Текст книги "Пещеры тысячи будд"

Через восемь дней после выхода из Ганьчжоу тангуты вступили в Сучжоу. Естественно, они ожидали, что им предстоит битва и долгая осада, но не встретили ни одного солдата вражеской армии. Сучжоу населяли в основном уйгуры, большинство из которых не понимали по-ханьски. Это был последний оплот уйгурского царства, уже лишившегося Ганьчжоу, но все воины почему-то покинули город, и армия Западного Ся заняла его без потерь.

С высокой крепостной стены можно было увидеть заснеженные вершины гор Цилянь на юге, а на север катило желтые волны дюн песчаное море. В городе был большой источник с прозрачной сладкой водой, на его берегах росли вековые ивы. Со времен династии Хань вода этого источника использовалась для приготовления вина, и говорили, что она «полна жемчуга, а по вкусу сравнится с вином».

После прибытия в Сучжоу Синдэ обнаружил, что Ганьчжоу и Лянчжоу, которые он некогда считал захолустными поселениями, были более цивилизованными, с лучшими условиями жизни. В самом Сучжоу еще можно было существовать, но за городскими стенами начиналась смертоносная пустыня, описанная поэтом так: «Голые равнины на десять тысяч ли в округе, и ни дымка не видно, ни души».

В Сучжоу Синдэ часто охватывала тоска по родине, но ему казалось, что он не имеет права грустить по просторам Поднебесной. Утешение цзюйжэнь, как и прежде, находил в книгах. Читая летописи Ранней и Поздней Хань, он узнал о Чжан Цяне и Бань Чао.[29]29
  Чжан Цянь (? – ок. 103 г. до н. э.) – китайский чиновник. В 138 г. по приказу императора У-ди отбыл с посольством на запад для заключения союза с племенем юэчжей против хунну. Дорога, которой он первым прошел из Китая в Среднюю Азию, получила название Великий шелковый путь. Бань Чао (32 102) китайский полководец и дипломат, с 73 г. воевал с хунну на землях Восточного Туркестана, в 90 г. разбил войска Кушанского царства, в 91 г. нанес окончательное поражение хунну.


[Закрыть] Тысячу лет назад Бань Чао покинул столицу с тридцатью шестью соратниками, а дальний Западный край,[30]30
  Имеется в виду Восточный Туркестан.


[Закрыть] где он всю оставшуюся жизнь сражался с варварами, лежал в тысяче ли от Сучжоу. В конце жизни, когда Бань Чао совсем уж истосковался по Поднебесной, он написал государю: «Нижайший подданный не питает надежды вернуться и править Сучжоу, слуга недостойный и мечтать-то не смеет прожить еще немного, а коли проживет, так лишь для того, чтобы снова узреть перевал Юй-мынь». Этот перевал находился в ста двадцати ли к западу от Сучжоу.

После знакомства с уйгурской царевной у Синдэ пропало всякое желание возвращаться в Поднебесную. Порой его посещала ностальгия, но, не успев вволю попечалиться, он смирялся с мыслью, что ему суждено отдать свою жизнь здесь, в этом суровом приграничном краю.

Когда передовая армия Западного Ся разделилась на два войска и Чжу Ванли был назначен командующим одного из них, Синдэ тоже получил повышение. Он стал советником Чжу Ванли и на этой должности приобрел больше свободы, чем знал, будучи простым всадником, в промежутках между боями. В сражениях же все осталось по-прежнему: Чжу Ванли и Синдэ шли в бой наравне с рядовыми ратниками.

Смерть уйгурской царевны сильно повлияла на Синдэ. Он заинтересовался буддизмом. Раньше – в годы ученичества, в Бяньляне, в Синцине – эта религия совершенно не привлекала его. Он презирал монахов с их бритыми головами и в алых одеяниях: за всю жизнь они не удосужились прочесть ни единого столбца из сочинений великого Конфуция и Мэн-цзы, Синдэ раздражали их разговоры о нирване, казавшиеся ему пустой болтовней. В Сучжоу же он вдруг начал замечать, что в самой глубине души медленно, но верно зреет стремление постичь тайну вечного бытия. Его охватило неодолимое желание пасть ниц перед Высшей Истиной. Синдэ самому было сложно поверить происходящим в нем переменам, однако он понимал, что причиной всему стала смерть уйгурской царевны.

А смерть всегда была рядом, пока он находился в неспокойных приграничных землях. Почти каждый день Синдэ видел, как гибнут люди. Вражеские стрелы, неведомые недуги – здоровый человек внезапно умирал, проболев всего одну ночь; вокруг городов в песке лежали человеческие кости. Синдэ задумался о суетности человеческой жизни, которая проходит в страданиях и исчезает бесследно, о тщете устремлений, бессмысленности деяний. Будда знал ответы на все вопросы, только он мог помочь тому, кто пытался отыскать свое истинное предназначение. И Синдэ увлекся учением Шакьямуни – после того как услышал проповедь ханьского монаха о «Лотосовой сутре» перед большой толпой, собравшейся у буддийского храма в Сучжоу. Затерявшись в задних рядах, Синдэ тогда навострил уши. Он не видел самого монаха, но его голос отчетливо разносился над толпой: «Возводите храмы и монастыри, жгите благовония день и ночь. По небу пролетят облака, посланники благой вести, и явятся иные добрые знамения. Божества-дева сулят нам священную защиту, отшельники и боддхисатвы несут спасение, будды даруют воодушевление. О, ослепительный свет от лика Будды, озари страждущих! Наше стремление к Просветлению крепнет. Скоро все постигнут истину Учения, и остановится колесо сансары…»

Монах рассказал предание об одном властителе, каковой объявил, что станет рабом тому, кто поможет ему постичь смысл «Лотосовой сутры». И пришел во дворец отшельник, и сказал, что такая задача ему по силам. Властитель тотчас отрекся от престола и последовал за отшельником в горы. Там, после множества испытаний, он достиг просветления.

Раньше Синдэ не стал бы слушать такую обыденную проповедь, но теперь его будто что-то притягивало, не позволяло думать ни о чем другом.

Вскоре после этого Синдэ взял в буддийском храме «Лотосовую сутру» и прочел все семь свитков. Покончив с «Лотосовой», приступил к «Алмазной». Настоятель сказал, что, если он хочет подробно изучить все эти сутры, ему надо приобщиться к «Шастре великой мудрости» – снабженной разъяснениями версии «Алмазной сутры». Учение Будды, совершенно не похожее на конфуцианство, все больше захватывало Синдэ. В углу своей каморки, забыв обо всем на свете, он один за другим штудировал свитки «Шастры великой мудрости».

В начале весны 1031 года, через четыре месяца пребывания армии Западного Ся в Сучжоу, пришло сообщение о том, что в наступление идет большое войско туфаней. Тангуты вышли из города, чтобы сразиться с врагом. Из Сучжоу они направились на восток и на следующий же день столкнулись с передовым туфаньским отрядом у покрытых соляной коркой топей. В отличие от тангутских военачальников, ставивших в авангард конницу Чжу Ванли и ханьскую пехоту, туфани держали полки наемников в резерве.

Для Чжу Ванли и Синдэ это было первое серьезное сражение с туфанями. Армия тангутов атаковала, выстроившись в длинную прямую линию, а туфани, все до единого вооруженные луками, рассыпались по равнине. Казалось, вражеское полчище покрыло собою все пространство до самого горизонта, тут были конница и пешая рать, примерно равные по численности. Битва началась совершенно не в той манере, к которой привыкли тангуты. По усыпанной туфанями равнине, словно змеи, извивались длинные шеренги ханьцев. Они выгибались, потом опять выпрямлялись, вытягивались эллипсом, пересекались, разворачивались на запад, тянулись к востоку. Всадники во главе с Чжу Ванли вломились в сердцевину армии противника, не разорвав своего строя. Боевые кони тангутского авангарда сбили с ног, затоптали копытами множество туфаньских солдат, но и войско тангутов понесло немалые потери. Поскольку ханьцы атаковали сплоченными рядами, они становились легкой мишенью для вражеских стрел. Синдэ не мог понять, где больше убитых: среди тангутов или туфаней. То и дело он слышал звеневший от ярости голос Чжу Ванли, который мчался за ним, что-то неразборчиво крича.

Постепенно Синдэ догадался, что армия тангутов оказалась в невыгодной позиции: находясь в гуще схватки, невозможно было постоянно объезжать врага с тыла и атаковать. Но все ханьцы понимали: остановившись на мгновение, они тут же падут под градом стрел. Улучив возможность, Синдэ подскакал к Чжу Ванли и посоветовал ему временно отступить.

Лихорадочный румянец на лице Чжу Ванли разгорелся еще ярче.

– Ты что, забыл, солдат, что у нас одна цель – победа?! – рявкнул полководец и тут же добавил: – Ладно. Сейчас отступим, но потом вернемся!

Приняв решение, Чжу Ванли действовал молниеносно. Как только от шеренги отделился гонец с приказом, предводитель ханьской конницы сменил направление движения и длинный строй всадников покинул поле брани.

Отскакав на безопасное расстояние, лошади остановились. Отдохнув, Чжу Ванли опять повел своих подчиненных в наступление. Выстроившись в длинную цепь, ханьские всадники устремились к стану врага, и вновь разгорелась смертельная схватка.

Бой кипел весь день, не прекратился и с заходом солнца. Равнину окутала тьма. В бледном свете луны гладкая голубоватая корка соляных топей блестела, как эмаль, ночной воздух был по-зимнему студеным.

Ход сражения к тому времени переломился в пользу тангутов. С наступлением сумерек стрелы туфаней перестали достигать цели. Чжу Ванли сменил стратегию и, разделив свое войско на несколько отрядов, один за другим отправлял их в бой. Эта тактика не давала передышки врагу и вместе с тем позволяла ханьцам экономить силы. Туфани неоднократно пытались собрать свои полки, но каждый раз конница Чжу Ванли рассеивала их по равнине.

Битва длилась всю ночь. К рассвету Чжу Ванли прекратил атаки и выстроил уцелевшие полки. Вражеский авангард был полностью истреблен. Теперь главная армия Западного Ся, стоявшая в тылу, могла начать наступление на основные силы тибетцев, сосредоточенные примерно в трех ли от места сражения.

Чжу Ванли, выполнивший свою задачу, повел конницу обратно в Сучжоу. В пути их застал снегопад. На следующий день главная армия Западного Ся с победой вернулась в город, шагая по высоким сугробам. А десять дней спустя Цао Яньхуэй, правитель Гуачжоу, ведя за собой войско из тысячи всадников, сдался на милость тангутов. Это оказалось полной неожиданностью и означало, что Западное Ся получит Гуачжоу без борьбы, а там и за Шачжоу дело не станет.

В ту пору провинции Гуачжоу и Шачжоу формально находились под властью Поднебесной. Ранее бразды правления этими землями держал в руках сунский наместник Чжан, затем власть перешла к семье Цао. В Шачжоу хозяйничал Цао Сяньшунь, а Гуачжоу владел его младший брат Яньхуэй. Население города Гуачжоу, расположенного неподалеку от Сучжоу, слишком боялось разорительного вторжения тангутов и поэтому решило добровольно принять захватчиков. В другое время тангуты недолго думая отправили бы в Шачжоу и Гуачжоу, служившие воротами на запад, войска. Однако вокруг этих двух укрепленных городов сложилась весьма непростая ситуация. В отличие от жителей Лянчжоу, Ганьчжоу или Сучжоу, уроженцы Шачжоу и Гуачжоу не были ни уйгурами, ни представителями других родственных народов. Они были ханьцами, верноподданными Сына Неба, и хотя добились некоторой независимости, потеряв тем самым право на защиту со стороны Бяньляна, в то же время не порвали связей с сунской династией окончательно и бесповоротно – правитель Цао Сяньшунь как-никак получил титул наместника Шачжоу от самого императора, несмотря на то что это была пустая формальность. Если бы между двумя городами и Поднебесной не жили другие племена, территория, естественно, безраздельно принадлежала бы государям из рода Сун. Но чужаки отрезали ее от империи и превратили в маленький ханьский островок, который был вынужден сформировать независимое правительство. И еще одно обстоятельство: островок этот, пусть и небольшой, находился на самой оконечности Уляна, через него пролегал важнейший торговый путь на запад, вся западная культура шла отсюда в страны Востока, верблюжьи караваны везли западные диковинки и привычные товары.

Так что, когда градоначальник Гуачжоу изъявил согласие принять покровительство Западного Ся, тангуты возликовали. Стало ясно, что теперь они не упустят возможность взять Гуачжоу под свое крыло, отправят войска в Шачжоу и одним ударом захватят всю территорию. Такие слухи ходили среди ханьских всадников из передовой тангутской конницы, но пока вторжение не состоялось.

Большая часть ратников Западного Ся покинула Сучжоу, остались только войско Чжу Ванли и еще несколько полков. Синдэ провел в этом пустынном городе, где никогда не шел дождь, много спокойных дней, которые потратил на изучение сутр, – каждое утро он отправлялся к окруженной глинобитной стеной библиотеке храма в центре Сучжоу и пропадал там до поздней ночи.

Глава 5

В следующем, 1032 году тангутский государь Дэ-мин скончался в возрасте пятидесяти одного года. Трон унаследовал его сын Юань-хао. Дэ-мин был миролюбивым правителем, сумевшим сохранить хрупкое равновесие между киданями и империей Сун и избежать тем самым препятствий на пути становления молодого государства тангутов. В отличие от отца Юань-хао был настроен весьма воинственно и всегда выступал против внешней политики Дэ-мина. Государь доверил сыну управление ратными делами, когда тот был еще совсем юным, так что к 1032 году за плечами Юань-хао был большой опыт ведения боевых действий. Молодой полководец не проиграл ни одной битвы. Среди его достижений числились победы при Лянчжоу, Ганьчжоу и Сучжоу, он приобрел непоколебимую уверенность в своих силах и не боялся никого. Юань-хао всегда считал, что тангуты должны жить по своим законам; поговаривали даже, что как-то раз он повздорил с отцом из-за того, что тот носил ханьскую парчу.

Когда Юань-хао унаследовал трон, туфаньский князь Цзюэсыло выступил из укрепленного города на реке Цзунхэ и собрал в Цзинтане несметную рать для битвы с тангутами, дабы показать тем самым свое недовольство новым владыкой Западного Ся. Юань-хао в ту пору как раз подумывал о войне с Поднебесной, но, прежде чем развязать ее, хотел разгромить ханьских союзников ту фан ей и захватить Шачжоу, так что поведение Цзюэсыло его ничуть не устрашило. Однако и Цзюэсыло, и Юань-хао ждали подходящего момента и не спешили бросать свои армии в бой.

В такой напряженной атмосфере, на грани войны, Чжу Ванли и Синдэ коротали дни до весны. Синдэ занимался изучением буддийских сутр. За минувшие полгода он прочел все посвященные им трактаты мудрецов, какие только смог найти.

В третьем месяце Чжу Ванли внезапно получил приказ оккупировать Гуачжоу. Пока что ни один ратник из армии тангутов не ступал за ворота этого города. Поскольку Цао Яньхуэй признал над собой власть Западного Ся, правители обменялись посольствами и уладили вопрос выплаты дани, но тангуты обещали не вводить на земли Яньхуэя войска, сохранив тем самым относительную независимость Гуачжоу. Однако теперь ситуация изменилась. Все понимали, что воинственный настрой Юань-хао никому ничего хорошего не сулит.

Чжу Ванли, в то время командовавший уже пятитысячным войском, оставил Сучжоу, где пробыл два с половиной года. Синдэ отправился с ним во главе колонны конных и пеших ратников. Стояла пора, когда повсюду в изобилии росла белая трава, шедшая на корм верблюдам. «По дороге от Сучжоу до Юймыня тысячи гор и равнин поросли белой травой…» Синдэ вспомнил эту строку из древней поэмы, прочитанной много лет назад на родине. Продекламировав ее Чжу Ванли, он заметил, что, если автор не преувеличил, то белая трава будет сопровождать их на всем пути до Гуачжоу. Чжу Ванли ничего не ответил на это, а потом, после долгого молчания, вдруг с видимым волнением спросил, почему Синдэ решил в свое время из Синцина уехать на границу, ведь он мог вернуться в Поднебесную.

– Ну, раз уж я здесь, к чему ворошить былое? Что сделано, то сделано, – со смехом отозвался Синдэ.

– Верно, ты здесь, и ничего нельзя изменить. Ни в прошлом, ни в будущем. Ты вернулся состариться и умереть на этих поросших белой травой равнинах, – тихо сказал Чжу Ванли.

Синдэ почудился в его словах намек на смерть уйгурской царевны. С той ночи, когда трехтысячная конница стояла лагерем у русла высохшей реки между Ганьчжоу и Сучжоу и они с полководцем говорили о смерти девушки, никто из них больше не упоминал ее имени, словно оба дали клятву предать его забвению.

Теперь Синдэ редко думал об этой девушке. Нет, он не пытался ее забыть, но время шло, и царевна все реже посещала его мысли. Это не значило, что любовь к ней умерла. Ее образ не исчез из памяти, напротив – с годами стал еще ярче. Синдэ помнил черные бездонные глаза, точеный нос, капризные губки, помнил ее странную улыбку во время их последней встречи, улыбку, в которой смешались удивление, радость и печаль… И еще он отчетливо помнил ту черную точку, прочертившую в воздухе прямую линию, прежде чем сгинуть у подножия крепостной стены Ганьчжоу.

Всякий раз, думая об уйгурской царевне, Синдэ испытывал странное чувство умиротворения. Это не была тихая скорбь по утраченному, это было нечто похожее на восхищение чем-то чистым и совершенным.

– Это карма. – Синдэ знал, что Чжу Ванли не поймет буддийского слова, но не мог иначе выразить свои мысли.

Полководец пожал плечами: мол, мне невдомек, о чем ты болтаешь, и разбираться я не намерен.

– Когда мы войдем в Гуачжоу, – сказал он, – правитель найдет тебе какое-нибудь занятие. Понятия не имею, карма это или нет, но тебе нельзя оставаться в передовой коннице Западного Ся. Не для тебя все это. А в Гуачжоу полно ханьцев, в беде не бросят. Наберись терпения, и при случае сможешь вернуться домой.

Совет Чжу Ванли не нашел отзвука в душе Синдэ. Служить в армии или трудиться в канцелярии правителя Цао – какая разница? Что до возвращения в Поднебесную… Наступит такой день или нет – на все воля судьбы. Возможно, он и не откажется вернуться, но не станет сам искать такого случая. Обсуждать эту тему Синдэ не хотелось.

– Довольно обо мне. Какие планы у вас? – спросил он.

– У меня? Уж я-то знаю, что делать.

– И что же?

– А разве ты не догадываешься, о чем я думаю каждый день? – Старый наемник громко расхохотался и многозначительно добавил: – Я сделаю то, что должен. – Он, по обыкновению, не стал ничего объяснять.

Синдэ понятия не имел, что замышляет Чжу Ванли, но был уверен, что в один прекрасный день он доведет задуманное до конца. Приняв решение, полководец всегда воплощал его в жизнь.

Расстояние между Сучжоу и Гуачжоу составляло около девяноста ли – больше десяти дней пути. Пустынная дорога сплошь была покрыта льдом. На второй день воины увидели на севере заснеженные вершины гор. Еще четыре дня они брели по пустыне сквозь слепящую метель; на шестой пересекли несколько обмелевших притоков реки Шулэ и наконец ступили на травянистую равнину. Седьмой и восьмой дни опять шагали по ледяной, продуваемой всеми ветрами пустыне, а на девятый снова вышли на травянистую равнину.

К вечеру десятого дня перед войском Чжу Ванли распахнулись Восточные ворота Гуачжоу. Город принял пять тысяч воинов, несметное число лошадей и верблюдов. Здесь, в сердце пустыни, даже улицы были засыпаны песком, и прогулка по городу ничем не отличалась от путешествия по барханам.

Три дня и три ночи над Гуачжоу дули такие свирепые ветра, что казалось, будто древние крепостные стены вот-вот обрушатся. Старожилы говорили, здесь почти не бывает безветренных дней, и Синдэ приуныл было – постоянные завывания, стоны и свист ветра действовали уроженцу тихой провинции Хунань на нервы, – тем не менее впервые за много лет у него возникло ощущение, что он наконец-то дома. Среди торговцев, которые продавали овечью шерсть и шкуры животных, среди крестьян, выращивавших овощи и злаки, было много ханьцев. В Сучжоу тоже селились соотечественники Синдэ, но их привычки отличались от тех, что бытовали в Поднебесной. В Гуачжоу все оказалось иначе: речь местных жителей, традиции и одежда напоминали Синдэ о родине. Стены, ворота, выходившие на север, юг и восток, жилища здесь были меньше, чем в других крепостях, которые видел Синдэ, и нуждались в починке, но все вокруг казалось ему знакомым. Он бродил по продуваемому ветрами городу с утра до вечера, смотрел и не мог насмотреться.

На седьмой день Синдэ и еще несколько приближенных Чжу Ванли получили приказ сопровождать своего командующего на прием во дворец – правитель прислал ему официальное приглашение. Цао Яньхуэй оказался полноватым мужчиной лет сорока пяти с ласковым и грустным взором. Как и можно было ожидать, он слыл образованным, утонченным и изнеженным человеком.

Яньхуэй между делом рассказал, что в Шачжоу, где наместничает его брат Сяньшунь, процветает буддизм, у купцов, доставляющих товары с запада, бойко идет торговля, и горожане день ото дня богатеют. В отличие от Шачжоу, Гуачжоу был маленьким городком, и его правителю нечем было похвастаться, да Яньхуэй и не стал – о своих владениях поведал кратко и толково, безо всякого чванства. Зато, будучи последователем учения Шакьямуни, с особой гордостью сообщил о том, что в Гуачжоу есть три храма с коллекцией бесценных сутр, добавив, что, если гости пожелают, он будет счастлив показать им священные книги.

Синдэ единственный из всех выказал интерес к сутрам. Он даже попросил Яньхуэя сразу назначить ему день для осмотра свитков. Правитель заметно оживился:

– Я слышал, у тангутов недавно появилась письменность, и подумал, что недурно было бы перевести мои сутры на тангутский и подарить им. Уверен, в Синцине уже занимаются переводом священных книг, но мне бы хотелось делать это и здесь, дабы почтить Будду. Разумеется, я оплачу все расходы. Могу ли я рассчитывать на вашу помощь?

И вновь откликнулся один Синдэ. Чжу Ванли, судя по всему, остался недоволен правителем Гуачжоу, который не предложил гостям ни еды, ни вина. Во время всей аудиенции полководец сидел неподвижно и хмуро молчал.

Однако Чжу Ванли поспешил, причислив Яньхуэя к скупым и глупым людям. Когда скучная для всех, кроме Синдэ, беседа подошла к концу, Яньхуэй с улыбкой заявил, что жалует каждому гостю дом и нефриты из Хотана.[31]31
  Xотан – город на юго-западе современного Синьцзян-Уйгурского автономного района КНР в центре оазиса на реке Юрункаш. Был важным пунктом на Великом шелковом пути. В начале 1-го тысячелетия эти плодородные земли заселяли арийские этносы, впоследствии оазис по очереди завоевывали китайцы, тибетцы и уйгуры.


[Закрыть] Кроме того, он одарил полководца слугами и наложницами. К Чжу Ванли тут же вернулось хорошее настроение. Приняв величественный вид, он пообещал Яньхуэю всяческое содействие в любых делах, затем, указав на стоявшего рядом Синдэ, сказал:

– Что до сутр, я почти ничего не знаю о буддизме, но сдается мне, этот молодой человек сможет вам помочь с переводом, так что отдаю его в ваше распоряжение.

Особняк Чжу Ванли, прежде принадлежавший уйгурскому купцу, находился в восточной части города. Это было внушительное строение с большим садом и квадратным прудом. Убранство дома было роскошным, притолоки и колонны украшали росписи и благопожелания на ханьском. Чжу Ванли предстояло провести здесь лучшие дни своей жизни.

Дом, отведенный Синдэ, тоже находился в восточной части города, но был куда меньше, чем у полководца. Рядом в давние времена стоял храм царя Ашоки, в ближней роще сохранились руины древней пагоды, неподалеку были развалины других буддийских святилищ того же периода. Синдэ обрадовался, что ему позволили жить в этом историческом месте. По приказу Чжу Ванли ему прислуживали два ординарца, а яства доставляли посыльные из тангутского штаба.

Пообжившись в Гуачжоу, Синдэ стал частенько навещать Яньхуэя во дворце, и вскоре они сделались друзьями. Как-то Яньхуэй увидел почерк Синдэ и был изумлен его красотой, заявил даже, что ни в Шачжоу, ни в Гуачжоу нет каллиграфа искуснее. Ханьский цзюйжэнь также вызвал восхищение правителя своими обширными познаниями в области учения Будды и толкования сутр.

После того как Синдэ побывал во дворце несколько раз, Яньхуэй вновь завел разговор о переводе сутр, повторил, что, по его мнению, эта работа наверняка уже ведется в Синцине, но ему хотелось бы самому отдать дань уважения Учителю.

Синдэ не думал, чтобы в Синцине занимались переводом сутр: с момента появления письменности в Западном Ся прошло не так уж много времени, в столице хранилось совсем мало буддийских текстов, к тому же у молодого государства было море других забот. Скорее всего, тангуты обрадуются предложению Яньхуэя. Но хотя он, Синдэ, сам предлагал свою помощь, этот труд – весьма, разумеется, почетный – отнимет уйму времени, а служба не ждет, так что…

Когда цзюйжэнь выразил свои сомнения вслух, Яньхуэй всплеснул руками:

– Но разве твой начальник не сказал, что отдает тебя в мое распоряжение? Синдэ успел привязаться к Яньхуэю. Бесспорно, этот человек совершенно не подходил на роль политического вождя и был настолько слабым и нерешительным правителем, что при первой же угрозе сдался на милость врага. С другой стороны, ума и искренности ему было не занимать. Синдэ нравилась улыбка Яньхуэя: его смуглая кожа медленно собиралась морщинками, и постепенно светлая радость, переполнявшая сердце, отражалась в глазах и на губах. Улыбка правителя Гуачжоу была похожа на улыбку невинного ребенка. И, чтобы снова узреть это чудо, Синдэ пришлось согласиться.

Он вернулся в восточную часть города и рассказал обо всем Чжу Ванли, на что тот ответил:

– Да, ты должен заняться переводом. Я в этом ничего не смыслю, но если тут нет никакой опасности, помоги ему.

– Но я все равно не справлюсь один! Мне нужны хотя бы двое мало-мальски образованных помощников.

– Ну так за чем дело стало? Найми каких-нибудь грамотеев.

– Думаю, таких людей можно найти только в Синцине…

– Тогда поезжай туда, – спокойно сказал Чжу Ванли, словно все было проще простого.

А между тем добраться до Синцина в неспокойной военной обстановке было задачей не из легких, но Синдэ знал, что там есть мудрецы, которые сумеют перевести ханьские сутры на язык тангутов. Он вспомнил некоторых из них. Это были ханьцы, работавшие над тангутско-ханьским словарем.

В начале пятой луны Синдэ был готов отправиться в Синцин. Он состряпал верительные грамоты, подписал их у Яньхуэя и Чжу Ванли, но точная дата отъезда еще не была установлена – проделать такой путь в одиночку было немыслимо, так что пришлось ждать, пока из Гуачжоу на восток не отправятся войска.

В середине месяца Яньхуэй призвал Синдэ во дворец.

– Вот что, друг мой. Появился в наших краях один купец из Шачжоу по имени Вэйци Гуан. Говорит, что направляется в Синцин. Почему бы тебе не пойти с ним?

Синдэ не знал, кто такой Вэйци Гуан, однако ему показалось сущим безрассудством вести караван из Гуачжоу в Синцин, когда между тангутами и туфанями идет война. Тем не менее он решил встретиться с этим человеком и на следующий день отправился в квартал постоялых дворов у южных ворот. Когда он добрался до места, ему сказали, что Гуан куда-то отлучился, но обещал скоро вернуться. Синдэ присел под деревом у ограды гостиницы на углу узкой грязной улочки и стал караулить купца, внешность которого описал ему подавальщик.

Наконец из-за поворота показался долговязый смуглый мужчина лет тридцати с пронзительным взглядом. Власти не предупредили Вэйци Гуана о том, что может появиться попутчик, и он, увидев устремившегося навстречу незнакомца, настороженно спросил:

– Ты ведь один из захватчиков? Чего тебе от меня надо?

– Я узнал о тебе от правителя Цао… – начал Синдэ.

– Я не боюсь правителя, – хмуро перебил Гуан. – У меня есть подорожная и разрешение на торговлю. Если у тебя ко мне дело, выкладывай поживее! Я не намерен тратить время впустую.

Синдэ торопливо объяснил, что хочет отправиться с его караваном в Синцин.

– Это приказ тангутского военачальника или правителя Цао? – сердито прищурился купец.

– Обоих.

– Гмм… Вообще-то не в моих правилах брать кого-то с собой. Если бы у тебя был только один приказ, хоть от важного тангута, хоть от самого правителя, я бы не стал даже слушать, но, поскольку приказов два, мне остается только согласиться. У меня будут неприятности, но придется тебя взять. Мы выступаем послезавтра на рассвете. Будь готов завтра ночью и приходи сюда, когда луна выглянет.

Потом Гуан безо всяких церемоний добавил, что если Синдэ хочет путешествовать с его караваном, то ему придется подчиняться всем его приказам, в противном случае…

Могучий рост купца и свирепое выражение лица подсказали Синдэ: лучше не уточнять, что будет в противном случае.

На следующий день он отправился в дом Чжу Ванли прощаться. Увидев Синдэ, полководец недовольно пробурчал, что ему пришлось отдать «купчишке-вымогателю» оружие двадцати солдат. Сначала Синдэ не понял, о чем речь, но потом догадался, что к полководцу явился Гуан и потребовал оружие двадцати солдат в уплату за то, что возьмет его, Синдэ, с собой.

– Однако мне понравился этот дерзкий верзила, – усмехнулся вдруг Чжу Ванли. – Ничего не боится. Поэтому я согласился. Теперь к тебе будут относиться с должным почтением.

После этого Синдэ отправился к Яньхуэю и обнаружил, что Гуан успел побывать и здесь. На сей раз лукавый купец потребовал пятьдесят верблюдов в качестве «возмещения морального ущерба». Яньхуэй, как и Чжу Ванли, спорить не стал и тотчас договорился с нужными людьми насчет верблюдов.

– Ты должен путешествовать с удобствами, друг мой! У Гуана есть пятьдесят своих верблюдов, и, поскольку он получил еще столько же даром, ему придется как следует заботиться о тебе.

Но Синдэ хорошо запомнил враждебный взгляд Вэйци Гуана. Не важно, сколько ему заплатили, – доброго обращения с его стороны ждать не стоит.

В ту ночь Синдэ в сопровождении двух ратников, которые несли его вещи, пошел в назначенное место. Лето было уже не за горами, но ночи все равно стояли холодные. Из темноты вынырнул Гуан, забрал у ратников котомку, мешки с припасами и, передав их погонщику верблюдов, резко бросил Синдэ:

– Следуй за мной.

Синдэ отпустил помощников и побрел за Гуаном по песку, глядя в широкую спину купца и размышляя, откуда тот родом. Вроде бы не ханец, не уйгур, точно не из туфаней, да и общих черт с представителями других западных племен не имеет… Говорил этот странный человек на местном ханьском наречии. В конце концов Синдэ не удержался и полюбопытствовал, когда они шли по темной дороге вдоль городской стены:

– Где ты родился?

Гуан остановился, оглянулся и торжественно произнес:

– Я Вэйци Гуан.

– Твое имя мне известно. Я спросил, из какой страны ты родом.

– Вот ведь дурень! – вспылил купец. – Неужто не понял, что я сказал? Вэйци! Эту фамилию не носит никто, кроме выходцев из царского дома Хотана.[32]32
  Вэйци (Виса) – тибетская династия правителей Хотана, стоявшая у власти с 728 по 982 г.


[Закрыть] Мой отец был знатного происхождения. – Он зашагал дальше. – Династия Вэйци проиграла битву за власть династии Ли. Сейчас Ли – владыки Хотана, но моя семья не чета этим простолюдинам!

Однако Вэйци Гуан совсем не походил на уроженцев Хотана, которых знал Синдэ. Пришлось продолжить расследование.

– А матушка твоя откуда?

– Моя мать родом из знатной шачжоуской семьи Фань. Ее отец прорубил в горах Минша несколько пещер во славу Будды.

– Вот как?

Гуан опять остановился, развернулся и, внезапно схватив Синдэ за воротник, прорычал:

– В горах Минша нелегко прорубить пещеры! На такое способен только очень знатный и богатый человек. Запомни это, голодранец!

Синдэ чуть не задохнулся. Он принялся ловить воздух ртом, а рассвирепевший ни с того ни с сего Гуан грубо затряс его. Синдэ пытался крикнуть, но не мог вымолвить ни слова. В следующее мгновение его сначала сбили с ног, потом подняли высоко над землей и отпустили… Удар оказался несильным, словно его бросили на солому. Синдэ, который совсем не ушибся, медленно встал, смахнул с одежды песок. Возможно, потому, что не почувствовал боли, он ничуть не рассердился на вспыльчивого Гуана и как ни в чем не бывало последовал за своим провожатым.