Текст книги "Чудовищ нет"

2

Полковник жил в самом центре города, на Дворянской, напротив театра. Особняк Горбатова выглядел простенько; дверь открыта настежь, а сам полковник пил чай на веранде.

– Адресом не ошиблись? – спросил он сердито.

«Если вы за полдень к нему придете, то будет как раз обедать дома», – наставил Рязанова полицмейстер.

– Не ошибся, господин полковник, – сказал Иван Иванович, кладя на скатерть перед Горбатовым свои верительные грамоты.

Жандарм сделал пару больших глотков из чашки, аккуратно поставил ее, не менее аккуратно водрузил на нос очки и занялся чтением. Человек Константин Дмитриевич Горбатов был на редкость некрасивый. Нос у него был чересчур велик и мясист, лоб – низок, подбородок уезжал куда-то назад, а большая шишковатая голова облысела как-то клоками, фрагментами. Ко всему у полковника не имелось большого пальца на левой руке – не иначе срублен саблею, подумал Рязанов.

– Быстро же у вас прознали, – произнес с удовлетворением и долею удивления Горбатов.

– Что вы имеете в виду?

– Прежде сядьте вот на табурет… А имею в виду то, что обязан иметь, – визит господина Вощанова.

Иван Иванович решительно ничего не понимал, и фамилия Вощанов ничего ему не говорила.

– Удивлен, удивлен, что вы так скоро! – продолжал полковник. – Не желаете отобедать?

– Благодарю вас, полковник, но я уже завтракал в «Биаррице». И… боюсь, вы что-то путаете. Я никакого отношения к визиту, как вы сказали, господина Вощанова не имею.

– Вот как?! – поднял брови Горбатов. – Что же тогда? Хотя, позвольте, что же я – Вощановым сей господин отрекомендовался у нас, а на деле известен как Кречинский.

– Тот, что убил Мезенцова?!

– Тот самый. И он сейчас находится в городе. Полагаю, обедает в «Аквариуме», как обыкновенно делает в этот час. При нем мой человек.

Кречинский был фигурою зловещей – именно от его руки погиб несчастный Мезенцов. В донесении государю было сказано: «Мезенцов был встречен неизвестным молодым человеком среднего роста, одетым в серое пальто и в очках. Молодой человек стремительно бросился на шефа жандармов и поразил его кинжалом в живот. Подполковник Макаров с криком „держи, держи!“ ударил нападавшего зонтиком. В ту же минуту другой молодой человек, с черными усами, в длинном синем пальто и черной пуховой круглой шляпе, выстрелил в Макарова, но не попал, и затем оба убийцы вскочили на стоявшие в Итальянской, вероятно их собственные, дрожки, запряженные вороною лошадью; на козлах сидел молодой кучер с черными усами, без бороды. Сев на дрожки, злоумышленники понеслись по Малой Садовой и скрылись из виду».

И вот Кречинский здесь.

Все сразу всколыхнулось в памяти Ивана Ивановича, перешерстились карточки на неких неведомых микроскопических полочках, и услужливо всплыло перед ним лицо писателя Достоевского, бормочущего горячечно: «Попомните, попомните, господин Рязанов: смута им нужна, смута! Скажут другое – не верьте, не верьте! Ибо ложь! Я знаю, мне ли, многогрешному, не знать?! Муки, какие муки терплю… Ночь, шестой час пополуночи, город просыпается, а я еще не ложился – каково оно, господин Рязанов, ведомо ли вам?! Говорю об астме, эмфиземе, эпилепсии, тогда как это всего лишь проявления немочи для существа, которое принуждено – чудовищною силою воли! – отказаться от пагубных устремлений и пристрастий, кои даже ему самому кажутся ужасными… А они так не могут, им иное надобно, в крови у них оно, в крови, и крови же они хотят…»

Стало быть, жуткая идея Миллерса оказалась верною. Так не Кречинский ли и есть тот самый демонический хозяин алуки, коего так боится арап Моисей?

– Человек в городе новый, приехал… Когда же он приехал? Не был ли тут ранее?

С этим вопросом Иван Иванович обратился к полковнику. Тот развел руками:

– Не могу знать, господин Рязанов. Мой человек в стане, так сказать, здешних карбонариев сообщил, что Кречинский здесь уже вторую неделю, а бывал ли ранее и когда именно приехал на сей раз – неизвестно. Остановился он в гостинице «Империал», там же по сей день и проживает. В деньгах стеснения не имеет; вероятно, при всем еще и вооружен.

– У вас имеется «стан карбонариев»?

– Смешно так называть, конечно, – улыбнулся полковник. – Рабочие из депо, еще пара-тройка комедиантов, что от вас к нам сюда бегут, в тишь да гладь да божью благодать… Такой фигуры, как господин Вощанов-Кречинский, конечно, и не ожидалось.

Иван Иванович припомнил утренний разговор с полицмейстером и сказал:

– А говорили, у вас тут в самом деле преспокойно, разве что медведь-людоед умы смущает.

– Медведь – это пустое, – отмахнулся полковник, – медведем пускай Свиньин занимается, наш полицмейстер. Самое для него занятие. А я, каюсь, в самом деле прокис тут, как старый гриб на солнышке. Служил в свое время в Одессе, то ли было дело – любо-дорого глядеть. А тут только что вышивать не начал или же там розы разводить с жасминами.

Горбатов выбрал в вазе сушку, громко раскусил, допил одним крупным глотком чай и, утерев свою клочковатую лысину платком, сказал:

– Раз не желаете отобедать, может быть, продолжим разговор в более прохладном месте? Уж больно здесь припекает. Я вам и расскажу о Кречинском, а вы, буде появится такое желание, можете даже сходить на него посмотреть. К обеду поспеете, по господину Кречинскому можно часы проверять.

3

В самом деле, Кречинский был точен в своем распорядке – вероятно, следовал одной из европейских теорий здорового образа жизни, которая предполагала питание строго в одно и то же время суток. Хотя какой смысл в здоровом образе жизни для человека, который в каждый момент может быть убит – или умрет по собственной воле…

Иван Иванович оглядел лицо Кречинского. Его глаза были устремлены куда-то не то в отдаленное будущее, не то в глубину собственной души. Рязанов припомнил, что Кречинский был ранее артиллерийским штабс-капитаном, но вышел в отставку «по гуманитарным соображениям».

Между тем Кречинскому принесли заказанный им легкий ужин с вином (дурной рейнвейн, господин нигилист явно был профаном в данной области). Он тыкал вилкою в еду, как самый обыкновенный человек, отпивал из бокала, промакивал салфеткой губы… «Полноте, – подумал Иван Иванович, – да демон ли он? На чем основываются мои измышления? На рассказах помешанного, вполне возможно, арапа да сказках старого еврея, который или выжил из ума, или просто решил попутать глупого доверчивого христианина, что пришел за помощью».

В ресторан вошел высокий офицер, Кречинский слегка встрепенулся, но тут же вновь обратился к ужину; офицер (это был артиллерийский поручик) нашел глазами компанию знакомых за дальним столиком и с радостью поспешил туда.

– Чего изволите? – спросил официант, появляясь возле столика Рязанова.

Поздний плотный завтрак у Канделаки не способствовал столь скорому обеду, и Иван Иванович ограничился рюмкой коньяку и чашкой кофею. Кречинский, сидящий всего через два столика, не обращал на него никакого внимания: ел, смотрел изредка в окно, за которым видна была почти пустая улица и покосившаяся, словно Пизанская башня, колокольня, торчащая над кронами тополей.

Где-то здесь, очевидно, находился и соглядатай полковника Горбатова. Иван Иванович решил, что это, скорее всего, спокойный молодой человек в аккуратном, хотя и недорогом костюме, который неторопливо поедал рассольник. Если Кречинский и заметил слежку, виду не подавал. Впрочем, в его положении он тут же попытался бы скрыться, как только понял бы, что раскрыт. «Прокисший гриб» Горбатов делал все разумно и аккуратно.

Кречинский продолжал с аппетитом кушать, постукивая столовыми приборами. Откушав, попросил кофею – судя по всему, дожидался кого-то. Главный удар был впереди – когда Иван Иванович увидал, кто вошел в двери «Аквариума» и с кем, соответственно, ждал встречи Кречинский.

Это был не кто иной, как мадемуазель Аглая Мамаева.

Кречинский беседовал с Аглаей, сопровождая разговор дружескими улыбками и жестами, так что со стороны должно было казаться, что галантный кавалер развлекает барышню. Однако тема разговора явно была малоприятной для девушки, это Иван Иванович видел по Аглаиным глазам. Вероятно, Кречинский распекал ее за нечто несделанное либо сделанное дурно. Одно было хорошо – заметить Ивана Ивановича у Аглаи не было никакой возможности: он укрылся за декоративной колонною, да еще и делал вид, что читает газету.

Наконец беседа закончилась; Кречинский расплатился и, поклонившись, ушел, а девушка осталась сидеть одна. Подошел официант, справился, не подать ли чего, но получил ответ отрицательный и с тем убрался прочь. Аглая, собравшись, также оставила ресторан, и Рязанов поспешил за ней.

«Совершенно не понимаю, что он здесь делает и для чего приехал, – вспоминал Иван Иванович слова жандармского полковника. – Мне бы радоваться: вот, казалось бы, и сыскалось мне лекарство от скуки, ан не выходит радости. Жутковат он, этот Кречинский. В высшей степени неприятный господин, я бы его, верите, подкараулил в темном переулке – есть у меня люди, есть! – и наутро вышло бы Свиньину нераскрытое убийство… Но просили следить, ничего не предпринимая. Может, вот вы как-то разберетесь, не зря же приехали…»

Смеркалось. Иван Иванович быстро шел по тротуару вслед за Аглаей, чей силуэт то пропадал, то вновь появлялся в неверном свете газовых фонарей. Рязанова подмывало нагнать девушку и положить руку ей на плечо, но он все же хотел прежде взглянуть, где она остановилась. Наконец Аглая свернула в переулок и поднялась на крылечко маленького домика, окруженного кустами шиповника. Обождав минут десять после того, как Аглая вошла внутрь, Иван Иванович поднялся вслед за ней и постучал в дверь.

– Кто там? – спросил старушечий голос.

– Прошу прощения, не здесь ли остановилась госпожа Мамаева?

– А коли и здесь, что вам с того? – сварливо осведомилась невидимая старуха.

– Я ее кузен и прибыл с очень важным трагическим известием, – соврал Рязанов.

– Тотчас внутри лязгнул засов, и на пороге появилась толстая старуха в допотопном капоре с сиреневыми лентами, с лампою в руке.

– Кузен?

– Прошу прощения, что я так поздно. Не имел возможности добраться ранее.

– А вы из каких будете? Не студент часом?

– Отставной гвардии поручик.

– Слава тебе господи, а то я уж подумала… Сейчас я ее позову, – сказала старуха, продолжая подозрительно сверлить Рязанова глазами. – Постойте покамест тут, на крыльце.

– Как вам угодно, – кивнул Иван Иванович.

Он ждал у прикрытой двери довольно долго, пока наконец она не отворилась вновь. Аглая, выглядывающая из-за плеча старухи, расширила глаза, но на вопрос старухи о том, верно ли сей человек – ее кузен, послушно закивала.

– Коли так, заходите, – проворчала старуха, поводя лампою. – Однако прошу вас заметить, госпожа Мамаева, что столь поздние визиты в моем доме малоуместны, так что я делаю вам снисхождение разве только ввиду трагических событий, с которыми прибыл ваш кузен.

Что-то бормоча под нос, она удалилась, предварительно заперев дверь. Аглая стояла молча, и Иван Иванович произнес:

– Может быть, пройдем к тебе?

– Да… – отозвалась девушка. – Да, непременно.

Комнатка, которую она снимала у старухи, оказалась маленькой – только-только чтобы вместить кровать с железными коваными спинками, маленький прикроватный столик и стул.

– Я требую объяснений, – сказал Иван Иванович, но прозвучало это куда более робко, чем он желал.

– Каких объяснений? Разве мы с тобою не расстались? – Девушка присела на кровать. – И что ты здесь делаешь?!

– Понимаешь ли, Аглая… Обстоятельства таковы…

– …что ты подло шпионишь за мной, – завершила она. – Что ж, ты нашел себе достойное занятие.

– Это не совсем так. Я приехал с иной целью, но…

– …вынужден шпионить за мной, – снова встряла Аглая.

– Замолчи же наконец! – воскликнул Иван Иванович. – Ты можешь меня выслушать спокойно?

Аглая с силой прижала руки к груди, а Рязанов продолжал:

– Я увидел тебя сегодня совершенно случайно, я вовсе не знал, что ты находишься в этом городе, и уж никак не ожидал, что Кречинский ждет именно тебя. Естественно, я не мог не последовать за тобой, ибо полагаю, что тебе угрожает серьезная опасность.

– Вся опасность, которая мне угрожает, – это ты, – сказала Аглая.

– Не так, вовсе не так… Ты знаешь, кто таков Кречинский?

Аглая промолчала, глядя на Рязанова с нескрываемой ненавистью.

– Ты не ответила.

– Господин Кречинский – достойный, смелый и честный человек. И мне чрезвычайно жаль, что подобных людей сегодня в России мало. Но придет время, их будут сотни! Сотни и тысячи!

– Не приведи господь, – устало пробормотал Иван Иванович. – Послушай, Аглая, что ты здесь делаешь? Зачем приехала, что у тебя общего с этим чудовищным господином Кречинским?

– Я не могу тебе ничего сказать. Я знаю, где и кому ты служишь, и наша дисциплина…

– Какая дисциплина?! – воскликнул Иван Иванович. – Какая, к черту, дисциплина? А как же ваши Осинский, Мокриевич, Ковалевская, Стеблин-Каменский, Волошенко, Чубаров, Виттенберг, Ковальский? Их всех в свое время арестовали именно из-за отсутствия этой самой дис-цип-ли-ны! А этот ферт Млодецкий?! О какой дисциплине ты говоришь, Аглая?!

Девушка сидела с отстраненным видом, но Рязанов продолжал, перейдя на сердитый шепот:

– А прошлогодняя история с поездом государя? Какой-то дурак – не могу назвать его иначе – раздобыл динамит и придумал бредовый план подведения мины под полотно железных дорог, проходящих в пределах города Москвы и служащих путем возвращения государя из Ливадии. Нашелся бы умный человек, чтобы отговорить, ан нет: все послушно вняли и приступили к главным работам – к проведению минной галереи… Травили государя, как зверя какого, с неистовством и упорством необъяснимыми!

Аглая молчала.

– Я прошу тебя об одном, – сухо заключил Рязанов. – Или ты сегодня же… нет, с первым поездом – я не знаю, когда он, возможно, только завтра… Так вот, ты срочным образом покинешь город! Или, раз уж тебе не хочется слушать моих советов, исполни хотя бы один – не имей никаких дел с Кречинским! Это опасно, смертельно опасно, и я… Несмотря на все наши размолвки, я не хочу тебя потерять.

– Позволь мне оставаться хозяйкой своих дел.

– Хорошо… – потерянно кивнул Иван Иванович. – Я очень не хотел бы, чтобы ты вспомнила мои слова лишь тогда, когда станет слишком поздно. Что ж, прощай… Я хотел просить тебя не раскрывать моего присутствия, но ты ведь все равно расскажешь этим… своим…

Аглая лишь кивнула.

4

Еврея Иван Иванович нашел на станции, как и условились. Старик был, по обыкновению, печален и разговор начал странно.

– Знаете, что говорят ваши соотечественники, в том числе весьма разумные, образованнейшие люди? – спросил с горечью он. – «Как в действительности не существует достоинства женщины, так и не может быть понятия о еврейском достоинстве. У настоящего еврея нет внутреннего благородства, которое исходит из достоинства собственного и из уважения к чужому „я“. Этим объясняются и еврейское высокомерие, которое выражает отсутствие сознания собственного „я“, и властная потребность поднять ценность своей личности – путем унижения личности другого. Настоящий еврей, как и женщина, лишен собственного „я“, а вследствие этого и самоценности. Еврей вовсе не антиморален. Он аморален». Кстати, именно поэтому, как многие полагают, евреи и не боятся демонов…

– Господин Цихес, я вовсе… – начал было Рязанов, но старик поднял руку ладонью вперед, давая знать, что не все еще сказал.

– Говорилось и иначе, – продолжал Овсей. – «Поистине я сомневаюсь в том, что еврея можно считать человеком, ибо он глух и к разумным объяснениям, и к авторитетным свидетельствам, будучи в одно и то же время евреем и существом иного порядка», – сказал, к примеру, Петр Достопочтенный из Клюни. И в таком случае кто же еврей? Ясно как день: порождение дьявола! Не человек, а демон, дьявольское отродье, орудие Сатаны, с помощью которого враг рода человеческого борется со светом истины и спасения! Потому против такого противника, как евреи, никакая ненависть не будет слишком глубокой, никакая война – чересчур жестокой, все средства будут хороши, лишь бы очистить землю от этой страшной угрозы! А ведь на самом деле еврей, согласно требованиям Торы, должен жить в реальном мире и привносить в него святость, но не превращаясь в ангела и не переходя в область чистой абстракции… Сказано: «Когда будешь есть плоды рук своих, счастлив будешь и будет тебе хорошо». Потому, господин Рязанов, я помогаю вам вовсе не оттого, будто бы не боюсь демонов, как положено всем евреям.

– Господин Цихес, я никоим образом… – снова попытался вставить слово Иван Иванович, но старик снова отмахнулся рукою.

– Даже Шекспир, великий сочинитель, и тот не избежал. Вот «Венецианский купец»: «Дай скорей сказать „аминь“, чтобы дьявол не помешал моей молитве; вон он сам идет в образе жида»… Или там же: «Поистине еврей – сам дьявол во плоти»…

– Господин Цихес, прошу вас, не упрекайте меня в чужих грехах, – нахмурившись, сказал Иван Иванович. – И уж тем паче в грехах Шекспира. К тому же кому-кому, а уж ему сколько-нибудь грехов можно бы и простить.

Старик еврей ничего не сказал на это. Порывшись во внутренних карманах своего опереточного одеяния, он вынул небольшой сверток из желтой бумаги, перевязанный шнурком крест-накрест, и подал Рязанову.

– Я помог вам, чем мог, – чуть слышно промолвил Овсей. – Что из амулетов сработает и когда, в точности сказать не могу. Пользуйте все. И… и более не тревожьте меня, господин Рязанов. Думаю, знакомство с вами добра мне не принесет… равно как и вам со мною.

Иван Иванович коротко поклонился и сунул в ладонь еврею изрядную сумму в ассигнациях.

Вернувшись в усадьбу Миклашевских к ужину, Иван Иванович вяло ковырял некую поданную ему кулебяку и вспоминал пресыщенный событиями день. Визит полицмейстера, неожиданная весть от полковника Горбатова насчет Кречинского, полученные от старого еврея амулеты – все это не вязалось между собою, особенно амулеты, которые Иван Иванович выложил в ящик стола у себя в комнате, не развязав даже шнурка. Наскоро и немного поев, чем вызвал укоризненный взгляд хозяина, Иван Иванович сослался на усталость и поднялся к себе.

Цихес завязал шнурок столь крепко и таким хитрым узлом, что Рязанов, помаявшись, попросту разорвал бумагу и высыпал на стол через дыру то, что лежало в свертке. Это оказались неровной формы серовато-белые камешки с проверченными дырочками для цепочки или бечевки, чтобы носить на шее. На камешках синей краскою (магия цвета – припомнил Иван Иванович) нанесены были письмена, скорее всего на иврите, коего Рязанов не знал. Это могли быть упомянутые старым евреем Эль, Элое, Саббаот, Адонай или Тетраграмматон, а могли быть имена ангелов. Стало быть, остались железо, свинец и ртуть, а также соль и чеснок. Черт с ними, алмазами и бирюзой, не обвешиваться же с ног до головы, словно старой кокотке…

Поворошив камешки – а их было четыре, – Иван Иванович собрал их в горсть и потряс. Некоторое тепло исходило от еврейского подарка, словно он держал в горсти теплый свинец, едва выплавленный, или наподобие того… Один камешек так и вообще ожег ладонь изнутри, и Рязанов сронил амулеты на стол. Те, брякнув, покатились и легли странным узором.

Железо, свинец, ртуть, соль и чеснок. И шнурок для того, чтобы носить амулеты на шее. Все это необходимо найти завтра же…

Полковник говорил, что Кречинский остановился в гостинице под именем Вощанова. Стало быть, там его отыскать проще всего, или же можно увидеть Кречинского в ресторане за ужином, благо он так уж пунктуален.

Но стоит ли вообще встречаться с Кречинским? Или поехать обратно и доложить Миллерсу все как есть, а потом уж вместе подумать, как поступать далее? Убитый Шкирятов – изрядная причина для того, чтобы не лезть на рожон… Но безмозглый алука и его хозяин – совсем не одно и то же. Встретиться с ним лицом к лицу, а там уж будет видно… В конце концов, такого случая может более и не представиться.

И все же железо, свинец, ртуть, соль и чеснок все равно не будут лишними.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
ГОД 2003-й

Служили истуканам их.

Которые были для них сетью.

И приносили сыновей своих

И дочерей своих в жертву бесам.

Псалтирь, 105: 36-37

1

Монстр-мертвец более всего походил на того, кем он и являлся: на монстра-мертвеца. Я их, понятно, раньше не видел, только в кино, но в кино же грим, а тут – суровая реальность. При жизни это был рослый мужчина лет сорока пяти, да им он, собственно, и остался, только руки у него стали странно изогнуты, будто приобрели дополнительные суставы, а лицо… Лицо сделалось вовсе жуткое: невидящие белесые глаза навыкате, открытый оскаленный рот, из которого стекали по подбородку пузырчатые струйки густой мутной жидкости, провалившийся нос… Ужас, хоть сейчас на экран!

В руке живой покойник, одетый в выпачканный землей и порванный местами черный костюм, держал пистолет. Наверное – если верить Лорке, а почему ей в данном случае не верить? – один из пистолетов, которые он (он? а почему бы и не он?!) забрал у убитых милиционеров. Пистолет болтался в опущенной руке неловко, словно мертвец вот-вот готов был его выронить, но не зря же он его подобрал…

Мы стояли в узком переулке. Справа была высокая, не перелезешь, кирпичная стена какой-то строительно-ремонтной конторы, за которой стояли понурые автокраны и экскаваторы, слева – гаражи. Впереди, далеко-далеко (хотя на самом деле метрах в пятидесяти), светились фонари, проезжали редкие автомобили, но на самом деле все это было так же недоступно, словно находилось на Луне.

Оставалось надеяться на Лорку.

– Леха, кто это? – спросил Стасик, вжимаясь в ржавые гаражные ворота.

– Молчи, – сквозь зубы сказал я.

Лорка прижала ладони к вискам, словно мучительно что-то припоминала. Я вытащил из-за ремня револьвер, Стасик посмотрел на меня с ужасом.

Монстр-мертвец ничего не предпринимал: стоял, никаких звуков не издавал и все так же расслабленно держал пистолет. Такое впечатление, что он ожидал наших действий. Или указание получил – стоять и смотреть… Может, Пах через его глаза нас видит?

– Машина, – пискнул Стасик.

В самом деле, в дальнем (не ближнем, где светили фонари, а именно дальнем, темном) конце переулка появился милицейский «уазик» с мигалкой. Отбрасывая вокруг разноцветные сполохи, он ехал к нам, подскакивая на ухабах, и огорчил меня куда больше, чем алука. Трудно было не догадаться, что пожаловал сам Князь-полковник.

Лорка все так же стояла, прижав к вискам ладони, а я лихорадочно пытался вспомнить слова про кувшин, что сказал ее батя. «Пах ашбаран»… «Ашурбанипал»… Надо было на бумажку записать, блин…

– Лорка! Что там твой батя сказал? Ну, про кувшин?!

– А-пах нишбар, ве-анахну нимлатну…

– А-пах нишбар, ве-анахну нимлатну! – заорал я, выставив перед собой револьвер. – А-пах нишбар, ве-анахну нимлатну, понял, сука?!

Из «уазика» вылез ошарашенный водитель, с другой стороны – немолодой лейтенант с фуражкой в руке.

– Ты, пацан, брось свою зажигалку! – крикнул он, положив руку на кобуру. – Сдурел? Обкололся, что ли?

– Это не зажигалка! Стойте на месте!

– Стой, Сергеич, – сказал водитель. – Правда, а если пальнет?

– Какое там. Газовый небось.

Лейтенант принялся расстегивать кобуру, и тогда я выстрелил в автомобиль. Пуля ударила в бампер и со свистом унеслась куда-то вбок, лейтенант испуганно присел, а водитель юркнул за машину и оттуда завопил:

– Охренели?! Вы знаете, что вам за это светит?

Я поймал себя на мысли, что потерял из виду алуку, но монстр-мертвец стоял на прежнем месте, хлюпая соплями. Перекрывал отход, дрянь такая. Но где же Пах? Или он вместо себя прислал ментов, чтобы они нас привезли в отделение? Неужели успел вернуться?! Или…

– Камешек у тебя? – спросил я у Лорки, не опуская руку с револьвером.

– Какой?

– Который у Бурова нашли… у Паха!

– У меня…

– Они нас по нему выследили, поняла?! И он вернулся. А ты – «никаких ловушек, никакой сигнализации»… Не знаю, чем он там волшебный, но только он еще и маяк!

– Пацан, ты бросай пистолет! – кричал тем временем лейтенант, прячась за дверцей. – Я ж тебя урою, только поймаю!

– Вы не орите, а гляньте лучше, что у нас за спиной стоит! – крикнул я в ответ. – Фары же светят, видно!

– Не знаю, что там за бомжара у вас стоит! Давай бросай пекаль, понял?!

Я еще раз посмотрел на забор строительной конторы – нет, не перелезть. Высоко, да еще сверху битые бутылки в раствор натыканы, чтоб не сперли чего. На гараж залезть? Не успеем, у ментов пистолеты, еще палить начнут, да и алука небось не промах, хоть и дохлый. Попались мы. Очень быстро и очень неожиданно попались. Допустим, Лорка допрыгнет – со своими нечеловеческими способностями, я с горем пополам тоже влезу, а Стасик, принципиально не способный к физическим нагрузкам и упражнениям? Опять же, если я его подсажу, тогда не успею сам… Хорошо хоть алука ментам пока не подыгрывает.

– Машина… – пробормотал Стасик.

Второй «уазик» появился с противоположного конца переулка и остановился, едва не стукнув бампером алуку. Мертвец продолжал стоять как ни в чем не бывало и на скрип тормозов не среагировал.

– Пах, – в ужасе прошептала Лорка.

И действительно, это был полковник Буров. В штатском, выбритый, ухоженный, он был в «уазике» один. Выйдя из машины и громко хлопнув при этом дверцей, Буров заорал:

– Что вы тут затеяли, а? Кудряшов!

– Я, товарищ полковник! – отозвался лейтенант из своего укрытия.

– Перепугали детей, понимаешь… – сердито сказал Буров. – Парень, у тебя там что, пистолет?

– Револьвер, – ответил я.

Револьвера я не опускал, хотя не представлял, как, в случае чего, смогу выстрелить в нормального живого милиционера.

Волшебные слова про кувшин снова вылетели из памяти, но я был уверен, что они все равно не подействуют. Ситуация получалась диковатая: с одной стороны, милиция, малопонятные тинейджеры с пистолетом, с другой – стоящий спокойно мертвец, на которого никто, кажется, не обращает внимания.

– Давайте заканчивать этот концерт, – предложил Буров. – Садитесь в мою машину, а ты, Кудряшов, давай обратно в отделение. Разберемся. Тут вам не Чикаго, в конце концов.

Лейтенант, опасливо поглядывая на меня, забрался в «уазик». Водитель проскользнул за руль уж вовсе незаметно, дал задний ход, разбросав из-под колес гравий, лихо развернулся и, не выключая мигалки, поехал прочь.

Полковник Буров облокотился на капот машины – алука стоял максимум в полуметре от него – и сказал:

– Не перестаю удивляться. Казалось бы, жизнь научила, что связываться с людьми – себе дороже, а вы наступаете на одни и те же грабли. Кто просил тебя лезть ко мне домой? Я уже не говорю о вас…

– Мы молчали. Я глупо перевел револьвер на алуку, потом – на полковника.

– Стрелять будешь? – спросил Пах. – Напрасная затея. Лучше садитесь в машину, я обещаю, что не причиню вам зла.

– А что вам помешает соврать? – угрюмо спросил я.

– То, что я приглашаю вас, а не прошу сделать это его.

Пах кивнул на алуку.

– Он не справится со всеми тремя одновременно. Кто-то успеет убежать!

– Попробуйте, – улыбаясь, сказал Князь-полковник.

И мы попробовали.