Текст книги "Песочная свирель. Избранные произведения мастеров Дзэн"

КАТРЕНЫ О ВЕЧНОМ

1

 
В мире благодати
словно взмах крыла
обрывает даты
смерть, что сберегла
 

 
новую возможность
нам увидеть свет.
Жизнь болезнь умножит,
смерть разгладит след.
 

2

 
В этой сложной центробежности
я как будто вовлечен
в безысходность неизбежности
силу черной веры Бон.
 

 
Расчлененную действительность
нашей мыслю пополам
собираю как растительность
в желтой вере горных лам.
 

3

 
Открой же руки – возьми проклятья,
будь тише ветра, воды нежней.
В холодной вере – мы только братья,
в любви бескрайней – тень от камней.
 

 
Восстанет слово, когда бессильно,
увянут розы – дождь лепестков,
среди героев жизнь непосильна,
в умах пророков нет вещих снов.
 

4

 
Заходит солнце на Норбулинке,
седая Лхаса ложится в тень,
дорожный камень в моем ботинке
идти мешает, и вынуть лень.
 

 
Тропа к Кайласу петляет в небе,
лежит на пике Шива-Бхайрав
в сей глух-ОМ-МАНИ хотелось мне бы
домой вернуться, себя познав.
 

5

 
Ничему не следует учить,
В глупом прошлом – молодость винить.
В светлом взоре – радость узнавать,
Ни о чем не надо горевать.
 

 
Просто важно видеть то, что есть:
Диких скал причудливую лесть,
Тучь закатных первозданый цвет,
То, что есть, и то, чего уж нет.
 

6

 
Что станет с кулаком, лишь разожмутся пальцы?
Куда исчезнет то, что уж больше нет?
И в чьих руках лежат космические пяльцы,
где вышита судьба моих грядущих лет?
 

 
Я с прошлым не в ладах. Меня гнетет открытье,
и будущего нет. Отвага или спесь?
Я, кажется, плыву на парусах наитья
к далекому сейчас, к таинственному здесь.
 

7

 
Попробуй не рыдать,
попробуй не смеяться
такая благодать
блаженным оставаться,
 

 
естественным во всем
и не искать ответа.
Величие ведь в том,
чтоб чувствовать все это.
 

8

 
Тщетно пытаюсь чего-то достичь,
цель ускользает, маячат сомненья
ложных пристрастий обманчивый бич
все так знакомо с момента рожденья.
 

 
И окунувшись в глубины времен
словно нельзя было не окунуться
я понимаю, что жизнь только сон.
Ах, как огромно желанье проснуться.
 

9

 
Когда я смотрю, как жиреет неправый,
как тает надежда сердец,
тогда мне обидно за судьбы державы,
за то, что построил Творец.
 

 
Тогда мне так хочется стать исполином
и выпить все это дерьмо,
чтоб жизнь перестала быть басней голимой
и стерлость от рабства клеймо.
 

10

 
В небе пахнет пряным вкусом,
апельсином, чесноком,
уксусом, корицей, мусом.
земляникой, коньяком.
 

 
Сыра ломтиком на хлебе,
пачкой дамских сигарет.
Как приятно пахнет в небе,
когда мертв и тела нет!
 

11

 
Что за странное искусство
нам оставил Заратустра
чашку солнца, ломоть света
яства своего обеда.
 

 
Мы же глупые не знаем,
что нам делать с караваем
то ли жрать, а то ли хныкать,
то ли в небо пальцем тыкать.
 

12

 
Серебрится Исакий,
след в бетоне застыл.
Удивляется всякий,
кто лишается крыл.
 

 
Но проснувшись однажды,
очумев как дитя,
жизни чувствует жажду
крылья вновь обретя.
 

13

 
Твое по праву имя вознеслось,
восстало робко из небытия.
Цыганки старой ведовство сбылось
в неярких красках звездного шитья.
 

 
И зазвучало, окропив уста,
упав надеждой в детскую ладонь.
Лишь только тень могильного креста
путь преграждала истиной одной.
 

14

 
Обретают капли пота
вескость вязкую на теле,
и, суставов боль, немота
отступает еле, еле.
 

 
Слезы льешь или хохочешь
все приятно откровенье,
что еще чего-то хочешь,
что еще твое мгновенье.
 

15

 
Как это странно – смотреть и видеть
не то, что видишь, а то, что есть:
в улыбке – сфинкса, в любви – обитель,
в порыве ветра – благую весть.
 

 
Как наступает преображенье?
Я не отвечу. Кто я такой?
Когда в покое поймешь движенье,
тогда в движенье найдешь покой.
 

16

 
Погружаюсь в сон, как в вечность,
осторожно, не спеша.
Этой жизни быстротечность
мне не стоит ни гроша.
 

 
Этой жизни величавость
в легкой поступи копыт.
Я неспешно отучаюсь
от всего, в чем смысл сокрыт.
 

17

 
Пока теряет светоч
огонь свой по пути —
я собираю ветошь,
любимая, прости.
 

 
Кликуши и химеры
нам вовсе не вредны.
Порой теплей от веры
коль щели не видны.
 

18

 
По скользкому льду междометий
уходишь, обиду храня,
но странные прихоти эти
уже не пугают меня.
 

 
Не в том нахожу я отраду,
что мчусь за иллюзией вдаль.
А в том, что так мало мне надо
и больше потерь мне не жаль.
 

19

 
Маршрут намечаешь загодя
по скрытым истокам чувств,
строишь китайские пагоды
с помощью тайных искусств.
 

 
Мечту, недоступную ереси,
прячешь на паперти слов,
за ложь выдавая намеренно
сюжеты пророческих снов.
 

20

 
Ранняя весна
позднего тепла.
Как мила она,
как она светла.
 

 
Поздняя любовь
ранит наугад.
Ранняя морковь
укрепляет взгляд.
 

21

 
Не спросят меня откуда,
а спросят меня зачем
явленье такого чуда
досталось даром совсем.
Явленье меня, а впрочем,
Явленье любого из нас
приход тишины отсрочит
на вечность, на год, на час.
 

22

 
С действительностью иллюзорной
меня связует тлен и прах.
Текучесть повести нагорной
осела каплями в стихах.
 

 
Меня не интригует диспут,
я счастье нахожу в ином.
Я жду, что фразы мои скиснут,
вливаясь в чей-то рот вином.
 

23

 
День начнется с обмана,
оборвется враньем.
Я с рассветом не встану,
не осилю подъем.
 

 
Нечем больше кичиться,
жизнь прошла как могла.
Пусть встречаются лица,
но на всех удила.
 

24

 
В прекрасной этой сказке
нас ждет не Happy End,
по чьей-то злой указке
мы отдаем взамен
 

 
пророку лишь невинность,
достатку нашу грусть.
Жизнь ложит плюс на минус,
Пусть ложит, право, пусть!
 

25

 
Среди ответов, значащих так много,
среди вопросов, коих больше нет,
осталась лишь бескрайняя дорога,
и на дороге мокрый талый след.
 

 
Я так хочу увидеть в этой луже
грядущий миг, предсказанный давно.
Как нить судьбы становится все уже,
как замирает вдруг веретено.
 

26

 
Как обрывается событий этих пряжа,
как наступает то, чего не ждешь,
последняя доступная пропажа,
и жертвенная, праведная ложь.
 

 
Так чувство безымянного единства
сродни и трепетному таинству разлук,
и ласк его хмельное самочинство
все замыкает первозданный круг.
 

27

 
В обнаглевшем обмане порчи,
в недосказанной притче света
я теряю безмолвие ночи —
легкий почерк ее ответа.
 

 
В богомольной окраске снасти,
что теряется в дымке далей,
горький привкус ее напасти
и моей безысходной печали.
 

28

 
Новая пассия. Стройных ног
столь характерный изгиб.
Старый бродяга – если б я мог
сдерживать сердца крик.
 

 
Вышел бы просто как кот погулять,
линялую шерсть обновить.
Я еще жив, ё… твою мать,
что ж меня в этом винить.
 

29

 
Обжигала вибрации слова,
выбирала у прошлого тайну,
словно было достаточно снова
повстречаться как будто случайно.
 

 
Ненароком коснуться обмана
пресных дней незатейливой пряжи,
и в безропотной дымке тумана
отыскать отголосок пропажи.
 

30

 
полюбил я сомненья всмятку,
потакая избыткам гордыни.
Проглотил я соблазнов облатку
с вязкой горечью посредине.
 

 
Проглотил. Как назло – подавился,
стало больно мне, невыносимо.
Мне так кажется, что я влюбился…
Вот узнать бы: болезнь излечима?
 

31

 
как я хотел бы пить соблазн
из губ твоих, дышащих негой,
чтобы сосуда краткий спазм
закрыл глаза бескрайним снегом.
 

 
Как я хотел бы умереть,
во рту последний слог лелея,
когда тугая страсти плеть
удавкой оплела бы шею.
 

32

 
воплоти меня в странных забавах своих.
Дай мне имя еще не звучавшее ныне.
Мне так хочется, чтобы я снова приник
к роднику твоих губ как к сакральной святыне.
 

 
Так безропотна даль, что чарует меня
неприметными красками истинной власти.
Я люблю, как в глазах твоих искры огня
рассыпаются пламенем искренней страсти.
 

33

 
Цветы срывать: кощунство или дикость?
Кто дал нам право объяснять все это?
Соединять природы многоликость
в холодном выдохе обмякшего букета.
 

 
Делить тепло и красоту мгновенья
на липкое прикосновенье взгляда.
Чтобы с любимой быть в уединенье
цветы пытать и линчевать не надо.
 

34

 
И дьявола, и бога
вмещает круговерть.
Безумная дорога
Финал известен – смерть.
 

 
Хождение по мукам,
которым нет конца.
Как встреча Аза с Букой
на плоскости лица.
 

35

 
Ощущал себя в мире затворником,
мантры пел, как стихи свои Эминем,
и мгновения слизывал дворником
на стекле, забрызганном временем.
 

 
Книгу жизни листал, перечитывал,
всех кумиров в сознанье развенчивал.
В горьком привкусе чая испитого
находил теплоту только женщины.
 

36

 
Знаю, сегодня едва ли вы
заметили что-то странное.
Везде зеркала поставили,
они отражают рванное
 

 
сознание ваше, горести,
а может даже стремления.
Все буднично, словно горсть тоски,
но это лишь отражения.
 

20. 02. 2002 – ДЕНЬ ЗЕРКАЛЬНОГО ОТРАЖЕНИЯ

По существу, нет мудрости дерев,

Как нет зеркал, чтобы сиять;

И коль все изначально есть великое Ничто,

К чему тогда пылинке той пристать?

Хуэй-нэн. (перевод Ю. Холина)

Если бы ты посмотрел в зеркало

И не увидел своего отражения,

Ты, естественно, решил бы,

Что что-то не так

С зеркалом.

Рам Цзы

 
Не вытирай эту пыль!
Это пыль, которая зацепилась
За зеркало моего сознания.
Она священна тем, что
Лишь она правильно
Отражается в нем.
 

 
Скрывая чистоту зеркала,
Лишь она пользуется им сполна,
Не давая иллюзии мира
Отразиться, как ей бы хотелось.
 

 
Лишь эта пыль пребывает
В полном блаженстве вечного узнавания
Себя в зеркале бытия,
Не меняя своего изображения;
Так как неизменна сама,
Как чистота зеркальной поверхности.
 

 
Но ты вытер пыль!
Ты надеялся увидеть в зеркале то,
Что видел тридцать лет назад.
 

 
Тебе не знакомы эти впалые щеки
На сером лице,
Эти тусклые глаза
В окружении канав морщин?
 

 
Тебе не знакомы эти
Редкие поседевшие клочки волос?
Тебе не знакомы эти высохшие губы
И тусклые, почти слепые глаза?
 

 
Почему же у тебя такое
Грустное выражение лица?
Кто тебя просил тягаться
С вечностью?
Какой идиот от духовного поиска
Направил тебя?
 

 
Теперь погрусти еще тридцать лет,
Если сможешь;
Пока зеркало не покроется
Новым слоем твоей иллюзорной реальности.
 

 
Только тогда не допускай
Старых ошибок;
Не мни из себя достойного
Вытирать зеркало.
Но смотри на него,
Не пытаясь увидеть своего отражения.
 

 
Лишь тогда и увидишь себя
Не испугавшись, но радуясь
Чистоте отражения Бытия
В чистоте зеркала
Своей реализованной самости.
И тебя не омрачит твой уход.
 

Ю. Х.

ИСКУССТВО ПОЭЗИИ

 
За музыкою только дело.
Итак, не размеряй пути.
Почти бесплотность предпочти
Всему, что слишком плоть и тело.
 

 
Не церемонься с языком
И торной не ходи дорожкой.
Всех лучше песни, где немножко
И точность точно под хмельком.
 

 
Так смотрят из-за покрывала,
Так зыблет полдни южный зной.
Так осень небосвод ночной
Вызвежживает как попало.
 

 
Всего милее полутон.
Не полный тон, но лишь полтона.
Лишь он венчает по закону
Мечту с мечтою, альт, басон.
 

 
Нет ничего острот коварней
И смеха ради шутовства:
Слезами плачет синева
От чесноку такой поварни.
 

 
Хребет риторике сверни.
О, если б в бунте против правил
Ты рифмам совести прибавил!
Не ты, – куда зайдут они?
 

 
Кто смерит вред от их подрыва?
Какой глухой или дикарь
Всучил нам побрякушек ларь
И весь их пустозвон фальшивый!
 

 
Так музыки же вновь и вновь!
Пускай в твоем стихе с разгону
Блеснут в дали преображенной
Другое небо и любовь.
 

 
Пускай он выболтает сдуру
Всё, что впотьмах чудотворя,
Наворожит ему заря…
Всё прочее – литература.
 

Поль Верлен

УПРЯМЫЕ КРАСКИ

 
упрямые краски.
Капризные кисти.
Кто ими обласкан,
того и спросите.
 

 
Как яростен миг
полутона в покое!
Спросите у них,
что же это такое.
 

 
Я вам не советчик,
прохожий и зритель.
Я вам не отвечу —
достойных спросите.
 

ПОГОНЯ

…Тем родам человеческим, которые

обречены на сто лет одиночества,

не суждено появиться на свет дважды.

Г. Г. Маркес, «Сто лет одиночества»

Что такое творчество? Верное изображение того, что думаешь, чувствуешь, или же это верное истолкование, прочувствование вдруг написанного тобою? Наверное, – второе, ведь первое – изображать то, что думаешь – это простое действие, результат которого зависит от твоего ума, эрудиции, образованности, да и мало ли от каких еще личностных факторов. Второе же есть творчество, окрыленное вдохновением. Как оно порой кратковременно, эпизодично! И как часто оно приходит совсем не вовремя: где-нибудь на улице, или в ванне, или во сне, а под рукой нет ни ручки, ни бумаги. Озаренный вдохновением мозг радуется чистоте и ясности мысли, но пока представится возможность сесть и спокойно все записать, в голове остается лишь представление, общее понятие, о котором можно теперь только рассказать, как о чудесных грезах, злясь на неточность и блеклость описания. Но вот настает момент, когда я снова проводник космической мысли, и она не уходит от меня в пространство, а оставляет свой точный след на листе бумаги. Глаза едва успевают за ложащимися строчками, а рука – за сигналами мозга. Та высшая энергия, ведущая всю цепь от внутреннего Я к положенному на лист, до такой степени накаляет весь мой биологический аппарат, так ловко мобилизует каждый его фибр, что, кажется, продлись это немного дольше, и он сорвется, не выдержав напора. После таких минут долго не можешь понять, что же собственно произошло и где – в тебе или за пределами тебя. Хочешь продолжить писать, но не идет от сознания ничего подобного: нет откровения, нет завершенности, нет, в конце концов, нужного смысла. Как правило, лезет какая-нибудь заумная чушь или идиотский сюжет из так называемой действительности, или никому не нужные переживания, тысячи раз уже описанные в самых разных цветах и оттенках.

Бесконечная, высшая радость творчества заключается, наверное, в том, чтобы угнаться мыслью за бегущей строкой, обрести опыт еще одного откровения, заполнить им душу, не упустить наваждения, и, если можно, не сойти с ума от восторга.

И вот уже пробегаешь написанное твоею же рукой, но, увы, не тобою, и диву даешься чистоте и ясности, и лишь сокрушаешься над тем, что сам не способен на такое.

Наверное, чтобы по-настоящему творить, надо быть, по крайней мере, Богом; испускать разумную благодать по собственному велению, а не быть просто проводником ее в моменты озарения. Не говоря уже о тех многих тужащихся профессионалах, плетущих никому не нужную одинаковую паутину своих опусов, не без претензий на оригинальность и остроумие.

Истинное творчество льется без потуг и воспринимается легко, как чудесное откровение, обдавая сердце теплом и навсегда западая в душу. Одинаковая паутина же остается висеть пыльными лохмотьями, пока ее не смахнут, чтобы не затемняла свет подлинного искусства.

Ю. Х.

В ГЛУБИНЫ КОСМОСА СМОТРЕТЬ НЕ УСТАЮ

 
в глубины космоса смотреть не устаю
Но странно всё, порой, уже не знаю,
быть может, вовсе и не я стою,
не я смотрю, не я воспринимаю.
 

 
Быть может, я лишь зеркало в ночи
того, что вижу или отражаю?
Быть может, я и, есть его лучи
или преграда для лучей? Гадаю.
 

 
Всегда есть что-то, что нас сторожит
или роднит. Пугает и тревожит.
Как будто иней на ветвях лежит,
но снегом стать, увы, никак не может.
 

С. К.

КАК УРОДЛИВ ИДЕАЛ

 
как уродлив идеал,
запредельное – предельно,
кто велик – ужасно мал,
совершенно – что бесцельно.
 

 
И во всём такой расчет!
Со святыми бьется нечисть.
Там где нечет будет чёт,
а где чёт, конечно, нечет.
 

 
Что же делать, коль во всём
кавардак творится полный?
Надо помнить об одном:
Вморесинеммчатсяволны.
 

С. К.

ТЫ, НАВЕРНО, ЕЩЕ НИКОГО НЕ ЛЮБИЛА

 
Ты, наверно, еще никого не любила,
у тебя впереди столько ДА столько НЕТ.
Кобальт, охра, краплак и немного белила —
вот палитра желаний и нежности цвет.
 

 
Так рисуй же сама полотно своей веры,
не страшись быть не понятой. Это удел
всех, кто может идти впереди чьей-то меры,
чьих-то скудных запросов изношенных тел.
 

 
Строй сама храм любви. Воздвигай его стены
из веселья и слез, пылкой яви и сна.
Жизнь промчится, как миг; к сожаленью, мы тленны,
но не это пугает – смерть при жизни страшна.
 

С. К.

КАК ДЕНЬ НЕПРИМЕТНЫЙ СОБЛАЗНОМ ИЗРЕЗАН

 
как день неприметный соблазном изрезан:
фиорды, заливы и бухты.
Как судорга в море, как перстень у Креза,
одно восклицание: «Ух ты!»
 

 
Как сочная оторопь взгляда при встрече —
растёкшийся кладезь чудачеств.
Обидно порою и крыть себя нечем:
нехватка магических качеств.
Но можно прозреть, чуткий взгляд постигая,
палитру мешая и звуки.
Чуть-чуть приоткрыта калитка у рая —
у края болезни и скуки.
 

С. К.

РОЖДЕСТВО

 
Просторным саваном белил
застлало ночь под Рождество,
когда я лепетом лепил
губам былое естество.
 

 
Когда я наступал след в след,
боясь, что снова упаду —
была среда. Из всех тех сред
лишь ожидания среду
 

 
я отучал от темноты,
вместившей столько белизны,
в которой потерялась ты,
устав от старой новизны.
 

С. К.

СМЕРТЬ

 
Когда ты пришла ниоткуда —
в таинственный миг между строк —
в преддверии нового чуда
и взгляда во тьму – на Восток,
 

 
в открытии тонкого чувства
таимого жадной толпой,
сакрального прежде искусства —
искусства быть только собой.
 

 
Когда ты пришла, извиняясь
за серую жизнь, что прошла,
затухла свеча восковая,
и высохла заводь стекла.
 

С. К.

В ХРАМЕ ПАХНЕТ ПРЕЛЫМ СЫРОМ

 
в храме пахнет прелым сыром,
агарбати, краской, потом,
и несётся плачь над миром:
чьи-то просьба и забота.
 

 
Дели жарко в топке полдня.
Смогом выстланный квартал.
Выпил бы любого пойла —
лишь бы промочить гортань.
 

 
Что же тянет меня снова
в Индию, как в отчий дом?
Тайна силы, сила слова?
Харе Кришна. Шива Ом.
 

С. К.

ЯПОНИЯ

 
Гора Фудзияма отражается в небе,
искрится на солнце слоеный пудинг.
Хочу в Японию, я там еще не был,
не пил саке в лабиринте буден.
 

 
Не пробовал танку гортанным слогом,
не скрещивал ноги в Дайтоку-джи,
не пел молитвы японскому богу,
который в миске с суши лежит.
 

 
Страна Басе и кровавых боен,
воздушных змеев и каратэ.
На камне в парке столетний дёрен
иероглиф рванный на белом листе.
 

С. К.

КОСТОЧКА ЧЕРНОСЛИВА

В каждом моменте должна присутствовать

осмысленность – встаем ли мы с

постели утром, работаем, едим, ложимся

спать. Вот пространство для мастерства

своей самости.

Дешимару Роши

Шел обычный для дзэнских центров сесшин[5]5
  Сесшин – период интенсивного занятия дзадзэном (медитацией), один или более дней жизни общины, медитация в до дзё (специальное место), четырех-пяти часовые занятия дзадзэном, перемежающиеся с беседами, мондо (диалоги с мастером), саму (работой с источниками) и ритуалом приема пищи.


[Закрыть], руководимый Мастером Ван Женом[6]6
  Г-н Оливье Ван Жен – Генеральный секретарь Международной ассоциации дзэн, членом которой является и автор.


[Закрыть] в пригороде Парижа, на который, как всегда, слетелись ученики со всех концов Европы.

Ничего особенного не происходило. Все было по программе: занятия медитацией, диалоги с Мастером и так далее.

Мероприятие в целом уже подходило к концу, и оставался день-другой, когда однажды утром Мастер особым чутьем понял, что сегодня должно случиться нечто знаменательное. Он отменил обычный распорядок занятий и велел нарисовать на асфальте внутреннего дворика белой краской большой круг диаметром около десяти метров. Затем, поставив в центре круга ведро с этой краской и взяв кисть, он долго находился в созерцательном состоянии, сидя в соответствующей моменту позе, тут же в центре круга. Вдруг, в мгновение ока выйдя из оцепенения, Мастер сунул кисть в ведро и нарисовал в самом центре иероглиф, обозначающий Ум дзэн[7]7
  Ум дзэн – одна из загадочных фраз, используемых учителями дзэн для того, чтобы толкнуть Вас обратно к самим себе; для того, чтобы заставить Вас зайти за собственно слова и начать восхищаться. Это «мгновенный ум», ведущий к глубокому освобождению и совершенному Просветлению.


[Закрыть]. После чего, постояв некоторое время, он развернулся и, не произнося ни слова озадаченным ученикам, ушел в свою комнату.

Наступило время завтрака, и все, как обычно, потянулись к столовой, зная наперед, что их ждет завсегдатай – вареный рис с черносливом, простокваша и зеленый чай.

Необходимо заметить, что к концу семинара людей остается немного. Вот и тогда осталось лишь восемь человек, которых не подгоняли дела или другие причины мирской суеты.

Прием пищи проходил в обычной размеренной, тихой обстановке, когда неожиданно в столовую вошел Мастер и заявил, что всем необходимо достичь Ума дзэн пока, якобы, для этого еще оставалось время.

Все прекратили жевать и сидели как завороженные.

Но через секунду один из учеников подскочил, перевернув пиалу с рисом и с криком: «Кажется, дошло!» – выбежал во дворик. Остальные бросились за ним, и вся компания в один миг, как бы подчиняясь единому импульсу «узнавания», собралась у белой окружности, не решаясь ступить внутрь. Все устремили взоры на иероглиф, находившийся от каждого из них в пяти метрах, пытаясь «ухватить» момент происходящего…

Мастер же тем временем опять ушел в свою комнату и заперся в ней. Он ни разу не взглянул в окно, чтобы узнать о происходящем. Ему и без этого все было ясно: ничего особенного и сегодня не произойдет…

Ровно через час Мастер вышел и увидел то, что и ожидал увидеть: ученики, как школьники начальных классов, пытались допрыгнуть до середины круга и приземлиться ногами на нарисованный иероглиф, воображая, что именно так решат задачу и достигнут Ума дзэн.

Никому из них сие упражнение не было под силу. Группа представляло собой довольно жалкое зрелище: все взмокли от пота и тяжело дышали, как футболисты команды, опережающей своих противников на один гол в последние минуты матча. У некоторых были сбиты колени и локти – как результат неумелых падений. Но, в общем, все были счастливы и радостны тем здоровым задором, присущим молодости, и нахваливали Мастера, сумевшего так необычно украсить однообразие обучения…

Мастер хлопнул в ладони, и ватага прыгунов обступила его. Подождав пока ученики угомонятся, он произнес: «Великий Бодхидхарма, пришедший из Индии в Китай дабы вернуть истину Будды – медитацию, отнюдь не чужд был практике физических упражнений и заставлял, как вы, наверное, знаете, монахов Шаолиня упорно развивать свое тело, чтобы не сойти с ума от созерцательных техник и бубнения сутр. Но где вы тут видите Ум дзэн? В течение истекшего часа вы, друзья мои, занимались очень полезным делом, и многие из вас поняли, что им необходимо подзаняться какой-либо физкультурой для укрепления тела, а значит и ума. Это прекрасно! Сие открытие есть озарение ваших рук и ног. Вы молодцы! А теперь примите душ, приведите себя в порядок, и мы закончим наш семинар углубленной медитацией и вечерним барбекю парти».

Но только все собрались разойтись, как дверь столовой отворилась и из нее, с несколько виноватым видом, вышел ученик, как теперь стало ясно, не принимавший участие в практике «достижения Ума дзэн». Он приблизился к Мастеру, извинился за опоздание и осведомился о программе на вечер.

Изумленный Мастер спросил ученика, что же он все это время делал. Тот, как ни в чем не бывало, ответил, что он ел свой завтрак, потом, видя, что все разбежались, оставив беспорядок, мыл посуду и убирал столовую. А еще позволил себе съесть чей-то чернослив, так как очень захотелось. При этом он вынул изо рта тщательно обсосанную косточку и показал Мастеру, как бы предоставляя вещественное доказательство.

Вдохновленный Мастер понял, что интуиция его все же не подвела и на сешине произошло нечто в старых традициях дзэна. Ученику же он дал понять, что тот достиг Ума дзэн еще до приезда на семинар, и что не нуждается более в занятиях данного уровня. Более того, Мастер порекомендовал ему открыть центр в своем городе, для чего выдал все необходимые разрешительные бумаги.

Косточку чернослива Мастер попросил оставить ему в память об успешном сесшине.

Ю. Х.