Текст книги "Смерть в шато"

Глава пятая

Они с Валери стояли у дальней стены сада, где Ричард впервые встретил Доминика Бердетта в роли Талейрана всего несколько часов назад, хотя ему казалось, что прошло гораздо больше. За стеной, метров через тридцать, долина резко обрывалась и переходила в узкую улочку, по которой было разбросано несколько домов. Вдали, прямо напротив замка, возвышался величественный охотничий домик с куполом, первоначально принадлежавший землям замка, но теперь отсеченный от них менее величественной дорогой D956, что вела в город Шатору.

Охотничий домик использовался как роскошная тюрьма для членов испанской королевской семьи, которые, по крайней мере в теории, были главной темой фильма, а их освобождение стало частью Валансейского договора 1813 года и положило конец Пиренейской войне. На самом деле Ричард не видел актеров на роли испанцев, эта интерпретация была больше сосредоточена на гипотетической ménage a trois[9]9
  Любовь втроем (фр.).


[Закрыть] между Талейраном, Наполеоном и Марией-Луизой Австрийской. Несколько старомодный стиль голливудского повествования, когда два пожилых киногероя соперничают за юную героиню, что противоречило новому образу мышления, который появился после движения #Me Too[10]10
  Дословный перевод #Я тоже (англ.) – движение против сексуализированного насилия и домогательств.


[Закрыть]. Даже Ричарда, в основном убежденного сторонника старого Голливуда, это несколько покоробило.

Во всяком случае, именно это Ричард ощутил, когда накануне вечером заглянул в сценарий, но сейчас он думал не об этом.

– Как ты себя чувствуешь? – мягко спросила Валери.

Они стояли на расстоянии менее метра друг от друга, она изящно прислонилась к стене спиной, отвернувшись от охотничьего домика. Ричард же смотрел в противоположном направлении, тяжело упираясь руками в стену и уронив голову, да еще с таким видом, словно размышлял, а не прыгнуть ли.

– Как я себя чувствую? – повторил Ричард немного раздраженно, затем свесил голову еще ниже и вздохнул: – Я чувствую себя…

Он умолк.

– Я чувствую себя некомпетентным.

Валери немедленно развернулась.

– О нет, Ричард! – На ее лице отражалось искреннее замешательство. – То, что ты сделал утром, было блестяще!

Ричард искоса глянул на Валери. Он понимал, что в последнее время она пыталась идти ему навстречу, если можно так выразиться, но также понимал, что она неспособна скрывать истинные чувства. Хотя если именно это она сейчас и делала, то выходило чертовски хорошо. Лионель, должно быть, давала ей уроки актерского мастерства.

– Блестяще? – фыркнул Ричард, как покупатель, утомленный сомнительным предложением со стороны продавца. В его глазах такое бы не сработало, он был готов проглотить горькую пилюлю. Когда кто-то облажался, ты должен ему сказать, что он облажался.

– Да, блестяще.

Ричард хотел было перебить Валери, но та не отреагировала на его попытки возразить.

– Наша главная задача здесь – охрана Лионель Марго, точнее, это моя обязанность. А твоей сегодня утром было охранять остальных на площадке.

Валери посмотрела на Ричарда так, будто этого объяснения вполне достаточно.

– Ты хочешь сказать, что раз уж никто из основной команды фильма не скончался, моя утренняя работа увенчалась успехом? Как-то это за уши притянуто, тебе не кажется?

– Ричард, я разбираюсь в вопросах безопасности. – Валери была очень серьезна. – Мы окружаем кольцом людей, которых защищаем. Ты защитил наших работодателей от… не знаю, как это назвать, травмы?

Он думал об этом и одновременно искал признаки того, что Валери не посещала вечерних курсов по лицемерию, а просто пыталась заставить его почувствовать себя лучше. Валери казалась, как всегда, предельно серьезной. Правда и то, что актерский состав и основная команда занимались своими делами как по нотам и так далее, – за исключением токсичного Рида Тернбулла, который жаловался на задержку в работе, и Саши, которая хотя бы вышла на улицу, – они были слишком поглощены собой, чтобы смерть старика их как-то задела. Возможно, именно поэтому Ричард и чувствовал себя отчасти виноватым. Именно об этом и рассуждала Валери, говоря о его так называемой «блестящей» работе.

– И правда, – задумчиво произнес Ричард, – никто будто и не побеспокоился. Даже грустно.

Валери немного помолчала.

– Полагаю, никто ничего не мог поделать.

– Да.

– Он был старым человеком.

– Сто два года.

– Стресс от съемок, а потом и то, что он зацепился за скатерть и опрокинул бокалы. Должно быть, потому и не выдержал. Наверняка все это его очень расстроило.

Ричард задумался. К такому же выводу пришла и девушка-медик, что, по сути, сводилось к следующему: «Старику было сто два года, и он перенервничал, чего вы ожидали-то?» Ричард покачал головой.

– Нет, – тихо произнес он.

– Нет? Что нет?

– Корбо не нервничал и не расстраивался. Я беседовал с ним накануне, и происходящее он считал чепухой: мол, разоделись люди и столько о себе думают.

– Но это же было до того, как он опрокинул все на столе, верно? – Валери его слова не убедили.

– И после, – продолжил Ричард, вспоминая сцену в подробностях. – Он выпутался из скатерти, подошел ко мне и улыбнулся…

– Нервозно, видимо. От стыда.

– Нет. Нет, вовсе не так, скорее, с озорством…

– Ричард, я не понимаю.

Он повернулся и серьезно посмотрел Валери в глаза, неуверенный, кого он пытается убедить, ее или себя.

– Думаю, он считал все это глупостью.

– Он испортил стол намеренно? – Валери считала, что разговор зашел слишком далеко.

– Этого я не говорю. Лишь то, что происходившее было для старика неважно. Мол, зачем горевать о пролитом молоке и все такое. Ну, в нашем случае – о поддельном вине, парочке пластмассовых профитролей и чаш. Да он мне даже подмигнул! Не думаю, что он хоть сколько-то нервничал.

Валери на мгновение задумалась, затем взяла Ричарда за запястья обеими руками и сжала так, словно пыталась не дать ему навредить себе.

– Ричард, – ее тон стал по-матерински заботливым, – звучит как очередная твоя сумасбродная погоня за тенью.

Независимо от того, насколько ты компанейский человек, или насколько ты уверен в себе, или, как Ричард, не располагаешь ни тем, ни другим качеством, в жизни бывают моменты, когда что-то обрушивается на тебя целым цунами унижения. Огромная волна несправедливости лупит прямо в лоб, сшибая тебя с оси и напрочь лишая дара речи. Ричард не мог вымолвить ни слова, он едва не задохнулся от подобного обвинения. В конце концов он просто взял и заскулил, как маленькая собачонка, которую по ошибке отругали за проступок другого пса. Сумасбродная погоня за тенью?! Какова наглость!

– Итак, – Валери либо проигнорировала, либо не заметила, какой эффект произвели на Ричарда ее слова, – ты уверен, что в этой трагедии больше никто не был заинтересован?

Они начали подниматься по ступенькам к кейтеринговому фургону, что раскладывался во дворе. Ричард, который брел в нескольких шагах позади, был полон решимости оставаться обиженным и угрюмым, но что-то в вопросе Валери прозвучало как вызов его наблюдательности, и он снова мысленно вернулся к событиям этого утра. Каждый буквально играл роль. Тернбулл – задира, Бердетт потерялся в своем образе, Саша – мрачный артхаусный режиссер, Брайан Грейс и Стелла Гонсалес заняты камерой, светом и звуком, Дженнифер Дэвис хладнокровно защищала себя, французский актер, самодовольный Жильбертин пыжился в роли Карема, а историк Аморетт металась за кадром. Все они были похожи на мыльные пузыри, которые болтались сами по себе, но временами отскакивали друг до друга, и Фридман с Сэмюэлом старались следить, чтобы никто не столкнулся слишком сильно и не лопнул.

– Странная они братия, – начал Ричард, чтобы выиграть время. – И, думаю, все они слишком зациклены на себе, чтобы их затронула смерть незнакомого старика, и неважно, как близко к ним она случилась.

– Все они? – загадочно уточнила Валери.

– Ну, я… – Ричард приложил ко лбу ладонь в классическом фарсовом жесте. – Ну конечно! Лионель!

Валери медленно кивнула.

– Когда ты привела ее на площадку, я заметил, что Лионель очень бледна. Списал все на грим и, не знаю, природу ее роли.

– И?

Ричард помолчал, прежде чем очень осторожно продолжить:

– И дело было вовсе не в гриме и роли?

– Верно, Ричард.

Валери остановилась и схватила его за руку. В глазах девушки горело то безумное воодушевление, которое, как Ричард уже знал, предвещало, по крайней мере в ее представлении, начало дела, расследования, приключения. Валери определенно ликовала, даже если по ходу этого кто-то, кого она считала членом семьи, мог оказаться в опасности.

– Что случилось? – Ричард старался говорить спокойно, принимая на себя привычную в их с Валери отношениях роль губки, что впитывает ее чрезмерный энтузиазм.

– Кто-то оставил Лионель послание в гримерке!

Ричарду подумалось, что у Валери вот-вот глаза на лоб вылезут, то есть уровень ее возбуждения уже зашкаливал.

– И, полагаю, послание было не от поклонника?

– Нет!

Валери продолжала смотреть на Ричарда, заглядывая прямо в глаза, словно больше ему ничего и не надо, чтобы присоединиться к ее экстазу.

– Ну и что же там было? – спросил Ричард наконец.

– Угроза! – взвизгнула Валери.

– Мадам д’Орсе!

Он не всегда был столь демонстративен, и Валери притихла, услышав свою фамилию, как ребенок, которого родители вдруг назвали полным именем.

– А теперь успокойся и расскажи, что произошло, пожалуйста.

Валери тепло улыбнулась Ричарду. Да, он не называл ее так с тех пор, как они познакомились, но она понимала: раз уж Ричард добавил к фразе несказанно вежливое «пожалуйста», значит, считал, что зашел слишком далеко.

Она глубоко вздохнула.

– Там было послание, оставленное помадой на зеркале, – прошептала Валери, когда они приблизились к кейтеринговому фургону и к ней вернулось спокойствие. – И значилось там CACHE-CACHE.

– Cache-cache? Прятки? – Ричард нахмурился.

– Ты понимаешь, что это значит? – теперь Валери стала предельно серьезна.

И вновь Ричард тяжело вздохнул, его плечи поникли.

– Значит, тот, кто преследовал Лионель в Париже, явился за ней и сюда.

– Да, именно так, Ричард.

Они оба заметили, что поблизости маячит кто-то третий. Им оказалась Дженнифер Дэвис, все еще в костюме и гриме, держащая в руках пластиковый стаканчик со светло-зеленой жидкостью, от которой поднимался пар, а на ниточке сбоку свисал ярлычок чайного пакетика с изображением фенхеля.

– Просто хотела, чтобы вы знали, месье Эйнсворт… – Дженнифер умолкла, очевидно ожидая от Ричарда некой реакции, о чем он сообразил далеко не сразу.

– О, а-а-а, зовите меня Ричард, пожалуйста, – кивнул он, едва не поклонившись в знак уважения к костюму, ведь беседовал с матерью Наполеона как-никак, – и упустил легкую улыбку Валери, которую вызвал его официоз.

– О Ричард, а вы зовите меня Дженнифер. Я хотела бы, чтобы вы знали: я поговорила с месье Корбо и…

– Вы поговорили с месье Корбо? – не удержалась Валери.

Судя по выражению лица Дженнифер Дэвис, до этого мгновения девушку она в упор не видела.

«Как жесток мир», – подумал Ричард, причем не в первый раз.

– Не напрямую, мадам, – холодно ответила актриса. – Его тело мертво. Я говорила с его духом.

Она умолкла и уставилась вдаль.

– Его дух желает, дабы мы продолжили съемки: теперь он наш ангел-хранитель.

Дженнифер снова устремила взгляд на Ричарда и Валери, неподвижно застывших в некотором ошеломлении.

– О, понятненько, – наконец выдал Ричард, вымучивая улыбку.

– Просто подумала, что вам следует знать. – Дженнифер манерно развернулась и зашагала обратно к замку.

Ричард и Валери, дружно вздохнув, направились в сторону стойки фургона. Ричард качал головой, а Валери потеряла дар речи, что было для нее редкостью, как он заметил.

– Bonjour[11]11
  Здравствуй (фр.).


[Закрыть], Ричард, – раздался низкий голос поставщика. – Слышал, с утра ты убил Наполеона!

Ричард сразу же узнал голос и, подняв взгляд, увидел Рене Дюпона, который хитро взирал на него сверху вниз. Рене, владелец Café des Tasses Cassées в Сен-Совере, был хорошим другом. Некогда внушавший страх, гроза злостных должников по всему Парижскому региону, Рене с комфортом устроился в сфере общественного питания, но по-прежнему источал ауру опасности. В силу этого ни у кого не хватало духу сказать ему, что он совершенно не вписывается в новую профессию. Кофе он подавал ужасный, и Ричард, и в чуть меньшей степени Валери пытались скрыть этот факт.

– Что ты здесь делаешь, Рене? – спросил Ричард, уходя от темы предполагаемого убийства императора.

– Обслуживаю эту ерундистику, – Рене широко развел мощными, как у моряка Попая, руками, будто указывая на свое королевство.

Зрелище и правда притягивало взгляд: модифицированный старый фургон «ситроен» с открытым бортом, в котором виднелось окошко выдачи еды.

– Выиграл эту детку в карты, – гордо прокомментировал Рене. – Ну, говорю, что выиграл.

Ричард был впечатлен, однако не мог отделаться от ощущения, что если эти съемки и прокляты, то Рене Дюпон в качестве поставщика еды и напитков – однозначное тому неудобоваримое доказательство.

– А еще, Ричард, он для нас дополнительная опытная пара глаз и ушей, – решительно заявила Валери. – Очень полезно. Ты ведь подежуришь сегодня вечером, Рене, правда?

– Нет. – Рене мог бы поведать немало довольно мрачных историй о своей былой преступной жизни, но от пристального взгляда Валери попятился подальше, к задней части фургона. – Не могу. У меня другой заказ.

Он начисто протер некоторые поверхности.

– Но это, возможно, вопрос жизни и смерти! – трагически прошипела Валери.

– Знаю, моих! – попытался отшутиться Рене. – Прошу прощения, мадам, но я пообещал обслужить этим вечером guinguette. Нынче не так много танцующих стариков, и я не хочу их подвести.

Ричард понимал дилемму Рене. Guinguette – традиционная во Франции штука, обычно это открытая танцплощадка под открытым небом, рядом с рекой, где пожилые пары танцуют под старые, журчащие аккордеоном песни Пиаф, Трене и прочих. В последние годы их число сократилось, и теперь в основном старушки танцуют с другими старушками, ведь склонные умирать раньше мужчины их уже покинули. Рене не то что не хотел их подводить – если бы он посмел, то в случае расстройства они навели бы ужас даже на самого Рене.

– Хорошо. – Валери быстро производила расчеты, и Ричард, пусть и не особо опытный, чуял, что вот-вот огребет. – Ричард, возвращайся домой и отдохни. Думаю, сегодня ты заступишь на ночное дежурство.

– Но с утра мне готовить завтраки!

Он решил, что стоит по меньшей мере чисто символически возмутиться.

– О, с этим мы разберемся.

И с этими словами Валери удалилась обратно работать, а неожиданная пара в лице Ричарда и Рене осталась смотреть ей вслед.

– Вот это женщина, – наконец заключил Рене, и не сказать, что в чистом восхищении. – Еще кофейку?

Ричард задумался. День был утомительный, изнурительный, мучительный. Отвратительный – по оценкам Ричарда, но все еще не настолько беспросветно паршивый, чтобы захотеть еще чашку кофе от Рене.

Глава шестая

Ричард неловко присел на корточки среди залитого лунным светом сада замка и подумал о своих драгоценных курочках, особенно о покойной любимице, Аве Гарднер. Внешняя жизнь – обычное дело или настолько обычное, насколько могла быть жизнь в кругу Валери, но правда заключалась в том, что Ричард все еще испытывал изрядное негодование из-за мафии, погубившей Аву, пусть даже это «приключение», как теперь называла его Валери, свело их вместе. Разумеется, Ричард понимал, что в общей картине мира вряд ли он стал бы или смог бы выступить против всей «коза ностра» из-за убийства существа, которое в лучшем случае было редкой несушкой, но ситуация по-прежнему задевала Ричарда за живое. Валери купила ему новую курицу, которую он назвал Оливия де Хэвилленд, после чего Валери ошарашила его словами, что настоящая Оливия де Хэвилленд, последняя ниточка к золотому веку Голливуда и, следовательно, богиня для Ричарда, была соседкой Валери в Париже и они иногда вместе лакомились выпечкой. Актриса Оливия де Хэвилленд не так давно скончалась в возрасте ста трех лет, но курица Оливия де Хэвилленд прекрасно уживалась с другими: Ланой Тёрнер и бойкой Джоан Кроуфорд. Всех все устраивало. Они полагались на Ричарда, а Ричард полагался на них. Они были его отрадой, «местом», где он отдыхал, помимо просмотра классических черно-белых фильмов допоздна, и он души в них не чаял. И теперь ему казалось странным, как существо, принадлежащее вроде бы к тому же виду, может совершенно отличаться от другого под тем же зоологическим зонтиком.

Вот взять, к примеру, павлинов. На взгляд Ричарда, настроенного нынче скептически, они были злобными задирами. И куры, и павлины – домашняя птица, хотя касательно этого мнение было явно преувеличено. Павлин, которого, как Ричарду сказали, звали Кловис, вольно разгуливал по обширным угодьям Валансе и, судя по всему, не терпел притязаний на свою территорию. Ричард получил довольно расплывчатые инструкции следить, не шныряет ли поблизости кто-нибудь, предположительно вооруженный помадой, которая и выдаст в нем автора довольно тревожного послания на зеркале в гримерной Лионель, но в этот момент Кловис загнал Ричарда в угол, и, судя по взгляду павлина, милосердие ему свойственно не было.

– Хороший павлин, – осторожно повторил Ричард, наверное, уже в десятый раз. – Хороший павлин.

Попытки установить братские отношения оставались прискорбно тщетными, а еще Ричарду вдруг пришло в голову, что потенциально жаждущая крови – или, что еще хуже, любви – птица справлялась с ночной охраной замка гораздо лучше, чем он, и, весьма вероятно, получала более высокую зарплату. Зачем вообще кому-то нужен охранник, если среди здешних готических теней бродит столь свирепый зверь?

Птица встряхнула перьями, что, как знал Ричард, было проявлением грации, смелости и красоты, призванным вызвать слабость в коленках у любой проходящей мимо павы. Ричард тоже ощущал некоторую слабость в коленях, однако вовсе не по причине романтического очарования, а из-за отвратительной картины того, что он все еще сидит в углу на рассвете, съемочная группа и актеры собираются обратно на площадке, и это никуда не годится. Совершенно не годится. Ричард решил сменить тактику и осторожно положил фонарик у ног так, чтобы луч был направлен на него самого, затем широко развел руки и встряхнулся, подражая, как Ричард надеялся, ухаживаниям павлина, причем настолько неудачно, чтобы птица не ощутила ни угрозы, ни прилива любви и вернулась с важным видом бродить в темноте. Заклятый враг уставился на Ричарда, склонив голову набок, сбитый с толку неуклюжим танцем живота с размахиванием руками. Затем павлин разразился резким криком, похожим на поток нецензурной брани, снова встряхнул перьями, поскреб землю, развернулся спиной и гордо удалился с видом победителя.

Ричард выждал секунду, затем тихо пробормотал себе под нос:

– О нет, его убили не самолеты. Чудовище убила красота.

Он подозревал, что Кловис оценит отсылку к Кинг-Конгу.

Довольный собой, Ричард поднял фонарик, а потом уронил обратно, услышав, что кто-то окликнул его по имени. Он застыл как вкопанный, пытаясь избавиться от мысли, что на самом деле павлин – очередной очень плотно замаскированный агент Валери и все это было проверкой мужества и реакции под шквальным огнем.

– Ричард? – снова раздался голос.

У него был американский акцент, и следом Ричард различил запах сигарного дыма.

– Чертова птица свалила? – из теней вышел Бен-Гур Фридман, зажженный кончик его сигары мерцал в ночи сигнальным маяком. – И почему эти твари всегда такие злобные? Боже.

Ричард понятия не имел, как много Фридман успел увидеть из последних нескольких минут, но решил, что, может, все-таки пронесет.

– Да, но просто нужно понимать, как с ними обращаться, вот и всё. – Ричард отряхнулся и снова поднял фонарик. – Не знал, что вы всё еще здесь, мистер Фридман.

– Зовите меня Бен. – Продюсер затянулся сигарой, оранжевый огонек разгорелся ярче. – Знаете, что говорят о капитане корабля, Ричард? Что он должен пойти ко дну со своей командой.

Речь звучала немного невнятно, и сам Фридман был мрачнее тучи.

– Неужто корабль идет ко дну, Бен?

Продюсер тяжело вздохнул.

– Не могу сказать точно. Но нас выгнали из Парижа, а сегодня умер этот старик… Парни с деньгами там, дома, начинают нервничать. Знаете, что один сказал мне сегодня?

– Нет, что?

– Водный мир, Ричард. Он сказал: водный мир. Господи Боже. Да он выбил Костнера на двадцать лет.

Ричард мало что знал об этом фильме, он вышел, как Ричард любил говорить, «после его эпохи». Но понимал, куда клонит Фридман. Если в производстве фильма хотя бы повеет проблемами, он станет легкой добычей для стервятников и вряд ли от этого оправится. Что светит и этому фильму.

– Все настолько плохо? – мягко спросил Ричард.

– Они, похоже, так думают. – Фридман извлек из внутреннего кармана плоскую фляжку и протянул ее Ричарду. – Хлебните-ка, хоть вы и на службе.

Ричард взял фляжку, после инцидента с павлином его нервы все еще были несколько истрепаны. Он ожидал резкий вкус бурбона, но вместо этого получил согревающий коньяк высочайшего качества. После скромного глотка Ричарда к фляжке от души приложился сам Фридман и закрутил крышку.

– Мне нужна эта картина, Ричард. Нужна. Это мой последний шанс. У меня нет выдержки Костнера. Если фильм не будет закончен или провалится в прокате… мне конец. – Фридман снова затянулся сигарой. – Я всегда хотел снять историчку. Настоящий голливудский фильм старой школы, как делали мои дед и отец. Чтоб никакой компьютерной графики, только великие звезды и отличный сценарий.

Продюсер выдохнул дым, заполняя паузу.

– А вместо этого, – медленно произнес он, – я стою во главе сумасшедшего дома и пытаюсь не дать своим актерам порвать друг друга на части.

– Неужели режиссер вам не поможет?

– Саша? Казалось бы, да? – Фридман снова открыл фляжку, приложился к горлышку, затем передал ее Ричарду. – Заметил, что она не разговаривает с оператором? Или, скорее, это он почти с ней не говорит.

Ричард не заметил.

– Брайан Грейс?

– Ага. Гений, без сомнения. Никто не делает кадр лучше Брайана, никто. Вот почему он получает столько наград. – Фридман помолчал. – А еще я дал ему его первую работу в качестве режиссера. Видел фильм «Романтики на тротуаре»? – Он хмыкнул. – Нет, конечно. Никто не видел. Пленку зарыли поглубже с ядерными отходами. Брайан – художник, но не режиссер.

– Он хотел стать режиссером и здесь?

– Ага. И очень расстроился, когда не вышло. Но Саша написала сценарий. Это ее проект, и в поисках инвесторов Саша утверждала, что она должна стать именно режиссером.

– Звучит весьма справедливо. – Ричард очень надеялся, что вспомнит обо всем этом утром.

– Справедливо? Может быть. Но она из этих богемных режиссеров, настоящая европейка, понимаешь, о чем я? Без обид. В реальной жизни между персонажами: Наполеоном, Талейраном и Марией – были напряжение, ревность, недоверие, правильно?

– Наверное, да.

– Вот она и хочет, чтобы актеры все это чувствовали по-настоящему.

– А это рабочая тактика? Хорошо выходит?

– Хорошо выйдет, Ричард, если фильм будет закончен, а я – тот несчастный клей, на котором все это должно держаться. – Продюсер опустошил фляжку. – Пойдем возьмем еще.

Он осторожно зашагал по гравию, – возможно, стараясь скрыть степень своего опьянения, – и в свете огней по внутреннему двору растеклась его огромная тень. Ричард сомневался, что работа ночного сторожа включала в себя распитие алкоголя с продюсером, но поскольку – по крайней мере, номинально – он был совладельцем пока еще безымянного детективного агентства, которое они с Валери основали, в его обязанности определенно входил сбор сплетен и слухов.

Ричард проследовал за Фридманом по садовым ступенькам в заднюю часть замка, к открытым французским дверям, которые вели в комнату, откуда наружу лился бледный свет.

– Не знал, что кто-то остановился в самом замке, – произнес Ричард, стараясь говорить непринужденно и не угнетать мрачного Фридмана еще больше.

Продюсер, спотыкаясь, перешагнул порог и немного помедлил, чтобы восстановить равновесие. Затем он быстро вернулся, сжимая за горлышко красивую бутылку коньяка. В таком свете Ричард с трудом разобрал одно лишь название: Frapin Millésime – стоимостью около двухсот евро за бутылку. Ричард сглотнул, смакуя послевкусие, оставшееся на языке.

– Официально я живу не здесь, а в своем трейлере, как все остальные, но договорился с Аморетт, – пояснил Фридман. – Здесь были личные покои Доротеи фон Бирон, принцессы Курляндской. И любовницы Талейрана.

– А вы разбираетесь в истории, – ободряюще похвалил его Ричард.

– Она была содержанкой, куртизанкой. Не только при Талейране, но и при других влиятельных, богатых мужчинах. – Фридман вздохнул. – Прекрасно понимаю ее чувства. Черт, забыл стаканы.

На мгновение Ричарду показалось, будто продюсер вот-вот начнет хлестать коньяк прямиком из бутылки.

– Вот, подержи, – буркнул Фридман и снова скрылся за дверями.

– Значит, вы не захотели оставаться с актерами и командой? – поинтересовался Ричард, когда продюсер вернулся в сад.

Фридман тяжело опустился на низкую кирпичную стену и затянулся сигарой.

– Да. Я пасу их, как овчарка, днем, и, если я действительно нужен, решаю вопросы. Но мне нужно и личное время. Даже капитану иногда приходится запереться в своей каюте.

У Ричарда сложилось отчетливое впечатление, что Фридман – депрессивный пьяница, склонный костерить мир, пока этот самый мир не видит. Ричард отнесся к этому с большим сочувствием. Он сел рядом с Фридманом, и тот наплюхал ему в стакан примерно пятьдесят евро первоклассного коньяка.

– Но есть и светлая сторона, – начал Ричард. – Тайрон Пауэр скончался, когда «Соломона и царицу Савскую» отсняли только на три четверти, но кассу все равно собрали!

Фридман повернулся к Ричарду, внимательно всмотрелся в его лицо.

– А ты знаешь свое дело, – наконец заключил продюсер, впечатленный.

– Ну, я историк кино, – ответил Ричард, – даже целый доктор кинематографических наук.

Обычно он это скрывал, но коньяк обладал исключительным свойством развязывать язык.

– Правда, что ли? – Фридман переварил услышанное. – А по-французски говоришь?

– Oui[12]12
  Да (фр.).


[Закрыть].

Фридман поскреб легкую щетину и положил руку Ричарду на плечо.

– Ричард, – произнес он, – я повышаю тебя в должности.

В голове Эйнсворта тут же завелась тревожная сирена. Что же он опять натворил?

– Сможешь завтра пообщаться с прессой? Парни за океаном впечатлятся, что у нас тут с прессой работает настоящий ученый. Очень впечатлятся.

Ричард не знал, что сказать. Ну, вернее, знал и хотел сказать «черта с два, спасибо вам большое». Однако перед ним стоял выбор: или общаться с журналистами, или проводить ночи в дуэлях с хищным павлином.

– Ну… – протянул Ричард, все еще взвешивая ставки.

– Давай, Рич, это нужно отпраздновать! Помнишь, что сказал У. К. Филдс? Мол, я пью – следовательно, я существую! – продюсер процитировал старого комика, идеально изобразив его интонации.

Ричард улыбнулся в знак согласия.

– Отлично! – просиял Фридман.

И с этим он исчез в комнате, вероятно, в поисках очередной бутылки.

Пятнадцать минут спустя Ричард все еще сидел на месте и клевал носом. Затем неуверенно поднялся и подошел к стеклянным дверям. Бен-Гур Фридман лежал на диване лицом вниз, держа в руке очки. Первой мыслью Ричарда было: «О нет, опять двадцать пять!» А затем он услышал громкий храп американца и решил оставить его в покое.