Текст книги "Ночной шторм"

Зима 1943 года

Разразилась Вторая мировая война, и Олудден оказался в распоряжении армии. Маяки погасили, а в доме и пристройках поселились солдаты, охранявшие остров. На чердаке в коровнике сохранилась надпись того времени. Но это не мужское имя.

«В память о Грете, 1943» – вырезано там.

Мирья Рамбе

На второй день шторма на Олудден поступило сообщение об исчезновении шестнадцатилетней девочки.

– Заблудилась в тумане, – объявил начальник смотровой станции Каминен семи собравшимся в то утро военным. На всех были серые мундиры королевской армии. Каминена на самом деле звали Бенгсон, свое прозвище начальник смотровой станции получил за то, что в холодные и ветреные дни больше всего любил сидеть у камина. А на Олуддене зимой почти всегда дул холодный ветер.

– Надежды практически нет, – продолжал он. – Но все же мы должны попытаться.

Сам Каминен, разумеется, остался в доме. Это остальным пришлось идти в снежную бурю на поиски пропавшей девушки. Эскиля Нильсона и Людвига Рукера, самых молодых солдат, направили на запад в район торфяника. Температура минус пятнадцать – теплее обычного. Дует ветер, но не такой сильный, как днем раньше. Даже солнце выглянуло, чтобы облегчить поисковые работы. Если не считать вчерашний шторм, зима выдалась мягкая. Немецкие «мессершмитты» показывались в небе над Балтийским морем все реже, и после поражения под Сталинградом Швеция больше боялась Советского Союза, чем Гитлера.

Старший брат Эскиля уехал охранять границу на Готланд. У Олуддена с югом Готланда была установлена радиосвязь: на случай нападения СССР.

Выйдя на поле, Людвиг зажигает сигарету. Он дымит как паровоз, но никогда не делится. Хотел бы Эскиль знать, откуда у Людвига столько сигарет.

Запасы на хуторе давно уже истощились, и солдатам приходится довольствоваться малым. Конечно, в море много рыбы, и молоко они берут от двух коров, но неоткуда достать топлива, яиц, картошки и настоящего кофе. Курева тоже выдают по три сигареты в день.

Но у Людвига с этим нет никаких проблем. Видимо, кто-то присылает ему сигареты почтой. Но на какие деньги? Военнообязанным платят всего крону в день.

Пройдя сто метров, Эскиль останавливается и оглядывает окрестности в поисках проселочной дороги. Ее не видать: ветер все занес снегом. Они воткнули ветки вдоль дороги, но, видимо, и их унесло ветром во время бури.

– Интересно, откуда она? – произносит Эскиль, перешагивая через сугроб.

– Из Мальмторпа рядом с Рёрбю, – отвечает Людвиг.

– Ты уверен?

– Мне и имя ее известно, – продолжает Людвиг. – Грета Фриберг.

– Грета? Откуда ты знаешь?

Но Людвиг только улыбается, зажигая новую сигарету.

Теперь видна смотровая вышка, построенная из дерева и замаскированная защитной сеткой. С востока ее почти занесло снегом. От вышки к дороге тянется трос. Вторая смотровая вышка устроена на верху южного маяка Олуддена, куда перед самым началом войны провели электричество. Там тепло и удобно следить за чужими самолетами. Но почему-то Людвиг предпочитает в одиночку сидеть на вышке у торфяника. И Эскилю кажется, что он знает почему. Людвиг редко бывает один на вышке. Местные парни ненавидят его, потому что всем девушкам из Рёрбю Людвиг очень нравится.

Людвиг подходит к вышке, варежкой стряхивает снег с лестницы, поднимается наверх и через минуту спускается обратно.

– Держи, – говорит он, протягивая Эскилю стеклянную бутылку.

Это крепкая домашняя настойка на спирту, вот почему содержимое бутылки не замерзло в такую погоду. Эскиль отворачивает пробку и делает глоток горячительной жидкости. Бутылка уже наполовину опорожнена.

– Так ты вчера был здесь и пил? – спрашивает Эскиль.

– Ага, – кивает Людвиг.

– И назад вернулся уже в шторм?

– Я почти полз, цепляясь за веревку: ветер с ног валил, – отвечает Людвиг. – Как хорошо, что мы привязали трос.

Он убирает бутылку на место, и солдаты снова продолжают свой путь на север в сторону Рёрбю.

Через пятнадцать минут они нашли тело. Из снега на равнине выглядывает что-то похожее на березовый пенек. Прищурившись, Эскиль различает руку.

Грета Фриберг была почти у деревни, когда ее остановила буря. Окоченевшее лицо девушки обращено к небу, и все оно – даже глаза – покрыто ледяными кристаллами. Эскиль не может отвести взгляда от замерзшей в снегу девушки. Он опускается на колени, не говоря ни слова. Людвиг стоит сзади и курит.

– Это она? – тихо произносит Эскиль.

Стряхивая пепел, Людвиг слегка наклоняется к мертвому телу.

– Да, – говорит он, – это Грета.

– Она была с тобой, да? – спрашивает Эскиль. – Вчера на вышке?

– Может быть, – отвечает Людвиг. – Придется что-нибудь наплести Каминену.

Эскиль поднимается.

– Не лги мне, Людвиг, – говорит он.

Людвиг пожимает плечами и тушит сигарету.

– Она сказала, что хочет домой. Ей было холодно, и она не хотела ночевать со мной на вышке. Поэтому она пошла в свою сторону, а я в свою.

Эскиль переводит взгляд с него на тело в снегу.

– Надо позвать подмогу. Нельзя оставлять ее в снегу.

– Попробуем довезти ее на санках, – говорит Людвиг. – Пошли за санками.

Он поворачивается и идет обратно в сторону хутора. Эскиль тоже делает несколько шагов спиной вперед: ему страшно повернуться к трупу спиной. Потом разворачивается и бросается догонять Людвига. Молча они идут по снегу.

– Ты вырежешь имя на сеновале? – спрашивает он. – Как мы сделали после смерти Вернера?

Солдату Вернеру было всего семнадцать, когда он упал с лодки и утонул летом 1942 года. Имя Греты нужно вырезать рядом на доске, так кажется Эскилю. Но Людвиг только качает головой.

– Я едва ее знал, – говорит он.

– Но…

– Это была ее вина, – продолжает Людвиг. – Ей следовало остаться со мной на вышке. Я не дал бы ей замерзнуть.

Эскиль ничего на это не говорит.

– В деревнях еще полно девчонок, – добавляет Людвиг, обводя взглядом торфяник. – В этом-то и прелесть, что они никогда не кончаются.

Эскиль кивает. Но ему сейчас не до девчонок. Он думает о смерти.

Декабрь

18

Начался декабрь – месяц праздников. После обеда Йоаким снова вошел в промерзший коровник и поднялся на сеновал. Но на этот раз в руках у него были молоток и монтировка. Солнце уже село, на хутор опустились сумерки. Оставался час до того времени, как надо будет забирать детей из сада, но Йоаким не спешил. Он решил сделать себе подарок в ознаменование завершения ремонтных работ на первом этаже.

Наверху было тихо и спокойно, и даже холод не мешал Йоакиму разглядывать имена, вырезанные на стене. Снова и снова, как мантру, повторял он про себя имя Катрин.

Многие из имен Йоаким уже знал наизусть, как и каждый сучок, каждую трещинку на стене. Слева в углу между досками щель была шире, чем другие, и сейчас привлекла внимание Йоакима.

Он нагнулся, чтобы рассмотреть щель внимательнее. Доска треснула как раз посреди сучка, и трещина пошла вниз по диагонали. Йоаким нажал на нее рукой, и доска с треском поддалась давлению.

Йоаким потянулся за монтировкой и сунул ее в щель. Приставив к концу монтировки молоток, ударил, чувствуя, как острое железо проткнуло дерево насквозь. Понадобились еще десять ударов молотком, чтобы доска оторвалась и с грохотом рухнула по другую сторону стены.

Йоаким наклонился, чтобы заглянуть в десятисантиметровое отверстие в стене, и вдохнул знакомый запах. Этот запах заставил Йоакима зажмуриться и опереться на стену. Запах Катрин.

Упав на колени, Йоаким сунул руку в отверстие в стене. Сначала пальцы, потом запястье, потом всю руку по локоть. В темноте он шарил рукой в поисках хоть чего-нибудь. И внезапно его пальцы наткнулись на что-то. Что-то мягкое, похожее на ткань, вроде куртки или брюк.

Йоаким резко отдернул руку.

В это мгновение снаружи раздался шум мотора, и свет фар ударил по заиндевевшим окнам сеновала. Бросив последний взгляд на отверстие в стене, Йоаким направился к лестнице, ведущей вниз.

На улице его ослепил свет фар. Хлопнула дверца.

– Йоаким, привет!

Он узнал голос. Марианна, воспитательница из детского сада.

– Что-то случилось? – спросила она.

Йоаким в растерянности смотрел на нее, потом перевел взгляд на левую руку. В свете фар он увидел, что часы показывают половину шестого. Сад закрывался в пять. Он забыл забрать детей.

– Я забыл о времени…

– Все в порядке, – сказала Марианна. – Я просто испугалась, не случилось ли чего. Я пробовала звонить, но никто не подошел.

– Я был в сарае.

– Ну ничего, бывает, – улыбнулась Марианна.

– Спасибо, – сказал Йоаким. – Спасибо, что привезли их.

– Не за что. Я живу неподалеку – в Рёрбю. – Марианна пошла к машине. – Увидимся в понедельник, – добавила воспитательница на ходу.

Опустив плечи под грузом вины, Йоаким побрел в дом. Из кухни доносились голоса. Ливия с Габриэлем уже сняли верхнюю одежду и обувь, кинув все на пол, и чистили в кухне мандарины.

– Папа, ты забыл нас забрать, – сказала Ливия, завидев отца.

– Я знаю.

– Марианне пришлось нас отвозить.

В голосе дочери не было злости, только удивление.

– Знаю, – кивнул Йоаким. – Я не нарочно.

Габриэль был занят мандарином, но Ливия внимательно смотрела на отца.

– Пора есть, – объявил он, направляясь к буфету.

Дети обожали пасту с тунцом, поэтому он поставил воду кипятиться и достал соус, то и дело поглядывая в кухонное окно. В темноте виднелись очертания сарая, который хранил много тайн, включая потайную комнату без дверей. Комнату, хранившую запах Катрин. Йоаким не сомневался: запах шел из отверстия в стене, он не мог ошибиться. Больше всего ему хотелось пойти туда и отодрать толстые доски, но так можно было повредить вырезанные на них имена, а этого Йоаким не мог себе позволить. Мертвые могут оскорбиться.

Когда температура опустилась ниже нуля, холод начал проникать и в жилой дом. Йоаким каждый день топил печки на первом этаже, но все равно чувствовал, как поддувает с пола и из окон. В ветреные дни он выискивал щели в стенах и заделывал их поролоном.

В первые же выходные декабря температура опустилась до пяти градусов ниже нуля днем и минус десяти ночью.

В воскресенье утром Йоаким выглянул в окно и обнаружил тонкую пленку льда на море. Лед простирался на пару сотен метров от берега. На краю его колыхалась темная вода. Видимо, море успело замерзнуть за ночь.

– Наверно, отсюда можно по льду дойти до Готланда, – сказал он детям за завтраком.

– Что такое Готланд? – спросил Габриэль.

– Остров в Балтийском море.

– Мы правда можем туда дойти?

– Нет, я только пошутил, – поспешил сказать Йоаким. – Слишком далеко.

– Но я хочу.

Не стоит шутить с шестилетками на такие темы: они все воспринимают буквально, сказал себе Йоаким. Он выглянул в окно, и в голове у него возникла страшная картина: Ливия с Габриэлем идут по черному льду в сторону открытого моря… Внезапно лед трескается, и они проваливаются в черную прорубь.

Он резко повернулся к Ливии и строгим тоном произнес:

– Тебе с Габриэлем запрещено выходить на лед. Никогда, слышите, никогда этого не делайте. Лед может не выдержать.

Тем же вечером Йоаким позвонил своим прежним соседям Лизе и Микаэлю Хесслин. Они не давали о себе знать с той злополучной ночи на Олуддене, когда Микаэлю приснился кошмар.

– Привет, Йоаким, – ответил Микаэль. – Ты в Стокгольме?

– Нет, на Эланде. Как дела?

– Нормально. Хорошо, что позвонил.

Йоакиму показалось, что голос у Микаэля немного напряженный. Может, ему стыдно за свои страхи?

– Ты здоров, Микаэль? – спросил он. – Как дела на фирме?

– Все хорошо. Куча новых проектов. Много дел накануне Рождества.

– Хорошо. Я только хотел убедиться, что у тебя все нормально. Вы так быстро уехали тогда…

– Да. – Микаэль помолчал и прибавил: – Извини, что так получилось. Не знаю, что это было. Я проснулся посреди ночи и больше не мог заснуть…

Последовала пауза.

– Лиза сказала, что тебе приснился кошмар, – сказал Йоаким. – Как будто кто-то стоял рядом с кроватью и смотрел на тебя.

– Она так сказала? Я ничего не помню.

– Ты не помнишь, что тебе снилось?

– Нет.

– Я не видел ничего необычного на хуторе, но я временами чувствую что-то странное, – признался Йоаким. – И на сеновале в коровнике я нашел стену, где…

– А как дела с ремонтом? – перебив его, сказал Микаэль.

– Что?

– Ты наклеил обои?

– Почти.

Йоаким поня, что Микаэлю совершенно не хотелось обсуждать с ним странные вещи, творившиеся на хуторе. Что бы с ним ни случилось той ночью, он решил это забыть.

– Как вы собираетесь отмечать Рождество? – спросил Йоаким, меняя тему. – Дома останетесь?

– Наверно, поедем на дачу. А Новый год отметим дома.

– Надеюсь, увидимся.

Больше продолжать разговор не имело смысла. Йоаким положил трубку и посмотрел в окно на тонкую ледяную пленку на море и пустой пляж. Здесь было так безлюдно, так одиноко. Внезапно ему захотелось вернуться на оживленные улицы Стокгольма.

– На хуторе есть потайная комната, – сказал Йоаким Мирье Рамбе, когда навестил тещу по ее приглашению вместе с детьми. – Комната без дверей.

– Вот как? Где же?

– На сеновале. Довольно большая. Я измерил шагами. Метра четыре в длину. Ты знала о ней?

Мирья покачала головой:

– С меня хватило и стены со всеми этими именами.

Она откинулась на спинку дивана и поднесла к губам чашку с кофе. Потом нагнулась вперед и достала из-под стола бутылку водки.

– Будешь? – предложила она, посмотрев на Йоакима.

– Нет, спасибо, я не употребляю алкоголь…

Мирья расхохоталась.

– Тогда я выпью и твою порцию тоже, – сказала она, наливая водку в стакан.

Мирья жила в просторной квартире по соседству с собором в Кальмаре. Ливия и Габриэль наконец-то познакомились с бабушкой. Они нервничали, когда входили в квартиру. Ливия с подозрением оглядела скульптуру обнаженного мужчины в прихожей. С собой у девочки были Форман и два плюшевых мишки, которых тоже познакомили с бабушкой. Мирья показала гостям ателье со стенами, увешанными пейзажами Эланда. На всех картинах небо было голубым и безоблачным.

Поведение Мирьи, никогда раньше не интересовавшейся внуками, казалось Йоакиму в высшей степени странным. После кофе с пирожными она попыталась усадить Габриэля себе на колени, и в конце концов ей это удалось. Но мальчик просидел так не больше минуты, а потом убежал к Ливии в гостиную смотреть телевизор.

– Остались только мы, – вздохнула Мирья.

– Так спокойнее, – кивнул Йоаким.

На стенах в столовой висели две картины Торун, изображавшие шторм. На обеих было изображено, как шторм приближается к острову, готовый накрыть черным покрывалом маяки Олуддена. Как и картина у Йоакима дома, это были зимние пейзажи, мрачные и тревожные.

Йоаким искал взглядом следы Катрин. Ей всегда нравились светлые тона, мать же оклеила стены темными обоями в цветочек, закрыла окна тяжелыми шторами и застелила полы персидскими коврами. Даже мягкая мебель была из черной кожи. У Мирьи не было ни фотографии Катрин, ни снимков других ее детей. Зато Йоаким насчитал с десяток больших и маленьких портретов самой Мирьи. На некоторых из них она была с мужчиной лет на двадцать моложе нее, с растрепанными светлыми волосами и жидкой бородкой.

Мирья проследила за взглядом Йоакима и, кивнув, сказала:

– Ульф. Он ушел играть в хоккей, вот почему вы его не застали.

– Так ты живешь с этим хоккеистом?

– А тебя это шокирует?

Йоаким молча покачал головой.

– Хорошо, потому что не все такие, как ты. Даже Катрин думала, что женщины в моем возрасте не нуждаются в сексе. Но Ульф не жалуется, а я и подавно.

– Скорее ты им гордишься.

– Не без этого, – сказала Мирья со смехом. – Любовь слепа.

Сделав глоток кофе, она зажгла сигарету.

– Женщина-полицейский из Марнэса продолжает расследование, – сказал Йоаким. – Она мне пару раз звонила.

Ему не было нужды объяснять, какое расследование он имеет в виду.

– Вот как… – произнесла Мирья.

– Конечно, Катрин это не вернет, но может дать ответы на вопросы.

– Я знаю, почему она утонула, – внезапно сказала Мирья.

Йоаким поднял глаза:

– Знаешь?

– Все дело в хуторе.

– Хуторе?

Мирья засмеялась сухим злобным смехом.

– На этом доме проклятие, – заявила она. – Он приносит несчастье и разрушает жизни всех семей, отважившихся в нем поселиться.

Йоаким посмотрел на тещу и произнес с недоумением:

– Как можно обвинять во всем дом?

Мирья затушила сигарету.

Йоаким решил сменить тему разговора.

– На следующей неделе у меня будут гости, – сказал он. – Старик, который много знает об истории этих мест. Герлоф Давидсон. Ты его знаешь?

– Нет, – ответила Мирья, покачав головой. – Но его брат Рагнар жил по соседству с хутором. Его я знала.

– Вот как… Герлоф обещал рассказать мне историю Олуддена.

– Я тоже могу рассказать, если тебе так интересно.

Она снова отпила кофе с водкой. Глаза Мирьи подозрительно блестели: видимо, спиртное уже начало действовать.

– Как вы оказались на Олуддене? – спросил Йоаким. – Ты и твоя мать?

– Арендная плата была низкая. А это было самое важное для мамы. Она покупала краски и кисти на свою скромную зарплату уборщицы, и нам постоянно не хватало денег.

– Хутор уже тогда был в таком плачевном состоянии?

– Да. Он тогда по-прежнему принадлежал государству, но время от времени сдавался в аренду за небольшие деньги… каким-нибудь крестьянам, которые не собирались в него вкладываться. Мы с мамой единственные согласились жить в пристройке зимой.

Она допила кофе с водкой. Из гостиной донесся детский смех.

Йоаким подумал около минуты и спросил:

– Катрин говорила с тобой об Этель?

– Нет, а кто это?

– Моя старшая сестра. Она умерла в прошлом году. Ровно год назад. Она была наркоманкой.

– Наркоманкой?

– Да, употребляла всякую дрянь, но в основном героин.

– Я никогда особо не употребляла наркотики, но соглашусь с Тимом Лири и Хаксли.

– В чем?

– В том, что наркотики расширяют сознание. Это очень полезно для нас, художников.

Йоаким неподвижно устремил взор на тещу. Ему вспомнился пустой взгляд Этель. Теперь он понимал, почему Катрин никогда не рассказывала об Этель матери. Йоаким быстро допил кофе и, бросив взгляд на часы, показывавшие четверть девятого, сказал:

– Нам, пожалуй, пора домой.

– Как вам понравилась бабушка? – спросил Йоаким у детей в машине по дороге на хутор.

– Она добрая, – ответила Ливия.

– Вот и хорошо.

– Мы снова туда поедем? – спросила девочка.

– Может быть, – кивнул Йоаким. – Но не скоро.

Он решил пока повременить с улучшением отношений с тещей.

19

– Моя дочь вчера звонила, – сказала старушка, сидевшая рядом с Тильдой на диване.

– Вот как? И что она сказала? – спросила ее товарка.

– Ей надо было излить душу.

– Излить душу?

– Ага, хоть раз в жизни, как она сказала. Еще она сказала, что я никогда ее не поддерживала. «Ты всегда думала только о себе и об отце» – так она говорила. Всегда. А я, говорит, всегда была на втором месте.

– То же самое твердит и мой сын, – пожаловалась другая старушка. – Точнее, не совсем то же самое. Звонит раз в год на Рождество и обвиняет меня в том, что я его избаловала. Говорит, я своей чрезмерной любовью испортила ему жизнь. Так что не бери в голову, Эльза!

Тильда посмотрела на часы. Ей неловко было подслушивать чужие разговоры. Прогноз погоды уже должен был закончиться, поэтому Тильда поднялась и постучала в дверь комнаты Герлофа.

– Войдите, – тут же сказал старик.

Герлоф сидел у радиоприемника, полностью одетый.

– Поехали? – Тильда протянула ему руку.

– А куда? – спросил он, словно действительно не помнил.

– В Олудден, – ответила Тильда.

– Ах да… но что мы там будем делать?

– Говорить. Владелец интересуется историей хутора. Я сказала, что ты можешь ему кое-что рассказать.

– Историей? – Герлоф поднялся. – Так меня теперь официально признали помешавшимся старичком, который, раскачиваясь в кресле-качалке, курит трубку и рассказывает истории о местных привидениях?

– Да что ты, Герлоф. Мы просто хотим помочь ему справиться с горем.

– С горем? В горе нет ничего веселого, сказал старичок, перепутав могилы.

Взяв трость, Герлоф направился к выходу со словами:

– Ладно, поедем, поговорим с ним.

Тильда, взяв старика под руку, спросила:

– Может, взять кресло на колесиках?

– Не нужно, – ответил Герлоф. – Сегодня ноги меня слушаются.

– Может, надо кого-то предупредить, что мы уезжаем?

– Нет, это их не касается.

Шла вторая неделя декабря, и Тильда с Герлофом были приглашены на кофе в Олудден, чтобы Йоаким и Герлоф могли наконец встретиться.

– Как дела в участке? – спросил Герлоф, когда они проезжали через центр.

– У меня только один коллега, но он большую часть времени проводит в Боргхольме.

– Почему?

Тильда молчала, не зная, как объяснить.

– Ты только не обижайся, но… Я недавно столкнулся с Бенгтом Нюбергом из «Эланд-постен», и знаешь, что он мне сказал?

– Что?

– Что полицейский участок в Марнэсе уже окрестили бабским участком.

Герлоф покачал головой и продолжил:

– Раньше бабскими называли железнодорожные станции на острове, где работали одни женщины. Мужчины тогда не верили, что женщины способны справиться с такой серьезной работой.

– Уверена, они прекрасно справлялись, – заметила Тильда.

– Да, никто не жаловался, насколько я знаю.

Они выехали из города на пустую дорогу. Температура равнялась нулю, и все побережье казалось застывшим, как на картине, изображающей зимнюю природу.

– Как здесь красиво! – сказал Герлоф.

– Да, – согласилась Тильда. – Ты любишь свою родину.

– Да, я люблю остров, на котором родился.

– И ненавидишь материк.

– Нет, – возразил Герлоф. – Я не узколобый националист. Ничего не имею против материка, но мое сердце принадлежит Эланду. Мы, жители этого острова, должны сохранить его для потомков, это наш долг.

Постепенно Герлоф еще больше разговорился, и, когда они проезжали кладбище рядом с Рёрбю, он произнес:

– Кстати о привидениях… Хочешь послушать историю, которую отец рассказывал мне каждое Рождество?

– Конечно.

– Твоего прадеда и моего отца звали Карл Давидсон, – начал Герлоф. – Он батрачил в Рёрбю и однажды увидел что-то странное. В тот день его навестил старший брат, и мальчики загулялись до вечера. Дело было накануне Нового года. Было холодно и много снега. Поздно вечером Карл с братом шли мимо церкви, как вдруг услышали за спиной шум саней. Бросив взгляд через плечо, брат Карла вскрикнул, схватил его за руку и оттащил с дороги прямо в сугроб. Карл даже не успел ничего сообразить…

– Я знаю это историю. Папа мне рассказывал.

Но Герлоф продолжал, словно не слышал замечания Тильды:

– …Это были самые маленькие сани, которые Карл когда-либо видел, запряженные четверкой лошадей. Они везли сено, и наверху копны копошились маленькие человечки, ростом не больше метра.

– Неужели гномы? – удивилась Тильда.

– Мой отец так их не называл. Он сказал, что это были маленькие человечки в серой одежде и шапках. Карл Давидсон с братом лежали в снегу, боясь пошевелиться: настолько странное зрелище предстало их глазам. Но сани пронеслись мимо мальчиков, за церковью завернули и исчезли в темноте… Отец клялся, что видел это собственными глазами, – закончил рассказ Герлоф.

– По-моему, ваша мама тоже видела гномов, – сказала Тильда.

– Да, в молодости она видела маленького серого человечка, прыгнувшего прямо в воду… Это было на юге Эланда. В нашем роду люди видели много странного. Может, ты тоже унаследовала этот дар?

– Надеюсь, что нет…

До хутора оставалось пять минут езды, но Герлоф пожелал размять ноги. Он показал на равнину за каменной стеной, сказав:

– Торфяник замерзает. Посмотрим?

Тильда остановила машину и помогла старику вый ти. Озеро посреди торфяника покрылось тонкой пленкой льда.

– Это один из самых старых торфяников, сохранившихся на острове, – сказал Герлоф, оглядывая равнину. – Остальные осушили.

Тильда проследила за его взглядом и внезапно уловила движение в воде. Черный всплеск, от которого тонкий лед дрогнул и треснул.

– Здесь есть рыба? – с удивлением произнесла Тильда.

– Конечно, – кивнул старик. – Щуки и угри летом сюда приплывают по ручьям во время оттепели.

– Так тут можно ловить рыбу?

– Можно, но никто этого не делает. Когда я был маленьким, я слышал, что у здешней рыбы странный привкус.

– А почему торфяник называют жертвенным?

– Потому что в древние времена люди приносили здесь жертвы богам, – ответил Герлоф. – Археологи нашли тут золото и серебро и скелеты сотен животных, брошенных в воду… И даже человеческие кости, – прибавил он после паузы.

– Человеческие жертвоприношения?

Герлоф снова кивнул и уточнил:

– Кости рабов или пленников… Наверно, так местные жители хотели задобрить богов. Как я понял, пленников живыми загоняли в болото при помощи длинных шестов… – Он обвел взглядом торфяник. – Наверно, поэтому угри продолжают приплывать сюда год за годом… Они помнят вкус мяса.

– Прекрати, Герлоф!

Тильда невольно сделала шаг назад, прочь от изгороди.

– Прости, – сказал старик. – Поедем дальше?

Заглушив мотор, Тильда вышла из машины и снова помогла выбраться Герлофу. Опираясь одной рукой на плечо молодой женщины, а другой – на трость, Герлоф подошел к дому и постучал в окно.

Через секунду дверь отворилась.

– Добро пожаловать, – сказал Йоаким Вестин.

Выглядел он еще хуже, чем раньше, но он улыбнулся гостям и даже обменялся с ними рукопожатиями. Видимо, он больше не злился на Тильду за ошибку, которую та допустила.

– Выражаю соболезнования, – проговорил Герлоф.

Вестин коротко кивнул, сказав:

– Спасибо.

– Я сам вдовец, – прибавил старик.

– Да?

– Да, но она долго болела… У моей Эллы был диабет, и потом проблемы с сердцем.

– И давно она скончалась?

– Да, много лет назад. Но воспоминания не отпускают до сих пор… и боль тоже…

Вестин посмотрел на Герлофа и сказал:

– Входите.

Дети играли в саду, и в доме было тихо и пустынно. Тильда поняла, что Йоаким все последние недели занимался ремонтом. Во всех комнатах были наклеены новые обои, и пахло свежей краской. Теперь дом больше напоминал жилое помещение.

– У меня такое ощущение, что я перенеслась в прошлое… в девятнадцатый век, – сказала Тильда, переступив порог гостиной.

– Спасибо, – кивнул Йоаким.

Он воспринял слова Тильды как комплимент, хотя молодая женщина имела в виду только размеры комнаты. Сама она ни за что не согласилась бы жить на хуторе.

– Где вы взяли мебель? – поинтересовался Герлоф.

– Мы объездили все антикварные магазины и барахолки здесь и в Стокгольме. Большие комнаты нужно обставлять крупной мебелью. Такую сейчас не делают. Поэтому мы купли старую и отремонтировали.

– Гениальное решение. В нынешние времена люди перестали ценить старинные вещи. То, что сломалось, они сразу выбрасывают, даже не пытаясь починить. Для них важнее покупать, чем беречь.

Герлофу нравится посещать старые дома, догадалась Тильда. Он ценил красивые вещи, потому что знал, скольких трудов стоило их изготовить. Она сама не раз видела, как он рассматривал свои главные сокровища: морской сундук и стопку льняных полотенец. Видно было, что они связаны с самыми дорогими воспоминаниями.

– К этому легко пристраститься, – заметил Герлоф.

– К чему?

– К ремонту старых домов, – с улыбкой ответил Герлоф.

Йоаким покачал головой:

– Это не зависимость. Просто нам не нужно менять кухню каждый год, как это делают теперь богачи… Это всего лишь второй наш дом. До этого мы жили в квартирах.

– А где был первый?

– На окраине Стокгольма. Красивая вилла, которую мы буквально подняли из руин.

– А почему вы переехали сюда? Вам тот дом не понравился?

Йоаким отвел взгляд.

– Дело не в этом. Тот дом нам очень нравился. Но это выгодно по экономическим причинам – менять жилье время от времени.

– Это как же?

– Берешь кредит и находишь в хорошем районе квартиру в плохом состоянии. Ремонтируешь ее по вечерам и выходным, пока живешь в ней. Потом находишь нужного покупателя и продаешь по гораздо более высокой цене, чем та, за которую ты ее купил. Берешь новый кредит и покупаешь в центре другую квартиру в плохом состоянии…

– И потом продаешь?

Йоаким кивнул:

– Спрос на недвижимость очень большой. Все хотят жить в Стокгольме.

– Я не хочу, – возразил Герлоф.

– Но многие хотят. Цены все время растут.

– Так вам с женой нравилось приводить в порядок дома? – спросила Тильда.

– Мы познакомились во время осмотра квартиры, – рассказал Йоаким. – В той квартире жила старушка с кучей кошек. Прекрасная была квартира, но вонь там стояла невыносимая. Мы единственные выдержали там больше пяти минут. Потом мы пошли в кафе и разговорились. Пили кофе и обсуждали, что бы мы сделали с этой квартирой. Это и был наш первый совместный проект.

Герлоф обвел гостиную взглядом.

– И вы планировали сделать то же самое с Олудденом? – спросил он. – Отремонтировать и продать?

– Нет, мы планировали остаться здесь надолго. Сдавать комнаты дачникам, может быть, открыть небольшой пансион. – Йоаким выглянул в окно и добавил: – У нас не было четкого плана, но мы знали, что здесь нам понравится.

В голосе его снова послышалась усталость. А когда Йоаким умолк, тишина огромной гостиной показалась Тильде давящей.

Осмотрев дом, они устроились в кухне пить кофе.

– Тильда сказала, что вы интересуетесь историей хутора, – произнес Герлоф.

– Да-да, – кивнул Йоаким. – Вы что-нибудь знаете о нем?

– Немного. Вы хотите историй с привидениями?

Йоаким поколебался, словно боясь признаться, но через минуту ответил:

– Я хотел узнать, случались ли здесь раньше необычные вещи… Я чувствовал… Может, это мне только показалось, но я чувствовал присутствие мертвых на Олуддене. На хуторе и на маяке. И другие чувствовали то же самое.

Тильда ничего не сказала, но ей вспомнился тот октябрьский вечер, когда она одна ждала Вестина на хуторе. Тогда ей тоже показалось, что в доме кроме нее кто-то есть.

– Покойные всегда рядом с нами, – сказал Герлоф, сжимая в руках кофейную чашку. – Вы же не верите, что они отдыхают себе на кладбище?

– Но ведь похоронены они там?

– Не всегда. – Герлоф кивнул в сторону полей за домом. – Мертвые на острове повсюду. С этим остается только смириться. Тут везде старые могилы, могильники каменного века. Захоронения железного и бронзового века. Курганы времен викингов… – Он перевел взгляд на окно, в которое было видно, как в тумане поблескивало море. – И там снаружи тоже кладбище. Все восточное побережье – кладбище для сотен кораблей, налетевших на мель и разбившихся вдребезги о скалы, и для всех утонувших моряков. Многие из них даже не умели плавать.

Йоаким покачал головой.

– Я раньше не верил в привидения. Прежде чем мы сюда переехали, я также не верил, что мертвые возвращаются… Но теперь я сам не знаю, во что верить. Здесь столько всего случилось.

В кухне воцарилась тишина.

– Что бы вы ни чувствовали, что бы вы ни думали, нельзя позволять мертвым управлять вами, – наконец тихо произнес Герлоф.

– Знаю, – кивнул Йоаким.

– И опасно пытаться призывать их… и задавать вопросы.

– Вопросы?