Текст книги "Пещеры тысячи будд"

– Вэйци Гуан был здесь?

– Купчишка? Этот мерзавец во внутренних покоях.

– Что ему нужно?

– Откуда я знаю?

Синдэ бросился вон из зала.

– Гуан! – позвал он.

Никто не откликнулся. Миновав несколько внутренних помещений, Синдэ выскочил на галерею и увидел дворик, в котором среди зарослей красных цветов суетились знакомые караванщики.

– Гуан!

Мужчина в меховой накидке обернулся. Это был Вэйци Гуан собственной персоной. Синдэ приблизился. По всему двору валялись сундуки и ларцы; некоторые были открыты, содержимое рассыпалось, драгоценности, утварь, роскошная одежда, отрезы ткани в беспорядке громоздились повсюду. Гуан и его подручные выискивали самые ценные вещи и торопливо увязывали их в тюки.

– Что ты делаешь? – ошеломленно пробормотал Синдэ.

– Сам не видишь? – рявкнул купец. – Здесь столько всего, что не увезти и на двух сотнях верблюдов!

Гуан продолжил просматривать содержимое сундуков, вскрытых погонщиками, и указывать, что выбросить, а что сложить в отдельную кучу. Наконец до него дошло, что Синдэ пристально наблюдает за ним, и его лицо посуровело.

– А ты почему здесь? Что с сокровищами?

– Надежно спрятаны в пещере. Я обо всем позаботился.

– Молодец. – Гуан кивнул и вновь занялся делом. Казалось, это никогда не кончится: сокровища династии Цао заполняли не только внутренний дворик и прилегающие галереи, но и другое крыло дворца.

Синдэ некоторое время следил за действиями мародеров. Выхватив из кучи отобранного добра огромный ковер редкостной красоты, накрывший почти весь двор, Гуан выругал подручных за то, что они складывают совершенно бесполезные вещи.

– А ну выбросите его! – рявкнул он.

Один из погонщиков вцепился в ковер. Намечалась перебранка. Синдэ молча повернулся к ним спиной и побрел к Яньхуэю, который сидел в полном одиночестве, склонившись на подлокотник кресла.

– Ваше высокопревосходительство! Битва может начаться в любую минуту. Пора в путь.

– Коли битве суждено начаться, не все ли равно, когда это произойдет? Я останусь здесь.

– Здесь нельзя оставаться! Вы должны сейчас же покинуть город!

– Это почему же, друг мой?

– Почему? – опешил Синдэ. – Потому что человек должен жить столько, сколько ему отмерено…

– Должен жить? – Яньхуэй повторил эти слова так, будто они показались ему очень странными. – Это вопрос не долга, а желания. Тот, кто хочет жить, не умрет. Если сам ты надеешься выжить, возьми. – Яньхуэй открыл ларец, стоявший у его ног, достал оттуда большой футляр – в таких хранились свитки – и протянул его Синдэ. – Я хочу, чтобы ты сберег ее.

– Ее?…

– Книгу. Это история семьи Цао.

– И что мне с ней делать?

– Что хочешь. Можешь прочесть ее, сжечь или выбросить.

– Если дело в этом, то я могу просто оставить ее здесь…

– Нет, только не здесь. Брат доверил мне семейную летопись на хранение, а я не собираюсь задерживаться в этом мире, поэтому перепоручаю заботы о дорогих его сердцу свитках тебе.

У Яньхуэя был такой вид, будто у него гора с плеч упала. А раздосадованному Синдэ ничего не оставалось, как только убраться восвояси. Вернувшись в свою каморку, он почувствовал полнейшее безразличие к своей судьбе и к участи Шачжоу, упал на ложе и мгновенно заснул.

Разбудил его гонец от Чжу Ванли. В небе сияло солнце. Яркие лучи, мирная тишина… Послание было коротким: «Сяньшунь погиб в бою». Синдэ ничего не удалось узнать от гонца, кроме того, что войско Чжу Ванли еще не принимало участия в битве.

Синдэ опять лег и задремал. Ему приснился сон. Он стоял на вершине исполинской скалы и глядел на заходящее солнце. Перед ним, словно бескрайнее море, раскинулась пустыня, вокруг вздымались и опадали дюны, похожие на волны. Взглянув вниз, Синдэ увидел крошечные, почти неразличимые глазом деревья. Он почувствовал чье-то присутствие. На него пристально смотрел Чжу Ванли. В лучах заката лицо полководца алело, будто залитое кровью, глаза сверкали багровым огнем.

Внезапно взгляд Чжу Ванли смягчился. Он шагнул навстречу Синдэ. «Дружище, у меня есть для тебя подарок! – пошарил рукой под своим нагрудником и сокрушенно вздохнул: – Эх, прости, потерял я ожерелье царевны, в бою обронил. Стало быть, дни мои сочтены. Не суждено мне добыть голову Юань-хао. Увы-увы…»

И только тут Синдэ заметил, что из груди полководца торчат несколько стрел, хотел их вытащить, но Чжу Ванли отшатнулся и сурово приказал: «Не трогай! Я всегда мечтал о такой смерти. Смотри!» – Он выхватил меч и, взявшись обеими руками за лезвие, начал засовывать его себе в рот.

«Что вы делаете?!» – закричал Синдэ.

В то же мгновение тело Чжу Ванли взмыло в воздух, словно подхваченное порывом небесного ветра, а потом упало к подножию скалы.

Синдэ разбудил звук собственного голоса. Сердце учащенно билось, одежда взмокла от пота. Он не помнил слов, но был уверен, что кричал во сне: «Не надо! Ваше высокопревосходительство! Не надо!» В этот миг на улице раздался шум. Синдэ вскочил, выбежал за ворота храма. Мимо спешили ратники с охапками сухого горящего тростника, лязгало оружие, гремели доспехи. Синдэ помчался в штаб. У ворот метался воин с заячьей губой, выкрикивая команды.

– Что происходит? – спросил Синдэ, пробившись к нему сквозь толпу суетившихся вокруг костров солдат.

Рубака широко раскрыл свой ужасный рот и ухмыльнулся:

– Мы поджигаем город!

– Где Чжу Ванли?

– Пал в бою! Сначала подпалим Шачжоу, а потом начнем отступление! – Охваченный боевой лихорадкой, воин в тот же миг забыл о Синдэ и принялся орать во всю глотку: – Разводите костры! Шачжоу не достанется врагу!

Синдэ подумал, что может еще увидеть битву, и поднялся на крепостную стену. Но оттуда было невозможно что-либо разглядеть. Равнина, над которой низко нависло кроваво-красное заходящее солнце, была пуста. Синдэ долго напряженно прислушивался и наконец различил отдаленный шум сражения – оно кипело где-то там, далеко за холмами. Оглянувшись, он увидел, что над городом поднимается дым.

Синдэ понял, что ему больше нечего делать в этом изменчивом мире. Он потерял Чжу Ванли и вместе с ним – смысл своей жизни. Если бы старый полководец уцелел в этой битве, как в бесконечной череде предыдущих, в которых они сражались бок о бок, он, Синдэ, пожил бы еще, до новой смертельной схватки с врагом, но, раз уж Чжу Ванли мертв, ему тоже не место среди живых.

Когда он спустился с крепостной стены, в городе уже вовсю полыхали пожары, оглушительно трещало, погибая в огне, дерево, иссушенное ветрами пустыни. Синдэ побрел к северным воротам и уселся на камень. Вокруг никого не было. Обезумевший воин с заячьей губой исчез, пропали из виду и остальные солдаты. Зато перед мысленным взором Синдэ отчетливо стоял образ полководца. Синдэ снова и снова видел, как Чжу Ванли, теперь уже не на скале, а на поле брани, вонзает меч себе в рот… Он сражался до последнего, его меч затупился, запас стрел иссяк, у него не осталось сил и другого выхода, кроме как покончить с собой… Да, старый воин мог погибнуть именно так, как в том сне…

Внезапно в лицо Синдэ повеял горячий ветер и вернул его к жизни. Это было жаркое дыхание пожара. По земле к северным воротам медленно подползали черные клубы дыма. И вдруг из-за этой плотной завесы, пошатываясь, вышел человек.

– Гуан! – воскликнул Синдэ и поднялся на ноги.

За спиной купца, в дыму, один за другим проступали силуэты верблюдов.

– Все пропало! – простонал Гуан. – Ну что за недоумки это устроили? Подлые вредители! Зачем поджигать город до прихода врага? Гнусные негодяи! – Он злобно уставился на Синдэ, словно тот собственноручно разводил костры. – Чего смотришь? У меня еще есть к тебе дело. Идем!

– Куда?

– Что значит – куда?! Ты что, хочешь остаться здесь и изжариться заживо?

Гуан первый вышел за ворота. За ним последовали два десятка верблюдов, он их пересчитал и кивком указал Синдэ на последнего.

Синдэ покорно устроился меж двух горбов. Ему некуда было идти. Он бы опять отправился на поле боя, если бы Чжу Ванли был жив, но старый полководец покинул этот мир, а присоединяться к осиротевшему без него войску, которое все равно отступает, Синдэ не хотел.

Когда они вышли за ворота, шум сражения сделался громче. Казалось, он доносится и с востока, и с запада.

– Куда мы идем? – равнодушно спросил Синдэ.

– В Пещеры тысячи будд, куда же еще? – фыркнул Гуан. – Мы ведь спрятали там прошлой ночью сокровища, верно? Или нет? А? – Он угрожающе прищурился. – Если ты собирался меня провести, то тебе это не сойдет с рук, потому что теперь тайник – моя единственная надежда, в Шачжоу все труды пошли прахом, всё сгорело, всё, понимаешь?

Гуан продолжал жаловаться вслух и последними словами ругать защитников Шачжоу, которые спалили город вместе с награбленным им, Гуаном, добром, а Синдэ тем временем думал, что было бы действительно неплохо еще раз наведаться в Пещеры тысячи будд. Он, конечно, доверял троим монахам, но ему хотелось убедиться, что они надежно замуровали вход в пещеру со свитками. Синдэ надеялся, что работа уже закончена, потому что, если Гуан узнает про обман, им не поздоровится…

Оба молчали, переходя замерзшую реку Дан и вступая в пустыню. Вдалеке, на южной оконечности песчаной равнины, скакали к горизонту три десятка всадников. Скорее всего, это был отступающий на запад отряд разбитого войска. Потом им встретилось еще несколько подобных групп. Все они шли по южному краю пустыни на запад. Иногда ветер приносил отзвуки битвы.

– Эй, Синдэ! – рявкнул вдруг Гуан.

В его лице было что-то зловещее, и Синдэ вздрогнул. Купец подъехал вплотную к нему:

– Что ты сделал с ожерельем? Спрятал его в пещере?

Синдэ молчал.

– Оно ведь все еще у тебя? – не отступался купец. – Отдай его мне, не упрямься. Тебе оно все равно ни к чему. Времена изменились: Шачжоу сожжен, Цао с позором бежали. Откуда тебе знать, что принесет завтрашний день? Уже сегодня огромная армия тангутов может занять все эти земли. Если мы останемся здесь, то, наверное, умрем с голоду или нас убьют.

У Синдэ при упоминании о голодной смерти сразу заурчало в животе. Он вспомнил, что утром проглотил немного безвкусной пищи в штабе, и больше ничего не ел весь день.

– Я голоден. У тебя есть что-нибудь?

– Ты что, глухой? – рассвирепел Гуан. – Я тебе про ожерелье толкую, а ты про что? – Тем не менее он вытащил из-за пазухи рисовую лепешку и протянул ее Синдэ. – Отдай мне ожерелье!

– Нет.

– Отдай, пока добром прошу. Тебе что, жить надоело?

– Не отдам. Я тебя не боюсь.

– Да ну? – Гуан наподдал верблюду ногой и подъехал еще ближе к Синдэ. – Напрасно. Если я захочу тебя убить, это будет легко сделать. Но я обещаю, что сохраню тебе жизнь, если ты отдашь мне ожерелье. А не отдашь – отправишься вслед за погонщиками.

Синдэ совершенно забыл о двадцати погонщиках и теперь с ужасом уставился на Гуана. В это мгновение купец протянул руку, схватил его за воротник и затряс:

– Отдай мне ожерелье! Хватит спорить!

– Что с погонщиками? – заикаясь, проговорил Синдэ.

– Я позаботился о них: запер во внутренних покоях дворца, так что сейчас они, наверно, уже поджарились.

– Зачем ты это сделал?!

– Я ведь не мог их отпустить – они знали о сокровищах в Пещерах тысячи будд. Мне удалось избавиться от них, так что теперь остались только ты и трое монахов. От тебя зависит, будешь ты жить или нет. А теперь отдай мне ожерелье!

– Нет! – Синдэ понимал, что ему угрожает опасность, но не желал уступать разбойнику. Чжу Ванли никому не отдал ожерелье, и он, Синдэ, тоже не может поступить иначе.

– Тогда я убью тебя! – Гуан столкнул Синдэ с верблюда и сам соскочил на землю.

Как только они оказались на песке, Гуан сбил Синдэ с ног, подмял под себя и принялся наносить удары по лицу, по ребрам, по всему телу. Потом поднял его в воздух, тряхнул, швырнул на песок – и все началось заново.

Находясь в полузабытьи, Синдэ все же почувствовал, как Гуан засунул руку ему за пазуху и шарит там, пытаясь нащупать ожерелье. Когда купец нашел драгоценность и выпрямился, Синдэ изогнулся, схватил его за ноги. Гуан, не ожидавший нападения, с трудом сохранил равновесие и пришел в ярость. Он опять принялся колотить Синдэ, но уже не так метко и ловко, потому что боялся порвать ожерелье, которое сжимал в кулаке.

Внезапно Гуан замер, потом попытался встать, но Синдэ снова из последних сил схватил его за ноги и повалил.

– Отпусти! – крикнул купец. – Отпусти, дурень! Приближается конница!

Издалека исполинской волной накатывал гул – топот скачущих коней.

– Пусти меня, негодяй! – бешено заорал Гуан.

Он размахивал кулаками и лягался, но Синдэ держал его крепко. Воспользовавшись тем, что Гуан, отчаянно вытягивая шею, пытается разглядеть, откуда мчится конница, Синдэ вскочил и попробовал выхватить у разбойника ожерелье. Нитка натянулась, лунные камни задрожали, замерцали голубовато-молочными бликами.

Топот копыт и ржание лошадей набирали силу. Синдэ увидел всадников. Огромная армия, хлынувшая из-за ближних холмов, неслась прямо на них, покрыв собой всю равнину, словно полчище муравьев.

Внезапно нитка ожерелья лопнула, камни брызнули в разные стороны сполохами фейерверка, Синдэ пошатнулся, попятился, и в следующее мгновение его сбил с ног всадник в запыленных доспехах. Синдэ несколько раз перекатился по песку и упал в яму. Над ним с оглушительным ревом полетела черная орда. Синдэ потерял сознание.

Придя в себя, он обнаружил, что лежит, засыпанный песком. Пустыня безмолвствовала. Прошло совсем немного времени, но ему казалось, что он провел в яме целую вечность. Синдэ попытался приподняться и не смог. Все тело болело. Он не знал, что случилось – то ли его растоптали лошади, то ли просто ушибся. Чудо, что он вообще уцелел… Синдэ осторожно напряг мышцы. Выяснилось, что действует только правая рука. Он поднес ее к глазам. Между пальцев висела нитка, на которой не осталось ни одного камня – рассыпались, когда ожерелье порвалось…

Медленно сгустились сумерки. Свет бледной луны стал ярче и вскоре приобрел красноватый отблеск. У Синдэ кружилась голова, но он упрямо глядел в небо. Вокруг луны сверкали звезды. Синдэ ни о чем не думал, почти ничего не чувствовал, даже холода, – только жажду. Найти бы хоть каплю воды! Он горько усмехнулся: капля воды на бескрайней песчаной равнине… И вспомнил про лепешку, которую дал ему Гуан перед схваткой. Ну вот, голодная смерть, похоже, откладывается…

Со второго раза Синдэ все-таки заставил себя приподняться, потом встать и выбраться из ямы. У него ныли все кости. Оглядевшись, он увидел невдалеке какого-то человека. И сразу же узнал Гуана. Тот ползал на четвереньках, время от времени просеивая песок сквозь пальцы. Сначала Синдэ не понял, что он делает, потом догадался: ищет лунные камни из ожерелья. Но после того как здесь промчались тысячи всадников, ничего невозможно было найти…

Синдэ, забыв о рисовой лепешке, наблюдал за тщетными усилиями Гуана. Наконец тот выпрямился в лунном свете. Его руки как-то странно двигались, словно у ярмарочной куклы. Гуан был ранен.

Синдэ снова лег. Вдали раздавались жалобные крики верблюдов. Прислушиваясь к ним, он медленно погружался в забытье.

Эпилог

Тангуты захватили земли к западу от Хуанхэ, опустошив Шачжоу и уничтожив династию Цао, и таким образом положили конец господству империи Сун на обширной территории. К пяти провинциям, уже давно находившимся под их властью, – Сячжоу, Иньчжоу, Суйчжоу, Ючжоу и Цзинчжоу – тангуты присоединили Линчжоу, Ганьчжоу, Лянчжоу, Сучжоу, Гуачжоу и Шачжоу. Слава о них прогремела на весь мир. Мусульмане в Хотане сдержали западную экспансию тангутов, сами двинулись на восток, но так и не смогли войти в Шачжоу.

Покорив Шачжоу, Юань-хао разделил пополам огромную тангутскую армию и учредил двенадцать воеводств, тем самым укрепив позиции на всех завоеванных землях. В 1038 году он переименовал свое государство из Си Ся (Западное Ся) в Да Ся (Великое Ся), официально объявив Синцин столицей, а себя – императором, после чего отправил в Китай посланника с дерзким уведомлением о том, что расстановка сил изменилась и необходимость признавать владычество династии Сун отпала. В ответ Китай лишил Юань-хао дарованного ему высокого звания наместника и обнародовал указ, в котором тангутский правитель объявлялся самозванцем и за его голову назначалось вознаграждение. Сын Неба также поручил военачальникам Ся Суну и Фань Юну принять решительные меры против тангутов. Юань-хао без труда разгромил авангард сунского войска и начал наступление на приграничные земли Поднебесной, из-за чего там воцарились паника и неразбериха.

Тем временем в Китае высшее военное руководство менялось несколько раз, поскольку постоянно происходили столкновения по личным причинам и разногласия по вопросу политики в отношении тангутов. Место Ся Суна и Фань Юна заняли Хань Ци и Фань Чжунъянь, им на смену пришли Чэнь Чжичжун, Ван Янь и Пань Цзи, но ни один из этих бравых воителей не сумел остановить Юань-хао.

В 1041 году правитель Западного Ся захватил западные земли на подступах к Вэйхэ – притоку Хуанхэ. Тангутская конница буйствовала в провинции Шэньси и к северу от Вэйхэ. К востоку от рек Цзинхэ и Фэньхэ мирным жителям приходилось укреплять свои города и защищаться самим.

В то время в Центральной Азии полчища тангутов стояли в Ганьчжоу и Гуачжоу, там находились их военные штабы. Боевых действий тангуты в тех краях не вели, но управляли местными племенами железной рукой, одновременно употребляя все усилия на завоевание Китая. Тангуты проявляли особую жестокость по отношению к ханьцам, жившим в приграничных районах, обращались с ними как с военнопленными. Подобно тому как, находясь под властью туфаней, шачжоуские ханьцы были принуждены носить тибетские одежды, так и теперь им надлежало облачаться в тангутское платье и ходить понурив голову.

Судьба родственников ханьского наместника Шачжоу неизвестна. То, что Цао Сяньшунь погиб в битве, установлено доподлинно, остальные же просто исчезли, никто о них ничего не слышал. Говорили, будто некоторые бежали на запад, в Кочо или Хотан, однако эта версия не нашла подтверждения. Оттуда, из уйгурских владений, по-прежнему шли торговые караваны, но они не приносили вестей о семье Цао. На четвертое лето после падения Шачжоу по городу поползли слухи о том, что старший брат вдовы Сяньшуня схвачен и обезглавлен, но никто не мог сказать точно, правда это или нет.

Пещеры тысячи будд были надолго преданы забвению после того, как попали в руки тангутов. Юань-хао был буддистом, так же как и многие из его подданных, но во время затянувшейся войны с Китаем у них уже не оставалось времени на отправление обрядов и посещение святых мест.

Храм Трех царств близ Пещер тысячи будд превратился в оружейный склад, его внутреннее убранство было разорено ратниками. Потом войска покинули эти земли, и о храме все позабыли, он пришел в запустение.

В то самое время, когда по Шачжоу носились слухи о казни брата вдовы Сяньшуня, случилось вот что. К подножию гор Минша прибыл караван из сотни верблюдов. Утомленные погонщики разбили десять шатров разных форм и размеров; над самым большим взметнулось знамя с иероглифом «вай» – «Вайшравана». В сумерках оно громко хлопало на сильном ветру, терзавшем пустыню. Ночью начался ливень, перешедший в свирепую бурю. Погонщики спешно сложили потрепанные ветром шатры под струями дождя и снова отправились в путь.

Люди и животные промокли до нитки, пока шли вдоль подножия гор Минша туда, где расположено множество пещер и гротов. По приказу предводителя каравана погонщики оставили верблюдов перед храмом Трех царств и дальше двинулись пешком. Сверкнула молния. В слепящем голубом свете их взорам предстали сотни отверстий, вырубленных в скале. Потоки воды неслись по склонам Минша, затапливая пещеры. Казалось, что большие и маленькие статуи Будды, видимые снаружи, вот-вот пустятся в пляс. И словно для того, чтобы принять участие в этом призрачном карнавале, три десятка погонщиков принялись карабкаться вверх, разбежались по склону полчищем гигантских муравьев.

Когда молния ударила во второй раз и осветила все вокруг, цепочка людей уже подбиралась к трехъярусному гроту. Прошло немного времени, прежде чем молния сверкнула в третий раз – погонщики были у входа в самую большую пещеру. Одни несли мотыги, другие – молоты, третьи – веревки.

«Приступайте!» Как только раздался этот приказ, небо вновь разрезал ослепительный голубой зигзаг, и горы дрогнули от оглушительного раската грома. Погонщики с перепугу бросились врассыпную, пятеро упали и покатились по склону, один воздел руки к небу и рухнул у входа в трехъярусную пещеру, после чего всех поглотил мрак.

Буря в горах Минша бесновалась всю ночь и утихла только к рассвету. Несколько человек убила молния. Тот, кто лежал у входа в большую пещеру, был одет не так, как другие. Похоже, это был купец, но его личность установить не удалось, поскольку лицо сильно обуглилось. Среди караванщиков, правда, ходил слух, что погибший называл себя наследником царской семьи Вэйци.

В январе 1043 года Западное Ся и империя Сун заключили перемирие. Прошло шесть лет с тех пор, как тангуты захватили Шачжоу. В затянувшейся войне обе стороны понесли серьезные потери, и благосостояние обоих государств заметно пошатнулось. Таким образом, враги были вынуждены начать переговоры. Однако вокруг мирного соглашения велось много споров. Юань-хао хотел сохранить титул императора, а в Китае не желали об этом слышать и требовали, чтобы самозванец признал себя вассалом Сына Неба и чтобы с ханьскими послами обращались столь же почтительно, как с представителями Великого государства киданей. Взамен Поднебесная пообещала каждый год присылать в Западное Ся сто тысяч отрезов шелка и двадцать тысяч цзиней[38]38
  Цзинь – китайская мера веса, равная примерно 500 г.


[Закрыть] чая. После длительных переговоров Юань-хао все же согласился признать господство династии Сун, но лишь формально, и потребовал вдвое больше шелка и чая, чем предлагалось ранее. Конечно, Юань-хао отказался от своего ничего не значащего титула исключительно ради материальной выгоды, однако так или иначе военные действия между двумя государствами временно прекратились, и это уже было благо. С воцарением мира Юань-хао занялся распространением буддизма. Он покровительствовал храмам и монахам, все буддийские тексты были перевезены из покоренных земель в столицу – Синцин. Каждый день из Шачжоу на восток выходили караваны, груженные драгоценными свитками. Летом был восстановлен храм Трех царств, в него вернулись монахи, и началась реставрация Пещер тысячи будд.

В храме Трех царств теперь обитали монахи как ханьского происхождения, так и тангутского. Восстановление Пещер тысячи будд завершилось через пять лет, и в самой большой из них, в огромном каменном зале, состоялась буддийская служба. Сотни послушников мужского и женского пола прибыли сюда из семнадцати храмов Шачжоу, и со всей Центральной Азии стекались толпы людей, желавших поприсутствовать на торжестве. В тот день некий чиновник по фамилии Фань, присланный из Синцина, обнаружил несколько заброшенных пещер и приказал мастерам привести их в порядок. Работа должна была начаться безотлагательно. Но не успели к ней приступить, как из Шачжоу подоспел монах с просьбой заняться в первую очередь тем гротом, который он укажет. Монах пообещал вознаградить мастеров за труды и предложил свою помощь. Его просьба была исполнена. Указанный им грот находился на нижнем уровне трехъярусной пещеры у северного подножия Минша.

В записях, хранящихся в храме Трех царств, подробно описано восстановление Пещер тысячи будд, указаны имя монаха-добровольца, название выбранного им грота и причина, по которой он выступил с такой просьбой. Согласно этим записям, монах рассказал, что во время вторжения тангутов на землю Шачжоу он с двумя собратьями укрылся в этой пещере, но, к несчастью, его товарищи были убиты стрелами и теперь он хочет почтить их память.

Юань-хао умер в возрасте сорока пяти лет в 1048 году. Прошло двенадцать лет со дня завоевания тангутами Центральной Азии и шесть – с момента подписания мира с Китаем. До самой смерти Юань-хао на родине величали императором.

Еще через двадцать лет, после Жэньцзуна и Цзин-цзуна, власть над Поднебесной взял в свои руки молодой предприимчивый Шэнь-цзун,[39]39
  Шэнь-цзун (1048–1085) – император из династии Сун, правил с 1067 по 1085 г.


[Закрыть] который своей первоочередной задачей счел возвращение западных земель, уступленных тангутам. Конфликт между Западным Ся и Китаем возобновился. После тридцатилетнего затишья в Центральной Азии опять забряцало оружие, назрела новая война.

В ту пору один из купцов, пришедших с хотанским караваном в Шачжоу, принес в храм Трех царств богатые дары и сказал, что выполняет поручение одного из членов царской семьи Хотана. Среди подношений были драгоценные камни и ткани, а просьба дарителя заключалась в том, чтобы восстановить тпещеру, много десятилетий назад вырубленную в горах Минша хотанским правителем Ли Шэньтянем. Посланник также вручил настоятелю письмо и ларец со свитками. Автор письма сообщал, что волею судьбы в его руки попала летопись династии Цао – бывших наместников Шачжоу – и он воспользовался случаем принести ее в дар монастырю, дабы там справили поминальный обряд по этому угасшему роду. Если местные власти воспротивятся, пусть монахи втайне проведут поминальную службу в пещере Ли Шэньтяня – дочь сего благородного мужа как-никак была женой одного из членов семьи Цао.

Послание было написано на трех языках: тангутском, ханьском и уйгурском – видимо, автор ничего не знал о ситуации в Шачжоу после захвата города армией Западного Ся и хотел убедиться, что его просьбу обязательно прочтут. В конце стояла подпись: «Чжао Синдэ, цзюйжэнь из Таньчжоу, что в великом царстве Сун».

Поскольку первая просьба исходила от члена хотанского царствующего дома, буддийский грот Ли Шэньтяня был немедленно приведен в порядок. А что касается второй, то, как и предполагал Чжао Синдэ, настоятель не осмелился открыто справить поминальный обряд по семье Цао, поэтому никто, кроме участвовавших в службе монахов, не ведал, что в ларце, поставленном на буддийский алтарь, спрятана история жизни нескольких поколений ханьских наместников Шачжоу. В свитках были увековечены имена восьми правителей, начиная с Цао Ицзиня, за которым следовали Юаньдэ, Юанынэнь, Юаньчжун, Яньцзин, Яньлу, Цзуншоу и Сяньшунь с указанием даты рождения, смерти и подробным описанием деяний каждого. В заключение говорилось, что Сяньшунь, последний правитель из рода Цао, проиграл битву с тангутами и пал на поле брани в 13-й день 12-го месяца 2-го года Цзинъю (1036 г.). Упоминались также достижения младшего брата Сяньшуня – Яньхуэя. «Истинный буддист, он отказался бежать от полчища тангутов, добровольно остался в Шачжоу и лишил себя жизни, бросившись в огонь».

В течение последующих веков провинция Шачжоу много раз переходила из рук в руки и меняла названия. При династии Сун она попала под власть тангутов и потеряла свой первоначальный статус провинции, в эпоху Юань[40]40
  Юань – монгольская императорская династия, основанная ханом Хубилаем в 1271 г.; в Китае правила с 1280 по 1368 г.


[Закрыть] вновь стала известна как провинция Шачжоу. В годы правления династии Мин[41]41
  Мин – китайская императорская династия (1368–1644), начало которой положил Чжу Юань-чжан после свержения Юаней.


[Закрыть] превратилась в военный округ Шачжоу, а при династии Цин[42]42
  Цин – маньчжурская императорская династия, правившая Китаем с 1644 по 1911 г.


[Закрыть] – в уезд Дуньхуан. «Дуньхуан» означает «большой и сильный», и это название уже использовалось в древности во времена правления Ранней и Поздней Хань,[43]43
  206 г. до н. э. – 220 г. н. э.


[Закрыть] а также династии Суй,[44]44
  581–618 гг.


[Закрыть] когда эта территория служила своего рода коридором, по которому на восток проникала западная культура. Через две тысячи лет оно вернулось к жизни.

В годы Цяньлун (1736–1796) Пещеры тысячи будд в горах Минша стали называться пещерами Дуньхуан, но широкой известности тогда еще не получили – долгое время об этой буддийской святыне знали только местные жители.

В начале XX века странствующий даосский монах по имени Ван Юаньлу оказался в тех местах, обнаружил засыпанные песком каменные гроты, поселился в одном из них и начал расчищать остальные. С тех пор как тангуты захватили эту землю, минуло восемьсот пятьдесят лет.

Монах Ван был ничем не примечательным и малограмотным человеком. Как-то раз, разгребая песок в одной из пещер, он заметил на стене выпуклость, которая вот-вот могла осыпаться, и решил счистить ее, а когда ударил в стену палкой, услышал странный гулкий звук, как будто за стеной была пустота. Монах сбегал за мотыгой. Первые попытки не принесли успеха, но вскоре глиняная кладка рассыпалась. Ван заглянул в дыру. Там было очень темно – пришлось увеличить отверстие и принести свечу. Выяснилось, что глиняная кладка скрывала еще одну пещеру, доверху забитую свитками.

Ван незамедлительно сообщил о находке в уездную управу Дуньхуана. Однако ответа не последовало. Благонамеренный монах вновь отправился туда, и чиновники приказали ему сторожить свитки и больше их не беспокоить.

Когда к Пещерам тысячи будд приезжали паломники, Ван показывал им тайную пещеру с огромной библиотекой и рассказывал о том, как он ее обнаружил, то и дело приукрашивая события. Пожертвования паломников обеспечивали ему безбедное существование.

В марте 1907 года в уезд Дуньхуан провинции Ганьсу прибыла британская экспедиция под началом сэра Орила Стейна[45]45
  Стейн (Штайн) Орил (1862–1943) – английский археолог.


[Закрыть] и направилась прямиком к хранителю Пещер тысячи будд. Стейн лично вынес на свет несколько свитков, а Ван с изумлением смотрел, как англичанин спокойно входит в пещеру, в которую сам он так и не решился ступить.

О цене столковались быстро – в обмен на треть содержимого тайника монах получил такую сумму, о которой прежде даже не мечтал. Он был немало удивлен, узнав, что старые бумаги можно выгодно обменять на деньги. Английский ученый хотел забрать все свитки, но Ван наотрез отказался продать ему остальные из страха, что в один прекрасный день местные власти нагрянут с проверкой. Но Стейн и так мог гордиться уловом: шесть тысяч свитков были уложены в деревянные ящики и увезены из Дуньхуана на сорока верблюдах.

В марте следующего, 1908 года к Вану пожаловал француз Поль Пеллио[46]46
  Пеллио Поль (1878–1945) – французский востоковед, автор трудов по истории и культуре Китая и Монголии.


[Закрыть] и попросил его продать оставшиеся в пещере свитки. Ван подумал, что, раз уж чиновники до сих пор не заинтересовались его находкой, он не сделает ничего дурного, если согласится на очередное заманчивое предложение. Однако некоторую ответственность перед отечеством монах все же чувствовал, поэтому не позволил Пеллио, как и Стейну, забрать всё.

В мае, упаковав пять тысяч свитков (ровно половину того, что осталось в пещере после набега англичан), Пеллио погрузил их на десять повозок и распрощался с Ваном. Какое-то время после его отъезда Ван не подходил к пещере – было бессмысленно показывать паломникам жалкие остатки библиотеки, к тому же его мучила совесть.

В течение следующих лет в Дуньхуан наведались знатоки древностей из России и Японии.[47]47
  Имеются в виду японская экспедиция, снаряженная К. Отани (1876–1948) и возглавленная Д. Татибаной и К. Ёсикавой в 1912 г., а также Русская Туркестанская экспедиция 1914–1915 гг. под началом академика С.Ф. Ольденбурга (1863–1934).


[Закрыть] Каждый раз Ван получал скромную сумму и нехотя расставался с небольшим количеством свитков. Ему по-прежнему было непонятно, почему все эти люди так мечтают их заполучить.