Текст книги "Шея жирафа"

В детстве она часто проводила каникулы у бабушки с дедушкой. Им принадлежало поле и небольшой участок леса. Земельная реформа оказалась им на пользу. Во дворе поклевывали корм белые имперские куры.

На жердочках в курятнике они сидели в полном соответствии с иерархией. В хлеву – корова и несколько свиней. Свиноматка в соломе как мертвая. Под лампой инфракрасного света поросята протискивались к соскам, плотно-плотно прижавшись друг к другу. Всегда был риск, что толстая свиноматка задавит кого-нибудь из малышей. Везде животные и дети. Дети соседей и дети детей. Дети и куры. Детей куры не клюют. Запах хлева. Тепло гнезда. Они таскали у кур яйца из соломы и воровали из пароварки картошку, которая вообще-то предназначалась свиньям. Засовывали теленку ладонь в пасть. Сосательный рефлекс. До ужаса боялись индюка. Его неприличный головной убор, эти мясистые утолщения. Как будто половой орган на голове выгуливает. Две кошки, вечно сукотные. Котят дедушка топил в бочке с дождевой водой. С камнем в мешке. Поздние выкидыши. У них даже глаз еще не было.

– У кого есть домашние животные?

Теперь подходящий случай. Животные их все еще интересуют. Даже после наступления половозрелости. Только у них должны быть мех и соски.

Восемь рук.

Об улитках пока нет нужды спрашивать. Собаки и кошки. Сразу видно. Человек одомашнил своего злейшего врага. Превратил волка в раболепное существо. Из леса в корзинку. Лишенный достоинства спутник. А когда человеку наскучила эта слюнявая верность, он еще и кошку домой притащил. Странно, что это вообще считают одомашниванием. Только потому, что кошка ест из поставленной миски. Урчание – это обманный маневр. Провокация чистой воды на диванной подушке. Неудивительно, что пенис у кота с шипами.

Настойчиво щелкают пальцами. Вот, значит, как они. Нужно как-нибудь закругляться. Сегодня бесед о животных не будет.

– Ага. Вот как. Спасибо.

– A y вас, Эрика?

Она руки не поднимала. За весь урок ничего не сказала.

– Мой питомец умер. Летом.

Тон деловой. Но этот ее косящий взгляд и. отрешенность.

– Вот как.

Инга не хотела ее расстраивать.

Эрика посмотрела в сторону, задрала плечи. Раненое животное. У бесполого размножения есть одно преимущество. После него не остается трупов. Инфузории-туфельки потенциально бессмертны. Один-единственный раз ей разрешили оставить котенка. Черного с рыжими пятнами. Он был самым красивым, но не самым сильным. Прожил восемь дней и умер.

Сменить тему, немедленно.

– Не забудьте: есть генетическая предрасположенность и есть влияние окружающей среды. Генотип неизменен, но фенотип может быть разным в зависимости от условий существования. Внешний вид организма зависит не только от генома. ДНК содержит только базовые предпосылки.

Генетически идентичные горошины по-разному развиваются на различных почвах.

Поднятая рука.

– Да, Табеа?

– Это как с гороскопом. Все зависит от того, что ты с этим сделаешь.

Все ясно, звездные талеры. Не только глупая, но и наглая. С луны свалилась.

Она отвернулась к окну. Вороны исчезли.

– Не каждую мысль следует высказывать.

Теперь повернуться.

– Табеа, если вы собираетесь продолжить обучение в гимназии, впредь, пожалуйста, думайте, станет ли ваше замечание существенным вкладом в урок.

Не в бровь, а в глаз.

– Причем до того, как открыть рот.

Во всяком случае, теперь она заткнется.

– И узнайте дома, какая у вас группа крови. И группу крови ваших родителей. Включая резус-фактор.

Звонок на перемену.

– Это касается всех, к следующему уроку.

Посмотрим, есть ли в классе ребенок, который после этой темы лишится отца. Она не делает ничего противозаконного. Эта тема есть в учебном плане. А такое задание гораздо ближе к жизни, чем упражнение в учебнике про перепутанных в роддоме детей. Ведь требуют же большей близости к реальности. Просто существуют обязательные соотношения между родителями и детьми. Правда людям по силам. И детям в том числе. Именно детям. Чем раньше, тем лучше. Бернбургша однажды призналась ей, что ее красавчик сын вовсе не от мужа. На все готовое пристроила. Приобретаешь уверенность, таская в себе зародыша девять месяцев. Чувствуешь свою власть. Не только продолжение рода – женское дело, но и преимущество в знаниях. Не такой уж и красивый сын у Бернбург. Скорее, напоминание о прекрасных часах. Со вторым ребенком все равно возникли бы проблемы. Они ее сразу предупредили. Клаудия – резус-положительная. А она резус-отрицательная. Образование антител. Им хватило и одного ребенка. Курочка по зернышку клюет. Так Вольфганг говорит. Такой подарочек, как у Бернбург, ей не нужен.

– Можете идти.

Все понеслись к выходу. А Эрика? Чего она ждет? Медленно идет мимо учительского стола. Как будто намеренно.

Пристальный взгляд. Ее зеленые глаза.

– Спасибо.

Очень тихо.

– Пожалуйста.

Она точно никому не расскажет.

В учительской сидел Тиле. В полном, одиночестве.

– Нет уроков?

Тиле поднял руку. Как будто отмахнулся.

– Нет, у меня окно. В двенадцатом классе сегодня первые два урока профподготовки.

Интересно, чем они там занимаются? На биржу труда на экскурсию ходят? Учатся заполнять формуляры на пособие по безработице? Она бросила стопку тестов на стол рядом с Тиле. Сверху – работа Эрики. Ее мальчишеский почерк. Буквы большие, угловатые. Почти нет закруглений и петель. Она и правда правильно ответила почти на все вопросы. Проверку ее работы надо оставить на конец. Следующий листок. Якоб. Где красная ручка? Тиле может кого угодно свести с ума. Перед ним лежит газета. А он барабанит по своей жестяной коробке с бутербродами и высверливает глазами дырки в воздухе.

– Ну, а у тебя что сейчас было?

Не знает, чем заняться. Бесхозное животное. Жалко его.

– Биология, в девятом.

– А-а, – кивнул. Он и в самом деле плохо выглядит. Еще до осенних каникул Каттнер отобрал у него его каморку. Якобы, для использования по другому назначению. Но это было больше похоже на выселение. Он вообще в последнее время что-то разошелся. Хотел ей запретить на уроках физкультуры писать на доске имена проигравших. А кто тогда будет убирать на место маты и снаряды в конце занятия?

– У меня был одиннадцатый класс. Да, одиннадцатый. Новейшая история. Уже почти обществознание. Знаешь, это ненастоящая история. История – это то, что было давным-давно. А это все произошло буквально вчера…

…Якобу уже не хватает десяти пунктов из тридцати. А она дошла пока только до третьего вопроса.

– А у тебя?

Теперь он придвинулся ближе, взял лист из стопки и посмотрел.

– А, генетика… Мендель и все такое.

Кажется, у него тяжело на душе.

– Знаешь, что странно, Инга? – Он положил листок на место. – У меня в школе вообще не было генетики! Только Мичурин и Лысенко.

– А-а.

Бог садов и босоногий профессор. Побеги-мутанты и пшеница из Одессы.

Открылась дверь. Вошел Майнхард. Кивнул и бесшумно сел. Удивительно, при его-то полноте. Тиле развернул газету. Она поставила оценку под последним ответом. С первым покончено. Следующий. Том, глуп как сивый мерин. Если поторопиться, можно закончить с проверкой до большой перемены.

Тиле захихикал:

– Установил Мичурин точно, что жир в варенье содержим.

Стишок она знала.

– И мы теперь с утра до ночи варенье ведрами едим, – закончили они вместе, хором. Тоже своего рода рефлекс. «Братец Якоб» для юных пионеров. Песенки летних детских лагерей. Варенье из четырех фруктов в бумажных ведерках. И отвар шиповника в огромных чанах. Учиться у Советского Союза – значит учиться побеждать. Такое запоминается на всю жизнь.

– У нас было все. Школьный сад и кружок мичуринцев. Даже клуб агрономов.

Он вытянул свои костлявые руки вперед по столу.

– Мичурин? Впервые слышу. Кто это?

Майнхард правда как с луны свалился.

– Мичурин вывел сотни, сортов фруктов. Морозоустойчивых и высокоурожайных.

И даже несколько вкусных. Грушу «бере зимнюю». «Антоновку полуторафунтовую».

– Он просто скрещивал все подряд. – Тиле был в полном восторге. – Клубнику с малиной, миндальное дерево с персиковым. Даже тыквы с дынями. Брак по любви разных видов растений! Так это называли.

Какой там брак по любви. Растения скрещивали насильно. Это был брак по принуждению. Фрукты с овощами. Уже почти безнравственно.

– А вы знаете, как он умер? – Тиле ухмылялся, предвкушая ответ.

Старая шутка.

– Я знаю. Упал с березы, на которую полез за клубникой.

– Точно! – Сиплый смех Тиле. Кашель курильщика. Грудная клетка сотрясалась.

Казалось, на Майнхарда это не произвело впечатления.

Она отложила красную ручку в сторону.

– Самая большая заслуга Мичурина в том, что он для каждой сельхозкультуры подобрал подходящий прививочный компонент.

Побеги-мутанты. Смешение соков. Способ облагораживания. Этот принцип даже в школе используется. Идиота сажают рядом с отличником и надеются, что тот окажет на соседа положительное влияние. Учитель в роли садовника. Не зря питомники называют школкой. Следует выпалывать сорняки и ждать урожая. Когда-нибудь. Только, к сожалению, головы умных не прорастают на телах глупых. Тут прививать бессмысленно. Да и какую голову выбрать? Иметь в классе одних только Анник лично она бы не хотела. Выращивание дерева из ядрышка вишни, длится бесконечно долго. И чем. больше отводков получаешь, тем ниже урожай. Вон у детей Мартенов какие крошечные головы.

Майнхард достал свои бутерброды с таким, видом, как будто теперь знал все. А ведь он даже приблизительно не представляет, о чем речь.

Она еще не закончила.

– Раньше думали, что растения можно изменить, если хорошо знать условия их существования. Поэтому изучали потребности капусты, картофеля и пшеницы. Все для того, чтобы заставить их проявлять новые качества. Само собой разумеется, только желательные.

Содействие и противодействие. Воспитание проса. Завоевание хлеба. Вся страна – огромная лаборатория. Кастрация растений для предотвращения самоопыления. Армии крестьян выдвигались на поля, вооружившись пинцетом и кисточкой, чтобы удалить пыльники и искусственно опылить растения. Пчелиная семья.

– Так получалось же, – всезнайка Тиле. – Яровизация.

Как давно она не слышала этого слова.

– Яровизация пшеницы.

Зерновые проращивали еще до посева. Семена круглосуточно освещали, облучали ультрафиолетом, замачивали в чанах. Огромные зернохранилища. Открытые окна при минусовых температурах.

Майнхард жевал и кивал, но было все еще не заметно, что понял. Да и где ему? В его жизни не было шефской бригады, выездов на сбор урожая, каникул по поводу уборки картофеля. Он никогда не работал в поле, абсолютно точно. Он не понимает, о чем они говорят.

– Грубо говоря, тогда верили, что ростки пшеницы, если их подержать в холодильнике, потом можно высаживать хоть в Сибири.

– Понятно.

Непохоже, что понятно.

– Не все, конечно, получалось. А если иногда что-то и получалось, то затраты намного превосходили выгоду.

– Да неправда.

Тиле сегодня в боевом настроении.

– Да ладно. Лысенко же все загубил. Какой там творческий дарвинизм. Это была чистой воды колхозная биология. С законами природы не считались.

Практические результаты приукрашивались, а теоретическими основами пренебрегали. Теория же была второстепенной.

– Но она работала!

Тиле это всерьез.

– Но только теоретически.

– А как же иначе?

Он рассердился.

– Ну да, теория гравитации – это тоже всего лишь теория. – Майнхард решил сыграть роль миротворца.

– Твоя правда, мой друг. – Похвала старшего.

Тиле Мудрый.

Так, значит, они решили. Ну, погодите.

– Да, но планеты, очевидно, движутся согласно этому закону. Теория должна подтверждаться практикой.

– Вовсе не обязательно. Возьмем, например, математику. Там тоже есть вещи, про которые неизвестно, куда их применить, просто знаешь, что они истинны. Что они внутренне непротиворечивы.

Как будто это что-то значит. Внутренне непротиворечив каждый человек. Инстинкт самосохранения чистой воды.

– На математику всегда можно положиться. Это чистая наука. Самая надежная из всех.

Бог ты мой! Максималист! Сразу после окончания учебы у людей еще есть убеждения.

– И контрольные так легко проверять. – Она просто не могла этого не сказать. Во всяком случае, цифры легче расшифровывать, чем. эту мазню в контрольной работе Фердинанда.

Смотри-ка. Майнхард умеет сердиться.

– Во всяком случае, в математике нет фальсификаций, это была…

– Лысенко ничего не фальсифицировал! – Тиле был вне себя. – Он, может, был не слишком хорошим специалистом, но, по крайней мере, у него была концепция. Зерновые в Заполярье! Преобразование природы! Хлеб для всего мира! Не следует забывать: мы были первыми в космосе. Мы были впереди планеты всей.

Тиле сел на своего конька. Ультрафиолетовое излучение и полеты в космос. Братская страна. Вперед, к Солнцу, к Луне и к полям зерновых в Сибири, к сахарной свекле в Центральной Азии, клубнике в степи! От сохи к микроскопу. Следуй за мной по мичуринскому пути. Ложный путь. Пшеница с несколькими колосьями на одном стебле. Конечно, если яровую пшеницу можно превратить в озимую, то почему не превратить пшеницу в рожь, а ель в сосну?

– Все это хорошо и прекрасно. Но почему было столько дури? Чего только не провозглашали! Что бактерии превратят в вирусы. А растительные клетки – в животные. Или что клетки можно получить из мертвой органической материи, а кровеносные сосуды – из белка. Или этот метод квадратно-гнездовой посадки картофеля и навесы для свиней. А что это было за стойло открытого типа для коров? Якобы природная форма содержания животных. Держите меня четверо! Скотина стояла в своем собственном дерьме и замерзала зимой до смерти. Вполне возможно, что пролетарскую биологию создавали, прежде всего для того, чтобы, применять на практике, но толку от неё не было никакого.

Если животному отрезать хвост, то бесхвостого потомства у него не появится. Для экспериментов нужно время. Для выводов нужно время. Для всего нужно время. Но времени ни у кого нет. Все хотят получить результат быстро. Богатый урожай. Хлеб на обед. Налитой колос и жирное вымя. Маленьких джерсейских быков скрещивали с толстыми костромскими коровами. Из дерьма конфетку делали.

Тиле вздохнул:

– Вообще-то самое главное в марксизме-ленинизме – это критическое переосмысление.

– Правда? А я и не знал.

Майнхард все-таки странный. Никакого намека на рост бороды. При этом волосы в ушах. Если самцов косули слишком поздно кастрировать, у них рога срастаются в «парик».

– Ты права, Инга. Мы немного переборщили с пропагандой. Хотя никакой необходимости в этом не было.

Сначала колорадские жуки, которых якобы сбросили американские самолеты, чтобы уничтожить урожай. Их принимали по пфеннигу за штуку. Полные банки. А эта кукуруза, которую вдруг начали везде выращивать и всю землю азотом отравили? Волоса, волоса, посередке колбаса. Какая дурь. По крайней мере, пшеницу с несколькими колосьями на одном стебле никто не видел. Урожай на мичуринских полях был плохим. Истощенная почва под палящим летним солнцем. В результате все равно оказывалось, что воробьи склевали посевное зерно. А какие выводы из этого делали? Что воробей – первостатейный вредитель. И что количество урожая зависит от правильного посева. Если, эксперимент не получается, нужно подумать, как все-таки добиться желаемых результатов. Так сказал, профессор генетики, когда увидел ее мертвых дрозофил. И все понимали, что он имеет в виду. На что намекает. Открытым текстом. Немного подтолкнуть в нужном направлении. Чтобы дельце выгорело. Неподходящий результат можно сделать подходящим. Сначала открытие мирового уровня – затем запреты.

– В Будапеште они уничтожили целые культуры дрозофил. Как символ морганизма.

– Да хорошо, хорошо, Ломарк. Твоя буржуазная американская генетика уже победила.

Но это вовсе не ее генетика. Очевидно, даже в биологии существуют разные конфессии.

Тиле надулся. Скрестил руки. Чудак, принимает все близко к сердцу.

Майнхард оперся локтями на стол:

– Вот мне непонятно, а что в генетике такого буржуазного?

Взгляд на Тиле. Ему отвечать.

– Ну как, это утверждение, что все определяется наследственной предрасположенностью, – Тиле взвесил в руке связку ключей, – что жизнь предопределена. Что такова судьба: бедный останется бедным, а богатый – богатым. Все это буржуазное дерьмо.

Все та же старая песня.

– Преобразование общества не остановится перед природой. Ведь природа – это составная часть общества! Ей тоже нужна революция! Если мы изменим среду, привычки, мы рано или поздно изменим и человека. Бытие определяет сознание! Это же очевидно.

Ключи упали на стол.

– Возьмем, к примеру, внутривидовую конкуренцию… До такого может додуматься только общество, где она существует. Это – не закон природы, это конструкт капиталистического мировоззрения!

Он по-настоящему расцвел. Уши полыхали.

– Тиле, ну мы же сами себя обманывали. Отрицали, что люди, разные. Хорошие и плохие, ленивые и трудолюбивые. Не из каждого крестьянского сына можно вырастить университетского профессора. Воспитание – это еще не все. Какое там биопсихосоциальное единство. Мы столько возились с отстающими. Все летние каникулы напролет с ними зубрили. Столько неоплачиваемых дополнительных занятий. Но грядущая победа социализма – это не стопроцентный факт, в отличие от закона ускорения-свободного падения.

Тиле наклонился вперед:

– Но ведь нередко получалось. Помнишь ту девочку, которая стала морским биологом? Она ведь тоже была из такой семьи, как у Мартенов.

– Там было не так много детей. Зато больше алкоголя.

Исключение из правил.

– Кроме того, – Тиле поднялся, придвинул стул к столу, – если преподавать только абсолютно верные вещи, то придется все школы закрыть.

– А вот математика… – снова Майнхард.

Тиле отмахнулся.

– Хорошо, хорошо. Тебе еще предстоит узнать, что в жизни есть более важные вещи, чем твои дурацкие уравнения. Одно я могу сказать тебе совершенно точно – реальность, международная обстановка непредсказуемы. Где-нибудь вдруг взорвется бомба – и мы уже влипли в следующую мировую войну.

Он оперся руками на спинку стула. Как будто собирался произнести речь. Поверх их голов.

– Нам важно было преодолеть существовавшие порядки, преодолеть капиталистическую форму общества.

– Но природу нельзя, преодолеть.

Странно, что он этого не понимает. Он начал действовать ей на нервы. Видимо, придется проверить работы позже.

– Если она капиталистическая, то можно!

Просто неисправим. Умнее паровоза. Быки чем старше, тем упрямее.

Майнхард застонал:

– Слушайте, вы и правда еще по уши в прошлом.

– Скажи-ка, дружок, как давно ты уже здесь? – Тиле все-таки снова сел. Поза, как на допросе.

– Полтора года.

Очень гордо. Как будто мы тут в Сибири.

– Ну и что скажешь? Как тебе нравится в нашей зоне?

Об этом он его еще ни разу не спрашивал. Чего это вдруг?

Майнхард помедлил. Видимо, что-то подозревает. Неудивительно.

– Ну, я не знаю. Хорошо, то есть очень хорошо. Все еще просто незакончено.

– Вот видишь! – Тиле поднял указательный палец. Старый педант. – Потому что здесь утопическая страна.

Мечтания коммунистов. Фантазии дикого Востока. Теперь он понесся на всех парах. Богатство для всех. Бутерброды с водорослями. Братание всех народов. Растопим полярные льды, оросим пустыни, приручим медведей. Осушим Средиземное море. Упраздним рак, старость, смерть. В любом случае это более оригинально, чем продавать с аукциона частные полеты в космос или клонировать овец. Вот только что, весной, создали гибридный эмбрион. Скрестили корову и человека, гибрид уничтожили спустя три дня и пять делений клетки. Создание человека со сверхспособностями – лишь вопрос времени. Думать не запретишь. Вскоре и правда начнут прививать головы умных на тела глупых.

– Ты рассуждаешь, как Каттнер.

– А, этот. Вот увидите, Каттнер уничтожит нас всех. Одного за другим. В конце он тут один останется.

Заговорщицкий взгляд.

– Но я в любом случае останусь здесь! Пока вода в трубах не протухнет.

Он сложил газету.

– И вот еще что. То, что происходит здесь сейчас – это небольшой шаг назад. Но будущие поколения признают нашу правоту. Грядущая история воздаст нам должное. Пройдет немного времени, и снова можно будет браться за дело. Приступать к настоящей революции. – Он отклонился назад. – По этим учебникам невозможно работать. Они выдают развал ГДР за революцию. Просто ужас. Все пропитано этой заразой.

– Да и раньше так было.

Ведь так оно и есть.

Тиле снова встал.

– Инга, тогда у нас были причины! Тогда были важные цели. Но то, что происходит сейчас… Называть аннексию мирной революцией. Ты только представь себе – революцией! – Его голос почти срывался. – Это же просто смешно. Она же была абсолютно бескровной! Без насилия ничего не изменить. Сегодня никто не имеет ни малейшего понятия, что значит бороться. За страну. За правое дело. Головы должны лететь. Баррикады гореть. – Он был уже у двери. – Какое только дерьмо сегодня не называют революцией! Это фальсификация истории, вот что это такое!

Неисправим. Последние слова. Дверь закрылась. Куда это он? Перемена еще нескоро.

Во дворе вся. школа выстроилась в одну шеренгу. Все ученики по классам… Слева старшие, справа младшие. Они. все умещались в одну линию, вдоль обветшалых. тротуарных, плит. Если бы они. хотя бы по росту встали. Учителя рядом со старостами классов. Как и следовало ожидать, Анника выиграла выборы. Теперь она стояла впереди, в полной боевой готовности. Спина абсолютно прямая. Хорошая осанка. Из нее бы получился неплохой секретарь Союза свободной немецкой молодежи. Теперь не хватало еще только, чтобы все взялись за руки, как в той дурацкой человеческой цепи, которую они образовали тогда вдоль федеральной автотрассы В96. Получился большой крест через обе немецкие страны. Смешно. Она уже и не помнит, за что они тогда выступали. Или против чего. Таковы негативные последствия от посещения всех этих массовых мероприятий. В какой-то момент только по цветам можно было определить, что за праздник – Первомай, День республики или День учителя. Сирень, георгины или пионы.

А вот и церемониймейстер. Каттнер вышел из здания для специальных предметов, быстро, широким шагом прошел сквозь коридор из учителей и учеников и встал, на верхнюю ступеньку у главного входа.

Из портфеля он достал пистолет размером с дамский револьвер и поднял его вверх. Это был знак втянуть головы. Обращение Каттнера к народу. Каждую первую среду месяца на большой перемене.

Вообще-то он хотел, чтобы перед началом его речи небольшая духовая капелла играла туш, но им все-таки удалось его отговорить. Только этого еще не хватало. Трубы и литавры. В конце концов, он пришел в совершенный восторг от ее идеи начинать проповедь по средам выстрелом из пистолета, который понадобится ей только летом, на спортивном празднике. Выстрел. Старт.

– Дорогие ученицы…

Нарочитая пауза.

– И дорогие ученики. И конечно же многоуважаемые коллеги.

Вечно эти преувеличения. Улыбка, как у продавца. У коров нет мимики. Они могут объясняться друг с другом только при помощи языка тела.

– Школа, такова уж ее природа, – это место перемен, изменений…

Значит, все-таки линейка. Только без знамен. Но зато с большим количеством лозунгов. Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ.

– Здесь вы овладеваете иностранными языками…

Когда прищуриваешь глаза, голова Каттнера превращается в светлую точку на фоне стеклянной двери. Школа выглядит в точности, как на старых двадцатимарковых купюрах, маленьких, зеленых бумажках. Дети выбегают из здания, радостно несутся навстречу свободе. В коротеньких штанишках, с жестяными коробками для бутербродов и ранцами, которые, казалось, приросли к спинам. Пара ступеней, ведущих к стеклянной двери. Лестница для групповых фотографий. Клаудия идет в первый класс. Над кульком для сладостей – дырка в ряду зубов. Стоит совсем сзади. В третьем ряду. Она была высокой. Лучше бы у нее родился сын. Иногда она мечтала о маленьком мальчике. Примерно десяти лет. С печальными глазами. Он прячет лицо у нее на коленях. Как щенок. И пахнет соснами и морским ветром.

– Здесь вы приобщаетесь к канону традиционной культуры и истории.

Откуда он все это списал? Интересно, его кто-нибудь вообще слушает? Луноликий Майнхард. Пуговица на тренчкоте расстегнута. Похож на старую матрону. Тиле стоит, опустив голову, как на похоронах. Ученики, ведут себя на удивление тихо, послушно как никогда.

Притопала Бернбург с двенадцатым классом. Построились. У каждого зеленая книга под мышкой.

Каттнер продолжил говорить без остановки, не обращая на них внимания.

– Здесь вас знакомят с основополагающими принципами естественных наук.

Что это за запах? Окна в туалетах закрыты. Воняет блевотиной. Масляной кислотой. Может, кого-то вырвало на школьный двор? Отравление алкоголем? Запах повсюду.

– Гуманистическая гимназия – это завоевание нашего свободного демократического общества.

Гуманизм, когда-то это было бранным словом.

Позади Каттнера – большое белое пятно на стене. Закрашенные граффити. Главное, чтобы фасад был в порядке. А за лозунги теперь отвечает он.

– Так как только в свободном демократическом обществе можно получить знания, которые…

Все та же старая песня. Достаточно просто заменить слова «демократический» и «свободный» на «социалистический». В итоге всегда получается воспитание всесторонне развитой личности. Все всегда якобы во имя человека.

Раньше детей нужно было воспитывать прогрессивными и миролюбивыми людьми, а теперь – свободными. При этом свобода – не что иное, как познание необходимости. Абсолютно свободных людей нет. Да и быть не может. Взять хотя бы обязательное школьное образование. Ведь это же предписанное государством лишение свободы. Изобретение Совета региональных министров образования. Передача знаний здесь – вовсе не главное. Главное – приучить детей к установленному распорядку дня и к господствующей в настоящий момент идеологии. Это обеспечение неприкосновенности власти. Несколько лет контроля для предотвращения зла. В гимназии дети заняты до достижения совершеннолетия. Из них делают добропорядочных граждан. Послушных верноподданных. Резерв для пенсионной системы.

– Анализ. Интерпретация. Самостоятельность. Способность суждения. Критическое мышление…

Знакомые речи. Критическое мышление допускалось и раньше. Только верное линии партии. Когда система больна, необходимо особенно пристально следить за своим здоровьем. А суть здоровья – в умении приспосабливаться.

– Но прежде всего, креативность!

Теперь еще этот убийственный аргумент. Креативность сегодня как Бог. Ее нельзя измерить, нельзя доказать ее наличие, значит, ее не существует. Химера, за которую цепляются неудачники. Кто не умеет ничего, тот креативен. Главное, Шваннеке безумно счастлива. Как будто он ей перед всей школой орден вручил.

– Разделение знания на отдельные, независимые дисциплины условно. У всех предметов есть нечто общее.

Ну и что? Что это значит? У всех людей есть нечто общее. Появившись на свет, каждый из нас попадает в ловушку, из которой еще никому не удавалось ускользнуть. У всех есть отец и мать. От их воли все мы зависим в течение долгих лет. Эта зависимость – просто длительное лишение свободы. Тишина во время послеобеденного сна под дюреровским зайцем. Его длинные усы, крестовина окна в его черном зрачке. Лапы рядышком, изготовка к прыжку. В какой-то момент появляется привычка, которую легко спутать с привязанностью. Мерзкая пенка на кипяченом молоке. Стокгольмский синдром. Генотип – единственное, что получаешь от них в наследство.

– Учеба не заканчивается, никогда… мы учимся всю жизнь… не для школы, а для жизни…

Он не гнушается ни одной прописной истины. Теперь еще только Ленина не хватает: «Учиться, учиться и еще раз учиться». Вонь не проходит. Надо попробовать дышать ртом.

– Мы всю жизнь ходим в школу.

Это уж точно. Но какой от этого прок? Подготовиться к действительно серьезным проблемам все равно невозможно. К рождению, росту, обмену веществ, старению. Этому нельзя научиться. Это все происходит само собой. Для нее все еще было загадкой, почему родители не расстались. Два человека по непонятной причине каждую ночь спали вместе в одной двуспальной кровати. Без какой бы то ни было необходимости. Настоящей парой они, во всяком случае, не были. Никогда. Так и не смогли стать. Отец так рано умер. Просто упал, как будто у него не хватило мужества оставить их, просто больше не вернуться после одной из своих долгих лесных прогулок. Она часто ходила вместе с ним. Они наблюдали за животными и собирали грибы, мать потом нехотя их готовила. Каждое найденное перышко они складывали в мешок, а весной вытрясали его на лужайке. Чтобы помочь ласточкам строить гнезда. Однажды ей разрешили присутствовать на охоте. Вместе с другими загонщиками она колотила по стволам деревьев. Гнала черную дичь под прицелы. В чаще прятались с оружием те, у кого было разрешение на охоту, члены партии, коллеги отца. Такие у них были привилегии. Окружной комитет партии. Кем был отец на самом деле, не знала, наверное, даже мать.

– Мы живем в обществе, где знания – это капитал, образование – наивысшее достояние…

Вечно эти призывы о необходимости инвестировать в образование. Кто собирается в вуз, все равно уедет. А ведь стремление к образованию – это зачатие, питание, репродукция. Да здравствует моногамия. Дилемма сохранения вида. Клетки размножаются и отмирают. Сгусток протоплазмы. Крошечная каморка, микроскопические элементы, сильно увеличенные. Omnis cellula е cellula[5]5
  Всякая клетка происходит из клетки (лат.).


[Закрыть]. Целое, состоящее из множества отдельных частей. Высокоуровневое распределение труда. Каждый организм – исключительно сложный механизм. Государство, где мельчайшая частичка имеет свое назначение. Колонии генетически идентичных клеток. Существование одних клеток за счет других. Лучшее государство. Лучшая страна. Наша родина. Солнце восходит на востоке. Так говорил отец. Вперед к свету. Как растения.

– Мы сделаем эту школу перспективной…

Однажды он взял ее с собой за границу. В свой родной город. Новая транспортная сеть, разумная застройка высотками, рынок, как воронка кратера. Города он не узнал. На вокзале – вывеска с названием на польском языке. Удивительно все-таки. Только потому, что географический пункт все еще был заселен. Приходилось переименовывать города, если наследственная масса населения менялась коренным образом. Это был уже другой город. Город, принадлежащий к иному виду.

– И только вместе…

Сотрудничество с государственной властью. Взаимная помощь среди животных и людей. На корпоративное поведение отвечаем сотрудничеством. Как ты мне. Так я тебе. Койоты и барсуки иногда вместе охотятся на бурундуков. Барсук роет яму, чтобы выманить животных из их укрытий. А у входа их ждет койот. Нередко он позволяет барсуку первым съесть добычу. Но иногда убивает и барсука. Сотрудничество – это всегда риск.