Текст книги "Шуршание философа, бегающего по своей оси"

ЗАКУПОРКА

Оно упало с балкона, выпрыгнуло из кофейни, переползло из воды. Оно перескочило на неё и всосалось в это тело обезбоженное со всех сторон – Мади даже вздохнуть не успела, как лёгкие её сжались и запаршивели, она захотела подскочить от удивления, но позвоночник скукожился, захотела напиться, но влага летела в другое горло. Всё наперекосяк пошло: кашли, тошни, испорченные простыни. Организм рассредоточился и замлел, так замлел, что чуть было не умер. В итоге не умер, но повредился очень, так повредился, что мало не покажется. И ей вправду столько всего казалось – что она на велосипеде по карнизам, что она богач, что она у пруда карпов кормит хлебными шариками, что белоухие совы. Из этой ахинеи половина ждала её, половина была из фильмов вынута – в общем, всё перемешалось, и оставалось понять только, зачем её так наказали.

Раньше она мыслила, смеялась, шагала в лаковых ботинках по городским магистралям, а теперь замлела и остановилась. Лежит без сил и никакие сиропы её не лечат.

– Сладкие-сладкие! – несутся ложки в её рот, но рот зигзагом и вовсе не желает зиять.

– Что же ты, Мади?! – вскрикивает врач, вынимает транслятор из-под кресла и растягивает картинку по стене.

Женщина укладывается напротив стенки, одеялом подлокотники заменяет и лежит сидя, как в прострации, что-то бормочет такое, говорит:

– Оно не просто так возникло. Оно чего-то ждёт, всё раскалилось и плавится, всё намекает, но у человека нет приёмника, у него нет микроскопа внутри, он просто получил и решает – варенье ест или прикладывает чесночные квадраты, однако, пока мало что может прекратить это дребезжание сосудов, этот хрип в правой стороне, ветер.

– Давай уже посмотрим, что с тобой…

– Что со мной? Я устала и потому лежу, перемотанная шерстяными пейзажами, лежу среди одеял больших, среди невиданной прочности сна. Купаться не хочется, да и зима, холодно, снежные горки вместо бассейна и свечки из лимона на тумбочке. Не буду смотреть, просто дайте мне таблетку, сироп, и не надо ничего объяснять.

– Это тебе не общество милосердия; накуролесила, теперь слушай.

На стене свет загорается и лезет точно в рисунок, так что получается фильм, ну или презентация некая; по стене её биография тянется – с самого истока: отход вод у матери, пуповина обрезана, человек корчится маленький, видит разноцветных птичек, коробочки, миловидные цацки, пальцы как крючки мамины, раскраски, детский сад, школа, и подышать бы над горячим чайником, высматривая замки в истёртостях одеяла, но Мади занята вечно, носится с сёстрами-детьми, убирает сорняки в саду, попкорн продаёт в школе по увеличенной цене, чтобы родители телевизор в кухню купили.

Потом она подросшая, в школе каменщиков, и это как будто игра для неё – в преткновение, точнее, она не сама выбрала, так получается просто: без неё ничего не делается вокруг. На Мади весь мир держится, так она решила, и потому работает с утра до вечера: родителям помогает, своим и чужим, с детьми уроки делает, мужу отчёты сводит, кошкам мастерит деревья для когтей, тёте – кислородный суп.

– Шея не болит, дружок? – интересуется врач, увеличивая картинку.

– Немного замлела, да это мелочи; скажите лучше, что за болезнь у меня? Какую бы таблетку съесть, что бы такое приложить компрессом?

– Всё бы так просто, да всё не так. Это закупорка, деточка: ты навалила всего сверху, мир как бетонное одеяло на тебе. Эмоции в организме вызревают и лопаются прямо там, а надо бы их вывести вовне; знаешь, это не шуточки тебе: тромб и колесница.

– Что же мне делать теперь?

– Вот тебе телефон, позвони этому человеку как-нибудь, пригласи к себе, будь одна и не бойся. Он не опасен обычно.

– Но мне не до встреч, столько дел нынче…

– Я предупредила просто, диагноз поставила, прописала тебе куролесить и ныть. А дальше сама решай.

– Спасибо и за такое вам. Буду думать.

И, конечно, она не позвонила по этому номеру ни вечером, ни следующим вечером не позвонила, а вместо – продолжила носиться по заданиям. Потом как-то чуть в груди дернуло, так дернуло вызывающе, что чуть не вывернуло, и тогда она до мобильного дотянулась, наконец, и как-то на автомате выбрала тот номер «прописанный», сделала вызов и стала ожидать. Мужчина поднял – мужской голос – дала адрес и через пару часов он уже сидит напротив неё, и она ждёт, что дальше будет.

– Витя, если что, но можно без имён.

Так он разгоняется, и пока заподозрить ничего нельзя, человек как человек, обычный.

– Я коньяк купила и водку ещё, как вы просили, купила колбасы и жасмина.

– Это хорошо ты сделала. Давай выпьем и понемногу начнём.

Жидкости помещаются в организм, туда же идёт продовольствие, колбаса, пряники, цветы только на столе остаются, цветы – украшение, они эстетический праздник. Третий стакан, и мужчина вещает, как не может остановиться, и слова вываливаются из его рта как розетки из стены – не через что пустить ток. И вечер немного мрачноват, но продолжается. А он всё говорит и говорит, как будто эта такая розница: метко и в полный словарь Витя сообщает человечеству о том, какое оно неумелое, как оно разочаровало его, разобидело. Говорит абстрактно сначала, а потом выкидывает ей прямо в лицо:

– А кто ты вообще? Что ты о себе возомнила?

Она сидит напротив, и вроде хотелось бы убежать оттуда, взять вот так сумочку, туфли свои нацепить и по-быстрому смотаться из собственной квартиры всё равно куда, и чёрт с ним, с этим имуществом. Да только она бережёт его (человека бережёт), а на самом деле потакает, потому что видно, что никакой он не спасатель, а обычный алкаш – наклюкался и болтает. И вид у него тоже алкоголический: волосы блестящие, животик слегка подрыгивает – нездоровый аппетит, глаза есть, нос, но всё какое-то искореженное, как будто это и не человек вовсе, а гнилая картошка.

Видел бы и молчал, но городит же, никак не скажешь, что начнёт городить, а вот уже всё помещение своими городами застроил. Ей и рассесться негде. Прикормила кусочек дивана, но так ведь неудобно на нём: туловище устаёт и уши клонит. Плакать хочется, до жути хочется плакать, но пока держится. Затыкает нёбо языком, чтоб из глаз не текло, а ногтями в ладонь сделать забыла, хотя это помогает всегда, и сейчас бы помогло, но поздно сообразила.

– Ты мне сначала нормальной показалась, а теперь вот смотрю на тебя – и откуда такие берутся?

Она молчит, конечно, дышит мелкими заходами и молчит. Понятно, что ей ответить никто не даст, хоть кажется, что вопросы прямо в воздухе висят – поразвешены, но ответить никто не даст. Сейчас тут явный монолог происходит.

Мади смотрит на этого Витю и как будто о другом думает. Звук исчезает, и остаётся картинка только: машущее собой лицо. Она смотрит на это лицо паразитическое и понимает, что вот человека за ним как будто и нет. Он же завтра ничего не вспомнит из того, что теперь происходит, поэтому можно сказать, что его нет в настоящем, а в будущем у него нет настоящего. Вот такая ситуация на её глазах формируется. И Мади смотрит на всё это, сидит тут, строгая, тонкая, как палочка для экскрементов, и ничего совсем не предпринимает, кроме того, что нёбо языком поддерживает, чтобы не разреветься от оскорблений, а больше ничего не делает. Как до такого дошло?

Женщина удивлена самой себе, встряхивается и открывает уши, звук включился, а там музыка философская, мирра для души – алкоголические размышления:

– Пробки на дорогах, пробки в людях, век закупориваний, все закупоривают, а я откупориваю один, понимаешь, какое предназначение это специфическое?.. А ты что? Повесила на себя всех, а они тебя просили? Они тебя замечают вообще или только твои дела? Глупая ты, вот и всё, что ты!

И вправду. Мади открыла глаза и увидела, что она стоит на каком-то валуне, и со стороны кажется, что она стоит на своём, но этот камень не её, камни никому не принадлежат, и их можно таскать с места на место, и никто не спохватится. И если посмотреть вниз с этой горы… И тут её осенило мгновенно, тут она как бы сама из себя вышла, как из игры.

– Какого чёрта?!

Виктор прислушался и этим выпустил ненадолго ум на лицо – умное выражение, прокололся, но она ещё не сошла со своего валуна, она ничего не заметила. Алкоголик рявкнул неестественно напоследок, но ничего не сказал больше – ушёл просто, взял, конечно, оставшийся коньяк и колбасу в тетрадке взял, ботинки набросил и вышел. А женщина осталась тут, и словно какой-то крючок лопнул: волны полились изнутри, слёзы пошли, рыдания, крики и битьё ладонями по столу.

– Тварь! Скотина! Вторая мысль:

– Мразь. Третья:

– О ком я говорю? Кто виноват?

Никого нет, никто не отвечает. В голове суррогаты вместо эмоций. Раньше там вызревала мечта, раньше там росли фантазии, но теперь её мысли – констатация жизни. И все они видят, как она ходит по кругу, и все они молчат. Даже хуже:

– Со всех сторон они бьют меня, думая обо мне. Откуда они знают, кто я, если я сама даже не знаю? А вообще-то я потомок космической энергии…

Она заглянула в свою жизнь и увидела свою душу, и то, как человек огромен. Тут что-то подкатило к горлу, и начался исход ощущений: тарелки, вазы полетели об стену, посыпался старинный хрусталь. Она вышла на середину пространства и раскидывала слюну по окружающему: оскорбления, упреки, нападки. Изо рта выскакивали мельчайшие капельки злобы и падали на воображаемых людей, оседали кислотными пятнами на них. А потом Мади как будто открыла глаза и увидела, как у неё с правого края торчит длинный кусок сна, и она подумала, что спит, конечно, но вскоре опять его нащупала, и тогда уже надо было что-то предпринимать. Потому, что сейчас вдруг вот тут выяснилось, что она – старая потрепанная лошадь, которая не на парадах гарцевала, а тащила железо по грядкам…

Всё поняла теперь. Смешно, что только теперь поняла – правдоподобно.

Раздался телефонный звонок. Трубка холодная, мёртвая, но внутри человек.

– Мади, это Виктор. Надеюсь, что вы среди разбитой посуды, надеюсь, что вы рыдали.

– Виктор? Но вы же недавно…

– Шестнадцать лет в театре, не обижайтесь… Мы захотели убрать из вас эту установку, ну, что вы кому-то должны. Теперь получше?

– Намного… Но почему «алкоголик»?

– Это же философский образ. Сегодня он делает, а завтра не помнит, и при этом живет спокойно. А люди себя ограничивают ещё как-то там…У нас целая бригада «алкоголиков», некоторые с психологическим образованием. Так что обращайтесь ещё, у нас есть пьяные священники, пьяные политики и всё, что может вас вывести из себя, оно же – разрядить.

– Спасибо, наверное… даже не знаю, я правда многое поняла.

– Не за что, главное, прошу: берегите себя.

– Спасибо, буду.

Она положила трубку и собиралась сидеть в недоумении перед стенкой, но тут вспомнила, что ужин не готов и не почищена скатерть…

– Ну и чёрт с ними.

И она надела своё самое лучшее платье, и пошла гулять по городам и танцевать на уличных праздниках. И Мади смеялась, а в ней росла мечта и просыпалась жизнь. И теперь уже нечего было бояться.

КИРПИЧНОЕ СОЛНЦЕ

Они стояли на каменном выступе, внизу ворочался океан, буря подходила. Ветер лежал на их лицах, как стекло, волосы летали, одежда, волосы. Ночь осела на воду, тёмно-синяя пудра неба, а внутри там луна, как зеркало – вход в соседнюю комнату. Скрипели кусты на заднем, под ногами хрустела порода напряжённо, а они стояли всё на временном выступе, стояли тут и не держались за руки, не касались телами друг друга, просто смотрели, как океан ворочался, просто стояли на выступе вдвоём.

– Мне сложно быть тут и не дотронуться до тебя, – начал мужчина.

Девушка сдвинула прохладное стекло с лица и посмотрела на него. Мужчина, человек, высокий, мерный, красиво выращенный, симметричные руки, глаза тёмные и умные.

– Я тоже испытываю влечение.

Она снова обернула лицо в стеклянную плёнку из ветра и подняла голову к тонному филигранному небу, где застряла аккуратная тайна в миллион скважин, из которых смотрели горящими глазами обладатели прямого доступа к небесным дверям.

– Иногда мне кажется, что мы могли бы любить друг друга.

– Но ты же знаешь…

– Да, я знаю, мы не можем.

– Мы не должны.

– Не должны…

Шум воды – прерывистый, сокращения почвенных мышц; дно влажное – открывается около берега, мелкие рыбы как брызги разлетаются по сторонам.

– Иногда я забываю о том, кто мы такие, и я тянусь к тебе, и я тебя целую…

– Милая, со мной то же, но в итоге – просто видения.

Тени плели на горизонте свои замысловатые интриги-ковры, щурился лунными лучами скалистый плац, крошились волны о препятствия – другие волны, суша или отсутствие ритма движения, беспомощно барахтались в руках провидения люминесцентные организмы, прибитые к берегу световыми телами.

– А что если…

Она долго не решалась продолжить, и ему пришлось сказать это самому:

– Попробовать ещё раз?

Мужчина яростно повернулся к ней, она к нему – медленно, чтобы совсем не упасть, обратила к нему своё лицо, как воззвание; никакой революции не было, просто ветер вцепился в бока, ночь, буря, и приходилось маневрировать на пятках.

– Ещё раз…

– Боже! К чему это нас приведет?..

Ураган усиливался. Где-то в глубине воды происходила генерация тьмы. Надломился от страха горизонт, и все элементы природы, замкнутые друг в друге, ужались в крохотный беспокойный пейзаж.

А люди стояли так свободно – цепкие аргументы воли. Они стояли как в собственной геометрии, что-то замыслили. Тема: представления о конституции души, а также вопрос чрезвычайно важный – коснуться друг друга или не рисковать, смириться. И между ними угадывались случайности, тождества – они как приманка, вскрывались, если разворачивалась общая схема.

Она первая ощутила это – приторное вещество надежды: «А может, в этот раз повезёт?» Девушка посмотрела на него: такой красивый, такой естественный человеческий организм.

– Ты знаешь, что нас накажут, и мы будем бродить по городу, больные и бледные, не понимая, как себя вылечить.

– Я готов к этому.

– Мы можем исчезнуть совсем… О чём это я?.. Вот: умея останавливать материю, мы не побеждаем её.

И они стояли там, завернутые во внутреннюю погоду, и это было изобретение теплоты. Но до победы им не хватало поступка, и они хватались за голые эмоции.

– Сейчас во мне нет чрезпотребностей и нет жадностей, я просто хочу любить тебя. Я человек, который осознаёт свою длительность. Рядом с тобой.

Обычно такая идея выпадала из сознания мужчин для конкретной цели – поразить. Но это был не тот случай, казалось, что за них всё решено – этап, агония сомнений, и вот результат:

– Я не могу больше ждать.

Он прислонился к ней, девушка закрыла глаза, и они начали медленное, пугливое сближение лицами – поцелуй (целого тела не хватит). Он положил руки на её ключицы; шея, грудь, она дрожала как внутренний голос, металась, он вжал её в себя, испарина, соль на коже, языки, и они спрятались, там уголок был прикрыт валунами – ни ветра, ни урагана. Так они гладили друг друга, целовались; летали звуки от воды к камню, тела горячие на земле, небесные – по-разному, озарение, страсть, конструкции из людей, токи, нервы открылись…

Потом они лежали, укутавшись друг в друга. Ничего не изменилось в природе – буря, шквал, но в них тишина особого рода осадком выпала – тишина. И они долго не могли говорить, не могли, не хотели, но она вытянула себя первая.

– Ласка остаётся на коже. Я закрываю глаза и чувствую, что ты везде, твой запах, прикосновения, соль, время… Мы вдвоём, втянуты в одно целое, совмещены в праздник…

Он ещё раз посмотрел на неё – такая нежная, живая структура. Примял к себе, как будто замыкал эту цепь, но – тело. Чёртовы границы благоразумия. Она разревелась бы, но слишком много тоски – не выдавить через жидкости.

– Прости меня… За всё, что сейчас.

– Не надо, не вини себя. Мы пошли на это сознательно, несмотря на эту дурацкую несовместимость.

– Почему каким-то биосхемам виднее, подходишь ты мне или нет?!

– Мы не можем противостоять тому, что мы есть.

– Тупая эволюция!

Обычно наказание приходило мгновенно, но тут что-то задерживалось, это давало им шанс уцелеть, срастись… но нет, вот и оно, вступило. Мужчину сотряс какой-то удар, как рок, но изнутри шёл – как внутренний катаклизм; раздражение, лихорадка, крах. Он вскрикнул и сжался, пытаясь уменьшить боль.

– Это сложно терпеть!

– Пожалуйста, отпусти, не противься, – повторяла она куда-то в глубину горла.

Девушка хотела погладить его, хотела по волосам, но отдернула: на руке жилка печального цвета тикала – как перспектива взорваться. Она улыбнулась – так нервно, беспомощно, а потом они выросли друг напротив друга с этими нечеловеческими лицами, и это было страдание – то, что они видели. Это было страдание.

– Такая боль! Они разрушают нас…

– Я знаю. Прощай, мой дорогой, это было хорошо, очень хорошо.

Она сжала вены руками и хотела поцеловать его напоследок, но уже установилось противоборство полей: влюбленные, схемы которых были несовместимы, не могли даже приблизиться друг к другу.

Била середина сердца, и все вещи, связанные со светом и теплом, выходили из женщины истерикой и рвотой. Вскоре она была сухой человек, внутри – трещины, смещение фрагментов души. Надломленная от страха и боли, она крепилась к миру искусственным равнодушием, перемешивая своё тело с окружающим, спасалась так, но – малые силы.

– Надо уходить, – шептала глухо, но рассудительно, и что-то управляло её голосом. – Надо уходить.

Потом она медленно встала и двинулась прочь отсюда. Катались глаза по окружающей среде, искали зацепки за настоящее; ноги шлепали – удача: несли пока. Хрип несказанных слов царапал горло, вырастала опухоль противоречия изнутри. Около валуна, за которым начинался город, девушка обернулась и сказала очень тихо куда-то в сторону, в сторону прошлого.

– Я тебе благодарна и люблю.

Но ветер не желал помогать нарушителям правил, и голос унесся далеко в море – мужчина ничего не понял из её слов.

Открывалось небо, ясность ломилась в голову – правила были гипнотически неоспоримы. Девушка уже не оборачивалась. Она шла по идеальному песку набережной и смотрела, как из-под горизонта, словно по сигналу мощного пульта, медленно поднималось бледно-большое кирпичное солнце.

ПРАВДОПОДОБИЕ

Я не помню, как мы оказались тут, но я помню, что ты сидела на стуле-скамейке и смотрела на меня так, как будто мы когда-то росли вместе… не то… как будто мы неженские обе… нет, о другом… мы дружили, кажется, да, раньше мы дружили. Ты сидишь на скамейке и кого-то ждёшь, а я смотрю на тебя из-за четкого бордового дерева (джакаранды), и нам не хватает равноправия внешнего, потому что ты такая красивая, ты роджер-бизнесмен, ты успешная женщина, у которой собственные мотыльки на производстве шёлка, а я кто?

Это мы и пришли выяснить.

Штопатель подошёл к тебе и заправил руку в волосы, как в салат; он обычный штопатель, что бы он в тебе понимал, только и умеет, что зашивать твои душевные раны, а ты и рада: любишь такое одиночество, с пустыми людьми. Всё объяснимо, даже более чем, и это самое страшное, что может случиться с человеком, когда он всё объяснил, и дальше картинка по образцу складывается; и никаких тебе чудес, примет, суеверий – всё объяснимо.

– Таша, ты помнишь, как мы купились на эту чушь?

Но ты не отвечаешь, стоишь там, с этим дурачком в костюме, и ничего тебе не страшно; и тебе не слышны эти шорохи за деревьями, какие-то голоса – ты очень плотная, в тебя не идёт предчувствие, и я толкаю его изо всех сил – предчувствие, но в тебя не идёт. Молодец, девочка, прекрасно держишься, но разреши мне ещё немного тебя посокрушать. Уверена, ты справишься.

Тень с отверстием, солнце на лицах пятнами. Отойдите в сторонку, сейчас вылетит птичка – нет, это не съёмка, просто вспышка: маленький остроносый Жилетмэн, помнишь, ты таких придумывала? Смотри, какой он реальный, характерный – всё, как ты и представляла. Это же твой герой, гляди, как расхаживает значимо, какой у него колоритный жилет, влажный: выжми и утонешь в печали. Он обычный, видишь, а ты так хотела, чтобы он смех собирал, а не слезы, чтобы ему смеялись в жилетку. Вот и птичка…

Ты испугалась, вижу. Ты вынудила себя не смотреть, но чувствую, как ты дрожишь, как ты вспомнила. Что он такое? Жилетмэн. Ты вспомнила. Теперь не вздумай ничего делать, просто иди и не трать на это свои мысли, ты же сама такое выбрала: роджерство, успешную женщину.

– Знаешь, сейчас мне показалось, что я ничтожество, – говоришь ты штопателю, приготовившись к комплекту стандартных утешений.

– Ты самая необыкновенная женщина, – выфонтанивает он с вдохновением.

Вот и понеслось. Он распаляется в комплиментах – фоновый шум, и у тебя есть возможность представить себя другой, представить себя на корточках в саду, где растёт похититель цвета – спектральный баклажан, который засосал всю радужность из ближайших метров пятидесяти. Раньше ты такие растила.

Конечно, могло быть наоборот. Ты бы стояла за деревом – тут, а я шла – там, странная, в полосатом шарфе, и в меня лезли чужие звонки о путешествиях, статусах, исключительной возможности вмешиваться в этот беззастенчивый плагиат одного другим – править оригиналы.

Ты подумала так и успокоилась – лучше не будет, если мы поменяемся. Ты бросила свою грядку с баклажаном, и опять здесь. Ты довольна своей жизнью, вышагиваешь решительно по собственной территории, ты тут хозяйка – в этой реальности, а остальное – капризы, приверед.

– Детка, а ты веришь в лимонад, ну, в то, что раньше люди любили пузырьковые жидкости? – вдруг ляпает штопальный.

И ты опять бежишь по своему мчащемуся поезду, стараясь сделать так, чтобы скорости не было заметно, чтобы пейзаж остановился. Но ты не умеешь так быстро бегать, хоть и поезд бесконечен – ты не догонишь спокойствие, никогда не догонишь…

– Я не верю, – говоришь. – Никакого лимонада не было. Что вкусного в пузырях? Зачем глотать пузыри, если можно дышать всем воздухом, брать целиком.

Штопальный пожал плечами и обнял тебя за бёдра, словно он чувствует, когда ты спасаешься глупостями. Но ты решаешь проверить.

– Мы не должны забывать о бесстрашии тоже, – говоришь.

– Чего бы ты хотела?

– Мечту.

– Оглянись и вычти из этого правдоподобие.

Тебе и вправду с ним повезло, прими поздравления. И я не угадала насчёт твоего бега по поезду: ты не бежишь, а едешь в нём, это и есть спокойствие – ехать в собственном поезде по всему миру и прокладывать всё новые и новые рельсы, это и есть твоё спокойствие, я права? Ты умница, роджер, ты моя умница.

Что ж, пора уходить, наверное, вот и деревья скоро кончатся, а за пустотой не спрячешься. Ты приходи иногда к нам, сама приходи, а другого не надо. Тебе не обязательно придумывать поводы или искать результаты, просто приходи, роджер, мы послушаем горение огненных жуков, устроим шапс-крапс и ярмарку-имитатор.

Приходи, слышишь, хоть ты прошлое терпеть не можешь, но иногда ведь приятно перекручивать оттуда: как было бы, если тогда ты стала чердачной, а не пошла обматывать себя связями, статусами, распорядками. Приходи просто, ты знаешь, где меня найти.