Текст книги "Пять ран Христовых"
Автор книги: Юлия Ли-Тутолмина
Жанр: Жанр неизвестен
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
– Ох, это солдаты! – вдруг воскликнула она.
Обе не заметили, как в лагере начался страшный переполох. Пятеро конных в черных испанских камзолах с высоты седла размахивали обнаженными клинками и что-то кричали на корявом фламандском. Цыганки, как одержимые носились туда-сюда, прятали детей и пожитки. Мужчин построили в ряд и каждого допрашивали. Испуганно те мотали головами, некоторые падали на колени и, благоговейно склоняясь к копытам лошадей испанцев, громко молили о пощаде. Солдаты, не вытянув ни одного вразумительного слова из них и обозленные сим, принялись грабить и разрушать все вокруг.
Маргарита кинулась спасать добро, а Мадлен так и осталась стоять, сраженная мыслью о том, что могло привести сюда солдат. Не было никаких сомнений: они искали цыгана и белокурую девицу, бежавшую из гостиницы у Монса, они искали убийцу Сальгадо.
С мгновение, длившееся, будто целую вечность, она глядела на мелькающих черных всадников, точно те были воинами апокалипсиса. Свалив несколько палаток и перевернув один, другой фургон, они умчались куда-то в чащу леса – пронеслись мимо, так и не заметив белокурого мальчишку остолбеневшего от испуга.
Не чувствуя ног и почвы под собой, девушка добралась до повозки. Цыгане же, посетовав немного, успокоились, ибо происходило подобное часто. Негромко ругаясь, они повылезали из укрытий и принялись штопать палатки, чинить поврежденные фургоны, собирать разбросанный скарб.
Наутро следующего дня цыгане свернули лагерь, и длинная вереница повозок медленно поползла к дороге. Но шли они до тошноты медленно. Цыгане не задавались целью поскорее добраться до того места, куда вел их Гарсиласо. Плутали окольными путями, дабы не попасться кому-либо на глаза и через каждую пару лье делали остановку, чтобы мужчины могли продать наворованных овец и лошадей в ближайшей деревушке, затем наворовать их снова, а женщины с детьми – собрать еды и денег.
Мадлен сидела, обняв колени и уткнувшись в них подбородком. После появления солдат она не смела и носа казать из повозки. А во время остановок на ночлег ужинала в совершеннейшем одиночестве, тогда как цыгане вновь принимались шумно петь и играть на бубнах.
– Разве мало того, что ты уже успела натворить? – недовольно бросил Гарсиласо, когда Мадлен наконец не выдержав заточения, изъявила желание выбраться наружу. – Ближе к Мехельну, может статься, я разрешу тебе выходить. Дай моим братьям и сестрам привыкнуть к присутствию в их племени чужака. Кроме того, ты сама виновата, что приходится томиться в четырех стенах фургона. Я не желаю, чтобы кто-нибудь из встретившихся испанских солдат узнал в тебе ту безумную девицу, которая по их предположениям застрелила сержанта. Тогда перевешают всех моих людей и меня заодно тоже. Тебе это ясно?
– По их предположениям? – изумилась Мадлен. – Но ведь это неправда.
– А ты бы что предположила? – осведомился он, усмехнувшись.
– В первую очередь я бы вспомнила сопровождавшего ее цыгана, – огрызнулась девушка и отвернулась.
– Цыгана! – захохотал Гарсиласо. – Какого? Какого из всей этой черной кучи? Мы все для них на одно лицо, а вот белокожую девицу, вроде тебя, легко запомнить.
Наконец, когда Вилворде, Мехельн остались позади, Мадлен вздохнула свободно.
В пути цыганский кортеж растянулся на целое лье, и когда подходило время ночлега, цыгане поневоле вынуждены были делиться на три лагеря. Этот факт если не радовал Мадлен то, по крайней мере, давал временное успокоение, по двум весьма существенным причинам. Первое – шум, который производили ее соплеменники, уменьшился втрое. Вторая причина заключалась в Маргарите: юная цыганка оставалась вместе с Джаелл, в одном из двух других лагерей где-то позади, и Мадлен, чья повозка, неизменно управляемая Гарсиласо, всегда ехала первой, не приходилось испытывать неловкость в ее присутствии.
А жизнь не так плоха, как казалась поначалу. Не было слаще возможности видеть звездное небо над головой, очертания высоких сосен, устрашающих во тьме гигантских распятий ветряных мельниц и треугольных крыш крестьянских ферм, бескрайние луга и аккуратно засаженные клевером поля каждый раз, когда вслед за долгой тряской по разбитым дорогам покидаешь тесное пространство этой своеобразной тюрьмы на колесах… Мадлен с радостью удалялась куда-нибудь вглубь, подальше от лагеря, скидывала с себя одежду и ныряла в прохладные воды здешних речек. А кустарник, росший вдоль плоских, плавно спускавшихся к воде берегов хорошо скрывал юную купальщицу. Каждый раз, возвращаясь к костру после вечерней прогулки, чтобы согреться и поужинать, она, благодарение богу, не встречала разгневанного взгляда вожака. Он, казалось, и думать о ней забыл, едва табор удалился на почтенное расстояние от злополучного Монса. Мадлен успокоилась и сама перестала обращать на него внимание.
Однако длилось это недолго.
Вскоре их путь привел к границе Северного Брабанта и Гельдерна. Они должны были пересечь Горинхем и попасть на долгожданные земли Утрехта. Цыгане сделали остановку недалеко от развалин сгоревшего замка Аммерсоен на берегу реки Домел – небольшого притока Мааса. Где-то позади остался город Хертогенбос, названием обязанный великолепному лесу, распростертому в окрестностях. Более трех с четвертью веков назад это место было облюбовано герцогом Брабантским – Генрихом I. Он использовал лес не только в качестве охотничьих угодий – сюда на долгое время была перенесена резиденция венценосных особ.
Остановку сделали к концу одного из прекрасных солнечных дней, столь редких в этой стране, где даже август изобиловал дождями, градом величиной с пшеничное семя и утренними туманами. Мадлен, едва ступив ногой на землю, затем чтобы после целого дня затворнического пути вдохнуть полной грудью свежего воздуха, пропитанного запахом мокрой травы и грибов, столкнулась с Маргаритой. Цыганка шевелила горящие бревна в костре огромной еловой ветвью, выделяясь ярко-алым пятном средь снующих туда и сюда соплеменников, оживленно готовившихся к предстоящему ужину. Нет ничего удивительного! Вполне вероятно, что Гарсиласо приказал перебраться поближе к собственной персоне, по причине весьма очевидной – Мадлен давно догадалась, что юная цыганка была на особом счету вожака. Не раз они исчезали надолго. Не раз она заставала их жарко целующимися. Да только Гарсиласо был груб с девушкой, не любил ее. Он мог носить маски, но ни одна из них не являлась истинным лицом этого вечного актера.
Солнце закатилось за лес, дразнясь, сонливо показывая последние лучи. Мадлен сочла разумным поскорее удалиться от лагеря и направилась осматривать окрестности. За широким поясом девушки красовался восхитительный двуствольный пистолет с кремниевым замком. Гарсиласо отдал его Мадлен по прибытию из Брюсселя.
Цыганский король таил в себе куда больше странностей, чем представлялось на первый взгляд. И Мадлен ломала голову над содержимым тайников души этого удивительного человека не менее чем он, пытаясь заглянуть, что за тайны хранит ее светловолосая головка. Миновало более четырех месяцев с той секунды, как под окном Нантской гостиницы Мадлен упала в объятия цыгана. Но до сих пор она не могла определить, что движет этим человеком и каким невероятным по мощи силам он подчиняется? Судя по тому, какое богатое воспитание получил цыган, можно предположить, что он происходит из благородной семьи – знает более десяти языков, говорит на прекрасной латыни, остр на язык, виртуозно владеет клинком и изящно держится в седле так, словно зовется, по меньшей мере, монсеньором. Он может быть и безмерно учтивым и безобразно насмешливым одновременно. Одновременно убедителен в костюме скомороха и вельможи. Ловкач. Меняет голоса, фигуру, рост, походку, столь же ловко, как костюмы и имена. Его все и всюду знают: одни бегут, как от огня, от других бежит он. Кто он, этот Гарсиласо? Сам дьявол?
Мадлен терзалась дилеммой меж полным доверием Гарсиласо и желанием продолжить путь самой. Дорога, выбранная цыганами, через Утрехт, ее мало устраивала, но и в одиночку путешествовать она боялась. В любой момент могли повстречаться если не хищники здешних лесов, то, наверняка бродившие по округам испанские солдаты, с «дружелюбностью» коих она уже имела несчастье познакомиться. Они, безусловно, схватят ее как бродяжку, что подтвердит отсутствие необходимых бумаг – пропуск на имя де Мера остался в гостинице у Монса. Затем последует череда пыток, а закончится все костром – что еще можно предложить бедной девушке, вроде нее?
Без Гарсиласо ей и суток не прожить. Кроме того, Мадлен не могла отделаться от любопытства, отчасти рожденного беспокойством, отчасти являющегося ее женским началом. Зачем так страстно он пытается уберечь ее, не выказав при этом и намека на проявление какого-либо естественного человеческого чувства – ни сострадания, ни симпатии, ни иного интереса? Он действовал, точно хорошо отлаженный механизм, точно исполнял команды, ни разу не сойдя с намеченной траектории и действуя строго по неведомой ей схеме. И за что же он зол на нее, откуда негодование, вырвавшееся наружу, едва ее нога ступила за черту табора?
Единственный раз в мыслях Мадлен зародилось желание испытать своего спутника на прочность. Потонувшая в водовороте любопытства и невесть откуда взявшегося азарта, воскресшая в ней дочь Евы ринулась на абордаж.
И потому, когда Гарсиласо протянул девушке оружие, та удивленно приподняла брови, с самым наиневиннейшим видом заявив, что впервые видит «такую штуку», в то время как, благодаря стараниям высокородной и неординарной воспитательницы, прекрасно обращалась с шомполом и метко била в цель. Избранницы мадам Монвилье раз в месяц получали урок обращения с оружием. Это тщательно скрывалось от глаз всего монастыря. Некий мастер клинка и пистолета в маске обучал девиц искусству стрельбы и фехтования, а следом девица расплачивалась за уроки.
Мадлен испытывала особое наслаждение, держа в руках заряженную машину для убийства. И каждый раз, когда она метилась в стену сарая, представляла, что попадает настоятельнице прямо между глаз.
Гарсиласо тотчас предложил девушке дать несколько уроков стрельбы. А Мадлен, изображая усердие, направляла всю свою наблюдательность на то, чтобы подметить, не изменится ли Гарсиласо в лице, когда они оба, притаившись в зарослях вереска, поджидали незадачливого фазана или стайку перепелок, когда она, вытянув вперед руку, брала прицел, или же, испачкавшись в порохе и закусив губу, с сосредоточенностью хирурга чистила ствол. Но сколько бы усилий не стоило ему держать себя в руках, это оставалось неведомым, ибо он был непрошибаем, словно придорожный камень. Оставшись после долгих экспериментов с неудовлетворенным любопытством, Мадлен бросила сии тщедушные попытки что-либо выяснить, и отдалась власти мерного путешествия.
И в тот вечер первым делом отправилась к реке, выбрав место, несомненно, весьма отдаленное от общей стоянки.
По обыкновению ничего не подозревая, Мадлен принялась раздеваться. С наслаждением расплела косу, что покоилась за спиной прижатая жилетом. И в одном лишь одеянии из длинных золотых кудряшек направилась к воде.
К концу лета стало заметно прохладней, вода не была так приятна, как раньше. Но девушка, сжав кулачки, медленно стала погружаться. Когда наконец прозрачная гладь скрыла ее всю до груди, она поплыла, почувствовав вместо холода обжигающий жар. И за ней, будто знамя, тянулось пелена светлых волос, похожих на пущенный нимфой лепесток лилии, подхваченный легким течением. Спустя пару минут нырнула и поплыла под водой, касаясь руками камешков и тонких водорослей илистого дна. Точно русалка, она пересекла реку, вернулась обратно к берегу и стремительно вынырнула. Мелкие капли разлетелись в разные стороны. Мадлен протерла и распахнула глаза…
Но не сразу осознала, что прямо перед ней на самом краю берега стояла Маргарита. Взгляд, которым та пожирала Мадлен, невозможно было описать словами: взгляд одновременно испуганный и озлобленный, взгляд разочарования и ненависти. Цыганка мертвенно бледная, чего не скрывала даже ее загорелая кожа, шагнула было в воду с тем, чтобы растерзать в клочья коварную обманщицу, обманщицу вдвойне, поскольку не составляло труда догадаться, зачем вожак таскал за собой женщину, переодетую мальчиком.
Но выражение лица цыганки вдруг изменилось. Она подалась вперед так, словно кто-то подтолкнул ее сзади, выгнулась дугой и повалилась с берега, по воде поплыли багровые пятна, а на ее месте, словно по мановению какого-то злого волшебства выросла фигура Гарсиласо.
Он был бледен, челюсти сжаты, зубы скрежетали, в глазах – адское пламя, руки едва зримо дрожали.
С минуту они смотрели друг на друга, пока Мадлен не очнулась от оцепенения. Завизжав, она кинулась, из воды в сторону руин Аммерсоен.
Она бежала до тех пор, пока совсем не выбилась из сил. Но остановившись и, спрятав лицо в ладонях, разрыдалась. Босые стопы горели от быстрого бега, тело пылало от ударов колючих веток, пробивала дрожь.
Отовсюду окружал темный, таивший в себе опасность глухой темный лес. Солнце село быстро. Холод и воцарившаяся вокруг кромешная тьма заставили ее съежиться и застучать зубами. Она была как раз у края рва развалин замка и собралась на ощупь спуститься. Как вдруг ее затылок обдало горячим тяжелым дыханием, чьи-то руки сжали плечи и несколько раз грубо встряхнули. От неожиданности Мадлен дернулась в сторону, оступилась и покатилась кувырком, на самое дно рва – сухое и поросшее травой. Она больно проехалась лицом и грудью о мелкие сухие колючки и каменные осколки, однако чудом не повредив ни единой кости. С трудом найдя в себе силы, она поднялась на колени, тут же невидимая рука впилась в волосы.
И только сейчас она смогла разглядеть горящие впотьмах глаза Гарсиласо.
Он бросил к ее ногам какое-то тряпье и прошипел:
– Живо оденься, шлюха.
Мадлен тяжело рухнула на землю, только он выпустил руку, и припала к серой кучке из тряпок, которая, как оказалось, была ее одеждой, – жилет, льняные штаны, сапоги. Дрожа всем телом, беззвучно роняя слезы, она натянула все это на себя. Едва туалет ее был завершен, Гарсиласо подхватил ее под локоть и потянул за собой, обратно в лагерь.
III
. Филипп д’Эгмонт – лесной гёз
Сколько раз душа была готова вознестись к небесам, уверовав в непритворность и благородное прямодушие этого странного человека, столько же поднаторелый разум удерживал сии безрассудные порывы, призывая держать ухо востро, ибо каждый ложный шаг рассудка, каждое движение души пришлось бы оплачивать телу, попранному пятой мнимого благодетеля.
Став случайно свидетелем того, как Гарсиласо умел избавляться от неугодных, Мадлен приготовилась незримо ускользнуть из табора. Но вожак быстро предугадал будущий шаг пленницы и тотчас приставил двух цыган к ее фургону. Мадлен могла наблюдать через узкую щель меж двумя полами холщевой занавеси, как те зорко наблюдали за ней: и в дороге, следуя верхом, и во время стоянки, укладываясь спать прямо под колеса. Ни днем, ни ночью она не покидала воза без присутствия соглядатаев. Они скользили за ее спиной, будто тени, и тотчас хватались за ножи, едва девушка выказывала намерение дать деру. Не оставалось ничего иного, кроме как ждать случая.
С приходом сентября ночи сделались холодными, дни дождливыми, пасмурными. Частыми стали туманы, которые несли с собой неуютную сырость. Все трудней было подбирать место для ночлега. Поначалу раскидистые ясени и буки едва тронутые кистью наступающей осени служили более-менее сносными укрытиями ночного костра от дождей. Но когда дули холодные порывистые ветра, а небо не имело проблеска и роняло на землю немыслимые потоки, приходилось сооружать некое подобие огромного навеса: натягивали меж деревьев тент, умело сшитый из обрывков одежды и старых одеял цыганскими рукодельницами.
Долгую неделю Мадлен провела настороже, позволяя себе спать не более пары часов в сутки. Ожидание измучило ее, лишив надежды и вновь нагнав отчаяние. Все чаще она помышляла о смерти, перебирая в уме убогий набор средств.
Из состояния глубокого уныния ее вывел внезапный шум: резкие голоса, оклики, конский топот, раздавшиеся на склоне восьмого дня. Неясно, ликование ли? Или цыгане вновь затеяли драку из-за раздела краденного? А быть может, им кто-то повстречался по дороге… Но конский топот и крики не прекращались до тех пор, пока фургон Мадлен, кряхтя, не встал. Послышался грозный голос Гарсиласо, и восстановилось молчание, прерываемое лишь звучным лошадиным фырканьем и тихим перешептыванием.
Мадлен поспешила выглянуть наружу. Изумленное «ах!» застыло на ее губах – цыганский обоз сделал остановку средь случайно попавшегося им на пути поля недавнего сражения… Открытое пространство под темно-синим вечерним небом с быстро несущимися на ветру облачками-барашками было сплошь усеяно мертвецами – окровавленными и изувеченными телами несчастных, утопавших в сырой взрытой копытами земле. Брошенные пушки еще, казалось, дымились, в воздухе стоял резкий запах пороха и пота, а над убитыми, разгоняя стаи ворон-падальщиков, уже роилось цыганское племя.
Алчных охотников до скарба убитых интересовал металлический блеск оружия и лат, принадлежавших рейтарам и испанским конникам. Редкая удача! Шпаги и эстоки цыгане покрывали особым составом, отчего те выглядели только что выкованными, искореженные от ударов нагрудники и другие части доспех выпрямляли, красили в черное и продавали, как вороненое. Пистолетами и аркебузами занимался Мантуари, за каждый он получал не менее полусотни флоринов золотом. В этих пылающих огнем войны краях цыгане знали, на чем поживиться…
Но немцев и испанцев Мадлен насчитала не более пары десятков, остальные же – свора исхудавших и полураздетых бродяг с беспорядочной экипировкой, но бросившихся в бой с арбалетами в руках, копьями и тяжелыми рейтшвертами, ни в чем не уступавшими вражеским аркебузам. И лишь немногие были одеты в короткие холщевые панцири, поверх рубах. Похоже, испанские солдаты крепко отделали отряд фламандских мятежников, безжалостно всех перестреляв. Эти обездоленные, гордые тем, что держали мечи без рукавиц, голой грудью шли на врага, и были теми самыми лесными гёзами, слава о коих часто проносилась над здешними землями.
Тем временем цыгане, обгоняя друг друга, беспрестанно изрыгая озлобленную ругань, трудились над телами погибших. Кто извлекал редкие монеты из карманов, кто сдирал с груди ордена на золотых цепях, кто стягивал латы и сапоги. Победителей этого сражения, казалось, не было вовсе, или же они, по неясным причинам бросив все, устремились в безвестном направлении – вероятно вдогонку за отступившими. Поэтому гора из добытого быстро росла, пополняясь испанскими аркебузами, полупустыми пороховницами, искореженными морионами и кирасами, даже одну из мортир удалось этим ненасытным трудягам приволочь к месту стоянки и привязать кожаными ремнями к повозке вожака. Женщины, не менее ловкие, чем мужчины, уже примеряли золотые цепи, дети затыкали за пояса ножи и по двое тащили тяжелые мечи.
Придя в себя, Мадлен обнаружила, что никто ее более не стережет. Оба орфа смешались с общей массой воодушевленных находкой соплеменников, которые, в свою очередь, рассеялись по полю.
Неслышно соскользнув с повозки, пленница выбрала место, где цыган почти не было, и опрометью понеслась к лесу через все пространство усеянное трупами. Она старалась не глядеть по сторонам, но глаза невольно ловили перекошенные предсмертной агонией лица, истерзанные конечности, лужи крови и вывернутые внутренности. Запах мертвечины и гнили одурманивал, тошнота подступила к горлу, страх охватил члены. На полпути, не в силах бежать дальше, Мадлен остановилась и безжизненно опустилась на колени. Предательские мысли о смерти прорезали разум, будто слепящие лучи дневного светила темную плоть грозовых облаков и…
Она обвела поле усталым невидящим взором, преисполненная намерением продолжить бег. Пальцы судорожно стиснули рукоять оказавшегося рядом ножа.
Внезапно прямо у ее ног разжалась и сжалась в кулак чья-то рука. Мадлен обмерла.
Живой!.. Он лежал придавленный тушей мертвой лошади, и едва пришел в себя, тотчас попытался избавиться от давящего на правую руку груза. Голову его покрывал старомодный бургиньот с опущенным забралом, грудь – стальные с испанским гербом латы, пробитые в боку обломком копья. Исцарапанные ноги и руки не были ничем защищены, кроме как разодранными рукавами полотняной сорочки и крестьянскими штанами неопределенного цвета. Мадлен кинулась на помощь, и кое-как ей удалось освободить несчастного от непосильной ноши. Застонав, он потянулся освобожденной рукой к обломку клинка, острие его, пробив в сражении сталь нагрудника, вспороло плоть от бедра до ребер. Из потревоженной раны хлынула кровь.
– О нет, мессир!.. Нельзя! – вскричала девушка.
Тогда рука раненного указала на шлем, и Мадлен поспешила его снять. Влажные, черные волосы упали на бледное лицо – лицо еще совсем молодого мужчины, юноши, едва ли года на два старше Мадлен. Полуопущенные веки дрогнули, помертвевшие губы раскрылись, чтобы набрать больше воздуха в грудь, затем чтобы, не зная того, разбередить истекающую кровью промоину в теле. Прорычав, юноша в латах вновь схватился за обломок, словно лишь в нем видел причину невыносимой боли, не понимая вовсе, что, избавившись от него, лишится жизни.
– Молю вас, только не шевелитесь… – Мадлен насилу разжала пальцы раненного и отвела его руку в сторону. – Вам помогут. Только потерпите немного.
Сердце девушки сжалось от сострадания к несчастному, не понимавшему в безумном неведении, откуда эта чудовищная боль. Она вскочила с колен и поискала глазами, что можно положить ему под голову. Брошенный рядом зеленый колет был тут же свернут вчетверо – это и послужило подушкой.
– Не шевелитесь… – шепнула она и поспешила назад, к обозу.
В одно мгновение долетела до обоза. Кинулась в самую гущу сидящих и стоящих, расталкивая локтями и грозя ножом, который не преминула захватить с собой. Наконец она оказалась подле вожака. Тот распределял добытое.
– В чем дело? – вскричал он, раздраженный тем, что который раз его сбили со счета, но, заметив Мадлен, не удержался от удивленной улыбки.
– Гарсиласо, я нашла раненного, – прерывисто дыша, сообщила она.
– На кой он нам? – Гарсиласо, сделал движение руками, дабы отвести ненасытную толпу от себя хоть на фут дальше, и вновь принялся пересчитывать монеты. Справа от него аккуратнейшим образом было сложено оружие и части амуниции, слева – груда прочего хлама.
– Он – испанец! – нашлась Мадлен. – Вероятно, богат, и с родных можно получить выкуп.
Дельное замечание юноши, никогда не раскрывавшего рта, заставило это напоминание осиного роя замолкнуть – некоторые понимали по-французски и неплохо на нем изъяснялись, в силу того, что долгое время обретались в Пикардии.
Гарсиласо поднял на Мадлен насмешливый взгляд.
– Жозе! Нинар! Какого черта вы оставили дорогого гостя без присмотра? – гневно гаркнул он, заставив обоих стражей девушки в страхе застыть; но тотчас добавил: – Пойдите за ним, гляньте, что случилось.
Цыгане недовольно поднялись и поплелись вглубь поля, а Мадлен с детской радостью кинулась за ними.
Раненный лежал недвижно; еще дышал, но обессиленный большой кровопотерей. Мадлен опустилась на колени и положила руку на горячий лоб – лихорадка начинала разгораться. Тот, почувствовав прикосновение, открыл глаза.
– О, ангел!.. Наконец… За мной?.. Ты заберешь меня на небеса?..
Мадлен грустно улыбнулась, приготовившись утешить несчастного, но подошли Жозе и Нинар. Ни слова не сказав, они грубо подняли раненного за руки и ноги, словно это был не более чем предмет мебели, который необходимо передвинуть, и юноша застонал. Мадлен ухватилась за рукав Жозе, обратив цыгану жалобный взгляд.
Цыган недовольно отдернул руку и что-то промычал; оба вновь опустили юношу на землю. Внезапно Нинар разгневанно топнул, жестикулируя, выругался и зашагал обратно. Оборачиваясь, он грозил пальцем, указывая на Мадлен. Но рослый и широкий в плечах Жозе остался на месте.
– Прошу вас, – еле слышно выдохнула Мадлен, молитвенно сложив ладони.
Посопев немного в знак недовольства, тот все же поднял раненного.
Тем временем уже начинало темнеть, и цыгане, уже всласть насчитавшись краденым, суетливо носились взад-вперед и складывали добро в фургоны.
– И это твой испанец? – усмехнувшись, спросил Гарсиласо.
– Да, – торопливо бросила на ходу девушка и пробежала мимо. – Где Джаелл?
– Какой же это испанец, милейший Серафим? Посмотри! Он бос, как попрошайка с Шампо.
– Ну и что же! Видать, сапоги успел снять кто-то из твоих людей.
– Да это гёз!
Но Мадлен устремилась дальше, в нетерпении ища повозку, в которой ехала старая колдунья – единственная здесь, смыслящая в лекарском искусстве.
К счастью, Джаелл оказалась рядом: сидела, опершись спиной о колесо повозки, и попыхивая трубкой, наблюдала за происходящим. Когда Жозе приблизился, она молча указала на вход в свой фургон.
Мадлен жадно следила за тем, как внесли юношу к цыганке. Он по-прежнему бредил, мотал головой и бормотал об ангелах и о какой-то мести.
Гарсиласо не стал возражать, приказал, чтобы трогали, и Мадлен пришлось уйти. Нельзя было задерживаться – испанцы действительно могли вернуться и, обнаружив, что их опередили и увели под носом трофей, пришли бы в крайнее неистовство.
Чтобы спутать следы, обоз вновь свернул в лес. И, несмотря на то, что лошади не отдохнули за время кратковременной минувшей остановки, вожак принял решение ехать до самого Утрехта. Благо оставалось всего три-четыре лье вверх по извилистому Рейну.
К рассвету цыгане стали, выбрав место для лагеря на голом берегу средь равнинной кустистой местности, которая господствовала в окрестностях города. Воздух здесь был очень влажным из-за присутствия реки, ее ответвлений, других маленьких речек, каналов и болот.
Мадлен вновь оказалась запертой в фургоне.
Но заплатив за жизнь бедного юноши свободой, которую едва не обрела, она ничуть не жалела. Мысли были преисполнены тревогой за несчастного. С надеждой она ожидала, когда же подвернется удобный случай, дабы проведать его. Через узкую щель в обивке девушка наблюдала за лагерем.
Гарсиласо покинул табор тотчас, как встали. Он надел парадный бархатный камзол, волосы убрал под берет, лихо заломленный за ухо и украшенный султаном из перьев и россыпью драгоценных каменьев. Затем накинул на себя длинный серый плащ с капюшоном, расшитый серебряной канителью, вооружился шпагой и парным к ней кинжалом, которые сняли цыгане с одного немецкого конника, из-под полы камзола выглядывали дула пистолетов. Сел в седло и помчался в сторону города…
Но и в это утро, ни часом, ни днем, ни неделей позже Мадлен так и не удалось повидать спасенного юношу. Жозе и Нинар не сводили с пленницы глаз, и, казалось, были страшно недовольны сим наказом. Что ни день они становились все раздраженней, и в конце концов совсем рассвирепели.
В одно из вечеров поднявшийся снаружи шум показался Мадлен сильнее обычного. Она насторожилась. Шум набирал силу: детский плач, недовольные голоса их матерей, мужская ругань, где искусно сплетались крепкие цыганские выражения с французскими и фламандскими – все смешалось в какой-то чудовищный гул.
Мадлен вскочила, пол под ногами заходил ходуном. Испугавшись, она замерла. Повозка вновь пошатнулась, но с большей силой.
Секундой позже в ее скромное жилище ворвались трое цыган, один из них ее страж – Нинар. Двух других она лишь пару раз видела у костра. Один – молодой, но с перекошенным от чудовищного шрама лицом, а другой – ровесник Гарсиласо, крепкий, с горящим ненавистью взглядом: Мантуари – цыганский оружейник.
– А ну-ка, сударь, – на чистейшем французском проговорил последний и приблизился к Мадлен, – подите-ка сюда. Поговорить надо.
Он грубо схватил девушку за руку и выволок наружу на небольшое пространство, которое тут же образовали ропщущие цыгане: мужчины с оружием наголо, женщины с разгневанными лицами, маленькие дети, цепляющиеся за их юбки. Мадлен, споткнувшись обо что-то, оказалась на коленях и тут же пожелала подняться, но тяжелая длань Нинара, упав на плечо, пресекла ее движение.
– Что вам нужно?
– Смерть! Твоя смерть, – не замедлили отозваться эхом яростные возгласы.
– Но в чем моя вина?
Мадлен сохраняла твердость, оставаясь неподвижной под рукой цыгана. Нинар мог в любую минуту уложить ее на землю ничком, однако предпочитал, чтобы чужак просто не смог подняться на ноги. Руки Мадлен упирались в истоптанную землю, в то время как они были весьма и весьма необходимы свободными. Тот охотничий нож, подобранный среди убитых с поля боя, висел у ее пояса. Девушка думала только о том, чтобы достать оружие.
– Где Гарсиласо?
– Откуда же мне знать! – в изумлении вскричала Мадлен.
Она вспомнила, в какой наряд тот облачился, вооружился до зубов, взял лучшую лошадь… Неужели вожак в ту ночь оставил табор навсегда? Страх невидимым зверем вполз за шиворот ее тугого жилета.
– Похоже, что только одному тебе и известно. Ты слишком привязал к себе Гарсиласо. Мы начинаем подумывать, не сошел ли он с ума, забавляясь с мальчишкой. Его отношение к тебе подозрительно напоминает привязанность ревнивого любовника. Ты влияешь на его мысли, заставил подобрать еще одного сосунка. Кто поклянется, что вы оба не сдадите нас солдатам, в руки инквизиторов, или еще как-либо пожелаете с нами расправиться? Чужаки, они и есть чужаки, им нет никакого доверия! Смерть тебе и твоему приятелю! Смерть! – последние слова цыгана подхватила толпа, но в этот момент, растолкав безумцев, на сцену ворвалась Джаелл. Она принялась орать по-цыгански, возводить руки к небу и с гневом тыкать пальцем в грудь оружейника. Мадлен мало, что поняла, но средь ее корявых фраз мелькало имя Гарсиласо, – нетрудно было догадаться, что старая колдунья намекала им о гневе, который, должно быть, обрушит вожак на нарушителей закона.
Нинар отпустил Мадлен, и та резко вскочив на ноги, схватилась за рукоятку ножа.
– Нет! – вскричала Джаелл и протянула тощую бронзовую руку в сторону готовой к обороне Мадлен; глаза цыганки сверкнули недобрым огнем, – сейчас же убирайся в свой фургон. Их трудно удержать, тем паче, что и твои намерения не особо дружелюбны.
Из толпы вынырнул Жозе. В два прыжка достиг Мадлен, перекинул ее через плечо и грубо затолкал в фургон.
Следом зашла Джаелл.
– Гарсиласо не даст им причинить тебе зла, – сказала она, обняв ладонями бледное личико Мадлен. – Но предупредить тебя нужно, цыганская ненависть не имеет никаких преград. Если кто из них задумал месть, ни угрозы, ни повеления вожака и последующие наказания не смогут предотвратить задуманное. Цыган задумал – цыган сделает. Поэтому, беги поскорее… нет, не сегодня… сегодня ни в коем случае нельзя… Жозе еще пуще будет следить за тобой, ведь если бежишь в отсутствие вожака, он также будет казнен за то, что не уследил…
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
