Текст книги "Историкум. Мозаика времен"

Алекс Бор, Алиса Белова
Странники

(21 сентября 7521 года. 20.00, «Чёрная кошка».

Я ничего не записывал уже недели три. И потому собираюсь изложить все свои приключения; и теперь – в новом, электронном, а не бумажном журнале. Удобны планшеты тем, что можно писать где и когда угодно, и никто не обратит на это внимания. Тем лучше.)

Люблю её голос и то магическое впечатление, что он оказывает. Каждый раз, когда прихожу в «Чёрную кошку», подгадываю, чтобы в этот вечер пела именно она. Анна – воплощение женственности. Она сексуальна, но гораздо больше – её голос. В атмосфере клуба, в его приглушённом свете, в ароматах приготовленных блюд, в голосе Анны, от которого стихали все разговоры, едва он заполнял зал, есть то, что заставляет меня приходить одному и ни с кем не делить этот клок пространства и времени. Может быть, в одной из параллельных вселенных есть дороги, по которым мы с Анной ходили только вдвоём. Может быть. Но пусть эта выдумка растворится в тёплом сумраке клуба «Чёрная кошка».

Я родился под иным небом. Девятнадцать лет поднимая глаза к небосводу, я не догадывался о его истинной красоте. О том, как оно высоко и свободно, и что не начинается оно на востоке и не заканчивается на западе, а простирается намного шире и дальше. И не нужны ему никакие границы, как нас учили прежде.

Если верить матери, родился я, не дождавшись рассвета. Быть может, поэтому так влекут меня дела ночные и прекрасные девушки в блёклом лунном свете. Всем недавно случившимся со мной приключениям виною мой любовный пыл. В новом, недавно начавшемся учебном году в нашу группу перевелась Анисья. Она переехала из пригорода Петербурга в Москву. Нельзя сказать, что Анисья отличалась особенной привлекательностью, но, впрочем, фигурка и лицо её были приятны и миловидны. Однако же девушка обладала тем характером, крутым и своевольным, который мне поначалу был симпатичен, пока я совершенно в нём не разочаровался. Я всегда мечтал встретить девушку упрямую, в меру рискованную и дерзкую, хотя бы дерзость её проявлялась лишь в том, чтобы выкрасила она волосы в голубой цвет, на что решится не каждая хорошо воспитанная девушка в столь благонравном обществе, как наше.

Проснулся я первого сентября в том настроении, которое иных удручает или расслабляет, тогда как меня оно только раздражает. Виною такому самочувствию было желание накануне отпраздновать окончание лета. Я проснулся в своей постели: наверняка Иван вновь проводил меня домой. Он поступал так всегда, как хорошо ни прошли бы вечер и ночь, и с кем бы я их ни провёл, потому что знал, как волновалась ещё за меня мать. Я много не думал о том, почему мой друг так заботился о спокойствии моей мамы, и каждый раз списывал его тревогу на то, что у него самого матери нет. Однако для меня оставалось загадкой, что по утрам Иван никогда не знал плохого настроения. Несмотря на то, что спал я долго, мы успели к третьей паре; увы, то была история, с долгами по которой я не расстался ещё с прошлой сессии. Теперь же я не уверен, что буду вовсе её пересдавать.

Я обратил внимание на Анисью только потому, что она заняла мою парту в первом ряду. Конечно, я мог и уступить ей, и переменить место, но эта мысль пришла чуть позже, а в ту минуту я был раздражён. Однако во всей аудитории для Анисьи и её новой знакомой нашлось место непременно за спинами у нас с Иваном. В конце концов, и без того сложная для запоминания из-за большого количества дат история слилась с девичьими трелями. Но по мере всё большего пробуждения и всё-таки необходимости присутствовать на паре, некоторые даты истории, как позже оказалось, подделанные великими летописцами в угоду вымышленной истории, были записаны, но и в рассказе Анисьи тоже стала появляться ясность. Она сказала, что её отец был мэром небольшого городка, откуда она переехала, и теперь её отец собирался выйти за ограждение и поохотиться на динозавров, хотя это и не приветствовалось. Тогда я обернулся и, увидев девушку уже совершенно чётко, заговорил с ней. Если она захочет, предложил я, то может составить мне и моим друзьям компанию, а может долго ждать разрешения и поохотиться тогда, когда её отец покинет наш свет, а у неё уже не останется никаких сил на охоту. В большинстве случаев желающим действительно подписывали разрешение, но уже в то время, когда мысль быть раздавленным стопой динозавра была более мила, чем приближение старческой немощи. Стоит признаться, что тогда у меня не было никаких планов, как всё это осуществить. Тем интересней казалась задумка. Анисья засомневалась, хватит ли мне смелости выполнить обещание, а Иван смотрел в мою сторону с укором за то, что я так легко поддался на девичью провокацию. Может, хотя и маловероятно, я оставил бы идею с охотой, если бы Анисья не сказала, что пойдёт с нами только в том случае, если возьмёт с собой своего друга, которому доверяет в подобных делах и который мог пройти через ограду, так как имел в друзьях одного из постовых.

Уже к вечеру, собравшись у меня на квартире, мы вчетвером, – я, мой лучший друг Иван, Анисья и её многоумный, но чрезмерно бледнолицый друг Аркадий, – порешили, что в пятницу вечером, сообщив родственникам, будто собираемся отпраздновать начало учебного года, выйдем за стену, а вернёмся к утру воскресенья. До пятницы Аркадий нашёл для всех нас автоматы, Иван же купил две палатки, рюкзаки и продукты, хотя я говорил ему, что одну ночь можно и обойтись без этого. Вероятно, именно поэтому у Ивана никогда не болела по утрам голова, мой друг заведомо заботился о своём состоянии и делах. А у меня такой привычки никогда не было. Могу только предположить, что подобное различие и стало причиной нашей дружбы.

…Только в понедельник утром мы решились признаться друг другу в том, что заблудились. Мы вышли за стену в пятницу днём и были уверены, что пройдём не более тридцати километров от Московско-Петербургского кольца до Псковско-Смоленского; мы предполагали переночевать поближе к Смоленским стенам, а наутро повернуть к родным стенам и вечером уже быть дома. Но, пройдя километров десять, вынуждены были остановиться, так как начинало темнеть. Костёр разводить мы не стали, чтобы не привлекать внимание патрульных вертолётов. Всю ночь прислушивались мы, не идут ли динозавры, но к утру сон нас всё-таки одолел. Возвращаться без добычи никто не желал, поэтому в субботу мы продолжили путь в сторону Псковско-Смоленской стены. И карта, и компас всё время оставались у Ивана, посему ни один из нас не сомневался в том, что мы идём в нужном направлении. Даже Анисья, то и дело пытавшаяся взять лидерство на себя, безоговорочно соглашалась с Иваном. Вероятно, за непоколебимым спокойствием девятнадцатилетнего юноши она видела умудрённого опытом взрослого человека, а может, его молчание она принимала за уверенность. Пройдя же тридцать километров на северо-запад, мы удивились, почему до сих пор не дошли до стены. (К слову сказать, пройденное расстояние мы рассчитывали из времени, потраченного на дорогу, а скорость человека около трёх или четырёх километров в час.) Аркадий к вечеру субботы побледнел больше обычного, он заметно потел и волновался. Пока совсем не стемнело, он предложил забраться на сосну и немного оглядеться. Не дожидаясь нашего одобрения, Аркадий тотчас же принялся карабкаться по дереву, но сразу стало понятно, что без нашей помощи ему не добраться и до нижних ветвей. Докарабкавшись до того места, откуда можно было видеть лес во все стороны, Аркадий закричал. Через мгновение он уже сполз вниз по стволу, перепачкавшись смолой, из-за чего ещё пару дней мы с Иваном называли его между собой «янтарём». Как только Аркадий обеими ногами встал на землю, мы принялись расспрашивать его о том, что он видел сверху. Он сначала отмахивался от нас, а затем почти шёпотом сказал, что ничего, совершенно ничего, кроме леса, кругом не видно. Анисья, которая стояла рядом и переминалась с ноги на ногу, спросила, не видел ли её многоумный друг динозавров. Аркадий вновь замахал руками и судорожно затряс головой, но так ничего не ответил. Всё воскресенье мы упрямо шли на северо-запад. К тому времени я, говоря честно, уже устал; Анисья теперь хмуро поглядывала то на меня, то на Аркадия, который постоянно вытирал рукавом куртки пот со лба, и то мрачно смотрел себе под ноги, то встревоженно оглядывался и прислушивался к каждому шороху. Иван же за всю дорогу не проронил ни слова. Он, похоже, вспомнил главное правило, которому нас учили ещё в начальных классах школы: «Если вы попали за стену из-за авиа– или железнодорожной катастрофы, не поддавайтесь панике». Может быть, он вспоминал лекции по истории, которую, без сомнения, учил, в отличие от меня, или лекции по географии России. Может быть… Но я не спрашивал. Я натёр себе большую мозоль, и сейчас хотелось просто отдохнуть, нормально поесть и спокойно поспать. Я боялся, как бы Аркадий не умер от страха, и потому предложил Ивану назавтра повернуть обратно. Вечером Иван ровным тоном объяснял Аркадию, что компас подвести не может, и поэтому завтра развернёмся и точной дорогой пойдём к Московско-Петербургской стене и уже к полудню вторника будем дома. Тем временем Анисья подсела ко мне и, как видно, в поиске чувства надёжности, обняла меня и положила голову на плечо. Тогда вечером, увидев её испуганные глаза, я понял, что в ней не было и половины той смелости и дерзости, которые она пыталась изобразить в аудитории, задирая меня и споря со мной. С одной стороны, можно было ответить ей на прикосновения и объятия, но я очень устал, да и не хотелось мне выяснять, в каких отношениях с ней Аркадий и что станет для него спусковым крючком; а с другой стороны, не найдя того огонька, который поначалу привлёк меня, я совсем к ней остыл.

В понедельник мы пошли в обратный путь. Было около одиннадцати утра, когда Иван вдруг отозвал меня в сторону и сказал, что не знает, куда дальше идти, потому как компас начал сбиваться. Но Иван признался честно, что, возможно, ошибается и он, потому что никогда прежде по компасу дорогу не сверял. Мы растерянно смотрели друг на друга минут десять. Потом Иван спокойно сказал, что можно ориентироваться и по солнцу, и даже по звёздам, но самым лучшим было бы немедленно позвонить домой. Я набрал номер на сотовом, который всё время пути был отключён и потому не разрядился. Телефон сообщал, что связи нет. Тогда мы с Иваном решили ориентироваться по солнцу и идти на юго-восток, и позвонить, как только появится сигнал. Договорившись так, мы вернулись к своим друзьям и как можно бодрее продолжили путь, делая вид, что ничего особенного не случилось. Однако когда Аркадий во второй раз приметил, что Иван потряхивает компас, то вдруг заорал и бросился в глубь леса. Мы прождали Аркадия без малого часа три. И когда Иван решил идти дальше, несмотря на просьбы Анисьи подождать ещё немного, Аркадий выбежал к нам. Леший знает, как он нашёл нас, – вероятно, снова залазил на деревья. Наш многоумный друг кричал, что пристрелил динозавра, но нигде не может найти его тушу. Переглянувшись с Иваном, мы пообещали Аркадию, что если он смог подстрелить одного, то обязательно пристрелит и другого, и двинулись вместе в путь. Вечером в понедельник Иван объяснял Анисье, как ориентироваться по солнцу, на случай, если с нами что-либо произойдёт, и что она должна идти на юго-восток, независимо от того, что будет кричать Аркадий, и чтобы она немедленно позвонила, как только появится связь. Мне казалось, он повторял ей одно и то же по нескольку раз.

Иван разбудил меня, как только начало светать, и сказал, что пора собираться в дорогу. Вдвоём мы тронулись, даже не позавтракав. До полудня шли молча. Я не спрашивал Ивана, почему он принял такое решение. За шесть часов пути Иван только однажды сухо сказал, что оставил половину воды Анисье. И мы шли дальше. Но чем дольше мы шли, тем больше я удивлялся тому, что за всю дорогу не встретили ни одного динозавра, которыми, как нас стращали с детства, должен кишеть весь лес, и почему, пройдя гораздо больше, чем тридцать километров, мы так и не пришли к Псковско-Смоленской стене. Утром лес окружал нас птичьей трелью. А после обеда случилось то, чего мы больше всего опасались: небо затянуло и, более того, заморосил дождь. Но набежавшие тучи не грозились зависнуть надолго. Мы опустились под ширококронную сосну и покорно стали ждать, когда на небе появится просвет. Тогда – да, пожалуй, именно тогда – я почувствовал себя виноватым. Мой друг всегда был немногословен, но сейчас это стало невыносимым, и я в душе пожелал себе быть проклятым, если моя выходка, к тому же не принёсшая мне никакой радости, обернётся ссорой с другом. Словно читая мои мысли, Иван вздохнул и тихо обозвал меня отягощённым похотью. Я не знал, то ли обидеться на моего друга и обозвать его тоже как-нибудь в ответ, то ли с ним согласиться.

Мои недолгие размышления прервали голоса людей. Позабыв про дождь, мы ринулись на звуки пуще нашего многоумного друга, всё-таки оставшегося живым, как потом выяснилось. Иван вдруг резко остановил меня, и мы уже спокойно вышли к людям. И тут, на наше удивление, мы увидели в лесу дорогу – чего никак не ожидали. По ней, волоча тележку, шли двое пожилых людей – седой мужчина и невысокая женщина с убранными под косынку волосами. Мы неспешно пошли за ними, стараясь остаться незамеченными. Чем дальше мы шли, тем реже становился лес, тем чаще нам попадались навстречу люди, а вдоль дороги – дома. Вскоре и вовсе стало ясно, что мы пришли не в какой-нибудь захолустный посёлок, а в современный город с высотными зданиями, чему мы с Иваном были несказанно рады. Между собой мы порешили, что этот город, видимо, один из кольца Псковско-Смоленских, а то, что мы этого кольца-стены не заметили, списали на собственную усталость и невнимательность. Первым делом мы собрались плотно пообедать в кафе и уж потом думать о возвращении в родные стены. Но как только стали появляться вывески и реклама на улицах, мы заметили, что все они на финском языке. Нас это поразило, но не расстроило, ибо финский учили со второго класса, как-нибудь и я его подучивал. Однако поняли, что если оказались в другой стране, то остались без денег, а значит, и без обеда, и огорчило нас именно это. И я, и мой желудок дольше голодать отказывались. Тогда я решил взять дело в свои руки, а именно – познакомиться с какой-нибудь привлекательной девушкой, однако для начала эти самые руки нужно было помыть, да и лицо тоже. Говоря честно, подобное с девушками проделывал я уже не раз, когда денег на столовую между лекциями не оставалось, поскольку они были потрачены ещё накануне вечером. Иван не одобрил мою затею, но, вероятно, он также ничего лучше придумать не мог.

Проснувшись утром на следующий день в мягкой постели, я некоторое время не хотел раскрывать глаза и говорил себе, что всё-всё было только привидевшимся сном. Но резкий и непривычный аромат с кухни перебил мои мечтания и заставил открыть глаза. Хотел было я тут же подняться с кровати, но увидел, что напротив меня сидит грузный мужчина и с укором меня разглядывает. Раннее утро не лучшее время, чтобы объясняться на иностранном языке, поэтому я только и смог, что пожелать ему доброго утра. Побагровев, мужчина, имени которого я так и не узнал, – но то, вероятно, был отец девушки, с которой я вчера отужинал, – медленно встал и удалился из комнаты. Не долго думая, я надел на себя всё то, что полагается надеть, и, вспоминая, где же мы расстались с Иваном, поспешил выйти, но тотчас встретился с ещё одним грузным мужчиной, выходившим из соседней комнаты. Поняв по его неприветливому лицу, что беда моя близко, я что есть духу выбежал из квартиры и направился на встречу с Иваном, по дороге вспоминая вчерашний вечер. В то время, когда я искал уже не только ужина, но и завтрака, Иван, в большей степени способный к иностранным языкам, разговорился с молодым человеком по имени Вилхо, у которого он и собирался переночевать и куда я направился в надежде позавтракать. Вилхо было двадцать один год, на вид он был крепким парнем с суровым лицом, хотя и усыпанным веснушками, а его мелкие чёрные глазки смотрели в упор на собеседника. Вилхо жил один в небольшом домике, учился в аспирантуре на факультете геологии, в том же университете и преподавал.

Когда я подъехал на такси по адресу, записанному вчера на клочке бумажки, Иван курил на крохотной веранде. Он встретил меня, дружески улыбаясь, полюбившимися ему словами: «…Тот плохо кончит, жертва баб». На мой немой вопрос он ответил, что на мне чужая одежда. Спохватившись, я было собрался рассказать ему о том, что чуть не произошло утром, но тут на крыльцо вышел здоровяк Вилхо, и мы пожали друг другу руки. Пока мы завтракали – Вилхо угостил нас крепким кофе с бутербродами и омлетом с ветчиной, – Иван рассказал мне о том, что узнал вчера от нового знакомого. Слова Ивана поразили меня настолько, что я даже не поверил им сразу. Прежде всего, Иван сказал, что нет никакого Псковско-Смоленского кольца, не было, как оказалось, вообще никакого другого кольца-стены, кроме Московско-Петербургской. И не было никаких динозавров, бедняги вымерли ещё многие миллионы лет назад. Уже после этого стоило бы помолчать, чтобы опомниться, но Иван продолжал пересказывать вчерашнюю беседу с Вилхо, а позже и сам парень поведал много интересного. С его слов, лет двести назад Россия после проигранной войны потеряла многие свои земли, огородилась каменным кольцом и поныне выплачивает дань своим соседям – Финляндии, покорившей земли с севера и запада, Турции и Византии, что находились с юга и востока, – и постоянно продлевает договор о перемирии и ненападении. Соседи же наши потому так просто соглашаются на подобную сделку, что не считают нынешнюю Россию угрозой для себя или же земли северные её плодородными. Мы рассказали Вилхо, как нам читали по истории, что русские области многочисленны и огорожены, потому что леса между ними чудовищно опасны. А Вилхо спросил нас, бывали ли мы когда-нибудь в других областях России, на что мы ответили отрицательно. Путешествия считались у нас уделом лентяев, тогда как добропорядочные граждане должны быть заняты полезными делами, Тут у нас с Вилхо возникли разногласия, так как, первее всего, развивали у нас в стране именно военное дело и не только для обороны, но и для завоевания новых территорий, – о чём, оказывается, наши соседи не предполагали. Пока Иван рассуждал, после какой проигранной войны мы начали выплачивать дань и зачем было выдумывать покойных динозавров и стращать ими людей, мне подумалось, что нет ничего дурного в том, что я никогда не мог запомнить вымышленных дат. Моему воображению представилось тогда, как беспечно и прекрасно могут жить люди по всему миру, не зная каменных стен, задевающих небо. А ведь нас учили, что подобные нашим областям есть не только в России, но и на всех европейских землях. И мне немедленно захотелось увидеть какой-нибудь другой город или же страну… Но Иван посоветовал не торопиться, ведь у нас с собой нет никаких документов и, тем более, виз. Тем не менее, имея характер скептический, Иван согласился с моей идеей, потому что не хотел верить всему на слово. Вилхо же нас обрадовал – для путешествий внутри страны не требовалось никаких документов, особенно, если мы притворимся финнами. Тогда Иван спросил Вилхо, как же мы с ним расплатимся за все поездки. И наш знакомый ответил, что ему гораздо интереснее то, что мы ему рассказали, к тому же не так дороги билеты на поезда и самолёты, как предполагал Иван. Порешив так, мы в тот день собирались с Иваном гулять по незнакомому городу, а как только Вилхо взял бы отпуск на несколько дней, уехать в другой город. Наша беседа затянулась, и Вилхо поспешил в университет, оставив нам немного денег. Весь день мы ходили по городу, ища различия с нашими, но внешних почти не находилось: город отличался от родного не больше, чем отличались города между собой в нашей области. Высотные здания, кафе, музыка из окон, реклама и афиши – все они были знакомы. Лишь зайдя после обеда в интернет-салон, мы узнали, что Сеть не только представляет собой локальный справочник с адресами, телефонами и аккаунтами друзей, но имеет выход на гораздо большее количество сайтов и ресурсов, чем мы могли себе вообразить. Там же мы узнали, что почти по всему миру ведётся летосчисление от Рождества Христова, – нас же учили, что христианство есть местная религия на Ближнем Востоке, и год нынче шёл две тысячи двенадцатый, а не семь тысяч пятьсот двадцать первый от сотворения мира. Там же, в Сети, мы с Иваном отыскали и карту мира, значительно отличавшуюся от привычной нам. На найденной карте Россия представляла собой лишь зелёный островок между прочими европейскими и восточными государствами, а за Уральскими горами простирался великий Китай. От таких открытий много печальных дум пришло в голову и сжалось сердце от обиды за некогда Великую Родину.

Следующие четыре дня мы перелетали из города в город, ходили по улицам когда-то бывших русских городов, где теперь встречали, хотя и немногих, совсем чернолицых людей и косоглазых китайцев. Но ни разу из самолёта не видели мы огороженных в кольцо земель. Мы видели небо, бескрайнее свободное небо, как только редела вата облаков. Я ощутил тогда в себе силы необъятные, и мне захотелось пройти по всем дорогам земного шара, повстречать самых мудрых людей и, говоря откровенно, увидеть всех прекраснейших девушек на свете. Однако же Иван каждый раз из подобных мечтаний резко возвращал меня на землю. Не отступил он и теперь, сказав, что пора возвращаться домой, где он ещё не передумал окончить университет, а за меня уже давно волновалась мать. Я не стал возражать, потому как тогда идея остаться выглядела неразумной. Мы попрощались с Вилхо, обменявшись адресами, почтовыми и электронными, и двинулись в обратный путь. С новым компасом, который успел купить Иван. Выйдя на рассвете, до темноты мы дошли к стене, к тому же месту, откуда и вышли, и где, на наше счастье, стоял знакомый постовой – друг Анисьи. С великой радостью он обнял нас и сказал, что не надеялся на наше возвращение. Тогда же мы узнали, что Анисья и Аркадий благополучно вернулись в родные стены ещё в прошлый вторник вечером.

Во вторник же, выспавшись, мы пришли в университет. Нас тепло встретили, и даже Анисья, а всё ещё ликующий Аркадий взахлёб рассказывал о том, как подстрелил динозавра, но сил у него не хватило, чтобы дотащить могучую тушу. Анисья лишь робко вторила другу. Сразу после занятий нас вызвали и привезли на расспрос, – что, вероятно, случилось ранее и с Анисьей, и с Аркадием. Тогда ни у меня, ни у Ивана не было задумки уехать в чужую сторону, поэтому, только переглянувшись, мы решили всё отрицать. Мужчина в деловом костюме, с седыми усами и в очках на носу чинно вышагивал по кабинету, обставленному дубовой мебелью, и спрашивал нас, где мы были и что видели, кроме сосен, берёз и болот. Удовлетворившись нашими ответами, он отпустил нас домой и строго наказал более никогда не пытаться охотиться на динозавров. Мы пообещали, сказав, что и сами порядком напугались за время путешествия.

Я же через пару дней во всём признался матери. Я рассказал ей, где мы были на самом деле, что видели, чего не встретили, – о нашем путешествии. Также поделился с ней желанием немедленно уехать из кольца, лучше вместе с ней. В том, что уедет Иван, я не был уверен, хотя надеялся его уговорить. Я объяснил матери, что был ещё раз у известного седоусого мужчины и во всём признался ему, и он ответил, что непременно отпустит меня с одним условием – чтобы я никогда не возвращался. Я говорил ей о переезде, потому как оставаться и смотреть в окольцованное небо я уже не мог. Тогда мать сказала мне то, что я менее всего хотел услышать: она обо всём знала от Ивана. Помолчав с минуту, я ровно спросил её, поедет ли она со мной, с Иваном, или же останется здесь. Моя мать, говоря честно, одна из красивейших женщин, высокая, с длинными русыми волосами, – взяла меня за руку и сказала, что, пока Иван не закончит учиться, они будут жить здесь, и мне советовала взяться за ум. Я вышел на балкон, мне стало не только тесно в каменном лживом кольце, но и душно в собственной квартире. Тогда, наверное, впервые в жизни я принял хоть и поспешное, но серьёзное решение. Затем я поднял глаза к обвенчанному с несвободой небу и пожелал, чтобы немедленно оно затянулось тучами и пролился дождь.

Кто я есть в этом мире? Юноша девятнадцати лет, названный ещё до рассвета Фёдором. Я сын мужчины, который пятнадцать лет назад ушёл на охоту за кольцо и не вернулся. Я остался один среди бесконечных ветвлений, ложных или нет, истории и параллельно существующих вселенных. Может быть, в одной из них я родился засветло в семье, живущей под нескованным небосводом, и, повзрослев, ходил охотиться на глухарей вместе с отцом. Но я родился под иным небом, где у меня был лучший друг и непредавшая мать, небом фальшивым и горделивым, стиснутым в каменное кольцо.

Пой песню, Анна! Спой ещё! И ещё раз! Пой, пока играет музыка! Пока я не ушёл в далёкую сторону…

А ты останешься здесь, под иным небом.