Текст книги "Экспансия – II"

Председатель: Мы можем немедленно приступить к голосованию. Тех, кто поддерживает постановление о том, что этот вопрос является процедурным, прошу поднять руку.

Производится голосование поднятием рук, которое дает следующие результаты:

За: Австралия, Бразилия, Египет, Китай, Мексика, Нидерланды, Соединенное Королевство, Соединенные Штаты Америки.

Против: Союз Советских Социалистических Республик, Франция.

Воздержались: Польша.

А. А. Громыко (Союз Советских Социалистических Республик): Какое заключение из этого голосования сделает Председатель?

Председатель: Два постоянных члена Совета, Советский Союз и Франция, решили, в противовес остальным, что это вопрос существа.

Г-н Пароли (Франция): Я сожалею, что наше сегодняшнее заседание достигло настоящей стадии. Думаю, что у тех, кто сражается за свободу Испании, значительно меньше оснований для радости, чем у генерала Франко.

Что касается вопроса процедуры, который мы в настоящее время рассматриваем, а именно, содержит ли данная резолюция только вопросы процедуры или же и вопросы по существу, то я бы хотел, чтобы господин Громыко объяснил нам точно, что он в данном случае подразумевает под вопросами процедуры и вопросами существа.

А. А. Громыко (Союз Советских Социалистических Республик): Непроцедурным является утверждение, будто ситуация в Испании такова, что она способна лишь повести в дальнейшем к угрозе миру. Этот тезис противоречит позиции, которую занимают советская делегация и некоторые другие делегации, утверждающие, что ситуация в Испании в настоящее время представляет угрозу миру. Что же здесь процедурного?

Содержится утверждение, гласящее, что оставление испанского вопроса в повестке дня Совета Безопасности не затрагивает права Генеральной Ассамблеи рассматривать этот вопрос. Причем интерпретация этому положению дается такая, согласно которой Генеральная Ассамблея может рассматривать испанский вопрос и предпринимать действия безотносительно к тому, будет ли он передан Генеральной Ассамблее Советом Безопасности или не будет передан, то есть безотносительно к тому, будет ли Совет Безопасности рассматривать испанский вопрос или нет. Что же здесь процедурного?

Г-н Эватт (Австралия): Как я понимаю, положение сводится к следующему: несмотря на решение, вынесенное девятью голосами против двух, Председатель решает теперь – в результате этих двух голосов, – что вопрос не является процедурным.

Выходит так, что Председатель считает решение господина Громыко обязательным для Совета, так как последний не согласился с подтвержденным большинством Совета председательским постановлением о том, что это вопрос процедурный. Я считаю, что подобное положение не может быть оставлено без внимания. Я не думаю, чтобы сегодняшнее заседание было подходящим случаем для дальнейших прений по вопросу точной интерпретации, ибо действительно державы-инициаторы вынесли в Сан-Франциско свое в этом смысле постановление. Но, как на это указал господин ван Клеффенс, это постановление не было принято каким-либо авторитетным органом в Сан-Франциско; оно не было принято ни каким-либо комитетом, ни какой-либо комиссией, ни самой Конференцией на ее открытом заседании, и против правильности этого постановления были заявлены протесты.

Сэр Александр Кадоган (Соединенное Королевство): У нас первоначально имелась польская резолюция, содержащая абзац относительно условий, на которых этот вопрос должен быть оставлен на повестке дня Совета. Это не для всех было приемлемо, и поэтому это было передано редакционному комитету для выработки доклада, который был представлен нам сегодня. Он был принят подавляющим большинством. Господин Громыко своим отрицательным голосованием не дал этому решению вступить в силу. Затем он делает другое предложение. Он не только не дает этому решению вступить в силу, но он хочет – простите за вульгарное выражение – “всучить” нам также абзац первоначальной польской резолюции, который для большинства неприемлем…»

«Эк разнервничался, – подумал Штирлиц, – совсем не дипломатично заговорил сэр Кадоган». Снова вспомнил Монтеня, когда тот писал об упрямых женщинах: они приходят в бешенство, если на их гнев отвечают молчанием и полнейшим спокойствием, никак не разделяя их возбуждения. Оратор Целий был по природе необычайно раздражителен. Когда он ужинал с одним знакомым, человеком мягким и кротким, тот, не желая волновать его, решил одобрять все, что бы он ни говорил, во всем с ним соглашаясь. Не выдержав отсутствия повода для гнева, Целий под конец взмолился: «Во имя богов! Будь же хоть в чем-то несогласен со мною, чтобы нас было двое!» Точно так же и женщины: они гневаются только с одной целью – вызвать ответный гнев, это вроде взаимности в любви… Однажды, когда один из присутствующих прервал речь Фокиона и обрушился на него с резкой бранью, Фокион замолчал, дав ему излить ярость. После того, ни словом не упомянув о происшедшем, он продолжил свою речь с того самого момента, на котором его прервали. Нет ответа более уничтожающего, чем подобное презрительное молчание… «Ай да Монтень, – подумал Штирлиц, – он чувствовал будущее именно потому, что блистательно знал прошлое. Мы хотим превратить Совет Безопасности в действенный инструмент мира, поскольку слишком хорошо знаем историю Лиги Наций. Что ж, позиция – не сдвинешь, но как же эта позиция нервирует партнеров Громыко, а?!»

«Г-н Эватт (Австралия): То, что здесь происходило, совершенно очевидно: применено право “вето”, и оно будет применяться до тех пор, пока не останется только одно предложение – предложение, которое поддерживается господином Громыко. Если Совет готов это одобрить, то я, со своей стороны, на это не согласен и буду голосовать против.

Г-н Ланге (Польша): Я очень сожалею, что испанский вопрос совершенно запутан и, я сказал бы даже, искажен разного рода юридическими вопросами. В начале нашего обсуждения я имел случай указать, что, как ни важны юридические положения, они должны служить нашим целям, а не руководить ими.

А. А. Громыко (Союз Советских Социалистических Республик): Господин Кадоган в своем выступлении выразил опасение, что если моя поправка не будет принята, то я не дам согласия на остальной текст. Господин Эватт выразил то же опасение. Я думаю, что это недоразумение. Господин Эватт и господин Кадоган ломятся в открытую дверь. Дело в том, что если моя поправка не была бы принята, то это не значит, что я, не давая согласия на остальной текст, могу не допустить принятия этого текста. Мы же говорим уже на протяжении часа, что эта часть резолюции является процедурной. Откуда эти опасения? Это недоразумение.

Г-н Джонсон (Соединенные Штаты Америки): Я хочу выразить мое общее согласие с позицией господина Эватта. Я должен заявить Совету, что я не могу поддержать какое-либо изменение в этой резолюции, которое могло бы помешать Генеральной Ассамблее вынести те рекомендации, касающиеся ситуации в Испании, которые она сочтет нужными.

Председатель: Я прошу господина Громыко зачитать его предложение.

А. А. Громыко: “Принимая во внимание, что Совет Безопасности назначил Подкомитет для расследования ситуации в Испании, и принимая во внимание, что произведенное Подкомитетом расследование полностью подтвердило факты, которые привели к осуждению режима Франко Потсдамской и Сан-Францисской конференциями, Генеральной Ассамблеей на первой части ее первой сессии и Советом Безопасности в его резолюции от вышеупомянутого числа.

Совет Безопасности постановляет оставить ситуацию в Испании под постоянным наблюдением и сохранить этот вопрос в списке дел, находящихся на его рассмотрении, с тем чтобы в любое время быть готовым принять те меры, которые будут необходимы для поддержания международного мира и безопасности. Совет Безопасности вернется к этому вопросу для того, чтобы определить, какие надлежащие практические меры, предусмотренные Уставом, следует принять. Каждый член Совета Безопасности может во всякое время до вышеуказанного срока потребовать рассмотрения этого вопроса Советом”.

Г-н Джонсон (Соединенные Штаты Америки): Совет не может принять решения, которое умалит права и обязанности Ассамблеи, указанные в Уставе. Совет, как я понимаю, не может принять решения, которое ограничило бы право Ассамблеи обсудить или рассмотреть какой-либо вопрос. Но, решив оставить какой-либо вопрос на своей повестке дня, Совет может лишить Генеральную Ассамблею возможности сделать какие-либо конструктивные рекомендации для принятия тех или иных мер в этом деле.

Я не думаю, чтобы мне надо было снова говорить о позиции Соединенных Штатов в отношении правительства Франко. Мне не в чем извиняться и нечего объяснять, когда я говорю, что для того, чтобы дать возможность Генеральной Ассамблее обсудить и рекомендовать те или иные меры, которые она считает нужными при данной ситуации, я вполне согласен, чтобы в случае необходимости Совет снял испанский вопрос со своей повестки дня, чтобы позволить Ассамблее рассмотреть этот вопрос.

Но редакция измененной резолюции в том виде, как она предложена представителем СССР, может привести к стеснению свободы действий Генеральной Ассамблеи, той свободы, обеспечение которой я считаю желательным.

Председатель: Я думаю, что мы имеем право голосовать поправку, предложенную представителем СССР.

Г-н Эватт (Австралия): Если Председатель ставит на голосование поправку первой, то я вношу предложение добавить в текст господина Громыко после слова “постановляет” следующие слова: “без ущерба для прав, принадлежащих по Уставу Генеральной Ассамблее”. Я прошу Председателя поставить это на голосование в первую очередь.

Председатель: Я не могу это предложить из-за практических соображений. Господин Громыко уже заявил, что включение этой фразы создает для него вопрос существа, так что у нас получится только одно лишнее голосование и одно лишнее “вето”.

Г-н Эватт (Австралия): Я не вижу никаких указаний на то, как может поступить господин Громыко в дальнейшем. Я не уверен в том, наложит ли он “вето” на этот текст или нет; он не высказался определенно по этому вопросу.

Председатель: Господин Громыко ясно заявил, что он воспользуется правом “вето”.

Г-н Эватт (Австралия): Я в этом не уверен. Я хочу, чтобы он принял на себя ответственность за этот шаг, а не грозил им! Я не согласен уступать давлению такого рода в том, что, по-моему, является вопросом принципа. Я не намерен уступать методу повторения одного и того же предложения, чтобы добиться известного результата путем наложения «вето» на все другие предложения, – а это-то здесь как раз и происходит!»

«Ну и рубка, – подумал Штирлиц. – Это же настоящая битва! Каждое слово, а не то что фраза, несет в себе совершенно определенный смысл; либо Совет Безопасности принимает решение против фашизма, либо он передает это на общий форум и отводит от себя судьбу Франко, – пусть все идет, как идет, куда торопиться, зачем?

А на общем форуме Перон будет вновь защищать генералиссимуса Франко. Да один ли он?! А Бразилия, Парагвай, Перу, Куба, Никарагуа?! Они пойдут за Белым домом, они будут смягчать удар, все рассчитано загодя, в политике репетируют тщательнее, чем в театре. Да, американцы бьются за Испанию насмерть; тактически они могут выиграть; стратегически – проиграют; народ ненавидит Франко и не простит тех, кто помогает ему выжить. Бедный Пол, каково ему читать все это!.. Как же я чувствую накаленность страстей! Вот о чем надо снимать кино или делать радиоспектакль. А готовы ли слушатели, – возразил он себе, – чтобы понять, сколь сложна эта битва, когда одно слово типа “процедура” или “существо” может определить ситуацию в мире и тенденцию будущего? Куда проще смотреть ленту про то, как ковбой стреляет из “смит-вессона” по индейцам; все заранее известно, победят наши, плохого не будет, щекотка, а не искусство. Вопрос приобщения людей к политике – главная проблема демократии. И очень слаб тот политик, который позволяет себе гневаться».

Штирлиц всегда помнил, как отец рассказывал ему притчу о Плутархе, когда один из его рабов, человек порочный, но имевший понаслышке кое-какие познания о философии своего великого господина, был по приказу Плутарха приговорен к наказанию плетьми. За дело. Сначала раб кричал, что его наказывают зря, а потом принялся поносить Плутарха: «Ты же сам говорил, что гневаться грешно!» Плутарх усмехнулся: «На основании чего ты решил, что я охвачен гневом? Разве на моем лице или в моем голосе есть признаки возбуждения? Или я говорю с пеной у рта? Сказал ли я хоть что-либо, в чем бы мог раскаяться? Дрожу ли я от ярости?» И, повернувшись к тому, кто держал в руках плеть, Плутарх заметил: «А ты продолжай, братец, свое дело, пока мы тут рассуждаем о природе гнева…»

«А. А. Громыко (Союз Советских Социалистических Республик): Я уже сказал, что не считаю необходимым принимать какую бы то ни было другую резолюцию Советом Безопасности. Я также не считаю необходимым принимать поправку в духе предложения господина Эватта к тексту, который был одобрен Советом Безопасности. Я думаю, что попытки дать лучшее определение прав и функций Генеральной Ассамблеи, чем это дано в Уставе Организации, обречены на неудачу. Лучшего и более точного определения прав и функций Ассамблеи, чем это дано в Уставе, мы не сможем дать. Не в этом наша задача. Наша цель состоит в том, чтобы точно выполнять задачи и функции, предписанные Совету Безопасности. Это наша задача.

Я заявляю, что я уже однажды голосовал против положения, сформулированного несколько иначе в тексте резолюции, который был представлен господами Эваттом и Кадоганом. Я поэтому и сейчас буду голосовать против этого положения. Я считаю его неприемлемым и заявляю, что это предложение я считаю не процедурным, а вопросом существа.

Г-н Джонсон (Соединенные Штаты Америки): Моя цель – воспрепятствовать тому, чтобы Генеральная Ассамблея была лишена возможности из-за решения Совета рассмотреть вопрос, который при иных условиях она имела бы право рассматривать. Мне безразлично, если мы теперь же снимем испанский вопрос с нашей повесткой дня, но лишь при условии, чтобы Генеральной Ассамблее была предоставлена возможность обсудить этот вопрос и сделать конкретные рекомендации, если она того пожелает.

Председатель: Вопрос ставится на голосование.

Производится голосование:

За: Австралия, Бразилия, Египет, Китай, Мексика, Нидерланды, Соединенное Королевство, Соединенные Штаты Америки, Франция.

Против: Польша, Союз Советских Социалистических Республик.

Резолюция не принимается, так как против нее голосовал один из постоянных членов Совета».

Штирлиц сложил газету, сладко потянулся, словно после хорошего боя на корте, когда противник – достойный, чувствует удар загодя, умеет ответить и, тем не менее, проиграл в счете.

Он отправился на вокзал, купил конверт и лист бумаги, написал – левой рукой – текст: «Гитлеровский генерал Фаупель, о котором шла речь в Совете Безопасности (сэр Кадоган в свое время утверждал, что его нет в Испании) проживает в Мадриде: калле Серрано, дом девять, второй этаж, слева; последние полгода работает главным экспертом по внешнеторговым связям в компании “Телефоника”, являющейся дочерним предприятием ИТТ».

Заклеив конверт, он опустил его в ящик, сказав себе: «Вот так-то. Пусть теперь сэр Кадоган покрутится».

…По настоянию Советского Союза и Польши ведущие страны Запада отозвали своих послов из Мадрида, победа.

Роумэн, Штирлиц. (декабрь сорок шестого)

«Дорогой друг!

Сегодня я положил в сейф Швейцарского банка на мое и Ваше имя по условленному нами коду конверт, так что в случае, если что-либо случится со мной, вы сможете получить подлинники; если же Вас изолируют, я смогу довести до сведения общественности правду по поводу трагической кончины Дагмар-Ингрид Фрайтаг.

Именно потому, что документы вне досягаемости кого бы то ни было, кроме нас с Вами, я намеренно открыто рассказываю в этом письме все подробности; теперь никому не под силу ошельмовать Вас.

Хочется, чтобы письмо прочитали наши недруги. Это, возможно, остановит их от авантюрных шагов, но, поскольку я опускаю конверт в аэропорту, оно скорее всего достигнет Вас без перлюстрации, если только Вас уже не обнаружили в Кордове.

Итак, по порядку.

Я согласился с тем Вашим соображением, что мне совершенно невозможно сотрудничать с эсэсовским палачом Штирлицем, уничтожившим двух ни в чем не повинных людей: Дагмар-Ингрид Фрайтаг и Вальтера-Питера Рубенау.

Поскольку Гаузнер помог мне в Мюнхене получить материал, связанный с уничтожением Рубенау, стало ясно, что задание Мюллера выполнял никак не Штирлиц, а некий неизвестный, который был в курсе акции по устранению Фрайтаг.

Таким образом, еще в ноябре в Мадриде Вы были косвенно оправданы – по эпизоду с Рубенау. Но меня это не устраивало – и не только потому, что любая косвенность двоетолкуема, но оттого, что я должен был до конца выяснить для себя, с кем я решил начать непростое дело по поиску затаившейся нацистской сети. С точки зрения моих принципов я не мог, не имел морального права пуститься в предприятие с тем, кто еще полтора года назад злодействовал по приказам Мюллера.

Те фотографии покойной Фрайтаг, которые я передал Вам в Мадриде во время нашей первой встречи, позволили мне – после того, как я и мои друзья вчерне закончили крайне важную работу в Лиссабоне, – приступить к исследованию загадки убийства несчастной женщины, в котором Вас вполне официально обвинил журналист Майкл Сэмэл из лондонской “Мэйл”.

Как Вы помните, на той фотографии помимо трупа Фрайтаг были запечатлены два немецких чиновника, один из которых служил по консульской части, а второй – в посольстве; как выяснилось, сотрудником СД был именно посольский, его подлинное имя доктор Иоахим фон Шонс.

Как Шонс, так и чиновник консульского отдела Вер-нер Кубе после войны остались в Швеции, причем, будучи пять месяцев интернированными, оба затем были освобождены и получили вид на жительство.

Найти их не представляло особого труда, тем более что мы искали втроем, а это, как понимаете, облегчало задачу.

Но после того, как оба эти мерзавца были установлены, мы не торопились идти на встречу с ними.

Сначала я посетил паром и установил фамилии всех, кто там работал в марте – апреле сорок пятого года. Каждому из обнаруженных мной моряков я предъявлял к опознанию фотографию Фрайтаг и спрашивал, не помнит ли мой собеседник трагического случая на борту, когда в каюте первого класса была обнаружена мертвая женщина, отравленная неизвестным ядом.

Девять человек ответили, что они помнят тот случай, но Фрайтаг не опознали.

Четыре человека, в том числе и капитан Есперсен, не только помнили тот трагический эпизод, но и опознали фрау Дагмар-Ингрид Фрайтаг.

Два человека – помощник капитана Рольф-Август Круудберг и дежурный на борту Ханс-Хенрик Бринсен – подтвердили под присягой, что они видели мужчину, стоявшего на пирсе неподалеку от автомобиля, который махал рукой фрау Фрайтаг, стоявшей на борту.

Когда я предъявил им к опознанию фотографии семи человек, среди которых был и Ваш портрет, помощник капитана Рольф-Август Круудберг заявил в присутствии свидетелей и под присягой, что мужчиной, стоявшим на берегу в то время, когда паром отчаливал, а на борту его находилась живая фрау Дагмар-Ингрид Фрайтаг, был именно фон Штирлиц.

Следовательно, даже эти показания свидетельствовали о том, что Штирлиц не мог – во всяком случае, на территории рейха – отравить фрау Дагмар-И. Фрайтаг, ибо он находился на берегу, а она на борту парома.

Вопрос о том, каким образом стакан с отпечатками пальцев Штирлица, в котором были обнаружены следы яда, – уже на шведской территории – оказался в каюте покойной Д.-И. Фрайтаг, представлял следующий этап нашего исследования. Выяснилось, что в каютах парома не было посуды, так как пассажиров первого класса обслуживал буфет.

Кельнер Енс Дригассен показал под присягой, что в каюту, которую занимала фрау Д.-И. Фрайтаг, он принес бутылку пива и стакан по ее просьбе и сделал это как раз в то время, когда паром отчаливал от германского пирса.

Каким же образом на стакане могли оказаться отпечатки пальцев Штирлица, если он более не заходил в каюту фрау Дагмар-Ингрид Фрайтаг, ибо не мог этого сделать, так как находился на берегу, в пяти метрах от парома, который отчаливал от пирса?

Лишь после того, как была проведена эта работа, я решился на встречу с бывшими немецкими функционерами – г-ми Кубе и Шонсом.

Беседа с г-ном Кубе прошла результативно. Перед встречей с г-ном фон Шонсом я получил официальное уведомление, что именно он, Шонс, в течение многих лет сотрудничал с СД; именно этот факт он тщательно скрывал от шведских властей; документы, свидетельствующие об этом, позволили мне соответствующим образом разговаривать с г-ном фон Шонсом.

Ниже привожу расшифрованную запись беседы, купи-ровав ряд фраз, не имеющих отношения к делу, а также заключительную часть нашего разговора.

Я, Пол Роумэн. – Г-н фон Шонс, я благодарю вас за то, что вы нашли время для встречи.

Он, Иоахимфон Шонс. – Не стоит благодарности.

Я. – Мне бы хотелось задать вам ряд вопросов.

Он. – В качестве кого?

Я. – В качестве сотрудника государственного департамента.

Он. – В таком случае обратитесь в местный МИД. Я предпочитаю, чтобы наше собеседование проходило в присутствии официального представителя той страны, где я ныне имею честь проживать.

Я. – На какой срок вам выдан вид на жительство?

Он. – Повторяю, я готов беседовать с вами в присутствии представителя здешнего министерства иностранных дел.

Я. – Что же, согласен. Только сначала вспомните: вы поставили в известность здешний МИД, что сотрудничали с СД и гестапо, то есть с теми организациями, которые – по решению Нюрнбергского трибунала – признаны преступными?

Он. – Это голословное утверждение.

Я. – Прошу вас ознакомиться с материалами, свидетельствующими об этом с неопровержимой очевидностью.

Он (ознакомившись с документами). – Я готов к разговору.

Я. – Ваше решение кажется мне разумным.

Он. – Я готов ответить на ваши вопросы при условии, что вы не сообщите о нашей беседе здешним властям.

Я. – Хорошо. Ознакомьтесь с этой фотографией… Вы ее знаете, вам показывали ее мои коллеги несколько месяцев назад… Что вы можете рассказать об эпизоде, связанном с гибелью фрау Дагмар-Ингрид Фрайтаг?

Он. – Я не имел к этому трагическому случаю никакого отношения.

Я. – Имей вы прямое отношение к факту отравления госпожи Дагмар-Ингрид Фрайтаг, вы бы давали показания местному суду, ибо факт убийства был зафиксирован не в рейхе, а в Швеции, когда паром причалил к здешнему берегу. Меня интересует все, относящееся к этому делу, с иной точки зрения… Когда и от кого вам стало известно о трагедии?

Он. – Если мне не изменяет память, я получил указание встретить эту женщину… На пристани я и узнал о трагедии.

Я. – Как часто вы получали указания встречать подданных рейха? Особенно вне Стокгольма, в семистах километрах от столицы?

Он. – Это был первый случай.

Я. – Чем вы объясните такого рода заботливость по отношению к фрау Дагмар-Ингрид Фрайтаг?

Он. – Теряюсь в догадках.

Я. – От кого вы получили телеграмму с указанием встретить женщину?

Он. – Из Берлина…

Я. – Понятно, что не с Мадагаскара… Вы же прекрасно понимаете, о чем я вас спрашиваю: это было указание МИД или СД?

Он. – Не помню…

Я. – Господин фон Шонс, я обещал вам не передавать эти документы здешним властям. Но я не давал вам слова, что документы, связанные с вашим сотрудничеством с СД, не будут переданы мной в здешнюю прессу… Вы живете в демократической стране, здесь не нужна санкция на публикацию сенсационного материала о пособнике нацистских преступников… Итак, вы получили указание МИД рейха или СД?

Он. – СД.

Я. – Вспомните – что было написано в телеграмме?

Он. – “Вам надлежит прибыть к приходу парома из рейха для того, чтобы встретить Дагмар Фрайтаг”…

Я. – Это все?

Он. – Если не изменяет память, все.

Я. – Вы сообщили кому-либо об этой телефамме?

Он. – Не помню.

Я. – Господин фон Шонс, как вы относитесь к лжецам?

Он. – Я не понимаю вопроса…

Я. – Я повторяю: как вы относитесь к лжецам?

Он. – Как и всякий нормальный человек…

Я. – То есть?

Он. – Вас что-то не устраивает в моих ответах?

Я. – Хорошо, я помогу вам: считаете ли вы заведомого лжеца мерзавцем? Или же – по-вашему – это вполне нормальное явление – лгать всем и каждому? Отвечайте развернуто, иначе я прерву наш разговор, и вам придется пенять на себя за последствия.

Он. – Ложь бывает вынужденная, и вы как работник государственного департамента прекрасно знаете, что иной раз обстоятельства вынуждают говорить заведомую неправду, чтобы не принести ущерба своей стране.

Я. – С такого рода замечанием согласен. Однако мой вопрос носит более общий характер, и я намерен получить на него однозначный ответ… Итак?

Он. – Людей, не выполняющих указание руководства, но лгущих без всякой к тому надобности, я считаю недостойными личностями.

Я. – Благодарю вас. Этот ответ меня устраивает. Вы сейчас находитесь на государственной службе?

Он. – Нет.

Я. – На какие средства живете?

Он. – На то, что было мной накоплено во время дипломатической работы.

Я. – Вы настаиваете на том, что ни на какой службе – ни официальной, ни тайной – не состоите?

Он. – Да, настаиваю.

Я. – В таком случае, я имею все основания считать вас – по вашим же словам – недостойной личностью. Вы лжете без указания на то руководства… Я хочу ознакомить вас с письменным показанием, данным при свидетелях и под присягой работником консульского отдела вашего посольства Вернером Кубе. Зачитываю: “В конце марта сорок пятого года, вечером, что-то около шести часов, меня пригласил к себе советник посольства г-н Иоахим фон Шонс и сообщил, что я должен срочно собраться для того, чтобы вместе с ним выехать к парому, поскольку на борту произошел трагический случай, жертвой которого стала гражданка рейха Фрайтаг. Он поручил мне связаться с полицейскими властями и уведомить их, что крипо РСХА[48]48
  Крипо РСХА – управление криминальной полиции.


[Закрыть] подозревает в преступлении некоего Штирлица, он же Бользен, и просит – в случае его появления на территории Швеции – немедленно задержать на предмет выдачи властям Великой Римской империи германской нации. Г-н фон Шонс сообщил, что первой же почтой сюда, в Стокгольм, будут пересланы отпечатки пальцев Штирлица (Бользена), который, как полагают в Берлине, является глубоко законспирированным русским агентом, уничтожившим Фрайтаг, поскольку она – истинный патриот рейха – командировалась в Швецию для содействия в успешном завершении мирных переговоров, которые в то время вели г-н Гиммлер и граф Бернадотт. На мой вопрос, зачем нужны отпечатки пальцев Штирлица (Бользена), если мы не знаем, каким образом убита фрау Дагмар-Ингрид Фрайтаг, г-н фон Шонс ответил, что отпечатки пальцев упомянутого выше преступника обнаружена на борту парома, в каюте несчастной, на стакане, в котором он дал ей смертельный яд, производящийся в секретных лабораториях ГПУ”. Можете ознакомиться с показанием…

Он. – Я… Позвольте же… Тут какая-то ошибка…

Я. – Я дал слово не передавать документы о вашей работе на преступную организацию СД, пока не получу доказательств, что вы законченный лжец, Шонс. Слово, данное лжецу, теряет свою силу. Я предупреждал, что пенять вам придется на себя…

Он. – Не уходите… Пожалуйста… Я расскажу все.

Я. – Вы намерены рассказать мне все не только про эпизод с Фрайтаг, но и последующую эпопею, а именно – кто и когда, уже после окончания войны, приезжал к вам по этому вопросу? Да или нет?

Он. – Да. Я расскажу все, если вы подтвердите данное вами слово.

Я. – Мое слово я смогу подтвердить, когда вы кончите давать показания. Лишь чистосердечное признание во всем заставит меня выполнить свое обещание. И не потому, что я сочувствую вам, но оттого лишь, что намерен использовать вас в борьбе против тех, кто приезжал к вам после краха рейха и беседовал о Штирлице, являющемся, по словам этого человека, «русским агентом», а также о том, как вы должны оформить дело по обвинению Штирлица в отравлении Фрайтаг, чтобы это устроило местные власти и вынудило их выписать ордер на немедленное задержание Штирлица (Бользена), где бы он в настоящее время ни находился. Вам ясен мой интерес?

Он. – Да.

Я. – Начнем с фамилии человека, который к вам приезжал… Когда это было, назовите точную дату.

Он. – Тот человек представился мне Лорхом…

Я. – Я предъявляю вам к опознанию пятнадцать фотографий. Вот они. Укажите мне того человека, который приезжал к вам.

Он. – Вот он.

Я. – Вам известно, что настоящая фамилия этого человека Мерк? И в прошлом он был штурмбаннфюрером.

Он. – Даю честное слово, мне неизвестно об этом.

Я. – Он вам об этом не говорил?

Он. – Нет.

Я. – По чьему поручению он приезжал к вам?

Он. – Господин Лорх…

Я. – Называйте его настоящей фамилией…

Он. – Господин Мерк, назвавший себя Лорхом, сказал, что он представляет патриотическую организацию германских офицеров во главе с участником антигитлеровского заговора генералом Вереном. Главная цель организации заключается в том, чтобы – по словам господина Мерка, представившегося мне Лорхом, – остановить проникновение русских на Запад. Он и обратился ко мне с просьбой проконсультировать его по поводу дела по убийству фрау Дагмар Фрайтаг русским секретным агентом, внедренным Мюллером в ряды гестапо. Он подчеркнул, что русский агент Штирлиц, он же Бользен, был доверенным сотрудником Мюллера, выполнявшим его наиболее деликатные поручения. Господин Мерк, назвавший себя Лорхом, сказал, что в данном эпизоде невозможен никакой срыв, Штирлиц, он же Бользен, должен быть ошельмован как военный преступник, настоящее “исчадие ада”. Для этого он попросил меня встретиться с рядом журналистов, известных по моей прежней работе в посольстве, и выяснить меру их интереса к данному делу. Я встретился с рядом журналистов и сообщил господину Мерку, представившемуся мне Лорхом, что дело это, с точки зрения моих собеседников, будет представлять сенсационный интерес не только здесь, в Швеции, но и во всем мире…

Я. – Сколько денег вы получили от Мерка?

Он. – Я не получал от него никаких денег.

Я. – Видимо, вы плохо поняли мой вопрос… Я облегчу его: какую сумму выделил вам Мерк на консультирование этого вопроса?

Он. – На расходы, связанные с консультацией, Мерк, представившийся мне Лорхом, дал под расчет двести сорок семь долларов.

Я. – Сколько времени Мерк провел в Швеции?

Он. – Мерк, представившийся мне Лорхом…

Я. – Почему вы постоянно подчеркиваете, что Мерк представился вам Лорхом?

Он. – Потому что вы сказали, кто такой Лорх на самом деле. Если бы я знал это, я бы ни в коем случае не стал выполнять просьбу штурмбаннфюрера СС… С прошлым покончено раз и навсегда, я сделал выбор…