Текст книги "Опять 25!"

– Послушайте! – вспылила Аполлинария, загораживая колени сумочкой. – Вам‐то какое дело?

Не хватало ей еще признаться, что она сбежала от поцелуев молодого телеведущего, который оказался родным внуком мужчины, в которого она была влюблена полвека назад!

Водитель пожал плечами и невозмутимо заметил:

– Просто не каждый день ко мне садятся девушки в домашних тапках.

Аполлинария наклонила голову и сконфуженно ойкнула. На мгновение захотелось попросить водителя повернуть и забрать сапожки. Но тогда придется снова встретиться с разгоряченным Стасом. Она решила не искушать судьбу и отвернулась от любопытного взгляда водителя к окну, за которым проносились светящиеся новогодними огнями улицы.

Сегодня у нее просто день потрясений! Сперва увидела свою фотографию на выставке ретро, потом на нее накинулась Кристина, а еще ее поцеловал Мишин внук! Могла бы и раньше догадаться по внешнему сходству, по похожим глазам и голосу. Надо было сразу расспросить Стаса про деда, а не ходить вокруг да около… Но ее смутило, что Стас назвал своего деда инженером. Она ведь знала, как Миша был влюблен в самолеты и собирался связать с авиацией всю жизнь. Она не могла представить, что авария перечеркнет его планы и ему придется освоить другую профессию. Если бы только она узнала у Стаса его имя и фамилию!

А теперь, когда все выяснилось, они никак не могла поверить, что они с Мишей расстались из‐за чужой подлости. Сейчас она все спросит с Фроси, ох, как спросит! Может, подруга и выжила из ума, но свою молодость помнит хорошо.

Водитель высадил ее у нужного подъезда и почему‐то не взял денег.

«Наверное, я совсем безобразно выгляжу», – обескуражено решила Аполлинария, набирая домофон. Хоть час и поздний, ее дело до утра не терпит. Ей долго не отвечали, а стоять на улице в одних тапочках было холодно, и она начала притоптывать, чтобы согреться.

– Кто там? – недовольно отозвался домофон визгливым голосом Фросиной дочки Клавдии.

– Это я, Аполлинария, – прохрипела она и кашлянула. Похоже, начинает простывать.

– Тетя Поля? – Клавдия удивилась, но кодовый замок открыла.

Аполлинария торопливо потянула дверь и юркнула в подъезд. Пока поднималась на лифте, нервы совсем расшалились. Как могла Фрося так поступить с ней? И ведь видела же тогда, как Аполлинария убивалась из‐за исчезновения Миши безо всяких объяснений, сама же ее утешала! А еще именно Фрося напоминала ей о гордости, когда Аполлинария хотела сходить в летное училище и узнать у друзей Миши его новый адрес. Теперь советы Фроси виделись совсем в другом свете…

Дойдя до знакомой двери, Аполлинария нетерпеливо вдавила кнопку звонка.

– Да иду я, иду! – крикнула Клавдия и распахнула дверь. – Теть Поль, а вы чего это так поздно?..

– Мне‐нужно‐срочно‐поговорить‐с‐Фросей! – на одном дыхании выпалила Аполлинария и сделала шаг, чтобы войти, но Клавдия, сдвинув брови, внезапно перегородила ей путь и с подозрением поинтересовалась:

– Тебе чего?

– Клав, – удивилась Аполлинария, – я к Фросе!

– Ты кто такая? – насупилась Клавдия. – Откуда нас знаешь?

– Здрасти, я ваша тетя! – поразилась она. – Я Аполлинария.

– Аполлинария? – недоверчиво прищурилась Клава.

– Матвеевна! – подтвердила она.

– Тогда я королева гамбургская! – ухмыльнулась Клавдия.

– В Гамбурге нет короля, – поправила Аполлинария, – там только петух.

Клавдия насмешливо склонила голову, разглядывая розовые тапки.

– Вот, переобуться забыла. – Аполлинария сконфуженно развела руками.

Из комнаты донесся дребезжащий голос Фроси:

– Дочка, кто там?

– Фрося, выходи! – крикнула Аполлинария, приподнимаясь на цыпочках и заглядывая через плечо высокой Клавы, по‐прежнему преграждавшей ей вход. – Я все знаю про Мишины письма и требую объяснений!

– Не надрывайся, – посоветовала Клавдия, – она ж глухая.

– Да что ты мне рассказываешь! – возмутилась Аполлинария. – А то я Фросю не знаю. Все она слышит, когда захочет.

– Иди подобру‐поздорову, – посоветовала Клава и захлопнула дверь прямо перед ее носом.

Аполлинария возмущенно замолотила в дверь кулаком и пнула ногой так, что слетела тапка.

– Я щас полицию вызову! – рявкнула из‐за двери Клавдия, прилипшая к дверному глазку.

– Клав, да ты чего! – обиделась Аполлинария, допрыгав на одной ноге до тапки и надев ее обратно.

– Ты еще здесь, балерина? – с угрозой произнесла Клавдия. – Ну я тебя предупреждала, звоню!

Из другой двери высунулась знакомая бабулька‐соседка, с подозрением прищурилась, глядя на Аполлинарию:

– Это что здесь происходит?

– Здравствуй, Сима, – поздоровалась Аполлинария. – Да вон Клава совсем с ума сошла, меня к Фросе не пускает.

– А ты хто? – изумленно вытаращилась на нее соседка.

– Да вы что, все тут из ума выжили? – поразилась она. – Аполлинария я!

– Какая такая Аполлинария? – строго уточнила та.

– Фросина подруга!

Соседка юркнула за дверь и секунду спустя появилась, держа в руке веник, как рыцарь на поле боя.

– А ну, иди отсюдова! – Она воинственно махнула веником, и Аполлинария попятилась. – Пошла!

– Да вас тут что, бешеные мухи покусали?! – оторопела Аполлинария.

Из лифта показался молодой сосед.

– Теть Сим, что происходит? Девушка, а вы к кому?

– Да я к Фросе! – в отчаянии воскликнула Аполлинария, бросилась за помощью к парню и налетела на его заинтересованный взгляд, окинувший ее с головы до ног в розовых тапках. «Девушка! – застучало в висках. – Он назвал меня девушкой». Аполлинария охнула, только сейчас сообразив, что пыталась пробиться к Фросе в своем незнакомом для Клавы и Симы молодом облике. Ох, мамочки!

– Простите, извините, – залепетала она и на всех парах припустила к лифту. Потеряла тапочку, но заметила это, только влетев в лифт и нажав кнопку первого этажа. Что же она теперь, босой пойдет?

Двери уже закрывались, когда молодой сосед всунул в щель тапку.

– Вы обронили!

– Благодарю! – пискнула Аполлинария, прежде чем двери окончательно захлопнулись и лифт понес ее вниз.

Вот тебе и Золушка, удрученно подумала она. Бала не получилось, от принца она сама сбежала, сапоги остались в дворцовой башне, а вместо хрустальной туфельки она умудрилась потерять пушистую розовую тапку. Только бы еще полночь не принесла ей никаких неприятных сюрпризов! Не превратиться бы обратно в старушку по пути домой. Аполлинария опасливо сверилась с часами. Половина одиннадцатого. Время еще есть.

Во дворе еще стояла знакомая машина.

– Потушила пожар? – Водитель ухмыльнулся и открыл дверцу.

Аполлинария благодарно нырнула внутрь. Ее карета пахла табаком и бензином, но она хотя бы была уверена, что та не превратится в тыкву в полночь.

Глава 14

Аполлинария насилу дождалась утра: ей не терпелось подкараулить Фросю во дворе дома, где она гуляла каждый день, и вытрясти из нее правду.

– Что ты будешь делать потом? – поинтересовалась Ксюша за завтраком, когда Аполлинария рассказала ей все, что узнала о Мише от его внука.

– Я разыщу Мишу, – твердо заявила Аполлинария. – Он должен знать, как все было на самом деле.

У нее ведь тоже есть письма, которые он так и не получил. Тогда, более полувека назад, она писала ему о своей любви каждый день, недоумевая, почему он ее оставил. Вот только отправить письма было некуда – она не знала нового адреса. Писала, потому что не могла не писать, изливала свою плачущую от обиды и непонимания душу чернилами на тетрадные листы и складывала письма в стопку.

– А теперь признавайся, – она пронзительно взглянула на Ксюшу, – что там у тебя за тайная любовь?

Та смущенно опустила глаза к чашке кофе.

– Нет, Чебурашка, я тебя не понимаю! – укорила ее Аполлинария. – Мы же с тобой договорились, что мое дело – помочь тебе устроить личную жизнь. Я уж не знаю, за что хвататься, где тебе суженого искать – то ли Стаса арканить, то ли на улице знакомиться!

– Это что еще за история с уличными знакомствами? – насторожилась Ксюша.

– Да так, – отмахнулась Аполлинария, не желая рассказывать о любителе розыгрышей, до смерти напугавшем ее рукой мертвеца, и пиарщике, который говорит рекламными слоганами. – Ты разговор‐то не переводи. Оказывается, присмотрела себе на работе хлопца и молчишь!

Про работу Аполлинария пальцем в небо ткнула, Стас никаких подробностей про тайную привязанность Ксюши не знал.

– А что толку, – безнадежно вздохнула Ксюша, подтверждая ее версию, – если у него уже есть девушка. Он ей украшения в красных коробочках в форме сердца покупает, а на меня он даже не смотрит…

– Значит, не зря все‐таки слухи про тебя с начальником распустили? – проницательно усмехнулась Аполлинария.

– Как ты догадалась? – поразилась Ксюша.

– Да что уж гадать, сложила два плюс два. Стас мне сказал, что у тебя есть тайная любовь. А я вспомнила, как ты рассердилась из‐за сплетен о вас с начальником. К тому же ты мне про него никогда ничего не рассказывала, а это уже само по себе подозрительно.

– Просто это очень личное, ба! – раскраснелась Ксюша. – Ты же мне тоже про своего Мишу не рассказывала…

– Это ведь еще до твоего дедушки Вити было, – теперь уже смутилась Аполлинария. – Кстати, ты почему еще не одета? – Она критически оглядела внучку с ног до головы.

– Я одета, – промямлила Ксюша. После вчерашней встречи с Владом в ювелирном она даже не стала наряжаться на работу, а снова влезла в джинсы и любимый серый свитер.

– Надень платье, – посоветовала Аполлинария. – То синее с воротничком, что я на Новый год подарила. Я его как раз постирала.

– Не начинай, ба! – пробурчала Ксюша. – Владу все равно, как я одета.

Аполлинария только покачала головой и убежала собираться.

– Одолжишь мне свои угги? – донеся из коридора ее голос.

– А сапоги твои где? – удивилась Ксюша, выходя в коридор.

Аполлинария потупилась:

– Забыла вчера в гостях у Стаса.

В десять утра Аполлинария вошла в знакомый дворик и огляделась. Фроси еще не было, только из соседнего подъезда появились молодые супруги. Мужчина нес детскую коляску, женщина прижимала к груди младенца в розовом комбинезоне и шапочке со смешным помпоном. После того как младенец был уложен в коляску, муж с улыбкой наклонился к нему, поцеловал жену, прыгнул в машину и уехал на работу. Молодая мама покатила коляску к детской площадке. Это чужое семейное счастье, невольно подсмотренное ею, заворожило Аполлинарию. Она неотрывно смотрела молодой женщине вслед, думая о том, что ее собственная жизнь могла сложиться иначе. Если бы она тогда получила хоть одно Мишино письмо, она бы без раздумий сорвалась за ним в Сибирь. Они бы с Мишей поженились, у них родился бы ребенок, и они бы точно так же, как встретившаяся ей молодая пара, выходили из дома и нежно целовались на прощание… Глупо сожалеть о том, что не сбылось, осадила она себя. Она прожила насыщенную интересную жизнь, Виктор был ей добрым мужем, подарил ей чудесного сына, который, к сожалению, ушел рано, и внучку, ставшую ей утешением. И, наверное, останься она с Михаилом, все было бы так же – ссоры и примирения, горести и радости. Только никогда больше она не испытывала такого всепоглощающего, ярче миллиона солнц чувства, как тогда, с Мишей… И все эти годы ей постоянно снилась та ночь перед Рождеством, когда поезд увозил ее от Миши навсегда. Только во сне она спрыгивала с уходящего поезда на платформу к Мише, чтобы никогда с ним не расставаться.

Хлопнула подъездная дверь, и Аполлинария стремительно обернулась. Из Фросиного подъезда показались пожилые супруги – седовласые, сгорбленные временем, но пронесшие свою любовь через года. Они держались за руки и о чем‐то с улыбкой переговаривались. Они с Мишей могли быть такими же, заныло сердце. Аполлинария проводила счастливую пару взглядом, помутившимся от непрошеных слез. Глядя на стариков, она вспомнила слова Карамзина, которые после смерти Виктора частенько примеряла на свои чувства к Мише: для привязанности нет срока; всегда можно любить, пока сердце живо.

Вдруг стайка голубей взметнулась ей навстречу, одна из птиц пролетела мимо, едва не задев ее крылом. Аполлинария обернулась, чтобы посмотреть, куда так торопятся голуби, и увидела на скамейке у подъезда Фросю. Старая подруга, сломавшая ей жизнь, держала в руках кулек семечек и щедро потчевала птиц, бестолково мечущихся у ее ног. А на ее плечах лежала новая шаль – подарок Аполлинарии на Новый год.

– Здравствуй, Фрося.

Подруга подняла седую голову в сползшем набок шерстяном берете, подслеповато прищурилась и улыбнулась так искренне и радостно, что из выцветших серых глаз брызнули солнечные лучики.

– Полечка! Что же ты так долго не приходила? Я по тебе соскучилась.

Эти солнечные зайчики разом ослепили Аполлинарию и выжгли из ее души все обиды.

– Садись. – Фрося подвинулась, освобождая место на скамеечке.

Судя по ее реакции, она совсем не удивилась молодому виду Аполлинарии. Похоже, ее болезнь зашла слишком далеко, стерев из памяти большую часть жизни, и Аполлинарию она помнила именно такой. А то, как Аполлинария навещала ее после Нового года и подарила шаль, совершенно забыла.

– Сапоги у тебя чудные какие. – Фрося покосилась на ее угги. – Где брала, в универсаме?

Аполлинария кивнула и присела рядом, чувствуя исходящий от подруги запах старости, лекарств и прелой шерсти.

– Фрося, ты помнишь Мишу?

– Твоего Мишку? Конечно, помню! – Фрося вытряхнула из бумажного кулька остатки семечек, смяла его и сунула в карман истертого болоньевого пальто. – Вы же с ним как ниточка с иголочкой, куда ты, туда и он… А что он натворил‐то? – Она нахмурилась. – Обидел тебя чем?

Казалось, Фрося считает ее дружбу с Мишей делом текущим, а не давно канувшим в Лету.

– Он в Иркутск уехал, – подыграла ей Аполлинария. – Я к матери в деревню ездила. Вернулась – а его нету. Он мне ничего не передавал, Фрося?

Подруга призадумалась.

– Нет, кажись.

– Миленькая, вспомни хорошенько! – взмолилась она.

Фрося зашевелила седыми бровями и губами, уставившись остекленевшим взглядом прямо перед собой, словно смотрела кино из прошлой жизни, видимое ей одной.

– А ведь и правда, – после долгой паузы, показавшейся Аполлинарии вечностью, вымолвила она. – Кажись, письмо. Куда ж я его задевала? – Она похлопала себя по карманам, выудила смятый газетный кулек из‐под семечек и с ликующим видом протянула его Аполлинарии. – Вот оно!

Аполлинария растерянно взяла его, зачем‐то расправила на коленях. С газетной странички белозубо улыбался Стас Горностаев. Она даже не удивилась – вся ее жизнь в последние дни превратилась в сплошную насмешку судьбы. Не насмешку даже – оскал, воплотившийся сейчас в лице Мишиного внука.

– Мишу в газете напечатали? – оживилась Фрося, склонившись над листком. Кажется, она совсем забыла, что только что вручила эту самую газету под видом письма. – Чего это?

– Как отличника учебы, – брякнула Аполлинария.

– Добро, – похвалила Фрося. – Хороший он парень. Только ты бы ему сказала, Полечка, чтобы он подстригся. Неприлично же так! И еще в газете! Что в комсомоле скажут?

– Я ему скажу, – пообещала Аполлинария, – я ему обязательно скажу.

– Ты к экзаменам‐то подготовилась? – Фрося безумно взглянула на нее. – Ох, боюсь, завалю я основы марксизма‐ленинизма!

Зря она приехала. Фрося уже ничем не сможет ей помочь. Аполлинария поднялась со скамьи.

– Сдашь, Фрося, на четверку сдашь! – успокоила ее она, выдав прогноз, который исполнился еще пятьдесят с лишним лет назад. – Тебе легкий билет попадется, и я тебе на экзамене подскажу.

– Добрая ты душа, Поля, – заулыбалась подруга. – Зря на тебя Ульянка наговаривает.

– Ульяна? – Аполлинария замерла, поняв, что вплотную приблизилась к разгадке тайны.

Ульяна была их третьей соседкой по комнате. Другие девушки ее сторонились, шептались, что бабка Ульяны – настоящая деревенская колдунья. И хотя такие разговоры были недостойны комсомолок, к Ульяне все же относились с опаской. Исключением были Аполлинария с Фросей, которые прожили бок о бок с Ульяной целый год. Про бабку‐колдунью Ульяна не распространялась, лишь однажды Аполлинария видела у нее фотографию строгой неприятной старухи с крупной бородавкой на носу, которую Ульяна тотчас же спрятала. О себе соседка вообще рассказывала мало, была немногословна и молчалива. Но Аполлинария с Фросей любили ее всем сердцем и скучали, когда Ульяна внезапно уехала посреди учебного семестра и на ее место заселили смешливую и громогласную Валю из Рязани. Случилось это в тот же год, когда исчез Миша. Тогда Аполлинария не увидела в этом ничего подозрительного, но теперь у нее закрались сомнения. И только Фрося могла все объяснить.

– Ох! – Подруга испуганно закрыла рот морщинистой ладошкой в пигментных пятнах и обернулась, словно Ульяна стояла у нее за спиной. – Забудь!

– Фросенька, милая, – ласково заговорила Аполлинария, – расскажи мне все.

Та испуганно замотала головой:

– Ульяна меня со свету сживет, если узнает!

– А откуда же она узнает? Я же ей не скажу!

– Правда? – опасливо переспросила Фрося.

– Честное комсомольское! – поклялась Аполлинария.

– Ну гляди, ты обещала! Ульянка ведь ведьма, самая настоящая, – с безумным видом зашептала Фрося, наклонившись к ней.

Совсем подруга умом тронулась, расстроилась Аполлинария.

– Она вас с Мишей разлучить задумала. Сама на него глаз положила.

– Да он ей даже не нравился никогда! – возразила она.

– Это ты так думаешь! – сердито перебила ее Фрося. – Ульяна у тебя Мишину карточку выкрала и заговор над ней бормотала…

А ведь правда, припомнила Аполлинария, Мишина фотография куда‐то бесследно исчезла из ее тумбочки, где она прятала ее в потрепанном томике Куприна. Ей тогда очень нравились слова писателя о том, что истинная любовь – как золото, никогда не ржавеет и не окисляется. Она их даже карандашом подчеркнула и верила, что у них с Мишей как раз такая любовь, поэтому его фотографию хранила на той самой заветной страничке.

– Ты где‐то задержалась, а я ее за этим делом застукала. У нее там еще Мишин волосок был и пуговица с рубашки. Я ее стыдить начала, а она на меня наскочила и пригрозила… – Фрося испуганно осеклась и снова оглянулась.

– Что пригрозила, Фросенька? – Аполлинария нетерпеливо тронула ее за рукав пальто.

– Что если я тебе все расскажу, она наколдует мне какую‐то там корону, и я никогда замуж не выйду. – Она жалобно всхлипнула.

– Венец безбрачия? – изумленно подсказала Аполлинария.

– Вот‐вот! – закивала Фрося. – Он самый!

Если все на самом деле так и было и Фрося не бредит, то Ульяна выбрала самый верный способ призвать соседку к молчанию. Из них троих Фрося больше всего мечтала о большой семье и детях.

– И что же, – с замирающим сердцем спросила Аполлинария, – сработал ее заговор?

Выходит, не писал ей Миша никаких писем, солгал внуку? Внезапно разлюбил, повинуясь колдовской воле, и сбежал от нее подальше?

– В том‐то и дело, что не сработал. – Фрося пожевала губами, вспоминая. Сейчас она выглядела абсолютно здравомыслящей, словно вынырнула из омута безумия, уцепившись за плотик воспоминаний. – Миша так и продолжал к тебе ходить, а на Ульянку и не глядел. Уж не знаю, то ли напутала она чего, то ли Мишка крепко тебя любил. Только потом ты после Нового года в деревню к матери уехала, а Мишка к нам прилетел – ему срочное распределение в Иркутск дали, квартирой поманили, вот он и обрадовался. Все твердил, что женится на тебе и вы заживете своей семьей. Письмо тебе оставил.

Аполлинария затаила дыхание.

– Да только Ульянка сразу письмо изорвала в клочья, стоило ему за дверь выйти. И мне велела язык за зубами держать.

– Чем же она тебя купила? – с жалостью спросила Аполлинария, глядя в посеревшее от раскаяния лицо подруги.

– Не чем, а кем. Илюшкой. – Фрося назвала имя своего покойного супруга, отца Клавы и трех своих сыновей.

Илья, краса и гордость их факультета, прежде не замечавший Фроси, внезапно всерьез увлекся ею. И случилось это вскоре после отъезда Миши, припомнила Аполлинария. Она еще тогда удивлялась, почему Илья так переменился к Фросе и выбрал ее, хотя все уже считали его невестой красавицу и умницу Наденьку из семьи университетских профессоров Покровских. Фрося ведь никогда не блистала ни умом, ни красотой, а ее родители были простыми рабочими. Обычная девушка, каких много. Аполлинария вспомнила, как застала Наденьку рыдающей в институтском туалете, когда стало известно о свадьбе Ильи и Фроси. Дочь профессора до последнего надеялась, что Илья одумается и вернется к ней, и не понимала, чем взяла его Фрося. «Она его приворожила!» – убежденно твердила тогда красавица Надя. Подруги успокаивали ее как могли, а одна из них все повторяла: «Надюша, ты же комсомолка! Что ты такое говоришь?» В Советском Союзе ведьм и приворотов быть не могло. Однако Ульяна все‐таки была хорошей колдуньей, раз сумела приворожить Илью к Фросе в обмен на обещание молчать.

– А ты думаешь, почему он тогда меня выбрал, а не Надьку Покровскую? – вторя ее мыслям, с вызовом спросила Фрося.

И по ее решительному взгляду стало ясно: ни о чем она не жалеет. Вернись она в прошлое, поступила бы так же. Предательство подруги – не такая большая цена за собственное счастье. Супруги прожили душа в душу до самой смерти Ильи, и Фрося не смогла принять его уход – повредилась умом.

– А куда же сама Ульяна делась? – спросила Аполлинария, уже предполагая ответ.

– А ты сложи два плюс два. За твоим милым подалась, куда ж еще? Да только он ей не обрадовался, все продолжал тебе письма писать.

– И ты по указке Ульяны их прятала, – догадалась Аполлинария.

– А что было делать? – созналась Фрося. – Ульянка пригрозила, что если до тебя хоть одно письмо дойдет, то она мигом от меня Илюшку отвадит. А у нас ведь все к свадьбе шло!

И она еще шила ей свадебное платье, с обидой подумала Аполлинария. Радовалась, что хотя бы у подруги первая любовь счастливой оказалась, а сама по ночам горько плакала в подушку, жалея, что это платье – не для нее.

– Про мою свадьбу кто придумал соврать? – задала последний вопрос Аполлинария.

– Это все Ульянка, – зачастила Фрося. – Она интересовалась, как там у тебя дела, и когда ты с Витей летом в трамвае познакомилась, я ей написала. А про свадьбу она уже сама набрехала. Ох, и хитрая же она. Одно слово – ведьма!

Фрося тяжело поднялась со скамьи, спугнула голубей, крутившихся рядом в ожидании семечек, и поманила ее за собой.

– Идем.

– Куда? – удивилась Аполлинария.

– Ты же за Мишиными письмами пришла? Так они дома у меня. Ульянка только одно, самое первое порвала. А остальные я не осмелилась выбросить. – Она поежилась на ветру, кутаясь в шаль, и поплелась к подъезду.

Аполлинария нагнала ее в один миг. Ради того, чтобы получить Мишины письма спустя полвека, она была готова встретиться лицом к лицу не только с недоверчивой Клавдией, но хоть с самим чертом.

К счастью, Клава была на работе, и на этот раз никто не помешал Аполлинарии войти в квартиру. Фрося долго копалась в платяном шкафу, вороша свою одежду, тяжело вздыхала. Аполлинария уже решила, что письма – плод больного Фросиного воображения. В самом деле, шутка ли – хранить чужие письма более полувека?

– А, вот они! – Фрося достала стопку пожелтевших от времени конвертов, перетянутых тесьмой.

Аполлинария вцепилась в них дрожащими от нетерпения пальцами, жадно впилась глазами. Сомнений не осталось. Это в самом деле были письма Миши. Вот выведенные его рукой ее имя и адрес женского общежития. Вот выцветший от времени почтовый штамп с указанием года, когда Миша исчез из ее жизни, и она тяжело переживала, считая, что он ее предал. Она прижала письма к сердцу и шатающейся походкой побрела к двери. На пороге остановилась, обернулась.

– Фрося!

– А? – Та возилась с ключом и никак не могла запереть старый шкафчик.

– Не жалеешь, что Илью обманом в себя влюбила? Каково это – жить с человеком, зная, что он любит не по доброй воле, а по чужой указке?

– Не жалею, – сердито отрезала Фрося, не оборачиваясь. – Может, сначала и по указке любил, но потом‐то уж точно по‐настоящему. Мы с ним вон сколько годков вместе прожили душа в душу, детишек каких ладных вырастили… А Надьке Покровской так и надо, что одна осталась.

– Она ведь его любила, Фрося. – Аполлинарии вдруг стало до слез жаль юную, хорошенькую Наденьку, влюбленную в своего Илью настолько, что навсегда обрекла себя на одиночество и не вышла замуж. Если бы не Фрося, Илья бы женился на Наде, и они прожили бы счастливую жизнь вместе. А подруга наверняка нашла бы себе кого‐то попроще и тоже была бы счастлива.

– Гордая она больно была, считала, что Илюшка от нее никуда не денется. – Фрося скрипуче рассмеялась. – А я ее вон как обставила!

Она наконец справилась с ключом, повернулась и внезапно осеклась, подозрительно уставившись на Аполлинарию, как будто увидела ее впервые:

– А ты кто такая будешь?

– Гостья из прошлого. – Аполлинария резко развернулась и выбежала из квартиры.

Она узнала все, что хотела. И даже то, чего бы не хотела знать никогда.

Давным‐давно она плакала у Фроси на груди, признавалась, как тоскует по Мише и не понимает, почему он ее оставил. Фрося утешала, гладила ее по волосам, говорила, что предатель ее не стоит, а потом бежала на свидание с Ильей. Она считала Фросю своей лучшей подругой долгие годы, а та так и не призналась ей в подлости, которую совершила. Наверное, боялась, что тогда Илья узнает – его любовь к ней ненастоящая, нашептанная колдуньей. Тысячу раз был прав Толстой, говоря, что трусливый друг страшнее врага, ибо врага опасаешься, а на друга надеешься.

А Ульяна и правда переняла дар своей бабки. Ведь все на самом деле так и было: пропавшая Мишина фотокарточка; оторванная пуговица с его рубашки, которую они потом искали вместе, ползая на корточках по полу, да так и не нашли; внезапная влюбленность Ильи во Фросю. Вот только приворот Ульяны на Мишу не сработал, и от этого на сердце Аполлинарии делалось теплее. Выходит, настоящей была его любовь, не подвластной никаким темным силам.

Кристина Лихолетова явилась в офис колдуньи Ульяны без предварительной записи и устроила целое светопреставление, требуя принять ее немедленно.

Помощница Вера стояла насмерть, преградив путь к кабинету. Из‐за двери Ульяна слышала ее громкий голос:

– Вы понимаете, у Ульяны запись на месяц вперед!

– Поэтому я к ней и приехала! – не унималась Кристина. – Ульяна – самая крутая, только она может мне помочь.

Колдунья дочитала до конца ядовитую заметку о вчерашнем инциденте на выставке, чтобы быть в курсе несчастий клиентки, убрала планшет в ящик стола и нажала кнопку под столешницей. Дорогущая дверь, отъезжающая в сторону по мановению руки, обошлась ей в целое состояние, но вполне окупала себя реакцией клиентов.

Вот и Кристина Лихолетова внезапно замолкла и с опаской вытянула шею.

– Входите, Кристина, – голосом доброй феи разрешила Ульяна и нажала еще одну потайную кнопочку, так что на стенах вспыхнули и замерцали электронные светильники, имитирующие свечи.

– Можно без этих спецэффектов, – раздраженно сказала Кристина, садясь напротив и тряхнув копной каштановых локонов. – Оставьте их для тупых блондинок. Мне нужен результат.

– Чего пожелаете? – насмешливо протянула Ульяна, склонив голову. – Повернуть время вспять? Предотвратить скандал на выставке? Превратить в крыс всех блогеров, нелестно отозвавшихся о вас?

– Вот! – Кристина достала из сумочки прозрачный пластиковый пакет с прядью волос. – Объясните мне, что это за чертовщина?

Ульяна с любопытством взяла пакет, включила настольную лампу, нахмурилась, разглядывая содержимое. Всякие срезанные с соперниц локоны приходилось ей видеть на своем веку – ослепительно‐золотые, пергидрольно‐белые, медно‐рыжие, черные, как у цыганки, и темно‐русые, как у нее самой в молодости. Но никогда еще ей не приходилось держать пепельно‐серых, как у нее самой сейчас под дорогим париком.

– Что это?

– Вы мне скажите! – потребовала Кристина.

– Это седые волосы, и они явно принадлежат зрелой даме. – Ульяна откинулась в кресле и в упор взглянула на девчонку. Если та решила над ней пошутить, ничего у нее не выйдет. Но Лихолетова выглядела растерянной и осунувшейся, как будто не спала всю ночь.

– Я сама ничего не понимаю, – призналась она, мигом растеряв весь свой боевой настрой. – Я выдрала их вчера у новой любовницы Стаса.

Про роман Лихолетовой с Мишиным внуком, взявшим претенциозный псевдоним Горностаев, Ульяна знала. Так уж получилось, что их внуки ходили в одну школу и дружили. А еще она знала, что мужчины по линии Медовниковых неподвластны приворотам. По молодости она испробовала все средства, чтобы приворожить к себе Михаила, но все оказалось тщетным. Этот кретин так любил свою ненаглядную Аполлинарию, что даже женился на девушке, похожей на нее! Ульяна вспоминала эту старинную историю совсем недавно: к ней приходила дочка шоколадного магната, желавшая приворожить Горностаева. Пришлось в привычной манере наплести, что Горностаев может испортить ей всю жизнь, а свое счастье она встретит буквально на днях в лице голубоглазого блондина – прямой противоположности Стаса. Начинающий актер Коля Касаткин с радостью откликнулся на ее предложение приударить за богатой наследницей. Ульяна надеялась, что его энтузиазм не угас, когда он увиделся с «шоколадницей» лицом к лицу. Как поется, если б видел кто портрет принцессы той, не стал бы он завидовать Луи, то есть Коле.

– Странно. – Ульяна заинтригованно покрутила пакетик с седым клоком. – И сколько же ей лет?

– Двадцать – двадцать пять, – Кристина пожала плечами, – не больше! Сами посмотрите.

Она вытащила из сумочки мобильный, потыкала в кнопки и вывела на экран фотографию. Снятая у машины в пол‐оборота девушка в черном пальто явно была молоденькой и показалась колдунье смутно знакомой. Наверняка какая‐нибудь звездулька – с кем еще встречаться Стасику Горностаеву‐Медовникову? Но, похоже, не первой величины, а из второго эшелона, иначе Ульяна ее бы опознала.

– Ну что скажете? – нетерпеливо заерзала Кристина. – Волосы у нее свои, не парик и не нарощенные. Я видела, что с корнем выдрала. Они светло-русые были, а потом такие стали.

Ульяна перевела взгляд с пакетика в одной руке на телефон в другой. Что‐то не сходится. Как седой клок волос может принадлежать юной красотке? И все‐таки кого же она ей напоминает?

– А еще вот! – Кристина выложила на стол небольшую черно‐белую фотографию в рамке. – На выставке было это фото. Спутница Стаса – точная копия этой девушки из прошлого. Но такого ведь быть не может, этой бабульке сейчас должно быть лет семьдесят!

Колдунья едва взглянула на фото в рамке, как сразу узнала старую знакомую. Даже слишком старую для того, чтобы быть правдой!

– Что с вами? Вам плохо? – забеспокоилась Кристина.

– Ничего, – превозмогая боль в груди, процедила Ульяна и впилась взглядом в фото.