Текст книги "Исаакские саги"

– И все-то ты знаешь, все тебе ясно. – Мальчик иронически и горько усмехнулся.

– Так терял сознание?

– Да нет, конечно. Получил свое и к стороне.

– Не тошнит? Рвоты не было?

– Ну ладно. Замени медицинские свои заботы родительскими.

– И то. Пойдем, я отмою тебе морду твою.

– Я и сам могу. Посмотри в шкафу какую-нибудь другую рубашку, и почисть, пожалуйста, штаны пока я буду отмываться. А то скоро мама придет – то-то визгу будет.

– Верно. Хорошо, что мамы нет. Она бы перепугалась до смерти. Иди… А ну-ка, покажи зубы? Нет. Мне показалось, что и зуб вышибли.

– По зубам били, но они оказались крепче.

На губах, хоть и припухших, все равно была заметна змеившаяся ироническая ухмылка. К чему или к кому относилась его ирония было непонятно. Может, к ситуации?

Мытье не очень привело его к виду удобному для маминого огляда. Фингал оставался, губы распухшие. Только кровь смыта, да рубашка чистая на нем и брюки приличные.

Я очищал щеткой запачканные штаны и старался не смотреть в сторону, на не больно-то презентабельно выглядевшего, сына. Видно все ж хотелось спросить, да строил из себя отца-супермена. Мол, драка дело житейское и не минует ни одного юнца.

И все ж взглянул. Остановил свой взгляд и притормозил свои санитарно-гигиенические действия. Я прикидывал, что бы такое спросить мужское, не сентиментальное и слюнявое. Все это все равно будет, когда придет мама.

– Тебе ж надо фотографироваться для паспорта. Давно пора получить его. Скоро семнадцать, а ты все еще не получил его.

– А на черта он мне нужен?

– Глупости не говори. Ты даже в институт не поступишь.

– Паспорт нужен только полиции.

– Начитался, наслушался. В нашей стране такие законы, значит надо соблюдать правила игры, принятые здесь. А как ты теперь с эдакой мордой запечатлеешься на паспорт?

– А вот я нарочно сейчас пойду запечатлеваться. Пусть и буду такой на всю жизнь.

– Все игры. Ты уже не маленький. Документ будет у тебя на всю жизнь, тут и семейное положение и место жительства и… черт его знает, что еще будут тут у нас отмечать.

– Группу крови.

– Вот именно.

– А какое имеет значение, что морда моя будет на паспорте кривая?

– Губы толстые. Еще скажут, что из Африки.

– А я и есть почти из Африки. Из Палестины.

– Ты также оттуда, как я с Марса.

– А гены! Гены мои откуда?

– Да ладно гены! Ты посмотри на свое славянское обличье.

– А как мое обличье будет сочетаться с национальностью?

– Что с национальностью? А кто ты по национальности?

– Вестимо, еврей.

– Ты такой же еврей, как я китаец.

– А в паспорте будет написано – ев рей! И все тут.

– Ты волен выбирать.

– Я и выбрал. Еврей.

– А зачем тебе это? Во-первых, интеллигентные люди никогда не смотрят, что написано в этих бумажках. Будь там у тебя нарисовано чукча, эфиоп, еврей, русский. Нормальные люди смотрят, что ты стоишь как личность.

– Опять пошел занудствовать. Все это я знаю, проходил.

– Совсем нет. Ты и не еврей, по еврейским законам. Национальность у евреев определяется по матери. Отец не достоверен.

– Это ваши проблемы. А я Борисович.

– Вестимо, Не Борис. Такое у евреев быть не может.

– То есть? А ты?

– У евреев невозможно назвать именем живого отца. Только по близкому умершему родственнику. А назвать тебя именем живущего отца, значит накликивать смерть на него.

– Как говорил дедушка: если б я вчера умер, так бы этого никогда и не знал.

– Не в этом дело. Это к слову…Ты ж видишь ситуацию в стране. Зачем тебе лишние приключения? Поступи, хоть нормально в институт. Потом уж будешь выпендриваться, сколько твоей душе угодно. Получи образование сначала.

– Сначала поступи в институт, потом устройся на работу. Это ж вечно.

– Ну и что? Ну, кто смотрит на это, кроме всякого рода фашистов, расистов, всяких ищущих чужих да врагов. Настоящий человек чужд этому. Но сейчас, надеюсь временно, у нас здесь такие правила игры.

– Опять эти дурацкие правила игры! Да не хочу я играть в ваши игры! Сами играйте! Доигрались! Ты думаешь, чего мне сегодня морду начистили? Митинг разгоняли, а я рядом оказался. Били всех! А кричали про жидов, про сионистов! Внешность славянская! Да их научили: что бить надо евреев. Внешность славянская! Пока вы выдумываете ваши правила игры, вас, нас, меня без всяких правил поубивают. Вы все хотите, что-то наиграть себе. Вас бьют, давят, не пущают, выгоняют – вы все правила игры строите. А потом ты мне говоришь, что играю я, когда речь идет о каком-то ублюдочном паспорте! Ты понимаешь! Они меня били, только за то, что им показалось, что я еврей! Да ничего не показалась. Научены так! Понимаешь, на-у-че-ны! Я же, тоже, дурак, действительно, думал, что не похож. Какое это имеет значение! Я не хочу играть с вами! Я хочу, чтоб меня записали так, чтоб били по закону, по вашим правилам!..

Гаврик кричал, бился. Я пытался его обнять, успокаивал. Тот отбивался. Что-то кричал, что уже и не разобрать…

Но тут мы услышали, как открывается дверь.

– Все, все, мой мальчик, все. Успокойся. Делай, как хочешь. Тише, мама пришла. Не волнуй ее. Спрячь поначалу свой фингал. Пусть сначала увидит, что ты здоров и нормален. Иди, умойся. Умойся еще раз.

– Здравствуйте. Все мужское население дома на месте. Прекрасно.

Вишневый сад

Обычная еженедельная конференция заведующих отделений. Как всегда главный врач за что-то выговаривал всем нам, учил жить, негодовал. И так, по привычной обязанности, вот уже более двух десятков лет в этом зале он говорил, а я внимал. За это время многие заведующие поменялись – кто умер, кто уехал. Лучше не скажешь, чем это сумел поэт: «Иных уж нет, а те далече» Ох, далече! Раньше было одно «далече», нынче же оно совсем иное – это «далече». Да и нас, оставшихся, видно, скоро долечат.

Я заранее, вроде бы, знал, что и о чем будет говориться – все как всегда – и потому скучающе разглядывал происходящее за окном. Подъезжают машины, выходят люди – родственники больных и сами больные. Какие-то ремонтные работы. Ну, конечно же: да здравствует советский народ вечный строитель коммунизма. С коммунизмом, похоже, расстались, а все с прежним бестолковым энтузиазмом продолжается вечная строительно-ремонтная суета на одном месте. Зрелище однообразных действий, все равно, более интересно, чем звуки однообразных речений. А иногда я мирно и бестактно задремывал.

Но жизнь меняется, а в наше время весьма активно, и, пожалуй, даже агрессивно. Я, вдруг вникнув в поток слов, льющегося от начальнического стола, понял, что мирное, плавное выговаривание потеряло привычное течение и командные указания начинают меняться коренным образом. Раньше нам талдычили о разных ограничениях, чтоб мы, не дай Бог, не создали ситуацию, когда вдруг смогли б заработать лишние, левые деньги. На фоне наших нищенских зарплат это называлось стяжательством. Даже полученные от больных при выписке их стандартные бутылки коньяка или коробки конфет торжественно именовались взятками.

А тут вдруг слышу:

– Ищите платных больных. – С ума сойти можно! – Если больница не сумеет добыть какие-нибудь дополнительные деньги, мы себя не обеспечим. Во-первых, все приезжие, не москвичи, должны лечиться у нас платно. Во-вторых, могут быть желающие лучших условий больничного быта. Например, отдельная палата, ежедневная смена белья, ну и так далее. Без дополнительных денег больница не сможет осуществлять свою изначальную функцию. Вот так, господа-товарищи.

Ну, конечно, после такого меморандума я уже не в окно смотрел, а включился в общую реакцию генералитета больницы. Начался шум, вопросы – общий гвалт. Ничего не решили, только поняли, что нынче у нашей лечебницы, все равно, нет средств для желающих жить в больнице по-человечески. Вся надежда на приезжих, страждущих опробовать высокое умение столичной медицины.

Теперь начнем делить на своих и чужих. На "наших" и "ненаших". Удобно. Для удобного управления людьми, главное – найти или создать опасности в жизни. А лучше всего, прежде прочего, врагов поискать или родить. Сразу же не найдешь. Потому давай делить людей на группы: на классы, расы, землячества. Или, скажем, на социально свои и на чужого "ненашего" достатка. Или по национальности – проще и легче. По городам, землям, республикам. По республикам хорошо – тут и национальности разные. Удобно! Больше возможностей думать о "ненаших" хуже, чем о своих.

Тут уж до врагов рукой подать. Люди думают о других плохо, насколько плохи сами. Сам – мера оценки другого. И начинаешь бороться. И в любом случае, с кем подерешься, от того и наберешься. Лучше не бороться, а самому ухудшиться заранее. О великий и могучий круг порочный!

Что нам говорят великие о подобных ситуациях? Великие! Они-то говорят, да ведь самим думать надо.

Помню благодетельность семинаров по марксизму-ленинизму на первых курсах института. Поручили мне доклад о вульгарном материализме. Я начитался всякого и начетнически отбарабанил осуждение разных там Кабанисов, Малешотов, Леруа… Бездумно надергал цитат из различных авторитетов и упоенно доказывал несостоятельность судачащих, будто мысль выделяется мозгом, словно моча почками. Был доволен собственной эрудицией. На семинаре выслушали, промолчали, а я удостоился похвального суждения нашего марксиста. А после семинара, по дороге домой, мой товарищ, однокашник, так сказать, как бы ненароком, бросил:

"Ну, а сам-то, что думаешь по поводу мысли и мочи? – Я, было, начал поминать Энгельса, Ленина… Но он перебил – Ну да. Но сам, что думаешь?"

А ведь, действительно, – ни одной собственной мысли. Только великих повторял. Авторитеты! Эх, не случайно нынче воровские руководители называются "авторитетами". С тех пор и боюсь великих, уразумев благо тех семинаров. А, пожалуй, и до сих пор сам думать толком не научился. Трудно. Часто решают эмоции… А додуматься!.. Авторитеты мешают.

Вот какой сумбур в голове после обычной еженедельной конференции завов.

Да вот же не после обычной… необычной.

– Борис Иссакыч, вы не заняты? Можно оторвать на пяток минут?

Коллега из другого отделения. Моложав, невысок, приятной доброжелательной внешностью располагает к себе. Плутоватые глаза лишь увеличивают тотчас возникающую благосклонность.

– Заходите, заходите. Рад вас видеть. Не часто вы покидаете свое отделение. Что привело к нам? Беда ль какая иль нужда?

– Да так, поговорить, покумекать.

– О делах больничных, отделения или нечто более глобальное? Скажем, о судьбах родины?

– Нет уж, так глубоко к жизненным корням меня не тянет. Мне бы местные проблемы понять, больничные.

– А для меня и это уже проблема глобальная. Один больной, одно отделение. Мое. Шире я мыслить не умею.

– Скромность паче гордости, Барсакыч. Дело в том, что, в свете сегодняшней речи начальства и, вообще, общей ситуации, надо нам насчет платности и коммерции какие-нибудь придумки накидать. На простой хирургии в нашей скоропомощной больнице не подкалымишь. Еще лично для себя каждый что-то может урвать, а так, чтоб планомерно, постоянно, для больницы…

– И есть идеи?

– Как вы смотрите, если часть вашего отделения сделать абсолютно платной? Подремонтировать палаты, отдельное белье, еда другая?

– А кто пойдет в обычную больницу для обычной хирургии без всяких особых фокусов, модных ша-манств или иных придумок, как вы говорите?

– Вот то-то и оно! Ваша хирургия – это спасение жизни, убережение от инвалидности. А то и рождение инвалидности ради сохранения жизни. А надо бы улучшение качества жизни. За что люди готовы деньги платить – у кого они есть, разумеется.

– Поподробнее. Может и разумеется, да я не разумею.

– Ну, скажем, косметические операции. Или, например, по поводу импотенции какие пособия. Или вот, улучшение фигуры – борьба с лишним жиром.

– Ну, в принципе, это не плохо, но только для этого нужно отдельное отделение. Нельзя в ущерб необходимости. Для удовлетворения личных потребностей надо дорасти. Сначала надо на современном уровне, как в цивилизованных странах, наладить хирургию помощи жизни, удалению болей, помочь существованию. А уж потом комфортному существованию. Чего думать об омарах, когда и хлеба еще нет. Наше отделение, больница еще не доросла. Впрочем, если найдете помещение… Но не мое отделение.

– Барсакыч, надо выходить на мировой уровень. Надо улучшать качество жизни.

– Через пропасть не прыгать надо в два прыжка, а строить мост. А это время, конечно. Спасая сегодня ноги от гангрен и болей, ликвидируя приступы холецистита, раки-шмаки всякие – это не улучшение качества жизни? Строим мост.

– Это крайняя необходимость. Для жизни и работы. А я предлагаю только для улучшения личной жизни.

– Да все так. Я и сам говорил всегда, что личность начинается с удовлетворения прихотей.

– Ну, так…

– И личное должно быть выше общественного…

Чтоб быть личностью деньги нужны. Прихоти без богатств не рождаются.

– Ну! Так вы тоже самое…

– Но не за счет необходимого. Отделение должно остаться. Вся наша жизнь в мои годы, во всяком случае, беспрерывная тришкинизация.

– Это что?

– Кафтаны Тришкины делаем. Здесь отнимем – сюда подкинем, здесь обнажим – тут залатаем. Да откуда деньги мы наберем на такое отделение?

– Найти надо крутых спонсоров. А мы быстро оправдаем. Таких нуждающихся много.

– Надо, чтоб такие нуждающиеся при больших деньгах были. Нет денег – нет и нужд. Скажем, прихотливых нужд.

– Набегут. Если разрешили личное – появятся и деньги.

– Все связано.

– Пожалуйста. Я поддержу вас. Вернее, не буду роптать из своего угла, но ищите помещение. Как это? Жентельменов до хера – местов нет.

– Значит, у вас такие палаты не выделим?

– Нет. Я антитришкинист. Да и не мне старому хирургу переучиваться на новые операции. Не потяну.

– Ну, уж!

– Сейчас корифеи старые не нужны. Раньше руки и голова играли большую роль. А теперь медицина, а особливо хирургия в значительной степени технологическая, аппаратная.

– Что вы имеете в виду?

– Раньше думали у кого оперироваться. Теперь же – где оперироваться. Где современные аппараты, новейшие инструменты, хорошие нитки с иголками.

Резать и шить умеют, а вот, как появились атравматические нитки-иголки – результаты у тех же хирургов стали лучше.

– Ну, так прогресс же.

– Да. Не людской, а технологический. Личности в хирургии нивелируются. Прихоти заменили инструментами. Вот и тянутся, чтоб личностями становится. То есть деньги тянут. Больницу обеспечивают новейшими придумками, а заодно и себе. – Борис Исаакович чему-то почему-то рассмеялся. – Доктора улучшают качество жизни, а личности заменяются инструментом. Уже без нас, ребята. Жизнь парадоксальна. Я пока в другом качестве.

В кабинет вошел молодой хирург с историей болезни в руках.

– Барсакыч, прободная поступила. Оперировать надо. Вот снимок.

– Ну. Вот видите. Надо идти оперировать. Пока по старому шить будем. Правда, иглы мы уже тоже приобрели. И простым больницам мало, но перепало. А том качестве – это уж с ними. С молодым племенем начинайте.

– Ну ладно, Борис Иссакыч, ножи-то прежние.

– Ножи прежние, а отношения к ним другое. Общественность считает, что хирурги циничные, жестокие им бы только резать. А нам, во-первых, только б шить; во вторых, мы больше всего боимся боли и всё стараемся обезболить, пока не вмешиваются праворазрушительные, прокурорские, эмведешные и прочие органы в поисках источников в мире, в стране наркомании; а главное, хирург не вонзает нож в плоть людскую, как думают, а ласково скользит брюшком скальпеля по телу и нежно проводит справа ли налево, сверху ли к низу, и плоть в ответ, понимая, что к добру рука стремится, открывает людям сокровенное… Разболтался старый мудак. Философ херов. А там прободная. Молодёжь меня ждёт.

– Молодым везде у нас дорога. Как там? Здравствуй племя молодое, незнакомое?

– Вот именно. Там. Вы построите новый сад. Хм – для импотентов. Насадите иные деревья. Ищите Лопахина.

– Да уж нашел. И главный согласен.

– Так чего ко мне пришли? Как к старому ребе? Так у меня ни денег, ни сада нет.

– Есть, есть, Борис Исаакович. Вот. Вокруг. – Он обнял за плечи молодого доктора. – Вот именно: здравствуй племя молодое, незнакомое!

– А мне, стало быть, предлагается ждать звук лопнувшей струны? Благо есть новые инструменты со струнами.

– Нет, Борис Исаакович…

Я не стал ждать ответной реплики, а пошел смотреть больного с прободной язвой. Проходя мимо открытого лифта, увидел мирно дремавшего на стуле в глубине кабинки, нашего старого, даже древнего лифтера, по кличке Перс. Он и сам себя так называл. Я повернулся к идущему следом будущему хозяину жизни, жаждущего улучшения ее качества.

– Перс на посту. Когда нас изгоните, Перса не забудьте приютить. Представляю: Мы ушли – вы рубите стулья, стены, смотрите на луну, нюхаете свежий, новый, всенепременно благодетельный, живительный воздух, представляя и предвкушая рождающееся под вашими руками лучшее качество жизни, возникновение прихотливых личностей, возрождение великих российских чудаков! И при этом падают на вас и гремят канонические слова, пронизывающие во все времена, всякие улучшения жизни: "А Перса-то забыли" А он-то тоже личность.

Коллега современен и хочет быть на уровне цивилизованного мира. Но ведь сначала надо стать цивилизованными. Всё ж в начале было слово. Деньги были потом. Но он славный парень. Ко мне хорошо относится.

Вообще-то, конечно, смотреть на всё и на всех добрым глазом немножко попахивает равнодушием. Но и этого не надобно бояться. Да, я хулу и похвалу приемлю равнодушно, а там, по ситуации. В случае нужды и изменишь позицию. Не отдам отделение. А если перехвалят, или сильно побьют? Это как и подставить другую щёку. Просто жить надо с такой идеей, а уж при драке видно будет.

Без денег плохо, конечно; но зато сохраняешь безмятежность духа. Здоровьё всё же поправлять безмятежным проще, надёжнее. Для людей.

И пошёл себе оперировать. Язву зашили. Без проблем и безмятежно.

После операции я спустился к себе в кабинет. Закурил. Дверь приоткрылась и в щель воткнулась голова старого Перса:

– Барсакыч. Больной пришел на консультацию.

– Пусть войдет.

Старик распахнул дверь, пропуская больного, и опять пошел на свой пост, на стул в глубине лифта.

Вошел довольно невзрачный дяденька, плохонько одетый, годков, так, около пятидесяти. Ходит с трудом. С ним жена. Оказалось – нога болит. Сосудистые дела. Начинается гангрена. Класть надо срочно.

Может, еще можно спасти ногу, сделав сосудистую операцию.

– Вас какая поликлиника направила?

– Я из деревни. Мы под Липецком живем.

– Доктор, а надолго? Лежать долго? У нас там четверо детей осталось. – Это жена. У неё забот больше, чем у него.

Я еще не знаю, как положить – иногородний же. А она уже про сроки спрашивает. Да и удастся ли ногу сохранить?

– Так вы не москвичи? – Очень умный вопрос.

– Нам сказали, что вы это лечите. У вас один из наших оперировался. Оставили ему ногу.

Я решил, что лучше не выяснять, кому это мы ноги спасли. А вот как быть с этим?

– Ходить трудно? – Еще один мудрый докторский вопрос. – Сумеете доехать до министерства?

– Профессор, я съезжу, а он у вас пусть пока посидит.

Решила, видно, что если профессором поименует, то дело лучше пойдет. А может, и впрямь, решила. Раз главный здесь – стало быть, профессор. Главный в нашей квартире. А все ж понравилось – лесть, как комары, сколько не отмахивайся, а эффект на лице, или где-нибудь еще на теле.

Я объяснил жене, что и как нужно сказать в министерстве, чтоб направили к нам в больницу без денег. Привезет бумагу оттуда, я напишу, что потребно лечение, главный врач утвердит резолюцией разрешение, а приемный покой оформит и примет в отделение. На справке из деревенской больницы я сделал необходимую рекомендующую запись.

Жена ушла, больной остался в коридоре. Сделали ему и укольчик обезболивающий. Пусть ждет в относительном комфорте – то есть с меньшими болями.

Еще через пару часов звонок. Главный врач.

– Ты что?! По миру больницу хочешь пустить?

– Что такое?

– Почему иногороднему даешь разрешение на бесплатное лечение?

– Предложите ему. Может, он заплатит?

– Заплатит! Заплачет. Ты ж объяснил, как сделать бесплатно, где получить разрешение.

– Да он, может, и не откажется платить. Колхоз заплатит. Или совхоз. Где он там работает?

– Чистеньким хочешь остаться. Сам, мол, готов лечить бесплатно, а главный врач сволочь деньги тянет.

– Да причем тут! Я – за. Оформите его платно.

– Что ж я у колхозника с четырьмя детьми из кармана тащить буду?

– Ну и я также. Ну, ладно. Лечить-то будем бесплатно. Операцию, если по старому – веной его обойти склеротическое препятствие. А если на уровне сегодняшних умений?

– Что ты имеешь в виду?

– Поставить стент. Спиральку в зауженное место. И легче, и быстрее, и безопаснее.

– Ну? Делай.

– Две с половиной зелёных каждый стент..

– Хм! Ну, так делай по старому.

– Вот я и говорю: Здравствуй племя молодое, незнакомое.

– Что несешь? Не понимаю.

– Не обращайте внимание. Продолжаю дискуссию с молодёжью. Не состоятельные не состоялись для жизни. Могут ноги терять, могут и подыхать. Деньги должны быть у всех живых.

– Хватит дурью маяться. Работай лучше, а не болтай зря. Совсем на старости лет ополоумел.

Я засмеялся – с этим главным врачом мы уже работали вместе больше двадцати лет. Только я в больнице мог позволить себе так говорить с начальством. С этим начальством. Да и начальство только мне в больнице могло сказать так и о дурье и ополоумстве. Потому я и засмеялся в уже молчащую трубку. Но всё же, в уже молчащую.

Больного положили "за так". Может, привыкнем. Появятся богатые. Да только кой черт они пойдут в нашу больничку. Им все бывшие кремлевские услады и лечебки по карману будут. Да и коммерческие больницы строят. Куда нам-то со свиным рылом своим.

Ну, а фигура, импотенция?.. Это уж они. Я-то – за, но уже без меня, наверное. А жаль. Мы так ждали. Поздно. На целую жизнь опоздали. На мою.

Так сказать, здравствуй новая жизнь! Прощай старая. В который уж раз? Может, в последний? Для меня в последний…

А Перса обязательно забудут.