Текст книги "Разгром на востоке. Поражение фашистской Германии. 1944-1945"

Гудериан решил, чтобы не потерять контроль над собой, повторять свое предложение много раз, пока Гитлер не согласится. Беседа длилась в течение двух с половиной часов. Гиммлер стоял в стороне, смущенный и беспомощный.

В моменты, когда Гитлер стоял лицом к лицу с Гудерианом, его кулак сжимался. Но всякий раз, когда он прекращал говорить, Гудериан повторял свое предложение.

После двух с половиной часов Гитлер внезапно сдался. Он повернулся к Гиммлеру и с удивительным умением успокаиваться так же внезапно, как и приходить в ярость, сказал:

– Хорошо, Гиммлер, тогда Венк присоединится к вам сегодня вечером. Наступление начинается 15 февраля. – Затем Гитлер повернулся к Гудериану: – Генерал, Генеральный штаб армии только что выиграл сражение.

Гудериан уехал без слов. Оставшись один, он положил руку на сердце, чтобы унять его бешеный ритм.

14 февраля генерал Венк выехал на север, чтобы явиться в штаб Гиммлера. Гиммлер принял его холодно. Неприязнь возросла, когда Венк разъяснил, что штаб группы армий «Висла» действительно должен быть к востоку от реки Одера. Гиммлер заметил, что хотел бы обсудить все нерешенные вопросы после завтрака. Но Венк поблагодарил его и сказал, что уедет без задержки.

– Где? – спросил Гиммлер.

Венк ответил:

– Там, где он должен быть, – к востоку от Одера.

Днем сам Гудериан еще раз появился в передовой зоне. Он убеждал, чтобы наступление было начато пунктуально 15 февраля, чтобы бить врага в атаке. Он сказал, что немецкие силы достаточно слабы; их единственный шанс победить – во внезапности.

Гудериан произвел удручающее впечатление на тех, кто видел его в то время, своим крайне изможденным видом. Они заключили, что он также был сломлен Гитлером.

Нападение началось 15 февраля. За два дня боев Венк получил представление о силах врага и расположении войск. Заключительный удар должен был состояться 18 февраля. Накануне, 17 февраля, Венк был направлен в канцелярию для обсуждения окончательных планов. Совещание началось ночью 17 февраля и длилось до четырех часов утра 18 февраля. Затем Венк поехал назад к своему командному пункту.

Водитель Венка не спал почти сорок восемь часов. Он клевал носом. Венк сам сел за руль. Через некоторое время он тоже заснул. Неуправляемый автомобиль врезался в дерево. Венк получил травму головы, которая вывела его из строя.

Заключительное наступление началось как намечалось, но ему недоставало движущей силы. Кроме того, погода внезапно испортилась, земля стала мягкой, и немецкие танки застревали. Жуков тем временем поднял большие резервы. В кровавых боях он отбросил германские войска назад, к их начальным позициям, и затем, используя свое преимущество, оттеснил их на север в пределах 19 километров от Штеттина.

Попытка вмешаться в наступление Жукова потерпела неудачу. Надежды, которые появились у населения Померании и Восточной и Западной Пруссии, были разрушены.

На той же самой неделе русские предприняли несколько неожиданных наступлений со своих позиций к югу от Данцига и Фрише-Хаффа. Эти атаки были отражены.

Относительное спокойствие вдоль фронта Померании скоро закончилось. Все признаки указывали, что Жуков нападет около города Нойштеттина, на полпути между Данцигом и Одером, в пункте, который предлагал самый короткий подход к балтийскому побережью.

Гиммлер ждал катастрофы. Он не думал о судьбе гражданского населения, не думал о гигантских процессиях беглецов между Данцигом и Одером, а если и думал о них, то гнал эти мысли. Он заботился только о собственном позоре в глазах Гитлера, чувствовал, что этот позор приближался к нему, и не хотел ускорять события.

Наступление Жукова прорезало линии 2-й армии и 3-й танковой армии через несколько дней борьбы. По фронту в 40 километров советский танковый корпус катился к морю, направляясь к порту Кольберг. Танки пропахали кровавую дорогу через потоки беженцев и померанское население.

В конце второго дня наступления русские вклинились между 3-й танковой армией и западным крылом 2-й армии. Гитлер приказал, чтобы 2-я армия наступала на запад и вновь установила контакт с 3-й армией. Танковые части 2-й армии должны были оставить один танк из четырех, чтобы топлива хватило для других трех. Эти танки обладали боекомплектом на десять выстрелов на орудие. Акция потерпела неудачу, несмотря на начальные успехи.

Части Жукова давили на севере, западе и востоке. 28 февраля их острие было в нескольких километрах от балтийского побережья и достигло железной дороги, уходящей на восток и запад. Здесь и там они встретили некоторые части народной армии и несколько слабых формирований Трудового обслуживания, стрелявших из своих базук. Ночью 28 февраля боевая часть 2-й армии преуспела в последний раз, проведя колонну автомобилей с бензином на восток. После этого все пути были перерезаны.

Почти в то же время Рокоссовский пошел в массированное наступление в устье Вислы, к югу от Данцига и Хаффа. Его цель была ясна: Гданьский залив должен был подвергнуться нападению со всех сторон. Большая часть его сил наступала на северо-восток, к Хаффу; другие наступали на северо-запад через Померанию к морю. Перерезав путь отступающим германским войскам и хаотично бегущему населению, они достигли балтийского побережья в многочисленных пунктах на участке в 120 километров к западу от Гданьского залива.

Дивизии, которая прибыла в Померанию из Курляндии в начале февраля – как обычно, без тяжелого оружия и транспортных средств, – удалось пробить путь на восток и достигнуть Гдыни. Эти войска, как старомодные воины, привели с собой фургоны с семьями, родителями, женами и детьми. Они достигли залива со сравнительно небольшими потерями.

Гансу Гливу было шестнадцать лет, когда он, его мать и младший брат начали бегство из города Штольп в Северной Померании. Вот история, которую он рассказал.

«Это было 6 марта. Мой маленький брат вскочил на мою кровать, где я лежал больной. Он весело болтал обо всех странных вещах, которые видел в городе. Они с матерью только что пришли домой, у матери на пальто еще лежал снег. Она села на край моей кровати.

– Никто не знает, где русские, – сказала она с дрожью в голосе. – Никто не может сказать мне ничего. Но солдаты возвращаются группами отовсюду, и на улице Фридриха стоит колонна фермеров, которые только-только убежали от русских. Их обстреляли из пулеметов на дороге. Многие из них ранены, некоторые мертвы. Контора организации «Партийное благосостояние» покинута. Я не знаю, что теперь делать. Я не знаю больше ничего.

Мать пошла в город снова после завтрака. Я несколько раз вставал с кровати и выглядывал из окна. Колонны одна за другой проходили по улице мимо нашего дома в течение многих недель. Только на сей раз они шли в другом направлении. Они бежали обратно на восток. Солдаты выглядели оборванными, несчастными и утомленными. Женщины вели своих детей за руку, и я был поражен, что такие маленькие дети способны самостоятельно идти. Люди на некоторое время входили в наш дом, чтобы согреться. Теперь они сидели и лежали повсюду на соломенных тюфяках и одеялах. Днем приехал наш доктор. Он сказал, что в городе по крайней мере сто пятьдесят тысяч беженцев и русские рядом. А на кладбище солдаты вырыли общие могилы для людей, которые умерли от мороза или от чего-либо еще.

Затем прозвучала тревога воздушного налета, и брат прибежал и заполз ко мне в кровать. Вскоре послышались взрывы, и наши окна зазвенели, после этого все стихло. Мать возвратилась домой около восьми часов. Она выглядела усталой, но получила шанс: встретила майора медицинского корпуса, друга отца, который помог получить разрешение поехать на госпитальном поезде, который отойдет в Данциг около полуночи.

– Это – последний шанс, – сказала мать. – Завтра русские могут быть здесь. Никто больше не ждет, все бегут. Но доберется ли поезд до Данцига – никто не может сказать.

Я встал с кровати. Моя лихорадка снова усилилась. Мы надели так много одежды, сколько смогли натянуть на себя. В волнении мы упаковали много бесполезных вещей. Брат не мог поверить, что мы действительно уезжаем, и плакал из-за своих игрушек. Но все, что ему разрешили взять, был небольшой гоночный автомобиль, который он получил в подарок на Рождество. Мы все едва не плакали, но другие в доме завидовали нам, потому что мы могли уехать. Лица у них были серыми от страха. Мы сложили наши вещи в санки. Мать взяла два чемодана и большой рюкзак. Брату также надели небольшой рюкзак на спину. Я был настолько слаб, что смог нести только маленький чемодан.

Примораживало, и тротуары были скользкими. Брат то и дело падал. Он стал кричать, тогда мать посадила его на санки. Было десять часов вечера, но улицы заполняли толпы людей, рогатый скот и телеги, как будто в разгар дня. Несколько мотоциклов и серых грузовиков. И свет отгороженных прожекторов. Едва ли кто-то сказал хоть слово, все думали только о выживании.

Многие люди направлялись к станции так же, как и мы. Станция была блокирована, но нас пропустили по записке, и мы, спотыкаясь, прошли к грузовой платформе. Госпитальный поезд стоял там. Он был составлен из вагонов для рогатого скота. Железные трубы, торчащие из крыш, дымились. Это был очень длинный поезд. Слышались выстрелы в отдалении, сверкали огни, возможно, от взрывов. Наконец по шпалам пришел капрал. Он посадил нас в вагон, где была пустующая койка, и даже поднял наши вещи.

Запах в вагоне был ужасен. Тускло светили масляные лампы. В углу стояла маленькая железная печь, ее труба раскалилась докрасна. В вагоне находилось пятнадцать солдат, лежащих на койках или просто на грязных грудах соломы. Все они были тяжело раненными. Около них стояли ведра с каким-то зловонным варевом. Некоторые из них стонали или хныкали в одеяла. Мать согнулась и должна была выглянуть наружу, чтобы ее вырвало. Один из солдат все время стонал и просил воду. По их униформе и перевязям я смог понять, что они из СС. Капрал сказал нам, что мужчины на этом поезде были всем, что осталось от двух дивизий, которые прибыли из Греции.

– Бедняги, – сказал он, – большинство из них болели малярией, когда добрались сюда. Все тяжелые случаи. И ни одного доктора в поезде. Мы приехали прямо с фронта – они должны были получить медицинскую помощь здесь.

Раненые не имели ни перевязочных материалов, ни медикаментов. Все их ужасные раны были заткнуты только туалетной бумагой. После того как мы просидели в поезде полчаса, в вагон вошла женщина с ребенком. Она была из деревни Поллнов. Грузовик подобрал ее. Она кричала от боли, потому что в пути отморозила руки. Ребенок был еще младше, чем мой брат.

Вскоре после полуночи начался другой воздушный налет. Некоторые бомбы упали на город. Мы ужасно испугались, что уезжать будет слишком поздно.

Наконец, вскоре после трех часов поезд поехал в Данциг. Вагон проветрился, и зловоние от крови, масла, гноя и грязи стало не настолько сильным.

Покачивание вагона усыпило меня. Проснулся я, когда уже светало, масляные лампы были погашены. Через некоторое время поезд остановился. В вагон влез пехотинец. Его левая рука была на перевязи, а средний палец правой руки отсутствовал. Он сел рядом с матерью и второй женщиной.

– Вам повезло, что вы выбрались, – сказал он хриплым, усталым голосом. – Мы побывали в некоторых деревнях, где были русские. Я на войне с начала и в России видел некоторые вещи. Конечно же мы не должны притворяться, что лучше, чем есть на самом деле. Я и сам боролся с партизанами. Мы сжигали деревни дотла и расстреливали людей просто потому, что не знали, как еще добраться до верхушки партизан, – либо мы их, либо они нас. Но я хочу, чтобы кто-нибудь показал мне германского солдата, который когда-либо творил такое. – Он оперся головой о здоровую руку и посмотрел на брата. – Все сошли с ума, – сказал он. – Но что мы могли сделать? Мы были без боеприпасов и без газа. Мы должны были с базуками остановить русских. Они преследовали нас и перестреляли, как кроликов. И даже раненых. Эти мальчики из СС ушли, потому что командует Гиммлер. И взяли с собой нас, как своего рода подмогу. Но СС тоже бедняги, они вынуждены воевать постоянно и с каждым днем все меньше понимают, для чего воюют. И если они не хотят продолжать или не могут продолжать, команды по ликвидации вешают их на деревьях точно так же, как нас. На дороге к Руммельсбургу деревья полны. – Он остановился и затем сказал очень мягко: – Некоторые из них просто дети.

В следующий раз, когда поезд остановился, он вышел.

Мы въехали в Лауенбург около полудня 7 марта. Раненых солдат должны были здесь накормить. Но все, что было для них, – это холодный чай. Мать пошла было с кастрюлей, чтобы получить что-нибудь для нашего вагона, но слишком поздно. Еще две женщины влезли в вагон; мы больше не могли выбраться из нашего угла.

Одна из женщин с повязкой вокруг головы не говорила ни слова. Мы выглянули наружу. Перед станцией собралась большая толпа с узлами, чемоданами и картонными коробками. Улицы были полны лошадей и телег. Снег падал беспрестанно. Когда поезд тронулся, в вагон влез молодой эсэсовец. Его левая рука была короткой культей, кое-как перевязанной, и поверх окровавленных повязок он натянул дырявый носок. Его плечо стало синевато-черным. Он сел около меня и спросил, сколько мне лет.

– Я был на год старше, чем ты, – сказал он, – когда стал солдатом. Почти все мальчики в моем подразделении – из Трансильвании. Они ушли – их нет больше. Моего отца и мать русские забили дубиной до смерти, потому что я был призван в СС. Теперь пропала моя левая рука, но правая все еще достаточно хороша для пистолета… Я только надеюсь, что война продлится достаточно долго, чтобы я успел свести мои счеты…

Снег падал все сильнее и сильнее. Несколько раз мы видели колонны на дорогах, сотни и сотни фургонов, которые тянули лошади и тракторы. Даже несколько старых карет и цыганских фургонов. Люди шли, держались за фургоны, тянущие их вперед.

В нескольких километрах от Гдыни поезд остановился снова. Мы услышали какие-то взрывы. Пришел капрал и объяснил нам, что это мужчины из народной армии практикуются в стрельбе из базук среди холмов.

Затем мы въехали в Гдыню. Она была наполнена гражданскими жителями и солдатами, их было так много, что невозможно сосчитать. На грузовой платформе было все еще тихо. Мы вышли из поезда между четырьмя и пятью часами дня и стояли по колено в снегу со своими вещами. Всюду вокруг были госпитальные поезда. Солдаты с кровавыми повязками стояли в дверях вагонов. Некоторые без обуви, только тряпки обернуты вокруг ног.

Мы были ужасно напуганы – как выберемся отсюда? Мать ушла, чтобы осмотреться. Она не возвращалась до утра, но нашла некоторых железнодорожников, которые готовы были помочь нам попасть на поезд до Данцига, предназначенный для их семей. Чрезвычайная команда отцепила их локомотив, и они теперь ждали другого.

Мы залезли в вагон для рогатого скота и сели на мешок с соломой. Ждали весь вечер. Затем прилетели русские самолеты. Мы услышали грохот их двигателей, затем свист сброшенных бомб. Выскочили и заползли под вагон, между рельсами. Это длилось почти час. Сильно замерзшие, мы возвратились в вагон.

Локомотив прибыл на следующее утро. К полудню мы въехали в Данциг. И с потоком людей, которые устремились в город, пошли искать убежище от холода».

6 марта маленький ледокол «Вольф» боролся с хаотично плывущими льдинами, которые, дрейфуя вниз по Висле, стремились к Гданьскому заливу. Несколькими днями ранее река прорвала ледяной панцирь, и «Вольф» должен был наблюдать за русскими лодками или плавучими средствами, которые могли прийти с русского фронта, и проверять реку на наличие мин замедленного действия и других устройств.

Около полудня шкипер заметил заснеженный объект, дрейфующий среди льда. Несколько мгновений спустя он увидел, что это надутая резиновая лодка и что в ней сидят мужчины.

«Вольф» пробился через лед. Команда бросила в резиновую лодку веревку и втянула на борт пять немецких солдат. Это был капрал Швенкхаген, семнадцати лет, и четверо из его солдат.

Эти пятеро мужчин были единственными оставшимися в живых из города Грауденца, расположенного приблизительно в 112 километрах вверх по течению от Данцига. Город в течение прошлой ночи наводнили русские.

Автоматы висели у них на плечах, и карманы все еще были набиты ручными гранатами, как если бы враг скрывался за ближайшим углом.

Вечером 5 марта инженерная часть Швенкхагена была послана с заданием подготовить вылазку к Висле, которую собирался предпринять гарнизон Грауденца. Группа была отрезана от войск в окруженном городе и наконец решила испытать удачу в отчаянном плавании вниз по течению. Капрал и четверо его солдат были единственными, прошедшими русские патрули. Когда 6 марта рассвело и свет дня мог выдать их, снегопад прибыл им на помощь. Они легли в своей лодке и позволили снегу засыпать себя. Таким образом они дрейфовали, пока не были подобраны.

Они рассказали о трех неделях ада, с 17 февраля – дня окружения – до той ясной ночи, когда они доверились реке. 17 февраля в городе было приблизительно сорок пять тысяч гражданских жителей, большинство из них немцы или поляки, которые стали немецкими подданными. Как и люди в любом другом месте, они разрывались между страхом бегства и страхом перед будущим. Были также приблизительно десять тысяч солдат регулярной и народной армии, некоторые из них весьма молодые. Тяжелое оружие этого гарнизона состояло из одного зенитного и одного полевого орудия. Иногда грузовой самолет сбрасывал боеприпасы для стрелкового оружия, снаряд или два, и несколько перевязочых комплектов. Командующий цитаделью, генерал Фрике, 19 февраля выпустил приказ, в котором говорилось о стойкой обороне, лояльности и боевом духе. Но в приказе также утверждалось, что враг не превосходит гарнизон в численности или вооружении, и объявлялось, что город скоро деблокируют. Первое было сознательной ложью. Второе было, вероятно, сказано с глубокой верой – осколком того огромного блока честных намерений, которые тянули немцев к гибели.

Войска, осаждающие город, превосходили численностью гарнизон по крайней мере в восемь раз, и их артиллерия ревела, почти без перерыва, с ближайших высот. Никогда над городом не было меньше пяти вражеских самолетов, прилетавших с расположенного рядом аэродрома и сбрасывающих бомбы, немецкие артиллерийские снаряды и связки плужных лемехов и других средств, которые они захватили. Артобстрел и бомбежка города прекращались только по вечерам, когда русские громкоговорители выкрикивали пропагандистские объявления: «Товарищи, приходите сюда, сегодня вечером мы кушаем гуляш с лапшой». «Наилучшие пожелания от наших ударных войск, которые подходят к Данцигу!» И наконец: «Предлагаем органный концерт». Затем неземное завывание «органов Сталина» нарушало короткое затишье.

В течение самых первых дней осады русские войска вошли в одно из южных предместий. Когда контратака выбила их, на улицах были найдены мертвые. Рассказы потрясенных оставшихся в живых людей, которые вышли из подвалов, распространились по городу, и борьба защитников превратилась в беспощадное сражение до последнего дыхания. За каждый дом боролись до конца.

Русские продолжали продвигаться к северу. Гражданское население отступало с войсками, переходя от подвала до подвала, пока давка в северных частях города не стала настолько отчаянной, что солдаты больше не могли двигаться. Они вынуждены были отогнать гражданских жителей, чтобы иметь возможность бороться. Человеколюбие было побеждено тяжестью ситуации.

Русские пересекли Вислу и закрепились в центре города. Электричество и вода отсутствовали, и подвалы остались в темноте. Вокруг немногих мест, куда все еще текла вода, скапливались мужчины и женщины, пораженные пулями или снарядами. Все другие, движимые жаждой, следовали за ними. Ночи освещались огнями. Германские войска часто сами поджигали дом, чтобы свет огня мог защитить их от русских вечерних атак.

Начиная с 21 февраля русские парламентеры появлялись каждый день и требовали сдачи. Но немцы боролись, пока могли сопротивляться, и надеялись, что осада будет снята.

До 3 марта, дня, когда Висла вскрылась ото льда, бесконечные колонны русских танков и грузовиков, ехавших на запад и север, могли быть видны пересекавшими реку к югу от города. Постепенно всякая надежда на помощь умерла. Боевой дух одной за другой частей сломился от напряжения. Некоторые из них сдались. Другие в течение ночи 5 марта сделали вылазку к реке или пробовали убежать по суше. Во второй группе был партийный руководитель области. Он пропал без следа.

6 марта генерал Фрике и остаток гарнизона сдались. Считая раненых, их было четыре тысячи человек.

Кольцо вокруг Данцига и Гдыни стягивалось все туже. Беженцы, которые оказались в области, не поддавались подсчетам. Они прибыли с севера, запада, юга. И другой поток, прибывающий с востока, по Фрише-Нерунгу, не являл никаких признаков уменьшения. Область теперь содержала не менее полутора миллионов человек, не считая сражавшихся войск и отставших. Были также приблизительно сто тысяч раненых из Курляндии и Восточной Пруссии и с фронтов вокруг Гданьского залива.

Узкие старые улицы и переулки Данцига были заняты обозами. Беженцы набивались в дома, разбивали лагеря в портах, высматривая суда, или оставались в своих фургонах днем и ночью.

12 марта генерал Вейс был отозван из Данцига и Гдыни, чтобы принять командование группой армий «Север» и взять ответственность за оборону всего Гданьского залива. На его место прибыл генерал фон Заукен, до этого командовавший танковым корпусом в Силезии, который поссорился там с генералом Шёрнером.

15 марта первые русские артиллерийские снаряды разорвались в городе Гдыне, объявляя о прибытии 65-й и 70-й советских армий. Горизонт гремел, и с севера, запада, юга отставшие беженцы набивались в заполненные лагеря и здания города. Стада рогатого скота вытаптывали улицы. Люди переполнили порт, где суда адмирала восточной части Балтийского моря загружались настолько, насколько позволяли трюмы.

Еще несколько дней погрузка продолжалась без помех. Еще несколько дней ходили поезда между Данцигом и Гдыней. Но 22 марта русские прорвались между городами и достигли побережья залива. Данциг и Гдыня были отрезаны, 2-я армия была рассечена на две части.

Никто, возможно, не считал людей в подвалах Гдыни. По обе стороны шоссе от города до гавани лежали трупы – не только людей, которые умерли от холода или истощения, но теперь также и тех, кто попал под пулеметы русских самолетов. Фургоны стояли там с мертвыми лошадьми в упряжи, и здесь и там женщина или ребенок все еще сидели в фургоне, тоже уже мертвые. Но когда слухи о прибытии судна распространялись по городу, новый поток беженцев устремлялся к гавани.

Рождались дети и умирали люди в подвалах Гдыни, а раненые солдаты молили о помощи. Мертвых все еще вытаскивали и время от времени хоронили.

Ночью 24 марта последним усилием флота на суда загрузили еще приблизительно десять тысяч беженцев и раненых. На следующее утро город потряс огонь русских, которые достигли ближайших высот и господствовали над городом и гаванью. Ночью 26 марта последний транспорт вошел в гавань с грузом боеприпасов и ушел с грузом испуганных людей.

27 марта русские танки зашли в южные предместья Гдыни. В течение ночи толпы гражданских жителей, солдат, солдат народной армии без оружия, оружейные команды без оружия шли на север в поисках убежища в холмах Оксхёфта, маленького города в нескольких километрах от Гдыни. Они шли через руины и разрушения – горящие стропила, покореженные транспортные средства, оставленные полевые орудия, мертвый рогатый скот, беспомощно дергающиеся раненые лошади и недвижимые тела людей, для которых все это плохо закончилось.

Порт позади них лежал пустой. Гладкая поверхность воды отражала сияние огней.

Солдаты и гражданские жители скапливались на склонах вокруг Оксхёфта. Они укрывались в стрелковых окопах и ямах в земле, чтобы защититься от огня русских, и ждали. Паромы прибыли из Хелы и забрали раненых и некоторые из войск.

Уже 28 марта Гитлер счел целесообразным объявить область Оксхёфта цитаделью. На тех высотах было тогда приблизительно восемь тысяч солдат и в несколько раз больше гражданских жителей. Солдаты не имели никакого тяжелого оружия и едва ли какие-то боеприпасы для стрелкового оружия. Они стояли перед в двадцать раз превосходящей их силы русской пехотой, танками, тяжелой артиллерией и самолетами. Оборона Оксхёфта означала убийство. Командующий генерал решил игнорировать приказ Гитлера, прекратить бороться и с молчаливого согласия адмирала восточной части Балтийского моря доставить солдат, раненых и гражданских жителей в Хелу.

Генерал фон Заукен дал свое согласие, перехватывал и подавлял приказы сражаться, которые поступали из канцелярии 30 и 31 марта. Ночью 1 апреля флот принимал в Гданьском заливе каждое судно, которое можно было достать, и переправил тридцать тысяч человек из Оксхёфта на полуостров Хела. На следующее утро русские войска стали осторожно прощупывать путь через опустевшие позиции.

Тем временем Данциг пал.

«Я не думаю, что когда-нибудь забуду это 9 марта в Данциге. – История шестнадцатилетнего мальчика Ганса Глива продолжалась. – С женщиной, имя которой было Шранк, мы нашли место, где можно было остановиться. В семь часов вечера завыли сирены. Грохот начался сразу же, пол встряхнуло, и окна загрохотали. Мы бросились вниз по лестнице и побежали в ближайшее бомбоубежище. Оно было настолько переполнено, что мы едва проникли внутрь. Несколько сотен беженцев жили в нем в течение многих дней. Когда мы наконец решились выйти, небо было красным и над домами висели тучи черного дыма. Мы увидели, что наш дом также сгорел. Мы потеряли весь багаж.

Горящие бревна шипели и потрескивали. Некоторые лошади вырвались на свободу и галопировали вниз по тротуару. Дети попадали под их копыта. С горящих зданий падали стропила. Мы забежали назад в бомбоубежище. На следующее утро вышли на разрушенные улицы и стали искать другое место, где могли бы остаться. Нашли знакомых, и они приняли нас. Мы спали на полу. Мать отсутствовала почти весь день в поисках какой-нибудь еды.

Той ночью приехали еще больше беженцев. Очень поздно ночью пришла женщина с маленьким ребенком на руках. Ребенок был с белым лицом, его кожа выглядела прозрачной и морщинистой. Правое бедро ребенка было оторвано, а небольшая культя обернута в окровавленные тряпки.

Эта женщина, должно быть, была молодой, но в старой, порванной одежде выглядела на все пятьдесят. Она была очень застенчива и напомнила мне испуганное животное. Она не имела никаких вещей, у нее был только ребенок. В течение долгого времени она ничего не говорила, только сидела на стуле.

Затем она сказала:

– Всемогущий Бог. Я никогда не думала, что доберусь сюда. Мы все время были между русскими. Мы – из Мариенбурга. Пришла первая волна русских. Они расстреляли отца. Я взяла моего ребенка и ушла. Русские танки продолжали прибывать. Я спряталась в канаве. Мой Йоахим лежал около меня, все время крича. Когда они прошли, мы пошли снова. Вечером нас догнали несколько грузовиков. Я хотела снова скрыться в снегу в канаве, но затем увидела, что это немцы. Выбежала на дорогу и попросила их взять меня с собой.

В грузовике были другие женщины с детьми. Мы добрались до леса, когда кто-то открыл по нас огонь. Солдаты скрылись в лесу, а когда вернулись, сказали, что хотят сдаться русским. Мы были ужасно испуганы, кричали и плакали, просили. Но они только сказали: «Вы думаете, что мы хотим убежать от русских только для того, чтобы быть повешенными «цепными псами» СС?» Тогда капрал навел на них автомат и сказал: «Вы трусливые ублюдки, если не поедете с этими женщинами, то я застрелю вас». Но они только усмехнулись в ответ, и один из них сказал: «Давай стреляй. Вы не сможете уехать на грузовике. Вы застрянете».

Но в конце концов некоторые из них продолжили путь с нами. Внезапно произошло крушение. Грузовик резко остановился, и нас швырнуло друг на друга. Некоторые женщины лежали на полу грузовика все в крови. Я схватила ребенка и убежала. Позже я встретила солдата, и он перевязал его. Всю ночь я шла, затем грузовик подвез меня, и я шла снова…

Женщина затихла. Через некоторое время она внезапно начала рыдать и затем сказала:

– Я так устала.

Патруль СС приехал на следующее утро и конфисковал дом. К полудню мы были на улице. Нам не разрешали возвратиться в бомбоубежище. Люди, которые приехали в своих телегах, могли по крайней мере заползти в солому. Мы пошли от двери к двери в поисках места. Многие люди захлопывали двери перед нашими лицами, когда слышали, что мы со старой немецкой территории. Они называли нас нацистами и обвиняли во всем, что случилось с Данцигом. Один человек кричал на нас: «Почему мы должны взять вас в нашу Германию! Мы были более обеспечены прежде! Без подобных вам мы все еще жили бы в мире!»

Так мы оказались на улице. Прилетали русские самолеты-истребители. Их было так много, что в городе перестали объявлять тревогу. Когда стемнело, мы вошли в подъезд какого-то дома, положили наши одеяла на пол и сгрудились вместе. Холод от каменного пола легко проник через одеяло и через нашу одежду. Зубы мои стучали, я дрожал. Позже ночью пришел солдат и дал нам свое одеяло. Он сказал:

– Не оставайтесь в городе, завтра их артиллерия устроит из него тир. Держу пари, что они будут здесь через неделю. Выходите в пригород или к побережью. Есть еще несколько судов с восточными пруссаками, приплывающими из Пиллау, и некоторые из них заходят сюда.

Следующий день мы провели в сломанных трамваях, которые были выстроены в линию. Там было много беженцев. Большинство из нас не ели в течение многих дней. Какая-то женщина принесла холодный вареный картофель, и каждый завидовал ей. Фермеры в фургонах были лучше обеспечены. Люди из Данцига также имели пищу. Но мы приехали из другой части, и склады не хотели продавать нам порции по нашим талонам. Два маленьких мальчика боролись за кусок хлеба.

Вечером мы пошли на железнодорожную станцию и кое-как нашли место на поезде, идущем на север в Оливу. Там мы заняли дом, который был покинут. Мы пробудились под утро от грохота русской артиллерии, стрелявшей вдалеке, и с дороги услышали топот солдат и многих людей, которые бежали на юг, в Данциг. Когда рассвело, я увидел много солдат и подумал, что русские просто не могли пройти. Но солдаты, с которыми я поговорил, глумясь, спросили меня, не ожидал ли я, что они остановят русские танки, – они имели полевое оружие, но никаких боеприпасов и не могли стрелять, а танки не будут останавливаться из уважения к приказам командующего цитаделью. Они сказали, что русские на расстоянии двух километров. Мы были настолько испуганы!