Текст книги "Разгром на востоке. Поражение фашистской Германии. 1944-1945"

Гиммлер, находясь в своем удаленном штабе, усмотрел в русском прорыве признак слабости генерала Маттерна. 28 января он освободил Маттерна от командования и назначил Гонелла, надеясь, что тот продолжит сражаться. Гонелл был повышен в звании до генерала. Маттерн предпринял оборону единственного переднего сектора.

Гонелл, уверенный, что скоро прибудет помощь, бросил лучшие войска и кадетов в шаткий фронт милиции и военно-воздушных сил. Они сражались с неподражаемым упорством и все же вынуждены были сдавать улицу за улицей. К 1 февраля большая часть города была ими оставлена.

Замок Позен, преобразованный в дополнительный госпиталь и наполненный ранеными солдатами, попал в руки к русским. За ранеными никто не ухаживал, и тяжелораненые испражнялись там же, где лежали. Распространилась дизентерия. Каждое утро приезжали похоронные команды, чтобы удалить мертвых, выбрасывая их прямо из окон.

День за днем кольцо сжималось вокруг Позена, где находился штаб Гонелла.

Генерал, в своем плохо освещенном бомбоубежище, больше не понимал, что от него ожидают. Он узнал, что не будет никакой помощи для Позена. Но Гиммлер категорически отрицал, что приказ бороться до последнего человека будет отозван и что будет предпринято наступление на западе.

О наступлении русских сообщали из всех районов города. Гарнизон мог в лучшем случае протянуть еще несколько дней. Гонелл, как ожидали, пожертвует всем гарнизоном. Он же не видел в этом никакого смысла. Ночью 15 февраля его вера в мир, для которого он жил, разломилась на кусочки. То, что он получил вместо этого в последние моменты, было, возможно, более драгоценным.

Ночью 16 февраля под свою ответственность Гонелл приказал всем частям к востоку от реки Варты, которая протекает через Позен, попробовать прорваться к немецким линиям фронта. Прежде чем приказ был отдан, Гонелл имел разговор с Маттерном, который убеждал его капитулировать. Но Гонелл знал, что немногие из его солдат пожелают сдаться прежде, чем попытаются прорваться. Приказ был сформулирован с большой заботой, чтобы защитить тех, кто действительно прорвался. После того как приказ был отдан, Гонелл сообщил в штаб группы армий, чтобы исключить сомнения, что он один нес за него ответственность.

В полночь войска силой в две тысячи человек собрались и двинулись для прорыва. Передвигаясь походным порядком в одной колонне через карьеры и по открытой местности, они прошли незамеченными вне русских линий.

Затем они рассеялись. Следующим утром, 17 февраля, русские увидели, что их противник исчез. Русские танки, моторизованная пехота и польская милиция открыли беспощадную охоту. Осадные силы русских сокрушили остатки германских войск к востоку от реки и замкнули кольцо вокруг цитадели.

С тех пор цитадель стала целью каждой русской полевой пушки в этом секторе. Самолеты сбросили захваченные немецкие бомбы. Проходы древнего замка были заполнены солдатами. В его подземельях насчитывалось две тысячи раненых. Их стены теперь сотрясались от взрывов, и сводчатые потолки оседали. В подземных проходах были склады провианта и алкоголя, и многие солдаты использовали в своих интересах необъятность цитадели, чтобы избежать дальнейшей борьбы. Все больше солдат находили пьяными. Произошли первые самоубийства.

22 февраля Гонелл послал новый запрос Гиммлеру, испрашивая приказа для остальной части гарнизона Позена пойти на прорыв или получить свободу действий. Гиммлер не отвечал. В тот же самый день захваченный в плен немецкий майор возвратился с сообщением от русских, требующих сдаться. Требование сопровождалось угрозой, что, если оно не будет принято немедленно, все захваченные раненые немцы будут расстреляны.

Гонелл собрал всех офицеров, которых смог найти, информировал их о русском сообщении, о бездействии Гиммлера и затем дал свободу каждому немецкому солдату испытать свою удачу в прорыве в течение наступающей ночи. Затем Гонелл пошел в свое убежище, разложил на полу немецкий военный флаг, вытянулся на нем и пустил пулю в голову.

Некоторые из отчаянных солдат действительно пытались убежать. Но все неудачно. Каждый офицер, который был пойман при такой попытке, попал под русские автоматы.

Генерал Маттерн сдался с остальной частью гарнизона и ранеными. В то время как германских солдат собирали и освобождали от ботинок, часов, свитеров и даже брюк, Маттерну разрешили сохранить его меч. Его сопроводили к русскому командному пункту, где он был снят для русской кинохроники.

Русский оператор также снимал колонны немецких заключенных, – серые толпы несчастных шли через город в течение многих дней. Население забрасывало их камнями. Те, кто был легко ранен, продвигались; тяжело раненные оставались в цитадели. Возможно, они не надеялись на что-либо хорошее, но никак не ожидали огнеметов, с помощью которых избавлялись от большинства из них.

Оставшиеся в живых прошли. Они оставили позади генерала Маттерна, который пошел в тюрьму, некоторых из своих товарищей, которые убежали в самые глубокие ниши этой цитадели и появились из темноты после многих недель, чтобы быть пораженными слепотой. Оставили позади немецких женщин и прошли в заточение.

Дальше на юг войска Конева продвигались без проволочек. Его танковые армии, задержанные боями с отступающими танковыми корпусами Неринга и фон Заукена, неуклонно рвались вперед. 19 января они пересекли германскую границу и вошли в Силезию, ведя перед собой массы беженцев.

20 января генерал Шёрнер прибыл в штаб группы армий «А», чтобы принять командование. Его считали человеком, который пользовался полным доверием Гитлера. Он стал образцом национал-социалистической части корпуса немецких офицеров.

Хотя Шёрнер не был стратегическим гением, он имел твердую хватку в военных делах. Но он полностью перепоручил руководство операциями начальнику своего штаба и сделал себя исключительно «комиссаром воли к победе», «комиссаром борьбы до последнего вздоха». Его девизом были слова «Сила через страх». Он усовершенствовал систему террора и осуществлял ее с безжалостной страстью. Шёрнер знал, что, как только он сделает наказание за отступление страшнее врага, его цель будет достигнута. Когда смерть позади линий стала постоянным явлением, а стычка с врагом еще оставляла шанс выжить, даже унывающий и опустошенный уже не имел никакого выбора.

Шёрнер подошел к своей задаче, используя в своих интересах веру в Гитлера, которая все еще была у большинства солдат и младших офицеров. Он лелеял понятие близости Гитлера обычному человеку. Сам Шёрнер прилагал все усилия, чтобы появиться один на один со своими солдатами. Сначала это отношение, возможно, было подлинным, но оно не было подлинным теперь. Однако его люди, изолированные пропагандой, окруженные многими жалкими представителями слишком быстро увеличившегося корпуса офицеров, были готовы верить ему, готовы приписать каждое поражение слабости и предательству.

Днем и ночью Шёрнер бродил по тыловой зоне, гоняя вперед финансовых и штабных офицеров, осуждая водителей, которые не имели путевого листа, и распространяя страх любыми средствами, имевшимися в его распоряжении. Он объявлял приговор на месте, без расследования. Он преднамеренно действовал беспорядочным способом: неуверенность увеличила эффект от его террора.

Вскоре после того, как Шёрнер принял командование, бронированное острие Конева появилось к востоку от Бреслау, на Одере, и достигло реки приблизительно в 60 километрах к северу от города. Шёрнер только что начал строить защитные земляные укрепления вдоль реки. Но его разношерстные силы – части, полиция, мужчины из народной армии и остатки фронтовых войск – не могли воспрепятствовать Коневу пересечь Одер и организовать плацдарм в Штейнау, в 60 километрах от Бреслау вниз по течению и в самом сердце Силезии.

Окружной руководитель Силезии Ханке в Бреслау верил в победу просто потому, что поражение означало бы конец его самого и всех его устремлений. По той же самой причине он почти до последнего сопротивлялся приказу эвакуироваться. Он возложил свои надежды на Шёрнера и на чудо, что Шёрнер не опустит руки.

Многочисленные разведывательные поездки дали Ханке достаточную возможность увидеть переполненные поезда, часто с людьми, едущими на крышах, и открытые грузовые вагоны, заполненные несчастными женщинами и детьми. Он видел бесконечные колонны людей, передвигающихся пешком или на санях, тянущих имущество на телегах, колясках и перевернутых столах. И все же только 20 января он отдает приказы об эвакуации силезских районов вдоль восточной границы.

После встречи на берегах Варты Неринг и фон Заукен пробивали свой путь на запад к Одеру. XXIV танковый корпус Неринга только что достиг реки рядом с Глогау, а фон Заукен продвигался, когда Конев организовал плацдарм на Одере в 30 километрах вверх по течению от Глогау.

Неринг, возможно, напал бы на русский плацдарм с севера и помешал бы ему расширяться слишком быстро. Но его войска уже не были достаточно сильны, чтобы отбросить русских назад. Воззвания Шёрнера и террор не были в состоянии поднять силы, которые могли бы удержать фронт вдоль реки.

12 февраля Глогау был окружен советскими войсками. Возможно, тридцать тысяч населения убежали в последний момент. Три тысячи других оставались вместе со слабым гарнизоном под командованием полковника графа Ойленбурга. Они были больными, старыми, нерешительными. Так же как и в Позене, вспыхнуло кровопролитное сражение, которое закончилось только в первые дни Пасхи после того, как Глогау был стерт с лица земли.

Несколько дней спустя коммуникации с Бреслау также были отрезаны, и столица Силезии осталась островом, окруженным русским наводнением.

Когда танки Конева пересекли границу Силезии, ее столица – Бреслау насчитывала почти миллион жителей. Окружной руководитель Ханке никогда не допускал никакого сомнения, что он серьезно отнесся к назначению Бреслау цитаделью. В этом городе он намеревался, по крайней мере, осуществить свою мечту о защите Силезии.

Ханке начал поспешные приготовления к осаде. Он решил вытеснить массы гражданских жителей, потому что они будут препятствовать обороне. Раньше он медлил с эвакуацией, теперь же принялся за нее с безжалостной энергией. Каждый партийный чиновник был мобилизован, чтобы получить сотни тысяч перемещающихся гражданских жителей. С 20 января громкоговорители гудели на засыпанных снегом улицах: «Женщины и дети оставят город пешком, направляясь в сторону Канта!»

20 января температура упала до двенадцати градусов ниже нуля. В некоторых местах лежал снег глубиной до полуметра. Река была покрыта твердой коркой льда. Режущий ветер дул с востока.

Среди женщин и детей, которые оставили Бреслау тем днем, была жена Рудольфа Ханиша, мастера магазина. После многих мытарств она достигла города Штригау в 53 километрах к юго-западу от Бреслау. Оттуда она написала письмо своей матери.

«Штригау, 29 января 1945 г.

Дорогая мама, я пишу Вам отсюда и надеюсь, что Вы получите это письмо, несмотря на все, что происходит. Я нахожусь в дополнительном госпитале. Лежу на полу. Завтра я должна идти дальше, потому что русские скоро доберутся сюда. Пожалуйста, мама, не расстраивайтесь, но я не принесу с собой Габи, и моя рука отморожена. Если бы она не была отморожена, то, возможно, я продолжала бы нести Габи.

Я не могла нести ее после того, как она умерла. Но я не могла найти для нее гроба; никаких гробов нигде не осталось. Не в силах выдержать этого больше. Я обернула ее и положила в глубокий снег около дороги с этой стороны Канта. Габи не будет там одна, потому что тысячи женщин с детьми были на дороге со мной, и все они клали мертвых в канавы у обочины, где они не могли быть повреждены фургонами или автомобилями. Габи умерла внезапно. Я уверена, что хорошо завернула ее в два одеяла. Но Вы знаете, ей было только четыре месяца. Даже дети в возрасте двух и трех лет умирали по пути. Было ужасно холодно, и ветер походил на лед, снег падал, и не было ничего теплого, чтобы поесть, никакого молока и ничего. Я пробовала дать Габи грудь, но она не брала ее, потому что было холодно. Многие женщины поступали так же, и некоторые отморозили груди. Это ужасно, у них были нагноения. А многие подхватили пневмонию. Некоторые из них находятся здесь в больнице, бредят о Бреслау и своих мужьях и детях. Есть женщина с нашей улицы. Она потеряла всех своих троих детей.

Это было ужасно, и я не хочу идти по той дороге снова. Мы вышли 20 января, днем, было уже почти темно. Рудольф вынужден был уйти внезапно накануне ночью. Они пришли в середине ночи, чтобы забрать каждого для народной армии. Рудольф взял с меня слово, что я возьму Габи и пойду к Вам, а не останусь в Бреслау из-за русских и всего, что они делают с женщинами. Он сказал, что никогда не перенес бы, если бы это случилось со мной.

У меня не было саней, и я не могла позаимствовать их, потому что нуждался в них каждый. Таким образом, я взяла Габи, одеяла, рюкзак и некоторые вещи, в которых мы нуждались больше всего, а также порошковое молоко и бутылку, полагая, что смогу найти место, где сумею подогреть его. Когда мы выбрались на улицу, женщины уже шли отовсюду с санями и колясками, и я подумала: плохо, что мы не смогли получить коляску побольше. Но большинство из них должны были позже оставить коляски, потому что не было сил тащить их по снегу.

Когда мы вошли в предместье, толпа женщин стала больше. Некоторые из нас собрались в группы в надежде помочь друг другу, поддержать друг друга.

Все, что можно было увидеть, – женщины, дети и автомобили. Некоторые из автомобилей подбирали женщин, но мне не повезло.

Затем пошел снег. Женщины, которые несли своих детей и имели, кроме того, узлы и сумки, стали выбрасывать вещи, потому что не могли их нести. Моя рука стала замерзать на морозе. Таким образом мы шли в течение многих часов, пока не достигли Канта. Там я увидела первых мертвых детей, в канавах и даже в сквере. Женщины сидели прямо в снегу перед домами, отдыхая. Я стучала в дома, надеясь найти кого-либо, кто позволил бы мне согреть молоко для Габи. Но мне опять не повезло. Некоторые женщины получили шанс. Но когда я стучала, никто не выходил, и окна оставались темными. Я села в снег на мгновение. На дороге были тысячи и тысячи женщин, и они все продолжали прибывать. Они выбрасывали все больше вещей, потому что не могли идти с ними дальше. После получаса отдыха я продолжила путь.

В следующей деревне я попробовала еще раз войти в дом, стучала, но никто не ответил, только лаяли собаки. Я считала деревья у дороги и тыкалась от одного дерева к следующему. Некоторые женщины пробовали сесть на свои сани отдохнуть, но холод затягивал их, а те, кто просто остался там, возможно, замерзли до смерти с детьми. Я видела многих, сидевших прислонясь к деревьям; иногда взрослые дети стояли около них, плача. Любовь матери сильна, но в этом случае мы были слабыми существами.

Габи кричала в течение нескольких часов, но что я могла сделать? Я прошла еще несколько деревень. Мы стучали, стучали и кричали. Лишь редких счастливиц приняли. Многие из женщин настолько обезумели, что разбивали окна снежками. Все же это не помогало нам. Люди, которые были настолько жестоки, получат свое наказание. Затем я попробовала дать Габи грудь. Но она не брала ее. И молоко в бутылке походило на лед, хотя я держала его в одеяле у моего тела. Я держалась спокойно в своем страдании, иногда готова была лечь и умереть, но затем подумала о Рудольфе и о вас обоих. Моя рука перестала сжиматься. Я видела мертвых детей. Некоторые из женщин даже оставили живых детей, спасая себя. Все мы шли, шатаясь, вперед. Ветер был ледяным, и я больше не чувствовала своих ног.

Я добралась до какой-то большой фермы, наконец-то здесь нашлись люди, которые имели сердце, они открыли все комнаты, и многие из нас смогли немного отогреться и согреть молоко для детей. Но когда я развернула Габи, радуясь, что теперь смогу накормить ее, она лежала очень тихо, и женщина рядом со мной сказала: «Да ведь она уже мертвая».

Я не знаю, что еще написать, мама. Я не хотела оставлять Габи. Я пошла с ней. Человек совершает сумасшедшие поступки при таких обстоятельствах. Затем силы покинули мою руку. Я попробовала нести в другой руке, но силы покинули и ее. Именно так это случилось.

Наконец, я поймала автомобиль с солдатами, которые почувствовали жалость ко мне. Некоторые из женщин должны были пройти весь этот путь.

Пожалуйста, не сердитесь на меня, мама, из-за Габи. Только подумайте, прошли бы Вы этот путь по снегу? Возможно, Вы поймете, и, возможно, Рудольф поймет также, если он когда-либо выйдет из Бреслау и я увижу его снова».

С 24 января русская артиллерия стояла менее чем в 30 километрах к востоку от Бреслау. Колонны несчастных русских военнопленных и еще более несчастных обитателей концентрационного лагеря, которые работали в Бреслау, шли на запад. Они прошли почти незамеченными через наводнение страха, которое охватило город. Но на мгновение, возможно, их появление сняло завесу, которая скрывала их страдание от большинства немцев, а солдаты или гражданские лица увидели злые корни этой войны.

16 февраля кольцо вокруг Бреслау сомкнулось. В то же самое время тяжелая промышленность Силезии попала в руки русских.

63-я советская армия из группы армий Конева привела в Силезию множество бывших немецких солдат, которые были приданы большинству русских частей. Это были мужчины, взятые в плен и позже присоединившиеся к Национальному комитету за свободную Германию, организованному бывшим коммунистическим представителем Вильгельмом Пиком и некоторыми из захваченных немецких генералов. Возможно, они присоединились из-за разочарования в Гитлере, возможно, чтобы избежать ужасных условий в российских лагерях для военнопленных.

Некоторые из этих мужчин прошли подготовку в антифашистских школах. Затем они были приданы русским наступающим частям, чтобы служить пропагандистами перед немецкими войсками. Их называли «фронтовыми представителями».

Одним из них был представитель Зан. После своего спасения он написал следующее донесение о событиях в Верхней Силезии:

«После того как мы вошли в Верхнюю Силезию, в Бойтен и другие города, я впервые увидел воззвания советских военных комендантов:

«Все граждане мужского пола в возрасте между 17 и 60 годами сообщают о себе в полицию в течение 48 часов, чтобы отбывать трудовую повинность позади линии фронта. Они берут с собой две смены нижнего белья, одно одеяло, соломенный тюфяк, если возможно, удостоверение личности и пищу на 10—15 дней. Отказавшиеся выполнять этот приказ будут иметь дело с военными трибуналами.

Военный комендант (подпись)».

В других секторах немецкие гражданские жители были эвакуированы или обратились в бегство, но в Верхней Силезии осталось почти все население. Мужчины, которые не сообщили о себе, были окружены солдатами с винтовками. Так как русские солдаты, которые собрали их вместе, меньше интересовались бумагами, чем количеством, они часто не взирали на возрастные пределы. Они взяли всех мужчин, мальчиков десяти лет и мужчин семидесяти лет. Регистрация состояла из быстрой переклички. Страстные протесты некоторых немцев, утверждающих, что они были коммунистами, просто игнорировались.

Я спросил советского офицера, что ожидает этих мужчин. Он сказал мне, что они будут удалять противотанковые завалы и дорожные блоки и хоронить мертвых.

Позже я узнал, что облава на мужское гражданское население была частью общего плана по удалению всех здоровых немцев во внутренние области России для принудительных работ.

Был поразительный контраст между этим хорошо спланированным действием, осуществленным согласно ясным директивам, и, по-видимому, неорганизованными, дикими аппетитами офицеров и солдат Красной армии к собственности оставшихся немцев. Казалось, что сам дьявол вошел в Силезию. «Монгольское варварство азиатских равнин» было явлено не в пропагандистской фразе, а во плоти. С января по апрель там бушевал, по-видимому, незапланированный режим грабежа, насилия и убийства. Каждый немец был жертвой, вся немецкая собственность – добычей. Казалось, что русские забыли составить планы для этой фазы войны, что было огромным упущением. Командиры Красной армии и советские военные коменданты оказались без каких-либо директив для восстановления нормальной жизни. И немцы были беспомощны.

Таким образом, немецкое население было оставлено в руках миллионной армии, которая прошла по трупам и через разрушенные города от Сталинграда до Польши, через половину Европы. Но более всего поражает то, что систематическая, неустанная пропаганда внедрила в головы этих миллионов безжалостную ненависть к немцам. Невозможно переоценить воздействие такой пропаганды на калмыков, татар, кавказцев, сибиряков, большинство из которых были простыми людьми. Среди опасностей и бедности их существования у себя дома они привыкли ценить жизнь более низко, чем представители западных наций, и затем были отданы пропаганде, которая в течение трех лет твердила с возраставшей назойливостью: «Немцы – фашисты. Фашисты – дикие звери. Они должны быть убиты!» В течение трех лет советское радио барабанило монотонно: «Убейте немецких фашистских захватчиков!» В течение трех лет кричали заголовки каждой газеты и каждого периодического издания: «Убейте немецких фашистских захватчиков!»

Даже самые дисциплинированные войска в мире не могли бы не поддаться воздействию. И три года такой пропаганды не могли быть отменены за несколько дней.

Но то, что воздействие этой пропаганды использовалось для выполнения предвзятого плана, останется одним из самых серьезных обвинений против Советского Союза. События на правом берегу Одера не были только многими несвязанными действиями ярости и мести; они были хорошо спланированной операцией с целью вытеснить немцев и похитить их собственность.

Красная армия преднамеренно воздерживалась от организации административной структуры. Было решено, что этот сектор будет отделен от Германии навсегда и захвачен просоветской Польшей. Было решено, что Польша должна иметь землю – но как можно меньше собственности на ней. Соответственно, склады для хранения добычи были установлены в каждом городе и деревне Силезии. В конце апреля, когда проходил через некоторые деревни рядом с Глогау, я нашел, что даже перекрытия, двери, дверные коробки, окна, слесарный инструмент и электрические провода были удалены из зданий. Весь этот материал был аккуратно сложен, готов к транспортировке в Россию. Электрическое и телефонное оборудование, между прочим, часто загружалось лопатами – таким простым был подход к делу.

При этих обстоятельствах понятно, что большинство советских военных комендантов мало волновало поведение их войск.

Как только главная линия фронта вышла за пределы общины и было установлено военное правительство, гражданским жителям, которые остались или теперь возвращались назад, было приказано покинуть свои дома. Они не должны были брать с собой собственность. Мужчины были выделены, как я уже описал. Женщины, дети, больные, калеки и пожилые люди были согнаны в одно или два здания. Исключения были сделаны только там, где имелся домашний скот, за которым следовало присматривать. Немного позже рогатый скот и лошади, которые не были убиты на месте для использования Красной армией или грабителями, были угнаны специальными отделениями. Огромные стада пересекали Польшу, идя в Россию, многие животные погибли в пути.

Но независимо от того, что было сделано с материальным богатством страны, обработка тел и умов гражданских жителей оказалась в тысячу раз хуже. Денацификация была радикальной. Как только мужчины были окружены, появились русские политработники и стали спрашивать о фашистах. Если при этом выяснялось, что человек или являлся, или обвинялся в том, что был простым помощником нацистской Организации благосостояния, его расстреливали. Позже следовало дальнейшее просеивание в подвалах или в лагерях с любым видом насилия.

Тем временем, ожидая прибытия польских властей, которые задерживались, женщины и дети, независимо от их состояния, были отобраны для самой тяжелой работы: удаления мин, просеивания щебня, рытья могил и похорон. Но безусловно, худшей вещью для женщин и девочек было постоянное изнасилование. То, что случалось, граничит с безумием, и если кто-то заговорит об этом, то его заподозрят в выдумывании ужасов. В Шидлове, к юго-западу от Оппельна, я однажды видел, что приблизительно двадцать красноармейцев стояли в очереди перед трупом женщины в возрасте за шестьдесят лет, которая была изнасилована до смерти. Они кричали, смеялись и ждали удовлетворения. Это было самое ужасное зрелище, которое я когда-либо видел.

Происшествия подобного рода вскоре приняли столь массовый характер, что заставили содрогнуться многих советских офицеров. Более интеллектуальные и беспристрастные из них, возможно, поняли, что такое поведение опустошало их победу, что такие преступления будут всегда стоять на пути понимания с немцами.

Никто не мог сказать, сколько миллионов людей с середины января сбежали из своих домов в районе Варты, «генерал-губернаторстве» и Силезии. Даже приблизительные оценки были невозможны. Можно было только предположить возможности этого перемещения наций, смотря на дороги и поезда, деревни и города в Саксонии, Судетских горах и Богемско-моравском протекторате. Здесь искали убежище караван за караваном людей, шедших через холод и снег, через мороз и оттепель и новый мороз. И затем, 13 и 14 февраля, крупномасштабный британский и американский воздушный налет поразил это перемещение. Он точно поразил то место, где массы людей думали, что будут, наконец, в безопасности: город Дрезден, столицу Саксонии.

Мутчман, окружной руководитель Саксонии, отдал приказ, что поезда и колонны беженцев с востока должны были двигаться в обход столицы. Несмотря на этот приказ, железнодорожная станция в Дрездене была забита поездами с беженцами ночью с 13 на 14 февраля. Колонны стояли на улицах и на лугах, у Эльбы.

Число беженцев в пределах города нельзя было оценить с какой-либо точностью. Но население Дрездена насчитывало семьсот тысяч человек. Город не имел противовоздушной обороны, потому что Гитлер приказал всем зенитным частям уйти к Одеру.

Первая волна тяжелых британских бомбардировщиков приблизилась между девятью и десятью часами ночи со стороны Голландии. Между 22.09 и 22.35 они сбросили приблизительно три тысячи высоковзрывчатых бомб и четыреста тысяч боевых зажигательных средств на полностью неподготовленный город. Бомбежка была хорошо спланирована. Бесчисленные зажигательные бомбы поджигали большие сектора города, особенно в старых кварталах. Жестокий красновато-желтый отблеск сиял на улетавших самолетах.

Целые городки были уничтожены. Горящих зданий и руин так много, что с огнем не могли справиться ни пожарные, ни чрезвычайные команды. Спасательные команды были посланы из Берлина, Лейпцига и Галле. Преодолев обледенелые шоссе, они достигли города и вошли в него, как только смогли. Команды состояли из мужчин, закаленных в огне сотен пожаров, видевших тысячи мертвых и раненых с 1943 г. Но то, что предстало их взорам теперь, заставило их содрогнуться.

Все же это было только началом. Вскоре после полуночи сообщили о новых формированиях самолетов, приближающихся с нескольких направлений.

В 1.22 14 февраля следующая волна самолетов появилась над городом и сбросила приблизительно пять тысяч высоковзрывчатых веществ и двести тысяч зажигательных средств. Эта вторая волна, ориентируясь по пламени горящих областей, должна была сбросить свой груз в темные пятна, чтобы закончить разрушение. Бомбы упали в толпы, которые выбежали из уже пылающих частей города. Разрушающиеся здания, особенно по оси восток – запад, которая когда-то проходила через весь город, перекрывали улицы и отрезали пути к спасению. Десятки тысяч людей сгорели заживо или задохнулись. Огненная буря породила всасывание настолько мощное, что в некоторых местах оно втянуло взрослых людей в огонь.

Третий авиарейд около полудня 14 февраля завершил результаты предыдущих налетов. Две тысячи высоко-взрывчатых веществ и пятьдесят тысяч боевых зажигательных средств было сброшено на город, который уже лежал в руинах.

Точное число жертв никогда не было определено. Большие части прежнего города оставались недоступными в течение долгого времени.

В подвалах трупы находились в таком состоянии, что было невозможно отделить их. Не было никакого выбора, кроме как полностью разрушить их огнеметами. В резервуарах с водой на улицах, установленных для защиты от распространения огня, плавали тела тех, кто бросился в воду, когда их одежда была в огне, и утонул. Луга Эльбы были усеяны трупами беженцев, которые погибли под пулеметами низколетящих самолетов-истребителей союзников.

Большая часть трупов в городе были голыми. Огненная буря сорвала их одежду. Они были красными и раздувшимися от высокой температуры. Железнодорожная станция была опустошена. В ее цокольном этаже оказалось две тысячи мертвых. Они задохнулись и теперь плавали в воде, которая вытекла от сломанной магистрали и затопила станцию. На кладбищах вокруг города были использованы экскаваторы, чтобы рыть могилы, в которых были погребены восемнадцать тысяч мертвых. Шесть тысяч других, от некоторых из них остались только части, были кремированы на решетке, которая была построена в выгороженной специально для этого части в центре города. Скоро подсчет велся только по числу найденных голов. Шестьдесят пять процентов из тех, кто был найден, нельзя было идентифицировать.

К 1 апреля двадцать девять тысяч жертв были убраны. Но еще десять – пятнадцать тысяч, как оценивали, все еще оставались под щебнем.

Сообщения и слухи о событиях в Дрездене бросают темную тень на поведение союзников. Союзнические военно-воздушные силы напали на одну область. Это означало только одно: целеустремленное истребление. И еще сильнее вселяло в немцев ту дикую надежду на обещанное фантастическое чудо, которое принесет победу и спасение, несмотря ни на что, если только очень ждать его.

В Нижней Силезии Конев продолжал наступление. Его войска захватывали один город за другим. Позади русских линий фронта цитадели Глогау и Бреслау начали смертельную борьбу. Несмотря на все обещания, им так и не пришли на помощь.

1 февраля генерал Шёрнер отозвал командующего цитаделью Бреслау и послал генерала фон Альфена вместо него.

Фон Альфен принял участие в отступлении с фронта на Висле. Он видел сражение с русскими бронетанковыми войсками, имел вполне достаточные возможности изучить русскую тактику и в сражении и в захвате. Он показал себя достойным во многих трудных ситуациях. Шёрнер взял его как человека, который защитит Бреслау без отступления.