей и Жданов,
Пьем за вас! И пусть стаканов
Сразу все увидят дно!
 

Под новый год некоторые из гостей были приглашены в Пулково, где, согласно традиции, все астрономы с семьями встречали событие у директора, тогда – О. А. Баклунда.