Текст книги "Пять ран Христовых"
Автор книги: Юлия Ли-Тутолмина
Жанр: Жанр неизвестен
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 19 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
– Бог мой, – Буазо схватился за сердце одной рукой, другой судорожно вцепился в планшир. – Что там могло произойти?
В это время Люме удивленный не менее чем адмирал, попытался разобрать слова, которые выкрикивал нарочный на лодке.
– Это сам Треслонг! – выдохнул Буазо, сделавшись таким же белым как паруса «Эпира». Неужели за его короткое отсутствие безмятежно покачивающиеся на легкой зыби суда флотилии были вновь подвергнуты нападению (он не забыл, как, вздохнув спокойней и ослабив бдительность после боя на дамбе, потерял четыре десятка людей, которых перестреляли подкравшиеся испанские солдаты, вооруженные аркебузами).
– Да что он там орет! – нервно передернув плечами, воскликнул Люме и выругался, несмотря на присутствие адмирала, как сапожник.
Наконец лодка приблизилась на достаточное расстояние, чтобы расслышать слова Гильома ван Треслонга, который покинул пост, дабы возвестить радостную весть.
– Лейден свободен! – принес ветер его голос. Раздался двукратный вздох облегчения – Люме и Буазо услышали донесенные по воздуху слова.
Адмирал вновь стал серьезным, и немного пожалел о той минуте слабости, которую пришлось явить барону, но нельзя было не заметить в его взгляде искорки счастья. Город свободен – это то, чего он ждал так долго, это то, ради чего потопили полстраны и потеряли столько крови и жизней!
– Как это произошло? – барон проявил верх любопытства – он чуть было не вывалился за борт, когда одной рукой цепляясь за прикрепленную к правому борту грот-стень-фордуну, другую протягивал раненному Треслонгу. Весь перевязанный, взлохмаченный, но счастливый, как ребенок, гёз, взобрался по наружному трапу на борт.
– Вальдес сам покинул город… сейчас остатки его армии находятся на пути в Гаагу, – запыхавшись, начал рассказывать он, но Буазо взволнованно прервал:
– Вы уверены? Нет ли в городе засады? Может, эти собаки пошли на уловку…
– Не думаю, – покачал головой высокий худощавый моряк, вовсе не напрасно прозванный Треслонгом, – что означало «долговязый». – Под покровом ночи, дабы их позор был менее заметен, испанцы оставили форт Ламмен и Лейдердорп и длинной вереницей направились в Гаагу.
– Подробнее, друг мой! – адмирал был так взволнован, что схватил рассказчика за рукав.
– И по порядку, – добавил Люме.
– Дело было так. Поначалу, мы заметили огни… вереницу огней, тянущуюся по дороге от Лейдердорпа к Гааге. Затем один из матросов предположил, что испанцы бежали, по примеру тех, что пытались сегодня утром отстоять свой заслон у Зутервуде. Ну, никак не мог я удержать нашу добрую братию от желания пойти посмотреть! Мгновенно нашлись десять смельчаков, их снарядили оружием и отправили пешими к Ламмену. Какова же была их радость, когда они увидели брошенный лагерь. Это подвигло их на то, чтобы обойти город кругом. Во всех палатках, что еще теплились пребыванием людей, не осталось ни одного испанца – все ушли.
– Ба! Быть не может! Бежали? Сам генерал бежал? – матросы мгновенно столпились вокруг и, совсем позабыв о своих обязанностях, рассыпались в изумленных восклицаниях.
– Но это не все, – капитан ван Треслонг внезапно принялся хлопать себя по карманам с видом весьма озабоченным, затем достал, наконец, из тайников камзола письмо и торжественно вручил его Буазо. – Господин адмирал, имею честь вручить вам письмо от его высочества – принца Вильгельма Оранского.
Адмирал сломал печать и быстро пробежался по нескольким строчкам, написанным дивным ровным почерком, каким могли писать лишь божьи помазанники. На его лице вдруг расцвела ехидная усмешка.
– Вот ведь ирония, господин Люме! – сказал он, обращаясь к капитану «Эпира». – Его высочество знает о вашем пребывании здесь, и желает видеть!
Барон застыл на мгновение в недоумении, затем его лицо смягчилось, а губы расплылись в широкой улыбке.
– Э-э, нет, – протяжно произнес он. – У меня нет никакого желания говорить с принцем. Я дело свое сделал.
– То есть, как нет желания? – переспросил адмирал, скорее дабы поддеть барона, нежели из удивления.
– Вот так, господин адмирал, – сказал он, потирая ладони с довольным видом. Вслед за тем обернулся к столпившимся матросам и, вкладывая в мощный голос как можно больше силы, прокричал:
– Свистать всех наверх! Грузите хлеб, вино и вяленую рыбу в шлюпки! Отплываем!
Матросы с радостными возгласами помчались исполнять распоряжения капитана, развернув при этом вокруг под звуки кормового колокола такую небывало кипучую деятельность, что аж дух захватывало, глядя на них. В мгновение ока по палубе один за другим на согнутых спинах «ребят с бака», распространяя вокруг крепкий рыбный запах, появились бочки и мешки с припасами, которые они спускали по трапу в шлюпки в сопровождении какой-то веселой матросской песни.
Люме, удовлетворенно проследив глазами за началом работы, обернулся на каблуках к двум не скрывающим недоумения коллегам и, скрестив руки на груди, вновь заговорил:
– Надеюсь, вы не слишком будете сожалеть о моем столь скором отплытии. Город, как вы, адмирал, желали, наконец свободен. Оставшаяся провизия через четверть часа будет погружена в шлюпки и направлена в город. Лейденцам передайте от меня горячий привет.
Особое самодовольство и напыщенность, каковые свойственны были лишь одному ему – барону де Люме, нисколько не могли сейчас оскорбить ни адмирала, ни капитана Долговязого. Они прекрасно знали, что за показной выспренностью, чрезмерной вспыльчивостью, грубостью и неучтивостью, скрывалось доброе и благородное сердце, способное отдавать и не брать взамен. Вся эта кутерьма, вызванная отрадной вестью, согрела и растопила даже самые каменные сердца морских гёзов, чьи нервы так долго пребывали в невероятном напряжении, а ныне получили долгожданное облегчение. Они лишь весело переглянулись, а Буазо разрешил себе спросить:
– А что же вы намерены делать?
– Я? Ну… во-первых, Плимут ждет наше именитое полотно, коего во всем свете не сыскать! А далее… Далее, меня ожидают берега Нового Света, таящие в себе столь огромное количество ценного. Не зря испанские собаки там по-хозяйски обосновались, да похоже, надолго. Думаю потеснить их несколько, тем паче, что это принесет славу моей стране, не так ли, господа?
– Ну, что ж, – Буазо протянул ему руку и склонил голову в легком поклоне, – мне остается только пожелать вам удачи, господин барон.
– Примите и мои пожелания. Пусть фортуна всегда идет борт о борт с вашей флейтой, – поспешил присоединиться к адмиралу Треслонг.
– Аминь, – заключил Люме, и трое собеседников на сем расстались. Гёзы сошли в лодку и, в сопровождении шлюпок, груженных провиантом, предназначенным изголодавшимся лейденцам, направились к стенам ныне свободного города.
Это было самое яркое освобождение города от осады, каковые знавала история. Стоит заметить, что изнеможенные голодом и болезнью горожане в награду за стойкость и отвагу просили у его высочества принца основать университет, что впоследствии сделало Лейден сосредоточием, оплотом и колыбелью просвещения.
***
Мадлен, поддерживаемая с одной стороны судовым врачом, с другой Питером ван Шнелем, спустилась на две ступени в сходный тамбур, пронзенный, словно гигантской стрелой, основанием бизань-мачты. То было нечто вроде сердца кормы – из него спускалась лестница в ярус кают, расположенных под кают-компанией, а также вели широкие двери в саму кают-компанию, небольшое хранилище и скромную каморку хирурга, в которую Мадлен вошла, сразу же ощутив, что находится в святилище науки. Это была несколько трапециевидная комната, простая и тесная, несмотря на то, что ее длина и ширина были по размерам максимально приближены друг к другу, но светлая, благодаря большому прямоугольному иллюминатору с чистыми и прозрачными стеклами в оправе из благородной породы дерева. В углу стоял раскрытый сундук, битком набитый книгами в старых кожаных переплетах, рядом – широкий стол, а на белоснежной скатерти располагались пугающие холодным блеском пинцеты, скальпели, зонды, ланцеты, огромной горой возвышался над ними ворох корпии, а завершали сию картину бутыльки с благовонными мазями, запах их уже въелся в стены и надолго укоренился в воздухе. Меблировку дополняли два высоких табурета, на одном лежала раскрытая тетрадь, и нечто вроде жаровни с примитивным устройством для подогрева воды. В противоположном углу под деревянным распятием скромно ютилась койка хозяина этого своеобразного лазарета, но на ней он почивал в редких случаях, чаще пользуясь сим ложем в качестве операционного стола. Именно к нему двое мужчин провели раненного «юношу» и помогли присесть.
– У капеллана золотые руки, – сказал Питер ван Шнель, – он быстро заштопает вашу рану. Вы и не заметите ничего!
И не мешкая направился к двери, но невольно обернулся и еще раз пожелал Мадлен скорейшего выздоровления.
Когда измученная болью девушка и врач в конце концов остались вдвоем, последний, предварительно заперев за удалившимся моряком дверь, сказал несколько робко и встревожено:
– Ну, что ж… господин де Мер, меня зовут Альбрехт ван Гембизе, я судовой врач и мне поручено осмотреть вашу рану. Раздевайтесь.
Сначала Мадлен бросила на него усталый, непонимающий взгляд, затем сильно побледнела, не удержав полуиспуганной, полуглупой улыбки. Вот балда! Ну как она могла в тот момент, когда, представившись мужским именем, прилюдно рассказывала о себе сочиненную историю, не помнить о чертовой пуле, о том, что ее придется извлекать из тела! Ну, как она могла не подумать что, дабы произвести все эти хирургические манипуляции необходимо будет раздеться, а раздеться – значит сознаться во лжи!
Девушка, сглотнув, подавила волнение и поглядела в глаза врача.
– Благодарю, – сказала она. – Я в состоянии сделать себе перевязку сам.
Хирург усмехнулся в седую бороду.
– Сам? – переспросил он, ополаскивая руки в небольшом жестяном резервуаре с водой. – Поражаюсь такой стойкости! Судя по вашей рубашке, которая впитала по меньшей мере пинту крови, вы должны были упасть без сознания, и отдаться безоговорочно рукам лекаря, по счастливой случайности попавшегося на вашем пути! Прошу вас, раздевайтесь!
На какое-то мгновение Мадлен пришла в негодование, отчего в ее глазах потемнело, и она в действительности едва не потеряла сознания. Настаивать на своем не было смысла, и сил на это не осталось никаких. Но все же, все ее нутро упрямо возражало против предстоящей процедуры, словно с той минуты, как она признается во лжи, вся зыбкая и едва зримая конструкция ее безопасности разнесется в пух и прах.
Девушка угрюмо поглядела на доброе старческое лицо врача, и повторила, чувствуя себя при этом невероятно глупо, так глупо, что даже покраснела:
– Я прошу вас поверить мне, я вполне способен…
– Извлечь пулю из-под собственной лопатки? На такое не способен даже я! Раздевайтесь, сударыня! Ваша тайна мне известна, – спокойно ответил врач, и, закатав рукава, приблизился к Мадлен. Та опустила веки, обмякнув, словно с ее плеч свалили громадную гору. И вместо ужаса она внезапно почувствовала облегчение.
Теперь нет надобности лгать, дрожать в страхе быть узнанной… Оставалась лишь надеется, что удастся избежать гнева этого грозного шкипера. Собственно, какое ему дело до несчастной беглянки? Может, он и вовсе забудет о ней? А завтра, после крепкого здорового сна, когда боль утихнет, когда она будет способна что-либо решать…
Мадлен поймала себя на мысли, что не питает иллюзий насчет завтрашнего дня. Хирург ведь, вероятно, сочтет себя обязанным рассказать, что его пациент вовсе не пациент, а пациентка. Возникнет множество вопросов: кто она, откуда, почему бежала? И вряд ли ей удастся уйти, не ответив на них так, чтобы ответы удовлетворили вопрошателей.
Из-под опущенных ресниц скользнула слеза. Девушка тяжело вздохнула и принялась расстегивать длинный ряд крошечных пуговичек жилета, идущий чуть ли не от самого подбородка вниз. Дрожащими и ослабленными пальцами она боролась с каждой медной застежкой, подобно молодому Гераклу с головами гидры, тяжело дыша и с трудом различая эти чудовищно мелкие и неподдающиеся предметы сквозь темную пелену в глазах, пока седобородый ученик Эскулапа не остановил ее, взяв за пылающую от горячки руку.
– Успокойтесь. Позвольте мне, – сказал он, с отеческой теплотой поглядев в глаза Мадлен, которая почувствовала, как немного отлегло на сердце. Врач взял со стола острый ланцет и осторожно принялся вспарывать плотное сукно. Жилет все это время так туго сжимал грудь девушки, что едва она почувствовала свободу легких, невольно поспешила вдохнуть полной грудью, однако тут же вскрикнула, сраженная острой болью.
Следом умелые руки лекаря принялись сдирать прилипшую ткань рубашки. Наконец та была сброшена на пол, а точеный белоснежный торс и золотистая коса, все это время покоящаяся вдоль спины под тугим жилетом, оказались на свободе.
– В очередной раз дивлюсь женской изобретательности! – пробормотал себе под нос лекарь, глядя на то, как Мадлен стыдливым движением прикрывала грудь. Он протянул ей кружку с каким-то крепким напитком, и велел выпить все до конца. Обжигая себе горло, роняя слезы, она послушно осушила предложенный им сосуд, почувствовав затем, как тепло медленно стало разливаться по уставшим конечностям, как отступила боль, и захотелось спать.
– Теперь приступим, – лекарь помог девушке улечься на живот. Вооружившись корпией и подогретой водой, омыл рану и кожу вокруг от крови. Все его прикосновения были едва ощутимыми, и Мадлен, положив голову на мягкую подушку, чувствовала лишь тонкие струйки теплой воды, стекающие по ее спине на простынь, и легкое головокружение от выпитого.
– Потерпите немного, – едва успел сказать хирург, и ее тело словно прожгло насквозь раскаленным железом: то была работа пинцета. – Вам несказанно повезло – пуля лишь на полдюйма вошла в плоть и не задела кости. Отсюда и ваша стойкость, но крови вы потеряли все равно достаточно.
Гембизе вынул пулю, смазал рану бальзамом и наложил повязку.
– Благодарю вас, – выдавила Мадлен.
– Теперь вам необходимо заснуть, – сказал он, укрывая ее стеганым одеялом, которое нашел аккуратно сложенным под койкой. – После мы придумаем, что с вами делать. И не вздумайте беспокоиться, я сделаю все возможное, чтобы ваша тайна осталась тайной.
Тяжелые веки девушки сами по себе опустились, словно слова врача были волшебным заклинанием, призывающим сон, и она провалилась в забытье, наполненное тревожными картинами. Начиналась лихорадка, но действие снотворного было сильней. Мадлен пару раз поднимала голову, сквозь глубокую дрему видела Гембизе в свете ночника склоненного над сундуком с книгами, потом вновь засыпала. Последнее, что отпечаталось в сознании – стук в дверь, звуки чьих-то шагов и чужие голоса.
– Шкипер приказал позвать вас. Сегодняшнего испанца подняли из трюма…
III
. В открытом море
Со вздохом и немалым усилием Мадлен открыла глаза. Слипшиеся ресницы не сразу дали разглядеть, где она. Девушка долго всматривалась в нависшее серое пространство, перед взором вдруг мелькнуло черно-белое пятно.
– Ну, что же ты, дитя мое, очнулась? – пропел сладкий томный голосок хорошо знакомый Мадлен. О, неужели она опять здесь, в аду, в лапах дьяволицы Монвилье? Или это сон?
Мадлен напряглась, приподнявшись, – нестерпимая боль сковала виски. У кровати стояла мать-настоятельница, склонив голову и с притворной лаской улыбаясь. Мираж? Нет. Мадлен хорошо помнила, что взошла на корабль, помнила, как мессир Гембизе наложил повязку на рану, помнила и Филиппа Эгмонта и рыжеволосого шкипера. Как же она вдруг оказалась в своей келье, в обители Благословенной Марии?
Руки Мадлен невольно потянулись к голове. Она впилась пальцами в волосы, пытаясь вспомнить хоть что-то, что походило на обратную дорогу в Тулузу. Но ничего. Ни единого, даже самого малого намека на то, что ей когда-либо приходилось переживать обратный путь домой, в памяти не зародилось. О да, конечно! Она достигла Лангедока морем! Этот надутый шкипер распознал в ней девицу, вырвал из нее признание и отправил восвояси, в монастырь, к проклятой мадам Монвилье!
Но отчего же Мадлен ничего из этого не помнила?
– Дитя мое, зачем же ты пытаешься притворяться? – заговорила мать-настоятельница вновь. – Я прекрасно знаю, какой силой и каким крепким здоровьем ты обладаешь. Зачем же ты противишься?
– Чему я противлюсь? – прошептала Мадлен.
– Урокам.
– Нет, матушка, я не помню, чтобы противилась урокам…
– Тогда я даю тебе несколько минут, чтобы придти в себя. И ты продолжишь.
С этими слова она вышла. Мадлен огляделась. Маленькое островерхое оконце сливалось со стеной – должно быть, на дворе ночь. На столе горела свеча. Она поднялась и откинула покрывало, с удивлением поглядела на руки – на них не было живого места, сплошь синяки и кровоподтеки, вокруг запястий саднящие ободки. Болью вдруг отозвалась спина. Мадлен бросила взгляд на простыню, на которой только что лежала, та была в крови. Она занесла руку за спину, попыталась ощупать кожу – прикосновение обожгло, а на пальцах осталась следы крови.
Испуганная Мадлен вскочила с постели и вновь оглядела келью. Рядом со столом лежал опрокинутый стул, оплетенный коконом веревок, подле стула огромный хлыст. В углу небрежной грудой была свалена чья-то одежда. Мадлен осторожно подошла и пригляделась: бархатный колет, отделанный золотыми пуговицами и богато расшитый, верховые сапоги, портупея, шпага и кинжал в ножнах. Все это показалось ей невыносимо знакомым…
В коридоре послышался чей-то говор и едва различимые шаги. Недолго думая, Мадлен схватила кинжал, ножны отбросила и опрометью бросилась к кровати.
Тут дверь в келью вновь отворилась, впуская кого-то – верно, то был клиент настоятельницы, в одной рубашке, но в маске. Вот о каких «уроках» говорила мадам. Мадлен уже успела позабыть. Вновь очередной дворянчик, или настоятель соседнего аббатства. Но явно не епископ, судя по тощей фигуре.
Предавшись умозаключениям, она и не заметила, как тот скользнул к ее узкой кровати и накрыл телом. Мадлен безвольно опустилась на спину, приготовившись терпеть череду, благодарение природе, не бесконечных мук. Рука сжимала рукоять кинжала. И, закрыв глаза, она пыталась не смотреть на того, кто медленно скользил губами от ее виска к шее, обдавая лицо винным дыханием. Внезапно дворянчик в маске дернулся, раскрыл рот, шумно вздохнул и отпрянул. С левого бока его, в ореоле темного растекающегося пятна торчала резная рукоять кинжала.
Мадлен сама не поняла, как воспользовалась своим оружием…
Незнакомец схватился за нож и, издав дикий вопль, попытался выдернуть его из себя, но смерть настигла ранее, он повалился набок, скатился с кровати, широко раскинув ноги и руки.
Девушка не успела и сообразить, почти тотчас же в келью влетела разгневанная Монвилье.
– Мадлен! – вне себя от ярости прокричала она. – Что ты наделала? Я вновь посажу тебя в подвал!
– Нет, ни за что туда не пойду, – огрызнулась Мадлен. – Я сбегу. Я выдам вас королю!
– Ты же сумасшедшая. Твоему слову никто не поверит.
Мадлен подавила слезы. Ее взор внезапно упал на кнут, валяющийся у стула, обвитого веревками. Настоятельница тем временем сама закрыла дверь на щеколду, в страхе, что на шум сбегутся монахини, а труп видеть не должен никто.
Тем самым подлая Монвилье подписала себе смертный приговор.
– Ты хоть понимаешь, что вновь подняла весь монастырь на уши? Тебя будут судить. Ты убила благородного мессира, знатного мессира…
– Никто более не посмеет ко мне прикоснуться.
– Я устала давать тебе наставления. Я устала внушать тебе – все, что я делаю, лишь во благо тебе. Когда же ты примешь свою участь с приличествующим смирением?
– Никогда. А это злосчастное место сровняют с землей!
Мадлен схватила кнут, не осознавая, что делает и какая кара ее настигнет впоследствии, и замахнулась. Длинный хвост, описав окружность, взвизгнув у потолка, дернулся к полу. Мадам Монвилье вскрикнула, прижав руку к щеке. Не дав ей даже опомниться, Мадлен взмахнула еще раз, следом еще раз. Настоятельница взвыла, как заарканенный медведь, рухнув на колени и закрывая лицо руками. Меж пальцами заструилась кровь. Мадлен словно ополоумела при виде этой багряной жидкости. Столько мучений, столько унижений и боли пришлось терпеть по вине алчной и распутной настоятельницы, что вид ее крови опьянил девушку. Она не могла остановиться, продолжая наносить удары, молотя уже рукоятью по лицу, по вискам, затылку, и не заметив, что Монвилье потеряла сознание, распростершись на полу. И лужа крови столь разрослась под ней, что достигла стоп Мадлен…
Отступая шаг за шагом, Мадлен наткнулась на другое тело – незнакомец в маске. Нагнувшись, она содрала ее с лица… О Господи, это был Гарсиласо. Его лицо распухло, кожа посинела, черные волосы прилипли к шее и плечам. Вздрогнув, девушка отвела взгляд. Мадам Монвилье лежала ничком.
Ступая по крови голыми стопами, Мадлен пятилась назад, к двери. Вдруг настоятельница шевельнулась, сделала усилие и приподнялась… Только лицо, что она обратила Мадлен, не принадлежало ей. На Мадлен смотрел израненный испанец, с лица его стекали ручьи воды смешанной с пороховой копотью и кровью.
– Помоги, – одними губами прошептал он.
И Мадлен очнулась.
Ее трясло от озноба, перед глазами плавали цветные круги.
– Г-гд-де я, – выдавила она.
– Потерпи, потерпи, дитя мое, – прошептал Гембизе, блеснув ланцетом.
Он пустил кровь. И сознание Мадлен вновь померкло.
А «Эпир» уже мчался на всех парусах по проливу Ла-Манш, дабы вслед за тем выйти в Атлантику.
Прежде чем отправиться на спасение Лейдена барон де Люме сделал закуп в Бриле. И ныне три его судна под командованием Питера ван Шнеля шли к Плимуту, дабы сбыть там груды полотна и прочего товара. Затем первому помощнику было велено двинуться к острову Горэ, где у Люме остались незавершенными дела с одним из торговцев черным деревом. Вся эскадра капитана Шнеля под бдительным надзором барона должна была наполнить трюмы несчастными чернокожими невольниками и вернуться с сим «добром» в Европу, в то время как «Эпир», повернув на запад украшенный красавицей-сиреной нос, устремиться к загадочному материку.
Итак, ныне прекрасная флейта держала курс на Канарский архипелаг.
Но конечную точку пути не знал никто – истинные планы барона всегда хоронились под строжайшим секретом, и часто о них не ведали даже те, кому он доверял больше, чем самому себе.
За годы ссылки Люме приобрел особенность наводить на себя пелену загадочности. Долго команда не знала ни имени его, ни звания, ни титулов. Он выдавал себя за наемного шкипера, служившего «некой высокоставленной особе». Некоторые полагали, что сия таинственная особа – сама королева Англии. Но когда миновала гроза, именуемая «взъяренный принц Оранский», барон открыл свое инкогнито. А прозвище «шкипер» осталось. Самолюбивый и щепетильный Люме, напротив, с гордостью носил его. Достаточно было услышать с каким благоговейным трепетом, с каким страхом и опаской произносили матросы: «Шкипер приказал! Шкипер идет! Шкипер увидит – мокрого места не оставит!» Куда уж им совать нос в планы столь грозного хозяина. И сейчас они знали лишь то, что Люме сообщил адмиралу Буазо и капитану ван Треслонгу перед отплытием: «Эпир» шел к берегам Нового Света. Разумеется, это уже говорило о многом, и неважно расположение этой земли, где, по слухам, что царили тогда, золота столько же, сколько воды в море, главное шкипер уверенно отдавал приказы – это свидетельствовало о его осведомленности. А раз шкипер осведомлен, стало быть, все в порядке.
Команду барон набирал из самых стойких и проверенных матросов. Беря себе в услужение, Люме, как истинный адмирал, всегда обращал внимание на крепость тела, умение и ловкость, менее на возраст, и, казалось, вовсе не интересовался, откуда матрос родом. Потому среди его людей оказывались и турки, и итальянцы, и берберы. Он был несказанно рад британцам, зачислял французских гугенотов. Однажды принял пятерых португальцев, потерпевших кораблекрушение у побережья африканской Гвинеи, где у барона была тайная база.
Но большее предпочтение Люме отдавал жителям Нидерландов, считая лучшими моряками – голландцев. Бывшие морские гёзы, отправившиеся вместе с бароном на пиратский промысел, при любых обстоятельствах оставались верными. Многие были обязаны барону если не жизнью, то достатком и благосостоянием своих семей. Ибо главным достоинством барона была щедрость. Щедрость открывала любые души и растапливала самые затверделые сердца, щедростью можно было купить все. И барон покупал верность матросов за хорошую цену.
Кроме команды, на служении у Люме находились два рослых нубийца, купленные им еще пятнадцатилетними юношами, способные одним движением свернуть в узел увесистую стальную булаву, и потому столь незаменимые в драке; послушный и беспрекословный, как джин из лампы, – мавр Самсон, и старый слуга Гарей, по обыкновению сопровождавший хозяина везде и всюду с юности. Барон называл их личными слугами и почти никогда не привлекал к корабельным обязанностям.
Когда Мадлен открыла глаза, рулевой давно получил означенный курс, погода стояла безоблачная, и дул попутный норд-ост.
Ее разбудил солнечный луч, пронзивший стекло иллюминатора, точно копье. Корабль качало из стороны в сторону, словно неведомая сила толкала его, откуда-то доносились многоголосая песня матросов, звучавшая под испанскую гитару, и мерный скрип такелажа. Они уже не стояли на месте, как прежде.
Из угла послышался легкий шелест – кто-то перевернул страницу, затем заскрипел пером.
Девушка собрала все силы и оторвала голову от подушки.
За небольшим секретером сидел корабельный хирург и что-то писал, но, заметив движение Мадлен, он отнял пристальный взор от манускрипта и обратил его к койке.
– О, вы очнулись, сударыня! – сказал Гембизе, отодвинул в сторону тетрадь и встал из-за стола.
Взор Мадлен растерянно блуждал по каюте – обстановка существенно изменилась, преобразившись. Раскрытый, набитый доверху книгами сундук был заменен на невысокий книжный шкаф из дуба, добавился небольшой секретер – за ним трудился хозяин, пара изящных, обитых бархатом стульев, в то время как грубо сколоченные табуреты исчезли, а устройство для подогрева воды аккуратнейшим образом поместили на резном чугунном треножнике. Складывалось впечатление, что тогда хирург только въехал в каюту, а сейчас – вполне обосновался. Так сколько же времени прошло с тех пор?
– Как вы себя чувствуете? – спросил Гембизе, приблизившись к койке. – Вы помните, как сюда попали?
– Да, помню, – ответила Мадлен, с трудом узнав собственный голос. Болью он отдался в лопатке, зазвучал, будто из пустого бочонка, глухо и отдаленно. Девушка попыталась приподняться, но тело, казалось, словно налито свинцом, оно затекло и онемело – рана не позволяла ни лечь на спину, ни перевернуться набок.
– Не двигайтесь пока. Вам придется потерпеть еще день. Полагаю, завтра станет лучше.
– Я не могу ждать, когда мне станет лучше, – возразила Мадлен. Она заставила себя сесть на постели и натянула одеяло до самых глаз, стесняясь наготы. – Ваши корабли надолго здесь не задержатся… Мне нужно поспешить, чтобы не создать вам неприятностей…
Сквозь пелену набежавших слез Мадлен разглядела лицо корабельного хирурга, – тот улыбался со странной неловкостью, следом безнадежно вздохнув, присел на край постели, рядом.
– Сударыня, – начал он, опустив руки на колени.– Мне очень жаль…
Девушка встрепенулась.
– Мне искренне жаль, но вы провели в горячке почти двое суток.
– Двое суток?!
– Увы, мадемуазель… И за это время многое изменилось… Город был освобожден предыдущей ночью, и господин барон, не медля, решил ретироваться. Да так далеко – к берегам Нового Света. Не секрет, что господин барон занимается контрабандой и грабежом, но подобное путешествие он предпринял впервые, и очевидно давно его замышлял, насколько я знаю. Итак, сударыня, более ничего я не могу добавить к вышесказанному, кроме как повторить, что мы в открытом море и сейчас направляемся к острову Лансароте.
Мадлен сделала огромные глаза, побледнев от удивления и недоверия.
– В открытом море, – прошептала она будто в полусне, с трудом осознавая, что для нее это могло значить. Наконец она добралась до океана!
За безумием гонки Мадлен вовсе позабыла куда шла. Но судьба сама забросила ее на большой корабль с красивой сиреной на носу. Теперь он уносил ее далеко-далеко от тех мест, где она перетерпела столько страданий, уносил, как огромная сказочная птица.
Губы Мадлен дрогнули, на глаза набежали слезы. Волна счастья залила сердце.
Свершилось! Окончилась глава, где подобно Иисусу она взбиралась на Голгофу, перелистана мрачная страница, и нынче впереди ее ожидает только солнце, яркое и согревающее ласковыми лучами. Как был бы счастлив Михаль, как был бы счастлив отец!..
– Этого не может быть! К Новому Свету?
– Увы, да! – врач встал и направился к столику, где накрытые куском белого полотна располагались инструменты. – Однако вам не стоит волноваться, иначе рана ваша будет долго заживать. Сменим для начала повязку… Я и сам не могу поверить в это. Барон не оставил мне выбора, кроме как плыть вместе с ним, в то время, как меня ожидают дела в Голландии, но вы совсем не знаете барона де Люме. Для него не существует никаких иных желаний, кроме собственных.
– Вы находитесь здесь против воли?
– Да, к несчастью… Я и барон давно знаем друг друга. Я служу под его началом уже многие годы и знаю обо всех его проделках с англичанами и о морском грабеже… Но отправиться в Индию, то есть в Новый Свет, как принято называть сейчас, это верх всякого безрассудства! Да о каком рассудке может идти речь, когда в дела впутался этот пройдоха Айд! Вы знаете моего племянника? – спросил светским тоном Гембизе, освобождая стан Мадлен от полотняных бинтов, пытаясь одновременно отвлечь рассказом от неприятной процедуры. – В тринадцать он бежал из дома, оставив умирать бедную мать – мою сестру – от печали и тоски, и отправился на поиски счастья в один из портов Голландии, где устроился юнгой на английский торговый парусник. И – поминай, как звали! Когда я вновь повстречал его спустя много лет, не поверил глазам – передо мной стоял самый настоящий морской дьявол, в просаленном камзоле испанского офицера, с охапкой пистолетов за поясом, с длиннющей шпагой, грозно постукивающей о высокие черные ботфорты. К несчастью, когда мы встретились, а – встретились мы здесь на этом самом корабле, и едва минуло два месяца – его славный корабль потерпел кораблекрушение, а принц Оранский отобрал каперскую грамоту Айда. Он устроился к барону кормчим. Как оказалось, рулевой он хоть куда! Говорят, он служил в испанском флоте и бывал в этом самом Новом Свете, плавал под началом самого Писсаро! Ну вот, моя бедная маленькая больная, ваша рана перевязана.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
