Текст книги "Пять ран Христовых"

Сменив галоп на шаг, она все же смогла выдержать лишь три часа, равно как и ее мул.

– Пара минут на отдых, – прошептала девушка, сползая с седла. Привязала измученное животное к виноградной лозе в десяти футах от дороги, а сама рухнула прямо на землю у ровной стены кустов и тут же заснула.

***

Хозяева гостиницы и несколько слуг – все как один, окружив кровать плотным кольцом, в изумлении и с бесконечным состраданием глядели на несчастного Михаля. Тот долго не приходил в себя, а когда открыл глаза, несколько мгновений метался по простыне, исторгая несвязные вопли. Полное осознание произошедшего вернулось не сразу. С усилием приподнявшись, он встревожено огляделся.

– Что произошло? Где моя Магдалена, сестра моя? Мадлен, мадемуазель Кердей…

Молодой человек смешался и от волнения не смог произнести ни единого французского слова верно. Смесь польских слов и то, что ему казалось французской речью, вызвала на лицах людей недоумение и даже страх. Слуги вновь принялись перешептываться и отчаянно креститься, а губы темноволосой хозяйки дрогнули в жалостливой полуулыбке. Обернувшись к супругу, она тихо спросила:

– Что он говорит? Он спрашивает, где эта мошенница? Должно быть, господин ничего не помнит.

– Что делать, Люзанна? – бросил хозяин в нескрываемой досаде. – Разрази меня гром, с этими иностранцами одни напасти! Долг еще не оплатили задиристые ломбардские петухи, что разгромили конюшню, а нынче еще и кража. Теперь ищи свищи девку. Кто она такая?

Обернувшись к слугам, он выругал их и велел, вместо того, чтобы таращить глаза, идти за гарнизонными. Хозяйка продолжала любоваться бедным поляком с красивыми глазами и кожей бледной, как у привидения, молча соображая, что же с ним делать и как помочь. Оторванная от созерцания громкой бранью, она бросила короткий недовольный взгляд на мужа.

– О пресвятая матерь божья, не горлань, как торговка с Шампо! Разве не видишь, как страдает этот несчастный юноша, – зашипела она, и, смочив салфетку в прохладной воде, услужливо подала ее Михалю. Тот уже поднялся, и едва переступая ногами, преодолевая головокружение, направился к окну.

Отмахнувшись от супруга, точно от назойливой мухи, Люзанна засеменила за Михалем.

– Господину нужен врач, – осторожно заметила она. – Видели бы вы свое лицо! Бровь рассечена, веко опухло, а глаза почти не видно. Ох, и крепко же она вас огрела.

Михаль, все еще пребывавший в мире полусна-кошмара, с трудом пытался преодолеть острую боль в висках и припомнить обстоятельства вчерашнего разговора, вздрогнул от звонкого голоса хозяйки, прозвучавшего почти у самого уха. Склонившись к подоконнику, он застонал, скорее с досады, чем от боли.

– Ну, ну будет вам! – проговорила женщина, тепло приобняв его за плечи.

– Мне нужно найти ее. Пожалуйста, пошлите слуг, пусть Магдалену найдут. Она отправилась на пристань. Надо искать там.

– Ничего не понимаю, господин, что вы говорите… Должно быть, у вас пропали деньги? Кем приходилась вам эта девица? О, вижу, вы, мальчик мой, наивны, как агнец Божий. Доверились красотке, а она вас обвела вокруг пальца. Но ничего, швейцарские молодцы ее отыщут, и ваши денежки отыщут… Вы разумеете?

Упоминание о швейцарцах взволновало его. Михаль тотчас же схватился за пояс, но, не обнаружив ни его, ни кинжала, побелел от гнева.

– Нех мне дьябел порве! – вскричал он. – Вы что же… думаете, она обокрала меня? Но это не так!.. Это не так! Сколько я вам должен? – вынув из кошеля несколько монет, он швырнул их на пол и стремительно вылетел из комнаты.

– Но, постойте! Куда же вы? – вскричала в изумлении хозяйка.

Ее взгляд тотчас упал на камзол молодого человека, залитый вином и небрежно брошенный слугами на пуфик. Первым порывом было догнать постояльца, но любопытство взяло верх над Люзанной, и та принялась шарить по всем внутренним карманам платья, не позабыв и ощупать подклад, куда обычно путешественники зашивали особо дорогие вещи.

– Черт возьми, вы не слишком учтивы, дорогой гость, – буркнула она, не найдя ничего, кроме письма герцогини с большой печатью.

– Эй, Матье! – вскричала она и, подхватив одной рукой юбки, другой – конверт, направилась к лестнице, где встретила по-прежнему раздосадованного супруга.

– Чего тебе? И куда это направился наш дорогой гость? Пролетел мимо, точно бешеной собакой укушенный.

– Погляди, Матье! Это герб самих Гизов, или мне кажется? Давеча мессир Генрих присылал своих посыльных с каким-то поручением к тебе.

– Ну, и что с того?

– Чует мое сердце, что этот малый принадлежит его свите. Быть может, он нес вести из Польши, где царствует принц Анри… Это очень важно! Чует мое сердце, а оно никогда не ошибается.

– Ах, черт, женщина! Говори яснее, я сейчас мало, что соображаю. Одни потери, одни убытки!

– Надо отправить кого-нибудь к герцогу, если солдаты не найдут девчонку. А ты напишешь ему обо всем. Мы сделаем доброе дело, и нам, быть может, перепадет что. Как зовут этого мальца?

– Мишель Кердей, кажется.

Беседу прервал внезапный шум – в холл ввалилась орава наемников, один из них тотчас окликнул хозяина по имени, ибо знал его достаточно хорошо, по крайней мере, по прошлому приключению с ломбардцами, устроившими настоящее побоище в конюшне гостинцы.

– Надо бы намекнуть этим швейцарским верзилам кому они будут оказывать услугу, ища, быть может, опаснейшую преступницу.

– Экая ты, моя женушка, сказочница! – мэтр Матье расплылся в довольной улыбке, и, подмигнув Люзанне, направился к лестнице. Внизу, подобно табуну добрых скакунов, нетерпеливо ожидали швейцарские солдаты.

– Мое почтение, мессир фон Шталь!.. – поднял хозяин руку в приветственном жесте, широко улыбаясь, предвкушая прибыль.

Тем временем Михаль с синяком в пол-лица и залитой вином кое-как накинутой на плечи сорочке, носился по улицам и переулкам, отчаянно клича беглянку. Прохожие изумленно оглядывались на него, некоторые – особенные смельчаки, решались подойти к сему странного вида иностранцу и осведомлялись, чем бы могли помочь.

– Где пристань? Где лодки, судна? – кричал Михаль, коверкая французские слова так, что вновь выходила одна тарабарщина.

– Эй, – позвал кто-то сзади, – пан Отчаянная Голова!

Михалек обернулся, в нескольких шагах от него стоял Фигероа. На мгновение молодой человек опустил голову, соображая, как увильнуть от назойливого типа, но тот зашагал прямо к нему.

– Что стряслось? Что за вид!

– Мессир Фигероа, увы… по всей видимости, моя сестра так и не попадет к госпоже Анне.

– Отчего это? – насторожился испанец.

– Она сбежала!

– Сбежала? Кто? Госпожа Анна?

– Нет! Сестра моя!

– О святая Энкрасия! Это ваша вина, пан Кердей. Теперь сумасшедшая будет бродить по городу и обязательно попадет в какую-нибудь переделку. Я вас предупреждал, но вы не стали меня слушать.

– Она не сумасшедшая… В это трудно поверить! Я готов причислить скорее себя к безумцам.

– Охотно присоединяюсь – вы одного поля ягоды.

– Не время шутить, мессир Фигероа. К несчастью, ее, наверное, уже разыскивают здешние солдаты. Трактирщица отчего-то решила, что Магдалена обокрала меня… Я ничего не смог ей объяснить, французские слова повылетали из моей головы…

Глаза испанца округлились, он сжал челюсти так, что заскрежетали зубы.

– Черт! – процедил он. – Вы олух, Кердей, и болван!

– Что?

– Я говорю, бегите, куда бежали, и найдите ее раньше, чем это сделают ищейки.

С этими словами таинственный посланник герцогини развернулся и со всех ног бросился куда-то вглубь улицы. Еще несколько мгновений Михаль глядел ему вслед, не находя причин столь странному поведению и ощущая, как тревога с большей силой овладевает им. Без промедления он поспешил на пристань.

Тщетно Михаль останавливал прохожих, гуляк, грузчиков, иных рабочих. Над ним продолжали смеяться, грубо гнали вон, сторонились, окатывая молчаливой волной презрения – польская речь вызывала в разноликой толпе странную неприязнь к несчастному, растрепанному чужеземцу, ищущему неизвестно что или кого. Он бросался из стороны в сторону, крутился точно волчок, падал на колени, воздевая руки к небу и выдыхая латынь. Слезы застилали ему глаза, он терял последние силы, а больное сердце билось все чаще, все острее отдавался каждый толчок, вот-вот падет без памяти. От невыносимой боли он разорвал рубашку, исцарапал до крови кожу на груди.

Наконец когда он понял, что громкими стенаниями ничего не добиться, остановился и прислонился к стене амбара. Словно по волшебству в эту минуту подошел чернявый мальчишка с гнедой кобылой в поводу.

– Пан, купите лошадь, – сказал он на чистейшем польском.

На лице Михаля загорелась улыбка. Не показалось ли?

«Это добрый знак. Должно быть, ангелов посланник, раз говорит по-нашему». Молодой человек тотчас отсчитал названную сумму – лошадь в поисках отнюдь не помешает.

– Не видел ли ты девушку, – спросил он в надежде, – похожую на мадонну, с кудрями светлыми, как лучи солнца в полдень? Она не появлялась здесь?

– Я не видел, но моя матушка знает все, может предсказать судьбу и найти хоть самого дьявола, – важно ответил тот.

– Правда?

С тех пор как Михаль покинул аббатство, жизнь забрасывала его все новыми сюрпризами, и теперь, когда не оставалось иного способа отыскать Мадлен, он был готов идти хоть в логово нечистого, лишь бы вернуть ее.

– А то! – фыркнул малой. – Не хочите верить, как хочите.

– Где твоя матушка? Веди меня к ней!

– Она известная на весь Париж гадалка. Дом ее находится там, где ему положено – на мосту Менял.

Глаза мальчишки горели озорным огоньком. Должно быть, он просто проверял, достаточно ли сильно его новый знакомый стукнулся котелком, чтобы быть одураченным наверняка.

Михаль был в том состоянии, что не только не придал никакого значения словам мальчика, но почти не расслышал их. Он утвердительно закивал, всем свои существом устремившись туда, где ему помогут найти Мадлен.

– Но с вас еще тридцать экю, и я проведу вас вне очереди! – дернул его за рукав мальчишка.

Михаль точно заговоренный отдал сумму, и словно в бреду, последовал за ним. А тот повел Михаля к особняку, который стоял недалеко от небольшого акведука.

Внезапно остановившись, мальчишка приложил ладонь ко лбу, дабы оградить взор от солнечного света. Несколько мгновений он пристально всматривался в группу людей, которые возбужденно носились у крыльца дома, разгружая поклажу с повозок.

– Ей, хозяин, – крикнул он, оглушив Михаля и заставив его, в удивлении поглядеть в направлении, куда обращался мальчик. Невысокий, коротконогий дворянин в шляпе с огромной кипой перьев, видной за несколько сот шагов, отделился от группы и погрозил кулаком.

– Чего тебе, чертово отродье? Я предупреждал тебя, не подходить к моему дому.

Так как Михаль и его провожатый находились на почтительном расстоянии, то слова, долетевшие до них, да к тому же произнесенные на французском, который молодой поляк начинал ненавидеть, остались понятными только мальчишке. Тот усмехнулся и, тотчас сложив руки рупором, прокричал в ответ:

– Я привел твоего кузена, разве не его ты ищешь с самого утра? Он уходил прогуляться верхом по набережной… Узнаешь кобылу?

Человек в шляпе с перьями немного подумал, затем махнул рукой, давая знать, что разрешает подойти поближе.

– Благодари своих демонов, что приезд племянниц не оставляет времени на тебя.

Но мальчишка не сдвинулся с места, пока тот не исчез, вынужденный отправиться по неотложным делам.

Сей странный диалог так и остался для Михаля набором непонятных слов, но что нимало его не насторожило, он по-прежнему жаждал попасть к пророчице, которая помогла бы ему в поисках. В нетерпении он попросил мальчика поторопиться.

Не обращая внимания на тесную толпу у дверей, они оба поднялись по лестнице на несколько ступенек. Затем мальчик беспрепятственно провел Михаля сквозь анфиладу уютно обставленных небольших комнат со стенами, обитыми темно-вишневым бархатом. Михаля терзал вопрос, отчего так легко удалось миновать все это пространство, невзирая на то, что внизу ожидали негодующие посетители, не желающие пропускать очередь к известной пророчице.

– Ждите здесь, – проронил мальчишка и юркнул в распахнутую дверь. Михаль едва успел поглядеть ему вслед – обернувшись, он заметил лишь взметнувшуюся портьеру.

Тут началось самое неожиданное для несчастного молодого человека, ибо через секунду вошла девица, разодетая в роскошные одежды и, увидев незнакомца видом своим походившего на бродягу, отпрянула к двери и что есть мочи завизжала.

Испуганный Михаль кинулся ей в ноги, пытаясь объяснить, что он пришел к гадалке. Речь поляка девушку смутила еще больше, она разгневанно что-то выкрикнула, оттолкнув его от себя, и принялась звонить в маленький серебряный колокольчик, который сорвала с атласного пояска.

Только тогда Михаль понял, что необъяснимым образом оказался обманутым нантским шалопаем. Негодник, воспользовавшись полубезумным состоянием несчастного, лишил его денег, продал чужую лошадь и заманил в ловушку, из которой вряд ли теперь выбраться!..

Едва в голове Михаля успели пронестись эти мысли, ворвались слуги. Они окружили его и осторожно принялись подступать. Молодому человеку ничего иного не оставалось, как выскочить в распахнутое окно. Преодолев высоту в несколько футов, он бросился бежать. Ноги и сердце вновь привели его, обуянного отчаянием и тревогой, на набережную, где он успел заметить готовую к отплытию, груженную апельсинами, лодку.

За два су Михаль очутился на борту. Отдышавшись, он почти пришел в себя. Но его мысли по-прежнему были далеки от удивления, которое совершено естественно испытал бы любой другой на его месте. Молодой послушник даже не попытался припомнить подробности своей неудачи. Он был столь поглощен жаждой отыскать сестру, что за несколько часов потерял здравую способность рассуждать и действовать разумно, готовый верить всему, что хоть на дюйм приблизит его к цели, даже коварным шутникам и голодным оборванцам, шарящим повсюду в поисках доверчивых простачков, вроде него.

Некоторое время спустя, опомнившись, он огляделся и увидел, что лодка покинула пределы города. Заплатив еще несколько монет, он попросил причалить к берегу.

Но едва он ступил на илистую почву косы, как силы его покинули. В сознании промелькнула губительная мысль, что это – конец. Михаль доплелся до широкой ивы, пал ниц к ее корням у самого подножья высокого берега.

– Ох, Магдалена, Магдалена… где же ты? Ты сведешь меня с ума! – прошептал он и забылся полусном, полуобмороком.

Так проспав до середины ночи, он очнулся. Тишина была нарушена дикими воплями и лошадиным ржанием, доносившимся откуда-то сверху, с дороги. Михаль не сразу понял, что это не часть сна, не шум в голове после проклятого удара о столик. Среди невнятных голосов ясно отделялся от прочих женский крик – до боли знакомый голосок. Не медля ни секунды, он вскарабкался по высокому берегу и вслепую двинулся на зов. Ветер приносил отдельные слова. Спустя некоторое время Михаль обрел уверенность, что голос, который взывал о помощи, принадлежал Магдалене.

Немного привыкшие к темноте глаза различали вдали чьи-то очертания – не то дерущихся, не то удирающих. Спотыкаясь впотьмах о камни, падая и вновь поднимаясь, Михаль летел вперед, как вдруг нечто о четыре ноги выскочило, словно из-под земли, и с возгласом ужаса промчалось мимо него.

Не оставалось никаких сомнений – Магдалена восседала верхом на этом четырехпалом «нечто», но молодой человек едва успел понять это, как столь же неожиданно она исчезла в ночной мгле. Впервые пожалев, что остался без лошади, во власти надежды и внезапного счастья, свалившегося после стольких невзгод, поддался за ней.

Вместе с обретенной надеждой, Михаль обрел силы. Он шел, точно сомнамбула, и не было в ногах его усталости, как и не было мыслей в голове, кроме одной-единственной: «Еще несколько минут, и я увижу ее, еще несколько минут…»

Этот невыносимо тяжкий путь под холодным светом ночных звезд, а затем под жарким солнцем, эта бесконечная лента дороги, усеянная следами копыт и тонкими бороздками от колес, стала глубочайшей пропастью меж его прежним существованием и безумством, на которое оказалось способно его сердце – куда более крепкое, чем он думал. Он не искал слов в оправдание, он отдался власти перемен, что произошли с разумом, и более не помышлял проявлять сопротивление силам, захватившим сознание и дух тотчас, как Магдалена, Мадлен явилась в его жизнь. Не в час рождения! Он полюбил ту, что даровала эликсир самой жизни, ту, что была воплощением счастья и отрады, и заставила узреть истину. И раз уж она оказалась связанной с ним столь близким родством… что ж, так даже лучше, ибо нет более глубокого чувства, чем посеянного и взращенного на одной почве.

Порок обернулся высшим благом, чувства приняли иную окраску, все встало на свои места и перестало казаться грехом. Как же он раньше этого понять не мог, как же был слеп и глух? Как же мог миг таинства зарождения любви, миг пробуждения ото сна принять за грехопадение?

Простота и ясность взглядов Мадлен не могли проистекать от заблуждения. Она мыслила, как пророк. Господь послал ему на пути саму Святую ученицу Иисусову, дабы та смогла открыть глаза на свет истины, на свет любви и свет свободы. Он послал ее именно ему, Михалю, за долгие и долгие годы мытарств и страданий, за непрерывные часы моления. Слишком, должно быть, далеко зашли люди в своих заблуждениях, слишком запуталась Церковь. Многое, чему учил Господь, было неверно истолковано учителями веры. Сколько мучительных дней он потратил впустую за подсчетом людских заблуждений, кои действовали лишь по велению природы и ведомые рукой Судьбы, равно как и он сейчас. Как он мог позабыть, что Иисус велел жить в любви, искренней и неприкрытой вуалями лжи и жеманства, столь же не прикрытыми, как тела праотца и праматери человечества в пору, когда те вкушали усладу Эдема. Да и те были сотворены: одна из ребра другого. Нет более священного союза, нежели меж теми, кто возрос из одного семени. Господь был отцом и Адама и Евы, равно как и Люцек – его и Мадлен. Но ведь церковь позабыла, на чем зиждется, возросла к небесам, подобно Вавилонской башне, с вершины ее не разглядеть основания. И чем выше сия башня, тем сложней и запутанней ложь. О, и скольких же подобных ему, заблудившихся в перекрестиях проекций истины и лжи? Сколько храмов возведено, где обитают ныне веровавшие в религию, слишком похожую на христианство, но ложную, исковерканную, искривленную, неверно истолкованную. Сецехувское аббатство и монастырь в Пруйле, должно быть, и были таковыми местами, где дьявол пустил рассаду обмана. О да, такая вера – лишь проказа души…

Шагая, Михаль улыбался, вознося Господу хвалу за чудо-посланницу. И ощущал себя свободным от гнета предрассудков, но в то же время не мог до конца поверить, что в столь короткий срок перевернул свое мировоззрение с ног на голову. Снова солнце казалось ему большим и ярким. А когда солнце большое и яркое, значит, сердце прониклось правдой. Ложь рождает страх и гнет, истина – дарит крылья.

– Что за мысли?.. Я наверное сошел с ума, ударившись!.. Чего только не придумает человек, дабы скорее оправдать себя.

Но тотчас добавлял:

– Нет более святого чувства, супротив того, что пылает в моем сердце. Господи, дай последний знак, чтобы я окончательно уверился в том, что следую путем истины! Помоги же мне отыскать ее – чистейший из источников!

На востоке забрезжил рассвет следующего дня, когда молодой послушник обнаружил, что некоторые следы ведут вглубь виноградника. Двое суток он провел в пути, ни разу не остановившись для отдыха, и в небывалой выносливости он зрел Божье провидение, благоволившее его упорству. Давно он уже должен был пасть мертвым от усталости! И сколь велика была его радость, когда он увидел свернувшуюся клубком прямо у ног мула-чудища, несчастную, как и он, скиталицу.

Мадлен вздрогнула, услышав чьи-то шаги, и поднялась. Лицо ее тотчас озарила счастливая улыбка, которая сменилась выражением ужаса. Но молодой человек, вместо того, чтобы обрушить на беглянку вполне справедливое негодование, упал перед девушкой на колени и, притянув ее к груди, воскликнул:

– О сердце мое, неужели я наконец тебя отыскал!

– Прости, – пролепетала в ответ Мадлен.

– Нет, это ты прости! Прости, моя Мария Магдалена, моя Мадлен! Святая, святая… Я все понял, все осознал… Прости меня, ты была права, а Господь сохранил нам жизни в знак нашей праведности.

По-прежнему осторожно, по-братски он сжал округлые щеки и приблизил к себе ее лицо. Стоя на коленях, прижавшись лбами, они взирали глаза в глаза и улыбались, как младенцы, растрепанные, с ног до головы в пыли и царапинах, но безмерно счастливые.

– Я пойду за тобой, куда пожелаешь… Теперь ты – моя звезда Вифлеемская, Иисус, Богородица и все вместе взятые. Веди, я буду слушаться. Веди меня. Господь наказал слушать тебя!

– Вряд ли найдется пастор, способный осветить наш союз…

– Пастором будет это небо, эта земля и едва созревшие лозы – потому что все это и есть Бог. Он велит нам любить. Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих…

Она прикрыла веки и прижалась губами к его виску. Михаль уже не владел рассудком. Биение сердца было столь сильным, что, казалось, оно пробило ребра, с болью выпуская светящуюся птицу, так долго бившуюся в груди. Спешно сорвав одежды, тяжело дыша и не прерывая поцелуя, они бросились в горячие объятия друг друга.

И небо вспыхнуло; вспышка молнии прогромыхала над зеленым полотном виноградника, поглощая в языках пламени два слившихся воедино силуэта и благословляя их.