Текст книги "Православная духовность: перезагрузка. Наброски внутренней реформы"

Бог

Обретение Бога на мониторах не зафиксируешь. Мы Им живем и движемся и существуем (Деян. 17: 28). Бог – это финал всякого объяснения одного через другое.

Только поняв, что единичная корпускула нашего «Я» никому не нужна, мы начинаем нуждаться в Боге качественно иначе. Только тогда мы ахнем: «О, Господи! Ты у меня один, больше никто меня не видит!» И осознаем всю пошлость отношения к Богу как аппарату удовлетворения наших запросов. Вши вот тоже впиваются и сосут, что им требуется для жизни; вроде и близки к человеку, но конкретный индивидуум им не нужен, только полезные вещества.

По умолчанию душа человека – язычница. Ей требуется не Бог, а нужные от Него элементы: здоровье, успех и т. п. «Господи, не накажи, прости нас» – тоже биологично. Чувство вины – это чувство опасности (сейчас тебя Зевс молнией покарает!), прощение – чувство безопасности. Для мольбы о прощении достаточно животного инстинкта, угрозы от Бога или внутреннего конфликта, но здесь нет необходимости Бога. По С. Кьеркегору, религия как форма отношения с Богом возникает после того, как человек исчерпал все этические и эстетические смыслы, осознал их как пустотные. Тогда религиозность становится свободной.

Немалая часть светлых подвижников и грехолюбцев так или иначе посвятили свои силы страстям: одни – чтобы их не допустить, другие – чтобы их удовлетворить. До беспредметного общения с Богом Самим по Себе доходили немногие. Дети Божьи опознаются по тому, что интересуются: «А как там Бог, как Он прожил мой день?» Мнение о том, что Он всегда на пределе блаженства, полезнее было бы вынести за скобки. Забота о Боге есть адекватный ответ заботе Бога о нас. Это выход ума за кольцо эгоцентризма. Ведь даже самое святое очищение себя от страстей есть некоторая форма обращенности на себя, возделывания себя любимого/ненавистного.

Как бы героичен ни был святой в борьбе за свою чистоту, «человек не может быть свободен от страстей; он может сдерживать их, но совершенно не иметь их не властен», говорит Златоуст. Досадно было бы потратить всю свою жизнь на сдерживание того, над чем ты не властен.

Что же нам делать? Идти со Христом, праведен ты или грешен, нести с Ним свой крест. Если желаешь не грешить, прими снотворное, а если хочешь быть не только грешником, успей сделать что-то доброе в мире, который едва ли вспомнит, что ты был.

Развилки духовных ценностей

Парадигмальный круг мировоззрения

Наше мировоззрение определяет и табуирует не только мышление, но и практический опыт. Как у циркового пони, бегающего по кругу, ограничены потенциальные возможности опыта, так и любое мировоззрение подтверждает себя в повседневности. Каждый прожитый день уверяет верующего в том, что Бог есть, атеиста – что Его нет, а агностика – что этот вопрос нельзя решить однозначно.

Смена мировоззрения редко демонстрирует глубинную перемену – обычно все сводится к переименованию богов и ценностей. Сегодня вырваться из замкнутого круга легче: в поисках дополнительной информации – а современное информационное поле исключительно многообразно – человек сталкивается с массой разнородных источников из области науки, религии, ревизионизма, иррационального, рационального и т. п. Правда, и в этом случае качественные изменения мировоззрения происходят нечасто. Мировоззренческая система имеет способность отфильтровывать данные опыта или интерпретировать информацию под себя. Только мировоззренческие потрясения и кризисы представляют действительную возможность выйти из круга парадигмальной ограниченности.

Классик социальной психологии Л. Фестингер в 1957 году сформулировал так называемую теорию когнитивного диссонанса: она описывает социальное поведение, мотивирующим фактором которого является стремление выйти из состояния неопределенности. По мнению Фестингера, основой осознанных действий является система взаимно координированных взглядов и установок, которую он именует «индивидной картой действительности» (синонимично понятию «картина мира»). Непредсказуемые события и новая информация рассогласовывают сложившуюся картину мира, снижая ее ориентирующие возможности. «Диссонанс, – пишет Фестингер, – то есть существование противоречивых отношений между отдельными элементами в системе знаний, сам по себе является мотивирующим фактором. Когнитивный диссонанс может пониматься как условие, приводящее к действиям, направленным на его уменьшение» (Теория когнитивного диссонанса). В качестве способа преодоления дискомфорта от когнитивного диссонанса Л. Фестингер указывает на произвольный и непроизвольный поиск восполняющей информации. Однако для психики проще всего (и это происходит чаще всего) использовать эту информацию для укрепления одного из элементов картины мира и ослабления другого.

Благодаря полифоничности современной культуры создается ситуация, когда в рамках одного мировоззрения могут действовать несколько парадигм мышления. С одной стороны, наличие нескольких нормативных поведенческих моделей позволяет индивидууму по-разному реагировать на факты и события. С другой – порождает неопределенность и стрессогенность, так как при любом выборе нормативной поведенческой модели остальные модели будут заявлять о себе в форме сожаления об утраченной перспективе («голос совести», отражающий этот внутренний конфликт).

Например, современный верующий зачастую не менее прагматичен в достижении своих целей, чем материалист; в то же время его религиозные паттерны ищут своей реализации столь же интенсивно, как и прочие. Отсюда внутренняя нестабильность людей верующих – как и у атеистов и агностиков, у них отсутствует единичная шкала ценностей в рамках одного мировоззрения.

Итак, каждый человек, даже декларируя свою открытость, стремится к ограничению кругозора и опыта. Мы не можем каждое утро исследовать мир, мы хотим идти знакомыми тропами и ощущать то, что уже знаем, как хорошее. Мы не экспериментируем, не ищем приключений там, где считаем опасным. Все это правильно, но не способствует развитию духовной жизни. И вот мы слышим отовсюду: «Я уже двадцать лет православный, молюсь, пощусь, слушаю радио „Радонеж“, подписан на „Батюшку онлайн“, но из года в год ничего не меняется…» Это настолько распространено, что почти нормально.

Возможен ли выход из мировоззренческого круга и нужен ли он вообще? Представьте себе божью коровку, которая ползет вверх по ладони. По какому бы пальцу она ни ползла, добравшись до верха, она ощущает, что это – тупик, так сказать, кризис метода. Хождение, которое возвышало божью коровку до сих пор, теперь возможно только как возвращение обратно или вращение на месте. Дальше идти некуда, надо лететь.

Божья коровка летит. А многие православные возвращаются или топчутся на месте, верные прежнему методу продвижения вверх.

Предельное одиночество

Бывают ситуации, которые рождают пространство духовного взросления. Первую такую ситуацию назовем «предельное одиночество». Божья коровка добралась до вершины. Это одиночество достижения, одиночество от того, что ты все сделал как надо, все исполнил – но не заполнил себя. Например, Говард-Джон Уэсли, популярный баптистский пастор из виргинского города Александрия, ошеломил церковь, объявив, что оставляет проповедническое служение, так как чувствует отдаление от Бога, усталость и нуждается в восстановлении душевного и физического здоровья: «Нельзя наливать из пустой чашки. Пастору опасно быть пустым. Я так устал, что одна ночь сна ничего не исправит, я устал в душе своей».

Это случается, конечно, не только в протестантизме и не только у лидеров. Вот православный прихожанин – изучал догматику, читал Писание, тусовался в благочестивой общине и т. д. И осознал, что он совсем-совсем один на этой земле. У него есть родственники, друзья, товарищи, но его никто не то чтобы не понимает – все понимают в меру, необходимую для того, чтобы с ним хорошо обходиться: зная, что он любит музыку, дарят на ДР новый диск, жалея его как некурящего, курят только на балконе. Многое мы учитываем лишь для того, чтобы удобнее было общаться. Но никому не интересна предельная тайна человека, та, которая ни для чего не нужна, вообще ни для чего.

Зачастую люди и сами себя оценивают по внешним параметрам (особенно это касается тинейджеров): физические, интеллектуальные данные, материальный достаток, положение в обществе и т. д. Но потом некоторые начинают понимать, что все наружные успехи не так важны, как некий сокровенный сердца человек(1 Пет. 3: 4) там внутри, по ту сторону всех этих вещей. Этот внутренний человек (2 Кор. 4:16) никому не интересен, кроме нас самих, никто его не окликает – и не должен.

Это и есть ситуация предельного одиночества; ты понимаешь, что именно ты, не твои мускулы, мозги, внешность, происхождение, а именно ты – один. Стоит повести себя иначе, и даже жена и дети отвернутся от тебя, потому что, при всем их расположении, им дано воспринимать только внешнее. И вот когда божья коровка добирается до кончика пальца, она начинает искать Бога. Потому что только Бог – Тот, кто может составить мне компанию, может меня видеть, слышать, понимать, тогда как все остальные составляют компанию моим внешним параметрам,успехам и неуспехам.

Если вы упадете посреди улицы и сломаете ногу, вас окружат добрые люди, куда-то понесут, позвонят в «скорую», будут тратить на вас свое время, а может, и деньги. Но разве в этой истории есть «Ты»? Там нет «Тебя» – упади другой человек, эти люди двигались бы вокруг него точно так же. То же самое говорили бы и делали.

Человек понимает, что он нечто иное, чем события его жизни, но тем не менее увлекается ими. В таком режиме он не почувствует одиночества и всегда будет увлечен регулировкой этих событий. Я не говорю, что это плохо, но этого достаточно, чтобы беспросветно заполнить свою жизнь. Молодой инок, поступивший в монастырь, занимается своими грехами. И старец, которому семьдесят девять лет, занимается своими грехами. Это хорошо, но здесь есть некое хождение по кругу, застревание на одном (благом) деле.

Православным практикам две тысячи лет. Мы видим, куда ведет каждый из путей, в чем его преимущества и недостатки. Когда искренний человек стремится к духовному, но не достигает, то стремление превращается в отдельное занятие, достаточно содержательное, чтобы заполнить собой жизнь. Такой подвижник не пересматривает свои позиции по отношению к Богу. Он верен своему вчерашнему дню. Но первичный и вторичный опыт православия не всегда лучший и не единственный из возможных, зачем превращать его в эталон?

Не все дорастают до тупиков духовной жизни. Но когда это происходит, человек понимает, что надо что-то делать. И начинает искать Бога уже не так, как искал раньше на ектеньях: даруй нам это, даруй нам то и вот еще то – обязательно! Чтобы и помидоры не завяли, и Царство Божие не ушло. Это еще не встреча с Богом, а некоторое пользование Им. Мы начинаем искать Бога, когда спрашиваем о единственно Видящем нас. Тогда то, что Бог все знает и видит, не пугает, а радует. И вот тогда мы что-то обретаем.

Предельное смирение

Есть и другие предельные ситуации. Божья коровка могла поползти по другому пальцу, к другому тупику – назовем его «предельное смирение». Оно приходит с пониманием, что в спутанности эволюционного и духовного в человеке то добро, которым он поддерживает самооценку, оказывается частью зла, против которого он борется. И бесполезно продолжать лепить праведность из пластилина. Поэтому, как писал преподобный Симеон Новый Богослов, «святые оплакивали свои добродетели, как грехи».

Это в корне меняет ситуацию восприятия Бога. Уже невозможна формула: «Ты – мне, я – Тебе» (хорошее поведение в обмен на Царствие Божие). Когда ты понимаешь, что у тебя вообще ничего нет, то не можешь, загибая пальцы, посчитать, что ты сделал для Бога. Монашеская установка «я хуже всякой твари» обнуляет твой список добродетелей перед Богом. Конечно, мирянами это было понято так, что надо себя всеми силами гнобить, но здесь дело не в самобичевании. «Я хуже всякой твари» означает, что характер взаимоотношений с Богом, при котором человеческая добродетель предполагалась как необходимый компонент, теперь немыслим. Все действия, направленные на «угождение» Богу (которыми миряне надеются рассчитаться с Богом), нужно пересматривать – торговать с Богом нечем. Но чтобы это прочувствовать, нужно дойти до предела. Эта ситуация порождает переоценку ценностей и дает пространство для духовного роста.

Вырасти духовно значит принять предыдущую модель богообщения как хорошую, годную – но не для тебя. Духовный кризис бессмыслен, если подвижник остается в прежней парадигме мышления. Он будет порицать то, в чем упражнялся вчера и чем другие христиане продолжают заниматься сегодня, то есть не расширит свое мировосприятие, а просто сменит один ограниченный угол обзора на другой. Таким образом, предельное смирение есть необходимый, но недостаточный момент качественного обогащения духовного опыта.

Предельная радость

Противоположный путь – ситуация предельной радости. Божья коровка карабкается вверх и постепенно понимает, что Бог даровал ей столько хорошего: привел из небытия в бытие, даровал органы зрения и слуха… Слава Тебе, Боже! Предельная радость не может быть заповедью, ее нельзя производить или планировать; если ее нет – этот путь закрыт. Но если она есть, это может переплавить привычный стиль отношений: «Царь, смилуйся над нами грешными!»

Предельная радость – не совсем благодарение. Когда мы благодарим конкретно: «Спасибо, Господи, за то-то и то-то», это не предельное состояние, оно ограничено предметом благодарения: я знаю, за что благодарю, и чувство благодарности довольно быстро проходит. А вот ситуация, когда ты понимаешь, что сама возможность принести благодарение есть дар Божий, нарушает схему отношений с Богом и снимает вопрос о смысле жизни, в том числе духовной. Жизнь и богообщение перестают быть инструментами достижения цели.

Предельная духовная радость – момент возможного перехода личности на другой уровень восприятия Бога. Опасность отката здесь заключена в опредмечивании благодарности.

Итак, в предельных состояниях человек может перейти к другому качеству отношений с Богом. Ценность их не в том, что они хороши или ужасны, а в том, что они экстренны и потому способны вывести из рутины торговых и функциональных отношений с Богом.

Трудности переформатирования

Существует опасность, что человек, особенно творческий, остановится, проявит верность самому себе. Отчасти это неизбежно. Православие, как большая традиция, тоже стоит перед очарованием своего прошлого величия и настоящей мощи.

Причина того, что люди впадают в самоимитацию, – глубинное непонимание объекта имитации. Когда современный монах надевает черное облачение или епископ ходит с нарядным посохом, это неплохо, но здесь есть некоторая проблема: мы помним, чем каждый элемент традиции был изначально, однако не задумываемся, зачем нам, в современном мире, имитация вторичных признаков традиции. В результате, стараясь быть верными своей традиции, мы, как правило, храним верность традиции как таковой, а не тому, что ее породило.

В православии есть собственное глубокое содержание. И нам нет нужды быть имитаторами чего бы то ни было, даже имитаторами Христа. Не потому, что имитация или костюмирование сами по себе плохи – но они подменяют проявление личной обращенности к Богу и ближнему.

Христиане, стремящиеся следовать традиции на более глубоком уровне, чем имитация, нередко застревают между известными формами богообщения. Сегодня все более распространяется тип верующего, который уже утерял вкус к имитации, но еще не способен к новому формату. Такие христиане, в частности, неспособны живо сочувствовать новозаветной идее скорого наступления конца света; не в силах верить, что предобрый Бог нещадно жжет согрешавших огнем неугасимым; не могут согласиться с богослужебным чином, где надо не только чувствовать себя недостойным Бога, но и думать, что Ему это приятно. Они выбирают непродуктивный путь – «не слышать» и не вдумываться в слова богослужений.

Чтобы удобнее было определиться с форматом духовной жизни, рассмотрим два крайних типа духовности. Первый тип – идентификация высоты духа по вторичным духовным признакам: имитация норм Типикона, косплей, фейсконтроль и т. п. Это похоже на то, как мы бы стали в своей квартире подражать действиям сигнальщиков на летном поле: так же махали бы флажками, не понимая, зачем нужны эти движения и флажки. Подражание не считывается правильно в другом месте и при других обстоятельствах и потому, даже обрастая необходимостью специального истолкования, остается для наших современников малопонятными танцами с бубном.

Мы от души стараемся набрать в православие миллионы людей. Многие идут потому, что это красиво, мощно. Многим важно быть членами огромной солидной организации и носить на языке возвышенные речи. Однако очень скоро обнаруживается, что эти люди не способны ни на что, кроме копирования шаблонов и подражания, как малые дети с серьезными намерениями.

Другой крайний тип духовности – восприятие мира с точки зрения Бога, а Бога – как Брата в акте мировосприятия. То есть мы воспринимаем мир с точки зрения Бога только потому, что Бога считаем Братом. Для тех, кому такое кажется недостижимым, я намеренно обозначил это как крайнюю точку. Мы уже давно и незаметно для себя отреклись от Бога как Брата. У нас Бог – «Иже еси на небеси» – царь со всеми композитными предикатами. А Он все-таки отзывался на Брата и очень сильно стремился к нам в семью.

Отвержение вертикали духовного прогресса

Постараемся обозначить этапы, которые помогут продвинуться от одного типа духовности к другому.

Не стоит подчинять себя идее прогресса и самосовершенствования – идее духовной лестницы. Вертикальную лестницу прогресса лучше заменить на горизонтальное разнообразие взаимоотношений со сложностью мира, человека и Бога.

Православное представление о пути духовного восхождения, рисуя нам лестницу, в то же время не дает возможности подняться на следующую ступеньку – ведь это возвышение, а мы не должны считать себя возвысившимися, это не смиренно. В аскетике распространено толкование евангельских блаженств как лестницы (или пирамиды) добродетелей; но если стараться быть смиренным, то принципиально невозможно признать за собой и первую ступень, ведь кто-то все еще остается на нулевой. Поэтому мы не сможем приступить к другому варианту духовной жизни, пока не примем такой принцип: шаг вперед рассматривается не как высшая ступень (прогресс), а как перемена взаимоотношений с Богом на более удобный и продуктивный тип.

Нужно принять это как аксиому, иначе, придерживаясь традиционного взгляда на духовный прогресс, мы сами себе не позволим меняться. Человек рассуждает так: «Если я решил поменяться, я что ли стал лучше?» Нет, просто есть различные модели религиозного поведения, разные типы взаимоотношений с Богом. Кто-то относится к Богу, как к Царю, а себя считает не/верным рабом или холопом: для одного это нормально, для другого – прекрасно, а для третьего дворцовые аналогии неудобны. Но сравнивая эти типы, нельзя сказать, что один все еще холоп у Бога, а другой уже друг, брат, кум, сват и т. д., надо видеть в них разные стили взаимоотношений.

Один никак не лучше другого – это нужно принять и избавиться от идеи прогресса, сделать лестницу горизонталью. И тогда мы сможем наши изменения называть обычной модификацией: зимой мы надели пальто и не стали лучше, чем летом – человек тот же самый, изменились некоторые обстоятельства. То же и в духовной жизни: один молится много, другой быстро, третий покаянно, четвертый хочет весь мир обратить в православие.

Пятый, наоборот, начитался Лао-цзы и ничего не хочет. (В «Дао Дэ Цзин», § 80, написано, что лучше всего, когда люди дружат, глядя друг на друга с холма, и удовлетворены настолько, что никогда не ходят друг к другу в гости. Для нас это диковато, а Лао-цзы считал это идиллией.)

Принять другое в других

Что нам поможет правильно относиться к разнообразию существующих формул восприятия жизни и вариантов богообщения? Отмена бинарных оппозиций, которые как раз и порождают идею прогресса и идею неизменности: прогресс унижает предыдущие позиции перед последующими, а неизменность – последующие перед предыдущими.

Мы можем давать противоположные оценки язычнику, баптисту, мормону, атеисту и т. д., но наша оценка не универсальна. Приняв существование различных форм взаимоотношений с высшим как конечным смыслом, мы избавимся от противопоставления, которое не дает нам принять изменения в себе самих. Притча о добром самарянине должна была научить нас этому, но осталась невостребованной.

Мы идем по улице и видим поющих «харе, Кришна, харе, Рама» – это их модус восприятия Бога. Мне он не подходит, я не хочу быть вайшнавом; на мой взгляд, европеец не может стать полноценным шиваитом, древнеиндийские религии требуют другой парадигмы сознания, но это моя проблема, а не их.

Мы принимаем разнообразие типов взаимоотношений с Богом (у атеистов – с истиной) для того, чтобы, решаясь измениться, не думали, что делаем нечто благое или плохое.

Проблема статики и динамики амбивалентна. Мы не можем стоять на одном месте, но и прогресс – не самоцель. Нищие духовно не должны комплексовать перед духовно одаренными, имитировать их слова и жесты – это ни к чему доброму не приводит. Если вы носите 42-й размер обуви, вам не нужно надевать 43-44-й ради роста и прогресса. Не нужно носить чужие одежды. Не нужно любой ценой понуждать себя идти вперед, чтобы «идти вперед» не стало давящим идолом. Идол самосовершенствования давит на верующих и неверующих в равной степени, так как у тех и у других есть постулаты, стимулирующие самосовершенствование и девальвирующие его (девальвирующий постулат христиан – то, что Бог принципиально не различает праведников и грешников, см. Мф. 5: 45).

Христианство должно быть по плечу верующему, должно подходить по состоянию души. Состояние души не статично, и именно православие способно обеспечить ее переформатирование. Человек может снять с себя одежду, которая стала ему неудобна, надеть другую, и это не будет бегством от православия в какое-то неправославие. Всё есть в православии, не стоит сужать его под свой кругозор. «Сводить свою христианскую веру к мнениям, к феноменам сознания – значит отрицать христианство» (Ницше. Антихристианин. § 39).

Православие не сводится к одному типу восприятия Бога, оно есть мелодия разных нот и темпов. Если мы действительно духовны и одарены, этот дар должен помочь нам понять тех, у кого другой размер души, другая форма и зрение. Естественная духовная динамика есть у всех, но не надо заставлять человека срочно становиться другим, расти, подстраиваться и т. д. А если он начал меняться, не надо загонять его обратно в прокрустово ложе канонических слов и ощущений словами: «Ты предаешь себя/веру». И даже когда это действительно происходит, мы должны принять разворот от нас так же, как и поворот к нам. Жесткая фиксация шеи – хороший способ удержать в православии, но если мы – чада свободы, то к нам должно обращаться в контексте возможности отвернуться и не быть оплеванным. Итак, кто из нас совершен, так должен мыслить; если же вы о чем иначе мыслите, то и это Бог вам откроет. Впрочем, до чего мы достигли, так и должны мыслить и по тому правилу жить (Флп. 3: 15-16).

Люди разные, и им нужно разное даже внутри одной традиции. А мы духовны потому, что, однажды переступив из точки А в точку Б, знаем: таких точек много и перейти в другое положение не значит возвышаться или предавать. Если человек осознал необходимость разнообразить свои христианские практики, он не должен чувствовать себя виноватым. Но если ему кажется, что он сделал шаг к предательству Бога, этого делать не нужно. Всякий поступай по удостоверению своего ума (Рим. 14: 5).