Текст книги "Шуршание философа, бегающего по своей оси"

ГЛАДИТЬ КАК МОРЕ

Он долго подбирал брюки под эту встречу, и в итоге надел самые приличные – ведь надо будет произвести эффект для начала, и потом тоже, надо будет казаться стабильным и однородным. Себе казаться. Он давно уже так – не живёт, а кажется. Теперь зачем ему идти? Как же – новые виды поведения. Все они делают это, и ему надо попробовать непременно – человеческий инстинкт. Страх тоже – идёт и чешет его. Боязнь одиночества. Зрелость. И что-то с причёской – заглянул в себя, волосы дыбом встали. Ну да, пусто там, нет ничего. Что ни человек, то мель. И он мель. Такие времена.

В городе тишина колом, ещё кое-где кричат, но не так как раньше: везде шум был и перемешанные голоса, все за всех отвечали, теперь этого нет. Город заговорили – колдуны пришли, и все замолчали, сначала замолчали, потом вымерли, но не все. Остались изменённые люди: надели дома на головы и долго думали, пока не пришли к выводу. А когда пришли, то очень удивились – они никуда не ходили, но пришли. В этом была суть перемен: человек оказался наедине с самим собой.

Но Грэй не готов был об этом думать сейчас. У него был другой интерес – девушка. Вот и она. Сидит в комнате для разговоров – есть необязательно, можно просто приходить и разговаривать. Она в накидке, из которой торчит дерево-тело. Волосы широкие и во весь лоб. Лицо медленное, брови, глаза как сувенир. Сидит, подперев под себя ноги, спина и взгляд под прямым углом. Немного покачивается от стены. Видимо, надо дать знак, чтобы разговор начался, надо что-то сделать такое…

Грэй раскрывает руки и забирает в открытое пространство часть её туловища: нервная трубка вдоль позвоночника, кожа теплая, ровная текстура.

– Привет.

Теперь она больше похожа на живое, глаза сдвинулись, поползли по рукам, по звуку. Старается улыбнуться, губы растягивает – пока не симпатия, но рефлекс.

– Кто вы?

– Я записывался на свидание.

– Хорошо. Можете поцеловать меня в висок, и будем лежать как пара.

– Нет, я пришёл, чтобы… ну, как это… Я пришёл, чтобы распознать вас.

– Тогда вот.

Протягивает ему тетрадь. Никто никому не мешает. Грэй берет каталог тем и выбирает самую простую из «интеллектуальных»; ему не хочется много получить, он хочет только попробовать – житейская мудрость, философский подтекст. Сообщает ей номер, вынимает название из кавычек. Девушка раскладывает глаза по потолку и бормочет что-то, как будто заучивала. Потом набирает голоса в рот и говорит:

– Это были такие люди… Они жили на ветру и все выветрились.

– А мы уже начали?

– Да. Такие люди, из которых выветривались все качества и все принципы.

– Они могли бы носить скафандры.

– Они не знали причины, думали, что это обычная жизнь.

– А потом?

– Потом около их поселения обнаружили огромные завалы. И они твердели, и это были будущие горы смысла.

– Откуда они взялись?

– Всё, что выдулось из людей, застряло в одной точке, и так скопился первый завал.

– И что эти горы?

– Люди стали приходить к ним и отмывать драгоценные смыслы из пород, но те уже накрепко вросли, и людям пришлось смириться и превратить эти горы в достопримечательность. Но туристов было немного, и тогда они конвертировали завалы в слово и пустили в язык. Так появилась «гора смысла» – устойчивое выражение № 17 из расширенного каталога духовных ценностей… То, что вы выбрали.

– Всё, что не продалось, как ценное, предлагается как духовное.

– Вам не понравилось?

– Напротив. Я считаю, что это прекрасная история.

Мужчина осматривает свои руки – пальцы горячие. Кажется, началось. Он не выветривается, нет, он собирает из неё, из того, что вокруг. Пальцы горячие, но пока сложно говорить: это только первые фразы. Пока сложно говорить… Кто же она? Сидит тут, в полубетонном доме, придуманном по сценарию многодневного чая, но тут нет никакого чая, только разговоры на заданные темы. И может быть, это просто работа для неё, и сейчас тоже работа, может быть, она хочет накопить много денег и построить платные кабинки в стиле каминных будок, и рассадить по ним таких же девушек с мирными руками…

– У вас чувство закрытого смысла? – вмешивается она.

– Похоже на то.

– Можем изменить тему.

– Но эта удачна.

– Тогда мне придется подойти и гладить вас по волосам, как море, чтобы вы раскрылись.

– Гладить, как море?

– По волосам.

Теперь они на одной стороне. Грэй опускает голову на её колени. Девушка кладет ему руку на затылок и начинает нежно провожать волны волос в естественном направлении.

– Оно бывает иногда с опозданием, нужно разогреться, дышать… А пока мы создадим вам будущие воспоминания, чтобы всё красиво. Ну, зачем я это говорю…

– Вы говорите, и мне очень нравится, только и вправду тема несколько тяжеловата для горизонтального состояния, в котором я сейчас пребываю, и у вас такие точные руки… Просто расскажите, как вам тут, но без плана. Опишите по-настоящему.

Немного касаний на коже. Первая искренность, дрожь. Она провела ему пальцем по линии, которой ухо крепится к голове, и долго молчала, не обращая внимания на вибрацию, исходившую от оболочки комнаты.

– Эти стены, они проецируют чувства, некоторые ощущают любовь, другие остаются при влюбленности, но всегда это большие чувства, которые очень долго создавать в реальной жизни, а здесь вроде как программное ускорение. И это интересная работа, много разных людей, а я просто транслирую конечный сигнал, и, конечно, мне интересно узнавать новые истории… Вот вы, зачем сюда пришли?

– Хотел попробовать, все пробуют.

– Но это неправда, я же вижу по вам.

– Что-то видите?

– Вы пришли, потому что вы пустой без этого.

– Я не знаю, какой я с этим…

– Вы чувствуете что-нибудь сейчас?

Грэй внимательно изучает её подбородок – ровный женский наклон лица. Волосы распущены, пахнут цветком и вечером. Голос такой надежный и слова… «Он пустой» – как она угадала сразу же… Первое удивительное. Но чему тут удивляться? Так и должно быть, он ведь заплатил, купил билет, самый дорогой купил. Конечно, это постановка. Но то, как она жмётся к его коже… Вторая рука через грудь ему, и он держит её в своей, и они будто влюбленные… Стоп, стоп, стоп.

– Пока я не понял. Что-то чувствую, но это намеки как бы, невнятность. Ещё расскажите о себе. Вы были счастливой когда-то?

– Я не была из-за того, что всегда существовал воздух, у меня на него аллергия, несмотря на то, что я им дышу.

– Где-то прочитали это?

– Сама придумала.

– А на самом деле: любовь?..

– Была. Но он не смог прокормить мое сердце.

– А что такое любовь, как вы думаете?

– Это такое, что никому не нравится сначала. Какая-то радость, и всё время замечаешь эти изменения вокруг. Погода, улицы. Всё такое становится заметное. И ты сам какой-то воспаленный, многозначительный.

– А потом?

– Потом ты другой. Это точно. Потом ты другой.

– И всё?

– Да. Потом ты другой.

Грэй отчаянно вслушивался в её интонации. С ней было так хорошо, и все понятные фразы и знаковые совпадения: у него тоже ведь аллергия на воздух, которым приходится дышать. Что же это: программа или это девушка с ним настоящая такая – нежная, чуткая, точно гладит по направлению волос. Очень непросто определить, и какие-то способы?.. Только разговаривать.

– Как появляется сгусток события, мы всегда знаем, что будет дальше. Это и есть судьба. И нет таких, кто без судьбы.

– То есть, вы верите?

– Я знаю.

– А сейчас это что для нас?

– Сейчас ещё не наступило. Для нас.

Такая честная. Мужчина провел пальцами по её ладони, и никакого отторжения, никакого конфуза, как будто они совмещены были уже не раз, как будто они пара. Грэй чувствовал худобу её ног, движение крови по сосудам, работу её легких. Он чувствовал правду в её голосе и то, что она говорит не по роли, но как простой человек, особенный для него человек. Как она проливается на него всем своим существом… И ему виделась их общая свобода, их долгая, неограниченная жизнь.

– Неорганическая?

– Я правильно сказал.

Теперь он был влюбленным, и ему хотелось говорить о странностях, какие-то тексты произносить без особого смысла, но чтобы шептаться вдвоем, чтобы ответы хотелось ждать. Не обязательно верные ответы, но просто шептаться.

– А как человеку взглянуть на себя со стороны?

– Разрушить себя.

– Поможете мне?

– Нет. Я лучше соберу вас.

И он был встревожен её оригинальностью, и он был заражен этим лирическим сумасшествием, которое просто не могло быть из-за денег, никак не могло быть из-за денег…И он бешено ощупывал ее, и он жил, нарушенный такой, мягкий, как выдавленный из тюбика. Он лежал на её коленях, и это делало его двойным, или даже четыреждым – очень густым, почти счастливым…

Люди перемещаются ногами, ходят по чему-то твердому, и ещё спят, едят, ещё что-то поделывают по выходным, заводят друзей, вырабатывают энергию, то есть – живут. Всё это нельзя оплачивать ежесекундно – смех, удивления, встречи. Это не может быть оплачено всё.

– Вас часто не понимают люди? – спрашивает он куда-то в подбородок.

– Нечасто, но в последнее время… Я говорю, а передо мной лес. Пустой взгляд и голова-кость.

– Это вы про клиентов?

– Про людей. …И голова-кость.

Грэй поднялся и смотрел её в глаза, стараясь уловить фальшивость, неоднородность, но там был человек такой, которого он очень долго искал, к которому готовился, сохранял в себе душу или как это там… Он её ждал, именно её, эту девушку из кабинки с автоматической любовью. И как она точно угадывала направление его волос, и какая это была теплота между ними – родные, теперь он точно понял. Это был водоем – стечение обстоятельств, и он будет пить из него, он не испугается и будет пить из него.

Теперь оставалось сказать. Хоть до конца сеанса ещё времени полно, и, может быть, выпишут штраф: тут камеры везде, и она будет вести себя как обычно в таких ситуациях, но он должен сказать ей. Надо сказать.

– Кажется, я влюбился в вас. По-настоящему влюбился. Я вижу перед собой человека, которого мне хочется оберегать. Это не стены. Можно я приглашу вас куда-нибудь, на прогулку, не знаю, или в дом, или на прогулку?

Девушка улыбнулась или смутилась – он не слишком понял, что она имела в виду. Установилась тишина, и он собирал надежды, как волосами всасывал из её пальцев, что бы хоть чем-то утешиться, потому как вот эта тишина… Но вскоре все сомнения исчезли: она ответила.

– Как только мы стали гладить, я решила, что выключу её, как только мы стали гладить.

– То есть, это мы настоящие? Как море…

– Это мы настоящие. Я выключила.

– О боже, боже, какая вы молодец, что выключили, какая вы…

И Грэй кинулся по сторонам, чтобы как-то закрепить результат, и там были её руки, и он начал целовать её руки, потому что внутри у него горело, как будто это петарда внутривенная, и огненная слюна, губами целовал пальцы и по рукам вверх, и всё никак не мог успокоиться.

– Я знал это, я понял потом… Стены не могут так работать, и электрическая любовь – что за чушь, я понял потом…

– Вот мой номер телефона, звоните.

– И я позвоню, конечно, позвоню, и когда я выйду отсюда, ничего не пройдет, и я буду влюблён в вас и обязательно позвоню.

– Безусловно. Я буду ждать.

Грэй хотел бы сказать что-то более весомое, но в горле стояло предвкушение или что-то такое… «Сейчас» – вот что стояло в горле, и это было их «сейчас», которое он не мог проглотить целиком – такое оно большое. Но кое-как справился, встал. Она тоже вслед за ним. Заманил её в объятие, потряс, как старого приятеля, потом ещё раз. Она смотрела на него с очаровательно спокойным лицом. И он улыбнулся ей, а потом вышел оттуда, как распахнул себя новой жизни, выпал в новый статус – влюблённого человека.

…Выход закрылся, и больше не было никаких звуков, только тонкий еле заметный гул, как искусственный ветер. Девушка прислонила голову к стене и выключила механизм. Надо было немного отдохнуть, восстановить в себе. И она отдыхала, сидела расслабленно и ни о чем не думала вообще. Затем перерыв закончился, и она подперла под себя ноги, выгнула дерево-тело, глаза как сувенир, спина и взгляд под прямым углом. Толстый неуклюжий мужчина вкатился в комнату дикобразовым шаром.

– Здравствуйте, эээ, – сказал он, выбросив вперед толстую колючую руку.

– Привет, эээ. Можете поцеловать меня в висок, и будем лежать как пара.

– Но я пришел, чтобы распознать вас, себя…

Девушка вздохнула внутри себя устало, прислонила голову к стене и протянула мужчине папку с темами.

ЭФЕМЕРЫ

Ринго остановился и стоял тут, обеспеченный историей жизни, рождённый и длящийся, он стоял тут перед совершенно гладким застывшим полем и смотрел так напряженно в эту пустую землю, так решительно, что ли, смотрел, как будто высаживал свои эти взгляды, годы свои высаживал. Носился горячий ветер над поверхностью, подбирал пыль, угадывал, где пыль, и носился с ней по сухой поверхности, поднимал её, дёргал горизонт, как сердечную линию: так горизонт двигался.

Он опустился вниз, сел и прижал ладони к этой сухой поверхности, выродившей растения, выкинувшей из себя, уничтожившей деревья, раздирающей лапы животным; он сидел тут, прижимая руки к земле изо всех сил, и она не могла с ним справиться, у неё не хватило бы ни катастроф, ни голода на него.

– Эй, брось, я такую малость прошу, просто покажи мне. Покажи мне это.

Ветра не было, и не было ничего тут: земля сухая и небо – это осталось, но и оно не двигалось, стояло пейзажем осторожным, как будто боялось снова породить эту силу, выпустить её нечаянно из собственной сути.

– Но именно об этом я и прошу. Покажи мне. Даже если тебе придется перенести эту схватку, эту конвульсию… Я не уйду отсюда, пока не увижу, я буду долгим напоминанием о тех временах, когда ты была вторична.

Ринго расправил шею: замлела. Сверху нависал белый дым, и всё небо было равнодушно белым и сплошным: облака не давали фигуры, но только дым, прижатый к самому себе толстый белый цвет. Цветов других мало осталось: даже для этого требовалась энергия, первосила – жизнь, но где её взять теперь?

– Покажи мне, – повторил человек шепотом.

Тишина. Ветер мотал остаточные мысли, изменялось направление облаков, но ничего не происходило всё же. Обычный день. Такие сотнями протискивались сквозь него и раньше: тощие, анемичные дни. Однородность не пугала его. Ринго в жизни не видел ничего другого, только вот это мертвенное существование. В тридцать два ему сказали, что он изменен, но это казалось обманом – все вокруг точно так жили: делали вид, что они яркие, стремительные личности, разгоняли себя, чтобы не застрять в ненужных мыслях, разыгрывали себя – вешали лицо на лицо, но если приглядеться – такие же мертвяки.

Никто не понял тогда, что самозамыкание было для него безопаснее всего, что он искал план, стоял перед проблемой ошарашенно – это внешнее впечатление, но на самом деле он искал, искал решение, как бы её убрать совсем. На это ушло много лет, целый десяток мертвенно несущественных лет, но в итоге план был готов к реализации. Тогда, увидев некое будущее, он исполнился великолепным чувством надежды, которое оставалось с ним и поныне. Эта надежда была больше похожа на жизнь, чем все его предыдущие попытки. Состояние крайне стабильное: хотелось есть и ел, хотелось спать и спал, глядел на этот сухой обезвоженный мир. Но кое-что новое появилось в нём: теперь он ждал. Он ждал ответа на свой вопрос, а вопрос этот бился вот так в его голове:

– Что такое жизнь? Есть ли она во мне?

Толстые, как небо, дни. В эти дни он устанавливал себя неизменно на южной стороне покосившейся старой веранды и смотрел, как дление въедается во всё: в стволы, облака, складки земли, и всё живёт, иначе – длеет. И человек тоже вытягивал изнутри ощущения, и снова вонзался в это пространство главной своей мыслью, высаживал её, как семена, и верил в неё, как в источник спасения. Он говорил:

– Она взойдёт, непременно взойдёт. Мысль.

Ну, а пока ничего не было. Перемещения солнца – монотонные, скудные движения прохлады – вечером только, а так всегда – плотная, безжалостная жара. Где-то там, в прошлом человеческих пустынь вельвичия пожирала туманы гигантскими листьями, а здесь и туманов не было – мёртвая земля, песок, мёртвые породы гор, пот на человеке, но этим не напоишь деревья – всегда сухие.

Ринго сидел около дома, и тонкие токи перехода из «сейчас» в «потом» гнали его кровь по венам этой замкнутой реки существования. Горизонтальность времени удручала. Куда бы он ни ходил, он возвращался назад, что бы он ни видел, он знал уже. Но, всё же, где-то здесь была жизнь, где-то рядом. Жизнь – это всегда некая структура, которая борется за себя. Кто-то в охоте за жизнью готов ждать десятки лет, кто-то готов притворяться несуществующим, больным – и всё для того, чтобы не испугать её, поймать собой – жизнь, уловить это состояние, ни на что не похожее.

– Я должен увидеть это. Покажи, – говорил он ей, как самому себе.

Ринго знал, что однажды оно должно прорваться – озарение. Он ехал сюда и знал, что однажды из этого песка как нитки поползут настырные стебли мимолётной жизни – эфемеры, так их называют, а ещё ашеб, бабужем, песчаные герои. Это должно было случиться – сейчас или через много лет, он не знал точно. Природу не разгадаешь до конца, надо просто ждать.

Иногда он замечал в небе темные пятна и думал, что вот оно, началось, но грозовые облака всё же не вызревали, и он продолжал сидеть с поднятой головой, высматривая намеки на непогоду.

В этом человеке не было боли и не было страха одиночества, но была цель. Он жил, чтобы получить знание, одно знание, запускающее его судьбу. Он не страдал и не молился, он просто ждал, ориентируясь на собственную интуицию. Никаких ситуаций, движение, заученное изо дня в день. Это называли биполярным нарушением, потом манией Котара, потом нигилистическим бредом. Он не верил, что он живой. Его привязывали к кровати, ему надевали солнечные батареи на лоб, его окунали в неприятности и отвлекали всемирной катастрофой, но он не смог вылечиться. Ринго болел своим несуществованием.

Изо дня в день эта пустота, одинаковая со всех сторон, это непрерывное солнце, как круглая дыра во времени, эти намеки на жизнь, но её самой не увидишь так вот.

Бывали периоды, когда он как будто просыпался. Открывал глаза очень широко и бродил по своей памяти, и видел прошлое, и видел другое обрамление этой реальности. Он вспоминал людей и эти их общества, сосредоточенные на вызреваниях обрядов, и он начинал слушать воздух. Стоял так, слушая воздух и прижимаясь взглядом к земле, и бормотал:

– Чтобы увидеть себя, мне надо разделить себя на части, и чтобы одна часть взглянула на другую. Она не увидит полного, но увидит идею себя. Это мне надо сейчас.

Люди вырастают из своих мыслей, как деревья. Люди переживают себя на опыте. Но у Ринго не вышло как у всех. У него не было семьи: женщины боялись его, дети не рождались от него, родственники, друзья приходили-уходили. Ринго входил в их положение и ничего для себя не требовал до какого-то момента, но теперь бред учащался, теперь всё сложнее было удерживать себя даже в этом состоянии всеобщего запустения. И он снова и снова опускал руки на землю, передавая тепло туда, и он умолял её: «Прошу тебя, покажи», и он знал, что это последнее для него лекарство.

Был вечер, поздний день, была пасмурность, был сдвиг небесной конфигурации, был тупик и тут же выход из тупика. Это началось. Однажды это началось, потому что всё имеет право на начало. Свет ещё не ушёл до конца, были светлые сумерки, и Ринго возился со старой машиной в пристройке. Вдруг поползли мрачные тона по стеклу, и откуда-то издалека прорвался звук. Это был гром, ничто не могло бы изобразить его так точно, да, это был гром – натуральный пустынный шум.

Ринго распахнул дверь и отчаянно побежал по этому полю, и он орал, выл, хрипел – он всю жизнь свою рассказал одним мигом. Это было так сильно, так удачно, как исполнение мечты: вода пришла, дождь прорвался! И Ринго жадно глотал эти потоки, несущиеся сверху вниз. Тонны воды опадали на иссушенную землю, как будто хотели из неё выдавить эту идею главную, выдавить её смысл.

– Вода!

Он сел на ступеньку веранды, он держал свои колени руками и смотрел на поле. Сейчас должно было произойти.

– Милые, давайте же! Ну!

Раздался треск в его голове. Ринго сконцентрировал взгляд на ближней дали – он так близко подошел к своей надежде. Вода вошла в поры сухой планеты, небольшая пауза, горизонт треснул, и из земли с невероятной скоростью полезли тонкие стебли, их было невиданное количество, миллионы тонких зеленых стеблей – они закрыли собой землю.

– Ашеб, – сказал он тихо-тихо.

Это были эфемеры, растения, ради которых он приехал сюда. Десятки лет они могут лежать семенем в земле и ждать одного решающего дождя, десятки лет они готовят себя к этому дождю, чтобы потом поймать собой побольше жизни. Они знают, что нельзя терять времени и проживают сразу всё, что было для них уготовлено: рождение, взросление, смерть. Но прежде, чем умереть, они дают семена, которые снова оседают под песком, чтобы десятки лет ждать своего часа, своего дня…

– Жизнь. Вот она что.

Он ошарашенно смотрел, как она росла не вдоль, но по своей оси, она раскидывала себя по окружающему, как новая планета. Такая сильная жизнь, такое движение. С первого взгляда – растения, природа, но в ней там эти новые формы материи, ради которых он приехал сюда.

– Я такой же, как и вы. Это я здесь.

Ринго стоял около старой веранды, капли текли по его голове. Он стоял и смотрел, как движется к небу живое зеленое поле, как тянутся крохотные лепестки к этому верхнему свету, как к жизни тянутся. И это была правда: мысль взошла и доказательство жизни, как главный момент в его судьбе, и теперь он плакал, поражаясь силе этого момента, и теперь он восходил, как они.

…Пора было двигаться дальше. Человек измял окурок и побрел в подсобку готовить автомобиль. Ему предстояло отправиться в удивительное путешествие к началу своей судьбы.