Текст книги "Шуршание философа, бегающего по своей оси"

ШВЫ

Кто-то развивается, строит, мастерит, а эти крадут. Долгая невидимая рука подбирается к твоему карману, потом какая-то жалость: пёсик или человек с барабаном – и дело сделано. Ты лишился, а эти обрели. Обокрали тебя. Забрали кошелек, волю, историю жизни. Забрали иллюзию, выкрали твои достижения. Оставили на улице в слякоть стоять, мирными истериками трястись, научили сдаваться.

И вот ты стоишь там, подошва течет клеем – ненависть к самому себе, разочарование, бессмысленность. Они сумели вырезать куски из твоей памяти. Ты ни с кем не сталкивался, никого не дразнил своими душевными качествами, ты просто шел себе – поступками, идеей, и вдруг они напали невидимо. Украли самого тебя. И как теперь найти? Никаких навигаторов, всё по-честному хотел, а теперь растерялось чужими помыслами.

Они не прятались, были на виду – такие же прохожие, куда-то шли, кого-то любили, может быть, давали время на то, чтобы кем-то стать, а потом отбирали всё сразу, ничего почти не оставляли, кроме тикающего горла, кроме беды и тишины.

– А что ты хотел – выступы для того и придуманы.

– Какие ещё?..

– Выступы. Сколько-то правильной формы лет, за которые тебя могут обокрасть несчетное количество раз. Ты стоишь между приемником и передатчиком, и они растягивают твое время, берут что надо, а потом сшивают по линии. И ты ничего не помнишь. Не помнишь, как лишился; шов очень тонкий, никак не заметить…

– Это физики, хирурги? Кто эти люди?

– Они не совсем физики, они духовники, скорее. Люди, которые чувствуют, когда вы полны, они берут свою десятину… Это налог на счастье.

– Церковь мироздания?

– Названий никаких нет.

– И как вы узнали?

– Я увидел шов. Какие-то сработали неаккуратно, и я увидел его.

– Что это было?

– Шов. В прямом смысле. Сшитая информация. Я увидел их всех: кому не помог, кого не вспомнил, кому нагрубил, кто не принял от меня истины. Я вспомнил их всех и тогда же увидел его. Шов. Он был неочевидный, как пророчества или мифы, как астрологические прогнозы и признание своей слабости, он был очень неловкий для моей головы, однако, он там был.

– Теперь мне не жалко этой потери. Теперь я понял, что отдал сам.

И собеседник исчез, уехал на следующем троллейбусе, захватив с собой остатки твоей жизни. И ты подумал: «Да, он с ними», но не стал ничего предпринимать, ты стоял и улыбался, ты чувствовал слизистые ботинки, ты тек, создавая течение, и все вокруг текли таким же образом, улыбались и верили во всю эту метафизическую чушь о переносе энергии и теряли-теряли, чтобы никогда не найти.

Это воровство на уровне твоей сущности, это воровство из самой сердцевины – виртуозные мошенники. Остаешься им благодарен, что не выкрали больше.

– А в следующий раз я сам раздам. Накоплю и раздам: нельзя доверять благополучию.

Так говоришь и несешься в общем потоке по коллективному туннелю «всего в меру». Можешь оставить ещё меньше и улизнуть в отсек, где сырость и тишина. Это гостиница для аскетов. Дорого отдаешь за проживание, зато совершенно спокоен – у тебя ничего не украдут: ты и так платишь слишком много, счастье не успевает копиться.

– Туда, что ли?

Но выбрать сразу не выходит, и ты болтаешься, как скользкий тип, у всех на виду, маневрируешь из стороны в сторону, оставаясь на месте, пока до тебя не доходит: это серия страха. Страх появляется одновременно в нескольких местах, как бог, и ты смотришь на него, и ты преодолеваешь его.

Надо бы решиться. А вокруг люди в мысленных шляпах. У каждого подкорка, душевные травмы, первые впечатления, симпатии, нервы… Сбивает. Жужжание драмомашины как стремительный фон. Быстрее надо предпочесть что-то, выбрать свое отношение к происходящему, закрепиться во мнении, иначе затянет, иначе врастешь сюда и будешь вечно слушать этот шум, коверкающий внутренние голоса.

Надо предпочесть… Итак, что же произошло на самом деле? Ты шёл. Помнишь, как ты шел по дороге, где расстилалась серо-зеленая разница, как ты замкнулся на грозе и попал в дрожащие дни, как ты с остервенением кинулся на закат – смотрел на него. Это был особенный день для тебя, это был смысловой день, и всё бы хорошо, но тебя обидели, обокрали. Ты не смог защитить. К чёрту гостиницу для аскетов, к черту церковь, налоги, отпущение – надо сохранить нажитое, закрепить судьбу, пока не растащили.

Вот теперь ты решился. Вынырнул из болотца около ноги, сформулировал шаг, и скоро ты в банке – в банке не из стекла, но со стенами, по периметру – мозговой коридор. Это хранилище ценностей, в прямом смысле. Раз и навсегда ты формируешь свои ценности, потом пара процедур и – готово. Твой характер, твоя история зафиксированы – не украдешь. Самые наивные глаза, самое открытое лицо – всё можно позволить, теперь никто не обворует, никто не вмажется своей удрученной идеей в твою историю жизни, никто не пролезет недвижимой рукой в твои потайные карманы…

– Вклад «Фиксация», не так ли? Это долгосрочное вложение, значит, вы не сможете ничего поменять.

– Я бы не хотел ничего поменять.

– Выплаты внутренней силой.

– Особые условия, акции?

– Возможность быстрого погашения при обилии жизненных удач.

– Согласен. Будем оформлять.

Ну вот, теперь нечего бояться. Твоя сущность закреплена, теперь никаких сюрпризов, никаких случайностей не будет: всё четко и безопасно. Жизнь без воров, размеренные дни без страха и угнетенности, понятные события по запросу…

Что-то прозвучало в голове – скрип и затягивание нитками.

«Вот черт! Опять они обманули!» Ты сам себя обманул – зашил; думал, что спас, но зашил, и всё, что у тебя есть, зашито там же, внутри. Возвращаешься на троллейбусную остановку. Но тут какое-то недоразумение: везде тянется, и люди как ткачи – производят внутри себя нитки и потом выбрасывают их – повсюду эти плетения. Чтобы попасть в троллейбус, выделяется нитка из пальца, купить билетик – и новая нитка; чтобы просто гулять… Швов никаких нет, реальность не зашита – она сплетена.

И ты бежишь обратно в тот банк, но там уже нет никакого банка. И ты набираешь номер, там у них такой простой номер, как дата твоего рождения, и ты делаешь звонок по телефону, но звонит в твоей голове. «Банк зашит вместе с ценностями», – решаешь ты и понемногу успокаиваешься. Трясешь пальцем – выпускаешь первую нить.

Вот и обратный звонок.

– Здравствуйте, это из хранилища. Вы что-то хотели бы узнать?

– Я хотел бы себя узнать.

– Оставайтесь на линии, вам обязательно ответят.

И заиграла такая приятная музыка. Ты вышел на тротуар, ты шел по дороге, и эта прекрасная музыка играла, а ты знал, что однажды тебе обязательно ответят, главное – оставаться на линии. И не зудели никакие швы, и не торчали никакие нитки – играла музыка и тянулась линия, и ты шел, умиротворенный, в ожидании своего ответа, и это была чудесная жизнь.

ПРЕВРАЩЕНИЕ ЧЕПУХОВОЙ ГУСЕНИЦЫ

Вот он потягивается зевками, скручивается, трясёт ладонями, фалангами пальцев разминает голову, чистит дыхание, через одну ноздрю глубоко вдыхает, через другую прерывисто, с похлопываниями. Массирует мягкие хрящи, на которых челюсти крепятся, потом теребит щёки – весьма энергично. Слюнную точку находит не сразу, но находит и жмёт на неё, пока рот не промокнет. Потом распахивает глаза – детский взгляд – и очень тонкий слабый пускает звук изнутри: «Н-н-н». Подглазники разминает, потом косточками над бровями разбивает: «Ммммм». Над губой несильно стучит, барабанными: «З-з-з-з».

Затем губы включаются, делает машинку: губы болтаются свободно. Вдохнул-выдохнул и ложится на пол. Упираясь рёбрами в пол, вонзает туда свою латинскую «Вэ», потом «Л» находит внизу живота, потом тянет «Уууу», передавая тайны своего рода, забирает всё удивительным «О» и тут же вышвыривает изнутри с помощью решительного «А».

Коврик сложил аккуратно, принял душ, побрился, надел костюм без рисунка, но про значок не забыл. Через мгновение он уже на улице. Садится в автомобиль, и тут можно немного полежать дрёмно на заднем сидении, слушая, как поют кости, растущие наследственным эхом. И он знает себя проводником времени: с изнаночной стороны звуковая колба, стена рода и новая защита, условный рефлекс, который он так активно вырабатывает изо дня в день. «Никогда не сомневайся, говори изнутри, порабощай их, захвати их, пусть у них не останется возможности победить тебя, будь впереди, давай».

В зале сто или двести людей; разбросаны пятнами на той стороне взгляда, вырезаны по контуру человека из общего месива толпы. Он садится и смотрит на них, так смотрит, что лучше бы провалиться. И они спасаются, как могут: глаза щурят, вертятся и однозначно робеют.

– Я пришёл сюда, чтобы услышать ваши вопросы, – говорит. И вот они.

– Здравствуйте, меня зовут Бэлль, мы с вами были влюблены друг в друга четырнадцать лет назад, хочу спросить, почему вы тогда перестали звонить?

– Нашёл кого-то поинтереснее.

– Ясно.

Девушка мрачнеет и отходит от микрофона.

– Привет, я мистер Коч-старший, твой отец, хотел бы спросить, почему не заходишь к родителям?

– На личные визиты у меня нет времени, но иногда я звоню вам с мамой по телефону, не так ли?

– Это так, – произносит старик и возвращается на место.

– Добрый день, мистер Коч, я жирный, у меня мелкие глаза и страшный рот, а вы красивый, хорошо собраны, вы умный, интеллигентный, вы властный, богатый, вы сильный, умеете убеждать, мы же совсем разные. Почему так получилось?

– Потому что вы слабый человек, вы не стали бороться.

– Но я не знал, с кем должен бороться…

– Со всеми и с собой.

– Кто же тогда победитель?

– В вашем случае – никто.

– Спасибо. И удаляется.

– Что там дальше?

Микрофон берет женщина, такая круглая, с клеткой не менее круглой, но более квадратной, или это старинный фотоаппарат, в любом случае – что-то очень ассоциативное… «Ну нет, только не сегодня», – думает он, и его как-то сразу так швыряет в пот – резко, звуковая колба трещит, мякоть вжимается в кости… Это новое покушение, снова покушение, и каждый раз оно именно так начинается: с постановочной метафоры. Странный предмет и люди, которые смотрят так поверхностно, внешними глазами смотрят, судят так примитивно, по старинке – через добро и зло, выдурачивают какие-то протесты.

– Мы тут принесли вам птичку в клетке, а у нее на хвосте новость, и сама она умеет шептать…

– Я слушаю вопрос.

– Но мы принесли вам птичку.

Конечно, это новое покушение – теперь подтвердилось, и оратор инстинктивно хватается руками за стул. Внутри что-то расходится – поехало, началось. Белые флаги, малиновые устрицы. За что ему? Могли бы подкинуть, позвонить, статейку какую, но разве можно издеваться так, при всех… Надо что-то придумать, надо бежать… «Последний вопрос, пожалуйста». Подумал или сказал? Холодный ознобный пот…

– Спасибо, но мы сейчас не о том, – говорит он из последних сил.

– Эта птичка для вас.

– Я понял, я бы попросил…

– Она специально для вас. От всего народа, который вы так безобразно обкрадываете и вводите в заблуждение своим вымышленным психическим здоровьем, от всего народа…

На панели, которая держала микрофон, загорелась красная лампочка, звук пропал, а Коч глубоко вдохнул, но теперь процесс уже начался, и это было так сложно сдерживать. «Последний вопрос», – теперь точно сказал, потому что у микрофона образовалась небольшая давка, видимо, они никак не могли выяснить, чей повод самый лучший. Счет на секунды, но что они делают? Медлят, подозрительно медлят. Если прямо тут начнётся, это же будет катастрофа, беда…

– Я неважно себя чувствую. Спросите что-нибудь.

Он дотронулся до галстука. «Терпеть, пока терпеть… Совсем немного осталось, ну кто-нибудь, ради всего святого, разного…» Вот идет, наконец. Целая толпа, демонстрация, группировка.

«Ну же, люди, милые». Из массы высовывается голова и припадает к черному шару микрофона: хитрая улыбка под носом.

– Здравствуйте, мистер Коч, мы из комитета по защите использования равносторонних треугольников в архитектуре города…

Всё, теперь не спастись. Везде враги там, и это был заговор. Снова они прикончили его, взорвали, застрелили. Надо схватиться за сердце, сказать, что это сердце, инсульт… Надо схватиться, но рука, рука не поднимается, и это устойчивое выражение… Не такое уж и устойчивое – тоже качается, падает…

– Помогите, – тихо вбок от самого себя.

По телу пошла медленная волна, с кончиков пальцев через кости, потом внутренние органы, сердце, шея, сейчас стошнит… Коч поднимает подбородок и говорит, стараясь не расплескать:

– Когда они хотят скрыть что-то, они делают из этого сено, мозговые стекла из бурых сосудов, суетятся головы, доброта утомила… Больная нагота, моральный хронометр, кому-то в рот въехала лодка… Выдираешь себя из траектории, пастбище, вязаные ракеты… С клинической ясностью пронзенный сквозняком, слушайте! У меня там рецепторы… Хористы, школьница, заперто или открыто – зависит от конструкции и от того, сколько у вас есть. Мародерство, набрасывается на день, казалось бы – каверз, но это он и есть…

Последними всплесками самоосознания человек понимал, что из его рта идет словесная блевотина, он ощущал, как его выворачивает бессмысленной речью. Всё было такое неочевидное, люди вокруг него носились, крики такие острые, девушка вопила: «Уносите его, уносите». И он чувствовал руки у своих подмышек. Тело поднялось и летело – его перетаскивали. Пол, завешенный шторами. Что это такое?.. Вот и знакомые слова, человек кричит:

– Это логорея, приступ! И, как обычно, ответ:

– Скорее-скорее, нужно погудеть ему в колено!

Мужчина приподнимает глаза и видит, как кто-то задирает ему штанины на обеих ногах; теперь всё будет хорошо. Какой-то человек прислоняется к колену голосом, и в костях возникает это лечебное родовое «У». Кто-то гудит ему в кости, и от этого мысли встают на правильные места; он видит своё детство, поместье, лес, один раз к ним зашла настоящая живая рысь… Отчего бы рыси не зайти в человеческий дом, вдруг там припасены рысиные консервы?..

Звук шёл по костям, и Коч становился подростком, который стоит у окна в перерывах войны с собственной индивидуальностью, смотрит через стекло и видит там город, современный мир, люди какие-то ходят… И воздух тонкий, как греческие колготки, будто совсем нет, только зонтики по всей улице выдают – разных цветов, с геометрией, на палке, выпуклые и самозваные, зонтики хэнд-мэйд, сверху они такие крохотные, а под каждым ведь человек, ситуация, под каждым шмыгает кто-то или улыбается, мальчик, девочка, мальчик, репетитор французского, переносчик лепты, жиродей, фарисель… А потом приходят родители, и они начинают лепить печенье в виде символических знаков, потом они начинают лепить людей, дальше – из людей (это потомственные навыки), и вскоре уже за этим окном ничего нет, обычные прохожие под обычными зонтами, расползшимися от ядовитых осадков… Фариселей нельзя было видеть, и он подавлял в себе эти картинки, но они, оказывается, никуда не уходили, а копились где-то внутри, и иногда так вот выплескивались рвотным потоком – не остановить.

Ох, уж этот родовой «У». Первое время помогало, но теперь только хуже от него. Ненужные сантименты. Хорошо, что рука уже работает. Можно донести её до лица и вытереть рот… «Что это?» На ладони следы: по боковому пальцу размазалось предложение, и он поспешно вытирает его о рубашку… Надо было, конечно, прочитать. Раньше он всё читал, а теперь вот как-то боится. А вдруг новое осложнение…

– Вам получше, мистер Коч? – говорит помощница, опуская ему штанины.

– Да, спасибо, я скоро встаю.

– Ничего-ничего, полежите.

– А что она там про птичку?

– Нет, вам об этом нельзя, не обращайте внимания, отдохните и подумайте о чём-то понятном.

…Человек подложил пиджак со значком под голову, лег и стал смотреть в стену, белую как начало, чистую белую стену. Это всегда помогало – посмотреть в белое и не пускать из головы ничего, вычистить все эти образы, неизданные указы, неразобранные архивы предвыборных фраз, невыполненные обязательства… неспасенные люди, непонимание, непомощь…

Коч закрыл глаза и начал загонять в себя «Мммм» внутримысленно. Он всегда выручал его в трудную минуту – старый приятель-мммм.

ГАРВАРДСКИЕ ПИДЖАКИ

Обычная комната – кабинет, белые стены, стеклянные блики дипломов и наград – ничего лишнего, строгая атмосфера денег. Может быть, человек какой-то лишний, а может быть, это самый необходимый человек, если мы имеем в виду нелепости, которые раздражают мир и тем самым двигают его, или вгоняют в хаос – тут уж как повезет. Вот и теперь: гадание без результата. Лучше прояснить детали. На стуле сидит девушка – красивая отполированная кожа, безупречные руки, глаза грандиозно серые и настойчивый эпитет волос.

– Вы уверены, что пришли по адресу? – заводит разговор человек в гипоаллергенном пиджаке. – Я обычный реконструктор, ваятель, делаю свою работу.

– Ну, не скромничайте, вы очень хороший ваятель, судя по отзывам, а мне нравится всё самое лучшее, поэтому я и здесь.

– Но ваше желание… Это вроде заявки на чудо. Очень заманчиво – совершить чудо, однако, я не уверен, что смогу.

– А на сайте другое: «Доктор Массел, творит волшебство»…

– Он творит.

– То есть, вы согласны?

– Не надо спешить, Алисия. Давайте побеседуем, обсудим… Вы пробовали посещать университет? Какие-то, может быть, курсы, библиотеки, репетиторы…

– Была я там – в университетах и на курсах, но это всё не то. Там же нужно сидеть и читать эти серые деревянные книги… Они такие большие! Откуда у меня лишняя жизнь на это? Никакой лишней жизни у меня нет. Так что, будьте так добры, берите ваш скальпель или что там нужно…

– Особый инструмент.

– Берите этот особый и давайте уже приступим.

Мужчина, плотный такой, со спокойной осанкой, но еле заметно по рукам, по голосу – какие-то судороги несоответствия: медленно думающее лицо, встроенное в орнамент благоденствия. Вынул сигареты из стола – курить запрещено в кабинете, но вот то самое исключение.

– К несчастью, его у меня нет – этого инструмента. Его ни у кого нет.

– Почему так?

– Ещё не изобретен.

– Так изобретите! Говорю же: я за всё заплачу.

Ваятель слегка улыбнулся, потом подошел к шкафу и взял одну из тех громоздких коробок, которые оказываются научной учебной (литературой); сначала потянулся за матерчатым томиком (классика), но потом снова эта судорога: отдернул руку, взял учебник и разложил перед посетительницей.

– Пройдём несколько тестов. Сперва надо почитать.

– Это я умею.

Девушка придвинула глаза к буквам и начала:

– При измерении синапсов абдо… минального ганглия аплизии они обнаружили… что-то на другом языке… характерные изменения формы и числа этих…, некоторые из которых менее, другие более сто́йки…стойки́… Поэтому нельзя утверждать, что память выражена набором симпсонов…

– Что, простите?

– …набором симпсонов на определенном моторном нейроне… Вообще-то я хорошо читаю, но тут слова такие непонятные, что-то заумное…

– Это только тест. Не надо стесняться, я просто смотрел, что у вас с лицом, когда вы прикладываете усилие.

– Иногда я прикладываю, но не часто: нет такой необходимости.

Он бережно уложил книгу обратно в кабинетную библиотеку, прошелся глазами по другим названиям, видимо, искал какую-то идею, но пока не нашел (мятое отвращение около носа), пока не нашел и вернулся на своё законное место – в кресло под картинами и статусами.

– У меня нет права на личные вопросы, однако, я вынужден их задавать, чтобы определить меру дальнейшего вмешательства…

– Спрашивайте уже.

– Почему вы решились на такое?

Девушка забросила одну ногу на другую, потом отвела драматично взгляд куда-то в сторону окна и завела свой рассказ.

– Мы познакомились во время дорожного происшествия, я отвлеклась на что-то и въехала в его джип, а он вышел, такой высокий, красивый мужчина, и всё мне простил… Ну, потом мы встретились в кафе, и он был такой потрясающий, и так хорошо говорил, но потом больше не стал мне звонить. И тогда я позвонила сама, и он сказал, что мы не будем больше встречаться… И я вычислила его дневник, а там было написано, какие девушки ему нравятся… Вот поэтому я здесь.

– Из-за этого парня?

– Из-за него. Знаете, я не привыкла проигрывать. Если хочу кого-то соблазнить, то мало перед чем остановлюсь… К тому же, это, в некотором смысле, тренд последнего времени, вы видели эти симпатичные гарвардские пиджаки, коллежские сарафаны?

– Ну, если тренд…

– А какие бывают красивые рубашки! Под них же надо соответствующее лицо.

– Может быть, макияж?

– Нет, это должно быть как-то изнутри.

– Понимаю вас, Алисия, с трудом, но понимаю. А есть ли у вас с собой какие-то подборки, фотографии, может быть… На что нам ориентироваться?

– Конечно, есть.

Она проворно разоблачила лаковую сумку-сундучок, открыла боковой карман и вынула оттуда несколько снимков, распечатанных на глянцевой бумаге, небольшие черно-белые изображения. Ваятель взял портреты и теперь смотрел то на снимки, то на девушку, щурил левый глаз, подходил с разных сторон.

– Вы немного похожи…

– Да, у неё такое лицо… Наверное, какая-нибудь профессорша.

– То есть, вы не знаете, кто это?

– Я выбирала лицо по схожести, к тому же, посмотрите, какая она хорошенькая.

– И вправду. А ещё она была выдающимся ученым своего времени.

– Вот и прекрасно.

– Я тоже так думаю. Ну, что ж, можно предположить, что черты лица нам изменять не потребуется, самое главное – это глаза. Умозрение… Надо что-то сделать с глазами… Впрыснуть раствор ума в хрусталик, не знаю.

– А у вас такой есть?

– У меня только для моего хрусталика, но где-то в вашей голове должно быть то, что нам нужно.

– Достанете это? Вы же известный доктор. Вытащите оттуда?

Мужчина вежливо вздохнул и потер лоб рукой, включил кондиционер, переложил свои шаблоны с одной части стола на другую.

– Алисия, я говорил образно про такую жидкость. Проверял вас на абстрактное мышление.

– Это опять проверка… И как, я прошла её?

– По-своему, конечно, прошли.

– Значит, можете назначить день? Когда мне явиться?

– Думаю, через пару сотен лет.

Пациентка свела брови, потом осторожно улыбнулась.

– Это была шутка, да?

Мужчина пожал плечами, так спокойно, один раз, потом второй раз пожал.

– Знаете, Алисия, если говорить откровенно, вы меня потрясли. Я никогда об этом не думал, даже не подразумевал, что будет такой заказ, иначе начал бы готовиться, конечно.

Мне интересен этот вопрос, и я бы хотел разрабатывать его, если уж есть такая возможность. Вы, может быть, сами не поняли, насколько необычную задачку задали нам всем: какую роль играют глаза в жизни человека, как они соотносятся с мозгом, как формируется взгляд… Не припомню хороших работ на эту тему. Интеллект, закат духовности и вырождение красоты… Почему люди нового времени очень редко бывают красивы, так одухотворенно, искренне, почему им приходится себе что-то подрезать, укорачивать, сужать, и кто это всё придумал?.. Почему читающие, думающие народы, как правило, красивы, а потребители, проживатели имеют обычные лица?.. Что такое красота, и почему всегда можно отличить подделку от реальности? Такие заметные подделки, но они всё равно продолжают приходить и делают эти нелепые заказы, и просят совершать для них чудеса, а потом видят только короткие носы и прямой лоб, а себя целиком не видят… Миллионы изменённых, изменивших самим себе людей, какие-то медузоиды, кожа как отварная, глаза без идеи, искусственное выражение лиц… Суррогат вместо человека, а говорят так… Выращивание духовности уже не поможет. Приходят ко мне… Девушки, в основном – волосы копошатся, личность, надличность… Такой отчаянный кругозор, тоненький, вот-вот зарастет… А сами сидят такие раздутые, большемерные. Приходят, прожевав губы, говорят: сделайте мне новые глаза, а делать-то из чего? Это не глаза, а жижка, никакой энергии, разум – о чём мы говорим?.. Удручающее впечатление. И ещё эти увеличения, изчезать себя – это новая мода, и тщательно лелеют… Иммиграция внутренней силы – куда она делась, сила? Моральное искусство туда же. Красота вырождается, вы не заметили?..

Доктор успокоил дрожащую руку, выключил её одним взглядом, потом достал платок, вытер выпотевший маслом лоб и что-то ещё пробубнил. Наконец, его остановило, и тут он начал метаться взглядом, как будто увидел в комнате огромное количество бисера, словно вся комната была в мелких стеклянных бусинах, и посреди всего этого сидела эта вот гладкая розовая девушка, которая смотрела на него с нескрываемым удивлением.

– Это последний участок теста. Теперь мы закончили.

– Я подумала, у вас припадок какой-то.

– Ну, что вы, это часть плана… и теперь я могу уже сделать кое-какие выводы.

– И ответить мне? Знаете, это очень необычные тесты, и вы выглядите не слишком нормальным, но вас так советовали, вы считаетесь самым лучшим… не знаю, почему… Но это очень долгая консультация, и мне уже надоело, почти час тут торчу, скажите уже, наконец: вы сделаете пластическую операцию по приданию умности моему лицу или нет?

Ваятель почувствовал, как по его телу пошла мелкая дрожь брезгливости, чуть менее слабая, чем та, которую он испытал, впервые услышав этот вопрос. Он щёлкнул пальцами так тихо и с таким усилием, что кости чуть не переломались.

– Да, я возьмусь за вас, но это не будет именно пластическая операция. Мы разработаем для вас специальный план… Потребуется время – я не могу гарантировать быстроты, мы будем экспериментировать и искать нужные пути, основываясь на полученных результатах… К тому же, возможно, вам потребуются коррекции – постоянные коррекции в течение жизни. Мы должны будем химически стимулировать в мозге интенсивную мыслительную деятельность… А в целом, я согласен попробовать. Почему бы и нет? Что меня останавливает?! Ничего не останавливает.

– Отлично. И не волнуйтесь о деньгах, делайте всё, что нужно… Просто я не привыкла проигрывать, кто-то другой, но не я. К тому, же гарвардские пиджаки…

Доктор ещё раз взглянул на симпатичного греческого математика со снимка, потом вытащил скрежет из зубов, любезно улыбнулся клиентке и принялся составлять контракт.