Текст книги "Пять ран Христовых"

Мадлен слушала хирурга с замиранием сердца. Она и боли вовсе не почувствовала, когда Гембизе, увлеченно повествуя, смазывал ее рану заживляющим бальзамом и накладывал свежую повязку.

– Интересная история! – воскликнула она. – И вас, похоже, никак не огорчают похождения вашего племянника.

– Он славный малый, но хитер и своего не упустит… Странно только… Господин барон и он однажды не поделили чего, говорят даже, что оттого мой племянник и перешел на сторону испанцев… Но теперь как будто все замечательно – они друзья не разлей вода и заняты одним общим делом.

Мадлен улыбнулась, внезапно догадавшись, что всеми этими сказками про разбойника-племянника добродушный врач всего лишь пытается увести ее от тяжких дум, но она была не настолько глупа и невежественна, чтобы вовсе позабыть обо всем.

– Так почему же вас удерживают силой? Неужели хозяин этого прекрасного корабля, больше похожего на персидский сераль, имеет подобные полномочия? Он – работорговец?

Гембизе сделал смущенное лицо.

– Таковые подробности не для ушей юной мадемуазель, – сказал он с толикой притворной укоризны. – Но он большой властолюбец и не терпит, когда ему в чем-либо перечат.

– Значит и вы заложник? – в задумчивости произнесла девушка и как-то не слишком убедительно вздохнула.

– Отнюдь, – возразил Гембизе. – Для меня нет никакой иной власти, кроме Божьей. Мне пришлось остаться по причине этого самого моего племянника, поскольку я смутно начинаю догадываться, что дело, в которое он втянул нашего шкипера, попахивает нечистым. Я должен разобраться… Но это неважно, мадемуазель. Сейчас необходимо решить, как вернуть вас назад, домой.

– Я не могу вернуться, – проговорила она, потупившись, – но и остаться здесь – значит доставлять вам неудобства. Я лишила вас постели… Не знаю, как вас и благодарить… – потупив взор, закончила она почти шепотом и запнулась.

– Бедное дитя! – воскликнул доктор с доброй улыбкой. – Будет вполне достаточным, если вы хотя бы назовете свое имя. Смею предположить, оно – тайна не страшнее, той, что мне случайно удалость раскрыть.

Девушка смущенно покраснела.

– Простите… Вы правы. Мое настоящее имя Мари-Мадлен Кердей.

– Как вы сказали? Кердей? – врач застыл в изумленной позе, держа в руках бинты и бутылек с бальзамом. – Знавал я одного человека, носящего это славное имя – Люцек Кердей, или Люций Кердеус, как он себя называл, – благороднейший из людей, каких я видел. Но его дочь воспитывается в пансионе мадам Монвилье.

Мадлен почувствовала, как сердце стало. Она открыла было рот, но слова застыли на губах.

– И как она могла здесь оказаться? – спросил Гембизе.

Лицо лекаря выражало недоуменную строгость. Он присел рядом на край постели и поглядел в глаза девушки.

– Я… Мне… Михаль, брат мой… он… – залепетала Мадлен, сраженная мыслью, что Гембизе известна порочная репутация доминиканского монастыря в Пруйле. И лекарь, словно угадав, отчего на лице девушки застыл ужас, прервал ее:

– Да-да, мне все известно. Мне известно гораздо больше, чем я хотел бы знать. Более того, я лично знаком с этой мрачной особой, бывшей дворцовой распутницей, заключенной Генрихом Вторым в застенки доминиканской обители – более святого места на земле и не сыскать. Но его превратили в оплот разврата. Король надеялся, его кузина, погрузившись в молитвы и умиротворенное спокойствие сего святого места, переймет недостающие добродетели. Но случилось наоборот, Китерия вдохнула в стены монастыря зло, яд, блуд!.. Когда ваш отец узнал, что отдал дочь в вертеп распутства, – увы, об этом он узнал от меня, – он едва не пал мертвым, его сердце три дня не могло биться ровно, как прежде, он рвался вызволить вас оттуда. Но из пансиона Летучего Эскадрона королевы-итальянки нет иной дороги, кроме той, что определит хозяйка. Вот я задаюсь вопросом, вопросом, который приводит меня в ужас, – для чего вы здесь? Кого вам велено погубить?

Мадлен склонила голову, прикрыв веки.

– Я бежала оттуда.

– Это невозможно! – отмахнулся Гембизе. – От нее еще никто не уходил.

Щеки Мадлен вспыхнули негодованием.

– За мой побег, – вскричала она, – мой добрый брат – Михаль заплатил жизнью. Он купил ее ценой нескольких вязанок хвороста, нагромождения бревен и четырех зажженных факелов…

– Что вы имеете в виду?

– Его сожгли на площади Сен-Жан-ан-Грев, в Париже… когда он пытался добиться правды, справедливого наказания тем, кто превращает бедных девушек в рабынь. Его отдали на растерзание обуянной яростью толпе, а следом сожгли, как сжигают соломенную куклу, прибив на грудь дощечку с именем нашего отца.

Мадлен уткнулась носом в колени, ее охватил озноб, она дрожала, щеки пылали, из глаз катились потоки слез – она не в силах была их остановить…

Лицо Гембизе тотчас смягчилось, брови взволнованно взметнулись вверх.

– Успокойтесь! Тише, тише. Прилягте, бедное дитя… – он уложил ее и заботливо прикрыл одеялом. – О, какой же я неловкий!.. Да, мессир Кердей был гоним. Он вынужден был менять имена и облики. Многие годы он отдал работе в своей парижской лаборатории, которая была расположена неподалеку от Сорбонны, кажется на улице Медников. Он считал первостепенным долгом обо всех трудах докладывать своему первому и единственному учителю – профессору Сильвиусу, которого обошел далеко вперед и который, к несчастью, был чрезмерно набожен, чтобы поощрить все открытия, сделанные его одаренным учеником. Какие жаркие споры они затевали! Мне доводилось присутствовать на некоторых из оных. Скажу я вам, ваш отец был послан Богом, чтобы медицина наконец вышла из порочного галеновского круга. Но его никто не слушал, ему никто не верил. А все чудеса, которые ему давались ценой кропотливого труда, называли колдовством. Насмешка судьбы – сама королева восхищалась его умом. Она знала, чья вы дочь, когда посещала Пруйль, она знала, какой дивный цветок из вас вырастет… Но и пальцем о палец не ударила, чтобы оградить «колдуна Кердея» от множества ударов.

Мадлен невольно приподнялась на локте.

– Кто вы?

– Вас удивляет, что я так хорошо осведомлен. Я прожил несколько месяцев в Париже, будучи послом принца Оранского в свите его брата Людвига. Мы надеялись получить помощь от наших бывших врагов – от французов, когда армия генерала Альбы трепала Провинции. Побывать в Париже, и не побеседовать со светлейшими умами Европы, преподававшими в Сорбонне? Так я познакомился с вашим отцом, Мадлен.

– Вы были в его лаборатории?

– О да! Он был человеком науки будущего. Он показал мне, как перегонял кровь из вены одного помощника в вены другого. И как, должно быть, он наловчился это делать, раз рисковал жизнями молодых людей, исправно следовавших за ним многие годы.

– Жан и Теодор, – прошептал девушка. – Как я могла забыть о них? Они отправились с ним?

– Да, и если есть справедливость Господня, то живыми добрались до Америки.

Мадлен печально улыбнулась. Вновь глаза застлала пелена слез.

– Они – да, а их господин отправился к царству куда более просторному.

– Вот как? Не хочешь ли ты, бедное дитя, сказать, что он умер?

– Да, если верить письму капитана того судна.

Гембизе встал, и в глубокой задумчивости прошелся вдоль койки.

– А отчего он умер?

– Об этом сказано не было. Письмо мессира ван Талля было последним, которое я получила из Гощи. Матушка, не читая, пересылала все письма мне.

– Матушка? – еще больше изумился Гембизе. Он в недоумении поглядел на Мадлен, замерев на мгновение, точно перед порывом сказать что-то важное, но взвешивая, стоит ли делать это. Выражение его лица заставило Мадлен насторожиться.

– Почему вы спрашиваете? Вам что-то известно?

Гембизе продолжал молчать, в нерешимости глядя на нее.

– Говорите, мессир Гембизе, – взмолилась девушка.

– Должно быть, ты имеешь право знать, хоть от тебя это предпочли скрыть. Твоя мать… она была красавицей… и я понимаю, насколько она была прекрасна, видя перед собой ее точную копию. Мессир Кердей говорил, что едва женился на ней, неустанно просил Господа послать ему детей, похожих на супругу, и Господь услышал его мольбы, подарив два ангела, как две капли воды повторявших лик жены. Но… случилось большое несчастье… Она занемогла проказой…

Мадлен застыла в ужасе. Губы ее дрогнули.

– Знаю, что сия новость унесла жизнь сестры вашего отца… Пришлось распустить всех слуг, тебя отдать в монастырь…

– Она замуровала себя в западной башне. И только старый Анжей остался ей прислуживать. Я догадывалась, что произошло что-то… Значит, это он пересылал письма…

Гембизе вновь присел на край постели и осторожно погладил девушку по волосам.

– Ваш отец бросился искать средство от этого страшного недуга. Он почти нашел его… Но матушка ваша скончалась раньше, три года спустя, как занемогла. А когда уничтожили его лабораторию, он нанялся в лепрозорий, что стоял недалеко от Сен-Мало. Мазь, открытая им, произвела настоящий фурор. На глазах язвы больных затягивались, не оставляя даже шрамов. Увы, как и в предыдущих случаях, едва десяток прокаженных обрели выздоровление, изобретателя «порошка бессмертия» обвинили в колдовстве. Где бы ни ступала нога вашего отца, всюду его пытались поймать инквизиторы. Единственным выходом оставалось – покинуть зараженную вечными заблуждениями Европу… Что с тобой, девочка моя?

Мадлен сжалась и опустилась на подушку, тело продолжало дрожать, губы посинели.

– Что-то голова кружится…

Перед глазами возникли страшные картины, смутные очертания дорогих сердцу лиц, голоса. Часто-часто мелькали вспышки яркого света, в нос ударял запах гари… Мадлен захлопала глазами, чтобы отогнать видения. Тягостное ощущение поселилось в голове и под ложечкой, во рту разлился привкус горечи.

– За что? – прошептала она еле слышно. – Я знаю… я знаю… он тоже умер от проказы. Бросился за борт, как только почувствовал первые признаки болезни. И не стал испытывать на себе чудодейственное лекарство. Он отправился к ней! Они теперь обрели Царство Небесное… Но почему только со смертью?

– Так, видно, оно и было.

В эту минуту вошел матрос с подносом в руках. В один миг по каюте распространился запах жаркого, и девушка едва сдержала новый приступ отвращения, набежавший с еще большей силой. Она хотела возразить, забыв об осторожности, но слова застыли в горле. И, понимая, что если попытается встать и сказать что-либо, то вместе со словами наружу вырвется и содержимое желудка, Мадлен сжала рот рукой и зажмурила глаза.

О боже, это невыносимое состояние! Не было ничего более худшего, чем эта внезапная тошнота, заставившая ее позабыть обо всем! Даже недавнюю боль она терпела гораздо мужественнее, и которая показалась ей сейчас куда милосерднее!

Невольно застонав, она привлекла внимание вошедшего. И тот, узрев, что больной спрятал голову под одеяло, во власти благих намерений направился было к нему, дабы поправить пресловутое одеяло. В мгновение ока Гембизе встал меж матросом и кроватью.

– Не советую вам подходить, – сказал он вкрадчиво. – Бедняга едва оправился от горячки, как морская болезнь завладела им.

– О-о! Вот горемыка! – поцокал языком матрос, которому по голосу было не больше двадцати. – Но это все же лучше, чем быть во власти бесов. Правду говорят, что тем испанцем овладел злой дух, капеллан?

– Нет, неправда, – отрезал хирург; сей вопрос ему, по-видимому, задавали уже не раз. – Благодарю за завтрак. И очень прошу покинуть нас.

Услышав скрип ключа, Мадлен с осторожностью выглянула из-за одеяла.

– Прошу вас, – взмолилась она, – я не смогу проглотить и кусочка. Мне так… нехорошо.

– Я знаю, бедное дитя. Но я никоим образом, ни к чему вас не принуждаю. То, что вы чувствуете – вполне естественно. Я удивился бы крайне, если б люди ступив с твердой земли на находящуюся в вечном движении палубу, никак не отреагировали на это. Морская болезнь – так называется ваш недуг, в скором времени пройдет, поскольку вы привыкнете к качке и этому вечному скрипу, который создает корабль, точно он стонет.

– О, можно хоть… как-то ослабить… эту муку?

– Да, у меня есть, разумеется, лекарство. Но оно не панацея, и действовать будет не всегда, – Гембизе достал небольшой бутылек из ящичка в секретере, и, наполнив до половины бокал чуть подогретой водой, добавил к ней несколько капель содержимого этого бутылька. – Настойка из смеси пустырника, шалфея и мяты. Ничего сверхъестественного, но многих спасало.

Через четверть часа, за которые Мадлен успела покрыться холодным потом, и испытать все муки ада, которые в большинстве случаев сопряжены столь неожиданно постигшей хворью, наступило временное исцеление.

Приоткрыв веки, Мадлен увидела, что корабельный хирург собирает инструменты и пузырьки в кожаную сумку. Она порывисто подняла голову:

– Вы покидаете меня?

– Не надо бояться. Я запру вас на ключ с обратной стороны. Вас никто не тронет, – сказал Гембизе, не отрываясь от работы. – Мне же необходимо отправиться к тому испанцу. Ох, ну и работенка с ним… очень неспокойный.

«К тому испанцу…» – со вздохом подумала Мадлен. Все то время пока она провела здесь, образ пленника все не шел из ее головы. Он почему-то показался ей тогда похожим на пойманного оленя с арканом на шее, истекающий кровью, весь в грязи, но гордо несший красивую голову.

– А что с ним? – обеспокоено спросила Мадлен, вспомнив также и слова того матроса, что пару часов назад приносил завтрак.

– Сам не знаю, – вздохнув, ответил хирург, – нервная лихорадка, вызванная большой потерей крови… Может что-то другое, я пока не разобрал. Но то, что дело не в злых духах, это я вам с уверенностью говорю. Среди этих невеж распространилось ложное суждение. Прошу, не забивайте голову нелепостями. На этом судне нет злых духов. Спите спокойно. Я скоро вернусь.

Мадлен проводила глазами Гембизе до двери и, тяжело вздохнув, откинулась головой на подушку.

Корабельный хирург не единственный кто беспокоился о ней.

Филиппу д'Эгмонту, несмотря на то, что он все еще находился во власти заблуждения по поводу «спутника», участь последнего была отнюдь не безразлична. И гёз, обязанный раненному «товарищу» спасением, давно бы уже навестил его, если бы сам Гембизе не противился тому. Проницательный и осторожный хирург по поведению юного Эгмонта быстро догадался, что тот совсем не знает, кто скрывается за внешностью мальчишки, коего привел с собой на корабль. Сие Гембизе скорее обрадовало, ибо раз тайна была известна ему одному, задача сохранности оной значительно облегчалась, по крайней мере, до тех пор, пока не пришло рациональное и удовлетворяющее несчастную пассажирку решение по части дальнейших действий. Сама пассажирка всецело поддержала в сем хирурга, когда тот поведал ей о своих умозаключениях.

А Филиппу тем временем оставалось только сокрушаться, отчего врач так яро охраняет бедного юношу?

– Пока на его счет я ничего не могу сказать, – говорил Гембизе, когда Эгмонт настоятельно пытался расспросить его о Мадлен. – Благо его жизнь в безопасности. Остальное – превратности морской болезни.

– Бедняга! Но разрешите мне наконец его увидеть! – с застенчивой осторожностью просил тот.

– Вам, что же, моих слов недостаточно? – Гембизе рассерженно хмурил брови, ибо всяческие расспросы его крайне угнетали. Ныне он был полностью поглощен работой и, позабыв о самом себе, о сне и еде, перебегал от койки Ромеро к койке Мадлен, сожалея лишь о том, что у него нет достойного помощника.

Филипп с отчаянием во взоре провожал черную высокую фигуру врача, пока тот не скрывался за дверью своей каюты, или в люке кубрика. И молодому человеку ничего не оставалось, как возвращаться к своим обязанностям.

На корабле он нес самую простую матросскую службу. Позабыв о происхождении и недавнем капитанстве на «Звезде», наравне с остальными матросами стоял на вахте, качал воду из трюма, смолил тросы, штопал паруса, драил палубу. Филипп отказался от каюты, предложенной ему бароном, и изъявил желание спать с командой. Объяснив это тем, что он – простой матрос, как все. Молчаливый, робкий и беспрекословный он, пожалуй, единственный, кто равнодушно отнесся к затее шкипера отчалить в поисках призрачных сокровищ. С тех пор как нога его ступила на палубу «Эпира», Филипп потерял покой. Двое суток он страдальчески терпел неизвестность об участи несчастного Серафима и не менее несчастного кузена Ромеро. Но если к первому его не допускали, то второй – просто-напросто лежал в забытьи на его койке и вызывал куда большие беспокойства, ибо уже давно не подавал признаков жизни.

Казалось, это затянется на целую вечность. Ожидание становилось почти невыносимым…

Но во второй день пути, ближе к полудню, погруженный в глубокие думы Филипп был внезапно оторван от размышлений и работы. Он едва не свалился с вант, когда раздался дрожащий от испуга голос одного из матросов – генуэзца по имени Юстино Аперто:

– Мессир Филипп!.. Это точно дьявол им обуял!.. Все сюда, в кубрик! Все сюда! Дайте мне веревку…

Детина не из хрупких, в шесть футов росту, с крепким и сильным телом, Юстино был, возможно, одним из тех людей, которые имеют количество силы, обратно пропорциональное умственным способностям. Кроме всего прочего, как и все итальянцы, он был страшно суеверен. Догадавшись о ком идет речь, Эгмонт соскользнул на палубу и поспешил к носу.

Оснащенный двухъярусными койками, что стояли стройными рядами, и низкими, прибитыми к деревянному навощенному полу, сундуками, несмотря на все хвастливые рассказы Люме, кубрик все же больше походил на крысиную нору. Там было темно, как в погребе, запах стоял не из лучших, а сдержанные стоны Ромеро дополняли жалкую картину. Сжав голову руками, он корчился на полу среди пустых коек в страшнейших судорогах,. В то время как Гембизе и Лепан-Висельник – крепкий низкорослый матрос, получивший свое прозвище дважды избежав виселицы, – имели вид крайне растерянный.

Красные от крови бинты на теле Ромеро растрепались, края ран разошлись.

Филипп не сразу осознал, что Ромеро находился почти в беспамятстве. Лицо его выражало невероятные страдания, тонкие жилки на висках вздулись, влажные от испарины пряди волос прилипли к напряженному лбу. Все движения были отголосками боли, которая точно молния пробегая по телу, заставляла вздрагивать так, словно святого Лаврентия, прикованного к раскаленной решетке.

Молодой человек тотчас же бросился к нему. Но Ромеро дернулся в сторону, точно от прикосновения языков пламени, едва руки Филиппа коснулись его плеч.

– Филипп, напрасно, – сипло проговорил Гембизе, – с ним и втроем не справиться. Дождемся, когда Юстино приведет подмогу.

Но, Филипп остался глух к словам хирурга и повторил попытку.

– Пошли все к черту, – вскричал Ромеро, и, стиснув зубы, вновь глухо застонал: каждое сказанное слово отдавалось в голове страдальца страшной мукой, до неузнаваемости изменяющее его лицо. – Вас нет! Вы не существуете! Вас нет!

Филипп обратил хирургу недоуменно-испуганный взгляд.

В эту минуту по трапу скользнул Юстино с веревкой в руках. За ним последовала возбужденная толпа.

– Ты смотри, он едва не пламя изрыгает. Нехристь. Дьявол полностью им завладел, – загудели матросы.

На шум Ромеро поднял голову и, оглядев толпу взглядом затравленного волка, непременно решившего, что растерзает каждого, кто приблизиться к нему хоть на шаг, прошептал фразу, которую неустанно повторял последние три четверти часа:

– Оставьте меня наконец! Пойдите все к черту! Дайте умереть спокойно!

Но толпа быстро окружила его и в мгновение повалила на пол. Ромеро ухватился за рукоять короткого кинжала, торчавшего из-за пояса одного из матросов. Прежде чем это обнаружили, несчастный Лепан, стоявший слева от него, взвыл от боли, схватился за лодыжку и выкатился из людского клубка. Шквалом ударов пленного наконец удалось оглушить.

Но, даже потеряв сознание, Ромеро походил на предельно натянутую струну, рука не выпустила окровавленного кинжала – насилу удалось разжать его пальцы, лишь болезненный блеск серо-голубых глаз померк под опустившимися веками.

Его перенесли на койку и торопливо связали.

Бедняга Висельник к счастью, был легко ранен, и даже смог ходить тотчас же, как Гембизе перевязал его.

– Он и вправду одержим, – поднимаясь вверх на палубу, матросы не переставали обсуждать происшествие. – С дьяволом шутки плохи.

– Испанец помешался из-за поражения. Его войско бежало, оставив его одного на поле боя, – проговорил Лепан. Волоча раненную ногу и опираясь о плечо Юстино, он направлялся к трапу. – А я на него обиды не держу. Гляньте, как он страдает. Дьявол здесь ни при чем.

– А по мне, он просто продал ему душу. Хотел Лейден купить. А не вышло. Господь помогает невинным. И нам помог, и лейденцам. А этот, – брезгливо ткнул пальцем Юстино, – этот приспешник дьявола – остался ни с чем.

– Кто-нибудь видел что-либо подобное? – спросил высокий светловолосый матрос, по виду немец, который стоял позади Филиппа, не отрывая недоуменного взгляда от Ромеро.

– О да, – отозвался другой. – Я видел однажды, как в одном из портовых городков Фландрии по улице вели в окружении целого конвоя солдат такого же одержимого. Процессию сопровождал папистский священник, он возвещал собравшемуся народу о том, что этим человеком овладел дьявол и что его необходимо изгнать огнем.

– Право дело, по мне так точно, ни чем иным как огнем.

– Нет, – возразил третий, – чтобы избавиться от нечистой силы, больного достаточно подвесить за ноги, чтобы та вытекла через рот, нос и глаза.

– Вытекла, – фыркнул Лепан. – Нечистая сила, по-твоему, киршвассер? А человек – бочонок?

От негодования Филипп побледнел еще больше, и хотел грубостью ответить на вольные высказывания матросов, но промолчал – со многими он не был знаком, а Ромеро был для них всего лишь испанцем, вражеским капитаном, посягавшим на их свободу, жалким папистом, в конце концов, пленником.

И Гембизе не особенно были приятны эти бредовые разглагольствования, он сдержанно попросил поскорее всех удалиться.

– Что с моим кузеном, мессир Гембизе? – с волнительной дрожью в голосе спросил Филипп, когда наконец последний матрос исчез в люке.

– Как видите, он совсем плох, – ответил хирург устало.

Теперь он не гнал молодого человека, как это делал прежде. Напротив, он глядел в его глаза так, словно искал помощи. Несчастный хирург выбивался из сил уже на второй день путешествия!

– Пресвятая Матерь Господня! Да что же с ним?! Это раны?.. это потеря крови?.. или он… – Эгмонт запнулся и, опустив голову, тихо выдавил из себя, – действительно одержим дьяволом?

– Если и ты, мой мальчик, в это веришь, то мне уж здесь делать нечего.

– Быть может, яд? – в ужасе предположил Филипп.

Гембизе окинул юношу пристальным взглядом.

– Это не я яд, голубчик. Но стоит ли вам знать?

– О мессир Гембизе!

– Это болотная лихорадка. Малярия.

Филипп побледнел и отшатнулся.

– Кровь Христова! Если барон узнает…

– Барон не узнает, потому что мы ему ничего не скажем. Этот несчастный болен уже давно, и уже ни для кого не представляет опасности.

– Откуда вам знать?

– Сядьте, Филипп, я поведаю вам, что произошло до вашего прихода. Вы мне будете теперь нужны.

Эгмонт машинально нащупал табурет и сел, в то время как Гембизе принялся за перевязку ран Ромеро.

– Все эти два дня, – начал он, склонившись над больным, – ваш кузен провел в сильнейшей лихорадке. Только три часа назад она спала, и он смог наконец уснуть. Однако вскоре очнулся и некоторое время тревожно метался с закрытыми глазами. Пытался что-то говорить, но выходила только какая-то тарабарщина, которую нельзя было разобрать. Тем не менее лихорадка очередной раз отступила, что навело меня на мысль о малярии, ибо при ней характерны перепады жара. И я хотел было сменить его повязки. Но капитан вдруг изогнулся дугой, словно меж лопаток ему вонзили кинжал, и издал такой дикий рев, какие издают разве что только львы, живущие на просторах диких саванн.

Вы видели его взгляд? Ничего общего со взглядом того человека, которого мессир барон велел отвести в трюм. Тот был полон достоинства, а тут вдруг – взгляд безумца, взгляд одержимого… Он кинулся к инструментам, схватил ланцет и набросился на меня. Поначалу я был всецело уверен, что капитан в полном сознании, и, не ведая, что судно уже сутки в пути, намеревается проложить себе дорогу к свободе, пока он не принялся махать ланцетом будто слепец так, словно я был в три раза выше и шире, словно у меня было несколько голов, каждая возникала то справа, то слева. Он боролся вовсе не со мной и продолжал бормотать несвязанно то по-испански, то вдруг говорил на чистейшем фламандском, то по-французски, просил кого-то оставить его, гнал прочь.

Это-то и навело меня на мысль, что его разум затуманен видениями, а значит, он болен сравнительно давно. Горячка – опасная подруга. Иных она сводит с ума и через пару суток. Только неясно, каким образом ему удалось в таком состоянии топить корабли славного Буазо, а потом ринуться в бой в одиночку.

С тех пор Филиппу пришлось стать сиделкой несчастного капитана. Ибо тот за какие-то четверть часа отбил всякое желание матросов появляться в кубрике.

Барон был в ярости, узнав, что из-за одержимого матросам пришлось ночевать прямо на палубе, или в твиндеке, и тотчас вызвал к себе судового врача, дабы наконец прояснить ситуацию.

Но выслушав Гембизе, он вдруг смилостивился.

– Господь решил меня опередить в мести этому человеку, – сказал он. – Что ж, пусть будет так. Надеюсь Всевышний достаточно благоразумен, чтобы завершить дело до конца. У меня же теперь нет никакого желания тратить усилия, после того как потрудился Господь. Коли у вас, мой дорогой хирург, есть охота возиться с ним, возитесь. Мне незачем запрещать ученому мужу изучать редкий вид, который позволил бы сделать какое-либо открытие в медицине.

– Благодарю вас, мессир барон, – отозвался изумленный Гембизе, склонившись в глубочайшем поклоне.

Таким образом барон де Люме определил судьбу капитана Ромеро, при этом посчитав себя достойным примером воистину царского великодушия и наконец успокоился, сочтя себя отомщенным. По его приказу испанца перенесли на корму, в одну из двух кают. Совершенно одинаковые и разделенные тонкой деревянной перегородкой – они находились под кают-компанией и предназначались гостям, а ныне использовались в качестве хранилищ для бочек с порохом, тканей, свертков тесьмы, прочей галантерейной утвари, которой Люме напичкал все свободные помещения.

Сраженная морской болезнью Мадлен почувствовала себя лучше только на шестые сутки путешествия, и быстро пошла на поправку.

Но, придя в себя, она не могла не согласиться с тем, что вернувшийся к ней трезвый рассудок не принес слишком много радости. Если первые мгновения, которые она провела на борту «Эпира», показались облегчением, то сейчас несчастная стала осознавать, сколь опасна дорога до неведомых земель. Оказавшись на полпути к цели, она вдруг ощутила страх.

Мадлен была впервые на корабле, но она хорошо знала, что ни лжи, ни женщин на них не только не терпели, но и жестоко наказывали, в особенности, когда вторые шли об руку с первыми.

По сей причине предусмотрительный Гембизе решил, что будет лучше, если таинственная пассажирка пока не будет показываться на глаза грозному капитану и команде. Скрепя сердце, пришлось согласиться. Но девушка быстро смогла найти себе дело. Ибо каюта, в которой она ныне обитала, была каютой ученого, битком набитой всяческой литературой. Гембизе с радостью предложил своей очаровательной спутнице пользование сим богатством. А девушка, в свою очередь, заметив, что среди книг имелось множество начатых копий, которые хирург переписывал собственноручно, предложила услуги переписчика. Она превосходно знала латынь и греческий, что позволило ей безошибочно и с пользой для себя переносить на пергамент строки из сборника трактатов Клавдия Галена, сочинения Гиппократа, Герофила, Эразистрата и Орибасия.

Несколько дней она провела в работе и раздумьях. В ее сердце наконец укоренилась вера в будущее. И она с радостью поделилась с Гембизе мечтами о новой жизни на берегах таинственного Нового Света.

– Сколько в вас смелости, мадемуазель, – изумленного проговорил хирург. – Воистину дочь своего отца! Но вас ждут трудности, размеры их в несколько раз превышают те, что предостерегали нас в Европе. Новый Свет, Америка… она бескрайня, ее населяют сплошь дикари, страшные людоеды. Они живут отчужденно друг от друга, племенами, и каждое племя верит в своего Бога. Чтобы построить хоть самую ничтожную цивилизацию, мало знать назубок Платона. Чтобы заставить поверить в медицину, мало явить чудо исцеления. Вот уже полвека испанцы пытаются обратить тамошних жителей в христианскую веру, но упрямые аборигены продолжают отплясывать свои дьявольские танцы, поедать сердца врагов на ужин и приносить в жертву близких.

– О нет, мессир Гембизе, Америка – это чистый лист. И источник сей чистоты – единство с природой. Ее не испортил Рим.

– Мы мало знаем об этих землях. Но я слышал, что среди убогих племен есть великие государства, с идеальным строем, продиктованным высшим разумом. Это может быть куда страшнее, чем Рим.

– Я хотела бы увидеть воочию. Быть может, будет чему научиться. Быть может, напротив, окажется, что Новый Свет – это не скопище полуживотных-полулюдей, но существ с высшим разумом. Быть может, мы обретем знания недоступные ныне, знания, которые спасут Европу от чумы.

– Я словно вновь слышу голос Люцека Кердея. Ведомо ли вам, дитя, что те же слова произносил ваш отец?

Беседа была внезапно прервана. Точно гнев Господень раздался оглушительный взрыв. Корабль сотрясло так, словно он натолкнулся на подводные скалы. Настороженный взгляд Гембизе встретился с испуганным взглядом Мадлен.

– Что это? – беззвучно, почти одними губами прошептала девушка.

– Оставайтесь здесь, – сухо приказал Гембизе и вышел.

Девушка инстинктивно кинулась вслед за судовым хирургом и прижалась к двери.

Что же там могло произойти? Суеверия в Мадлен не было и малой толики, но сейчас она была готова поклясться, что речи, которые она вела, и мысли, которые она столь долго вынашивала, оказались неугодными тому, кто витал над ними и вершил судьбами. Тот, кто похитил ее Михаля, вновь грозил призрачной дланью.

Надрывался кормовой колокол, звуки его сплетались с встревоженными голосами и беспорядочным топотом множества тяжелых ступней. Через минуту взрыв повторился, и Мадлен почувствовала, как под ее пальцами задрожала дверь. Стреляли из пушек, и ядро упало где-то совсем близко от юта…

По приближению к острову Лансароте «Эпир» повстречал испанский военный корабль, который выстрелом из пушки возвестил, что желает осведомиться о целях его путешествия. Барону де Люме следовало бы спустить паруса и дождаться, когда испанское судно подойдет ближе, или же отправить шлюпку. Но шкипер в эту минуту был не в лучшем расположении духа. Он уже часа два ходил из кают-компании на палубу, с палубы на бак, словно зверь в клетке, не зная на ком выместить беспричинную – а это случалось часто – злость. Когда ядро, вылетевшее из испанской пушки, упало в нескольких футах от носа, он подскочил к фальшборту и, глядя на вспененный на воде круг, выкрикнул: