Текст книги "Песочная свирель. Избранные произведения мастеров Дзэн"

ЗАПОЛНИВ СТРОКУ ОБРЫВАЕТСЯ СТИХ

 
заполнив строку, обрывается стих:
устав, каменеет стезя.
Я чувству сердцем, что цели достиг,
но знаю касаться нельзя.
 

 
Года моей жизни все шире, полней
и нет им, казалось, конца.
Я так постигаю упорство камней,
скрепивших обводы крыльца.
 

 
«Аз есмь!» обрывается стон в голове.
Прозрачен и благостен миг.
Бренчанием ветра о кромки ветвей
я к памяти предков приник.
Цепляюсь далекого мифа рукой
и трогаю кости, холсты.
Здесь вновь начинается шаткий покой,
в котором взрослеют мечты.
 

 
Здесь множится лик бесконечного дня,
в сейчас, прорастает вчера;
здесь эхо любви догоняет меня
и чувствую сердцем: «Пора!»
 

С. К.

ОБРЕТЕНИЕ ОТСУТСТВИЯ

Даже мудрец нуждается в удовлетворении

жизненных потребностей, но он знает,

как нужно их удовлетворять. Я скажу

вам, что такое Великая Мудрость, но вначале

покажите мне «малую» Мудрость!

Хакуин

Однажды к мастеру Хо-Лину пришел ученик – уже немолодой человек, перепробовавший множество методов духовного и прочего совершенствования и не ухвативший, как ему казалось, лишь некую истину, искомую им уже много лет. Ради этого, как и положено в среде фанатов от духовного «подвижничества», он ушел из дома и жил то у друзей, таких же «поклонников света, чистоты и безупречности», то у знакомых «гуру» и недогурков и других подобных несчастных существ, измученных диетами, дисбактериозом кишечника – как результатом частых и неправильных промываний оного, и жуткими, особенно по ночам, болями в опорно-двигательной системе благодаря реактивно-физкультурному подходу к хатха-йоге.

Ученик этот долго сомневался в необходимости визита к мастеру, так как хорошо знал неординарность его отношения к подобным жертвам духовной мастурбации. Но преодолев все старые комплексы, которые в свое время толкнули его на «Великий Путь», и новые, обретенные им уже на этом «Пути»; доведя себя до состояния клиента как минимум психоаналитика, он решительно подошел к двери комнаты, в которой обычно находился мастер, и постучал в нее.

Мастер Хо-Лин как всегда сначала очень радушно поприветствовал скитальца, который когда-то испробовал и его методы наставничества, и поинтересовался, что же теперь привело ученика к нему.

Тот же, видимо глубоко убежденный в своей «продвинутости» в деле наполнения жизни неким смыслом, приняв такое же продвинутое выражение лица, сказал:

– Я пришел к Вам, мастер, дабы задать один вопрос, ответ на который может поставить точку в моих поисках.

Мастер спросил в свою очередь у него, стоило ли из-за одного вопроса столь умудренной личности приходить в до-дзё учителя, методы которого ему были известны. И не пришел ли он испытывать его самого, а не искать истины в ответе.

– Вы знаете меня, мастер. Я много времени и сил посвятил поиску освобождения от пут сансары. И хотя я не учился в Индии – как Вы, и не являюсь посвященным, но мои результаты должны быть очевидны и для Вас.

Итак, ответьте мне, мастер, (дается дословное изложение) какова, на Ваш взгляд, глубина моего проникновения в таковость вечного момента реальности настоящего как основного определяющего степень моей просветленности.

Мастер долго смотрел на ученика, стараясь вспомнить из трудов какого классического автора он вывернул эту заумность, а также найти слова ответа и манеру выражения помягче, дабы не ввести этого несчастного в какой-либо шок, видя дефективность его психики, как наработанного результата общения с подобными копателями слоев сознания.

Жестом он предложил ему сесть и расслабиться. Затем, видя, что беднягу надо спасать, мастер Хо-Лин взял стоявшую в углу швабру и спросил:

– Скажи, тебе лучше почувствовать мой ответ, услышать его или то и другое?

– То и другое, – выпалил снова напрягшийся ученик.

– Ну, хорошо, – начал мастер, ставя обратно в угол швабру, – слушай и внимай. То, что я могу определить в тебе на данность реальности момента настоящего, так это совершеннейшую, завершенную степень таковости твоей жопости. А произошло это, потому что по Пути надо было идти ногами, а не давить его задницами с такими же совершенными в своей жопости, как и ты, пребывая в долгих сидениях в медитации или мудрствованиях. Ты же когда-то восхищался высказыванием одного известного тебе мастера: «Бог ускользает. Если мы пытаемся связать его со светом или с распятыми парнями, или со смуглыми парнями, сидящими в лотосах, мы просто жопы».*

В своих исканиях ты достиг лишь уровня своей задницы, с чем я тебя, конечно, поздравляю, ибо это тоже уровень. И хорошо, что своей!

Теперь закрой, пожалуйста, рот, сделай поуже глаза и запоминай: живи «йогой обычной жизни» – вернись в дом, устройся на работу, запишись в тренажерный зал, ешь мясо и мясопродукты, ходи в баню и в церковь, по праздникам напивайся до поросячьего визга и скандаль с домашними. И тогда, через годы подобной «йоги», возможно, ты достигнешь уровня того, чем ты жрешь и пьешь, сквернословишь и молишься, то есть уровня своей дурацкой башки. И если сие преображение свершится – приходи и поговорим о Пути совершенствования, ибо к тому моменту ты реализуешь в себе весь объем таковости обыденщины жизни, от которой тебя вырвет и вывернет наизнанку. А очистившись таким образом, ты естественно начнешь заполняться собой – как единственно верным содержанием для тебя…

Ученик и мастер долго еще сидели в тишине полутемной комнаты (за окном уже смеркалось), наедине со своими мыслями, ибо каждый из них по-своему переживал еще один опыт обретения отсутствия.

Ю. Х.

СКАЗАНИЕ ОБ ОДИНЕ

1

 
Один – славный князь Арийский,
гордых Асов властелин
покидал Асгард Ирийский,
собирал своих старшин
в ратных подвигах известных,
что с тришулом на челе
во шеломе полновесном
да по всей Мидгард земле,
проносившим светоч эры,
оселедец свой тугой,
Крышеньшей крамольной веры
Инглии сынов святой.
Собирал волхвов премудрых
кобзарей и ведунов,
сребровласых, длиннокудрых,
в белых рясах зипунов.
Собирал в Великом Коло
в остовнице под землей,
в капище большого холла,
осенённого петлёй,
сотканной из листьев дуба,
ясеня и бересты,
где под знаменем из луба
вился огнь из тресты.
Непрерывный огнь веры,
дар перунов всеблагой,
что был взят из жерла Меру
Хари Один! Хари гой!!!
 

 
Гори, огнь, чист и свят,
Посолонь и Коловрат.
Гори, гори ясно,
чтобы не погасло.
Очищай нам дух и душу,
освящай моря и сушу.
Поднимайся выше,
чтобы видел Вышень!
 

2

 
Говорил всем Один-батя,
кто откликнулся на зов:
«Нужно нам дела поладить,
волю выполнить богов.
Видел сон я, мои други,
за Рипейскою горой
пригодятся всем кольчуги,
ждёт отважных честный бой.
Ворог пришлый и немалый
встанет на пути у нас,
многие в садах Волхаллы
будут вспоминать тот час.
Но не дрогнет в поле латник,
не оставит меч в бою,
ведь любой из вас – соратник —
кто увидел кровь мою».
 

 
С этими словами «Светел»
со стены снял Тархов меч
и себя же им пометил
от пупа до самых плеч.
Замерли волхвы и дни,
ратники и кобзари:
это лёгких крыл Валькирий
свет подёрнул алтари.
Кровью алой обагрился
меч булатный – сила в нём,
на колено князь склонился.
Хари Один! Хари Ом!!!
Помоги ты нам, Перун,
птица знаний Гамаюн.
Все твои мы чада,
Берегиня Лада.
Чтим заветы с давних пор,
огради нас, Ратибор.
Наполняйся, чаша,
Слава предкам наша!
 

3

 
Да, бывало, вражья стая
окружала княжью рать,
но ни разу сталь чужая
не могла его достать.
Был он храбр, умён и страшен,
словно тигр рычал в бою,
кровью ворогов окрашен —
никогда не лил свою.
Врази думали при встрече:
витязь Один или бог?
Потому что в лютой сече
уцелеть всегда он мог.
Мог быть быстрым и отважным,
милосердным. И во всём
он показывал, что каждый
защищать свой должен дом,
Землю-матушку лелеять,
верным вере быть своей,
лишь тогда не одолеет
Тьма Ярилы сыновей…
Поднял он палаш свой старый,
пригубил клинок зело,
чуть рассёк ланиту Стару,
дланью осенив чело.
Стар же Вингу дал рубило —
тот пометил себя в грудь.
Хари один! Тако было,
тако есть и тако будь!!!
 

 
Расцветай, Перунов цвет,
и даруй нам много лет.
Людям силу яви,
в мире света прави.
Славься, мудрый бог Сварог,
и Асгард, святой чертог.
Верою хранимы.
Ой да, их сыны мы!
 

4

 
Не страшна кончина в сваре,
если ты – один из тех,
кто в убийственном угаре
в разум свой не принял грех;
если ты – один из многих,
кто хранит в душе покой,
силу веры, коей боги
шествуют всегда с тобой.
Если ты заветам предан,
сагам давней старины,
древним православным Ведам,
пращурам своей страны.
Значит ты из тех, кто выжил
в битве Света с сонмом Зла.
Дух твой козней Мрака выше.
Слава брату и хвала!
Песнь слагается не скоро,
но стрелой разнёсся клич,
первого из духоборов,
кто сумел тебя достичь.
Первого из равных в сече,
первого из тех, кто свят,
тех, кто рядом и далече,
тех, кто бодрствуют и спят.
Первого, кто смог добиться
славы, блещущей в веках.
Это быль – не небылица.
Хари Один! Гуру Ах!!!
 

 
Отче огнь, мать вода —
очищают нас всегда.
С ними побратимы,
Сваргою сильны мы.
Дай же свет во все умы
на четыре стороны!
Пусть сияет Вырий,
свят текущий Ирий!!!
 

С. К.

ТРОИЦА

Если боги любят людей, они непременно

раскроют им свои намерения во сне.

Цицерон

Комната заполнена холодным декабрьским утром. Свинцовая полутьма не способствует бодрому подъему и включению в обычную программу дня. Лежу, закутавшись в одеяло, сетуя на ночь, которая пролетела так скоро, не подарив даже под утро какое-нибудь светлое сновидение.

Комната маленькая, но ни коим образом не согреваемая одним моим, хоть и не маленьким телом. Чугунная батарея центрального отопления давным-давно позабыла о своих прямых обязанностях и используется для чего угодно, только не для радиации благостного тепла.

Лежу на спине, ибо правый бок уже не в силах справляться с живым весом меня, а на левый не переворачиваюсь, боясь скорых позывов в кишечнике. Так и лежу, сдавленный внутренней тяжестью в животе и внешним дискомфортом промозглого помещения…

Вдруг в дверь прихожей «беспрекословно» постучали. Так как электричество почему-то давно уже отменили наряду с другими коммунальными благами, то стук в дверь не удивил, а скорее обрадовал меня – появилась веская причина наконец-то вылезть из постели.

Одеваться не было нужды, так как не было нужды раздеваться, ложась спать. И я – в чем был – поплелся открывать непрошенным гостям.

На пороге стояла троица. Посередине – плотный мужчина явно люмпенского происхождения, во всем кожаном и, видимо, очень удобном. Лицо его было серьезным, с легким налетом образованности – максимум двухгодичного посещения университетских занятий. По обе стороны от мужчины в фуфаечках и ушаночках с трехлинейками на плечах стояли «рев. ополченцы», красные банты которых прямо указывали на то, что они были очень ими горды. Лиц они не имели, а посему и оценивать было нечего.

Без всякого представления, не говоря уже о приветствии, кожаный мужчина утвердительно заявил: «Вы доктор такой-то. Вам предписано в течение сегодняшних суток явиться по адресу: улица Собино, дом № 58, комната № 17, что на втором этаже, и определиться на работу». И, уже явно позируя перед подчиненными, продекламировал: «Молодой республике, понимаешь ли, кадров не хватает, а они спят до десяти часов».

«Извините», – начал было я, уже совсем проснувшись. «Я занимаюсь научными разработками и имею на это разрешение…»

«Никто не лишает Вас Вашего разрешения. Речь об этом не идет. Нас абсолютно не интересуют ваши научные разработки. Будете заниматься ими как все нормальные люди – в свободное от работы время. Вот Вам повестка. Явиться в срок!»

В следующий момент я держал клочок бумаги, смотрел, но не видел написанного на нем. Все и так было предельно ясно. Мне было захотелось повозражать еще, но возражать оказалось некому – группа представителей каким-то мистическим образом исчезла.

Делать оставалось нечего и, добавив к своему одеянию лишь кашне и шапку, я вышел из дома.

Добраться из центра Ростова до вокзала еще можно было за 2,5 метра денег. Но это ведь на извозчике. Далее по холмам родного города следовало шлепать пешком до указанной улицы, ибо трамваи не ходили, а извозчики в эту крутизну и глухомань лошадок мучить не соглашались.

Проклиная все на свете: карабканье в гору, скверную погоду (кстати, пошел мелкий моросящий дождь), полнейший идиотизм ситуации, в которую меня поставили – я, тяжело дыша, плелся по указанной улице в поисках обозначенного адреса…

Сидя на деревянной лавочке у забора и переводя дух, я глядел на вывеску через дорогу, гласящую о том, что там, где она была приколочена, продавались самые железные во всей республике гвозди. Но все это не возбуждало моего воображения. А до пресловутого 58 номера было еще очень высоко.

Вдруг ко мне подошел невысокий сбитный малый и, сказав, что он карлик-филантроп, предложил за один метр двадцать пять сантиметров денег отнести меня до указанного дома.

«Какие чудесные существа еще есть в моем городе», – подумал я и, не сомневаясь, отмотал парню востребованную длину. Взяв деньги, он нежно подхватил меня на руки и в течение нескольких минут донес до места.

У входа в здание стоял огромный, зверского вида детина с японским ручным пулеметом наперевес и проверял пропуска и повестки. Я без лишних напоминаний достал и предъявил свою бумагу. Пока страж разглядывал ее, я стоял и вдыхал запах обмоток и сапожной ваксы, которой густо были намазаны его ботинки. Когда же он заговорил, добавился еще и запах прокуренных махоркой внутренностей и чеснока: «Все в норме. Проходи, не задерживай».

Мне совсем не хотелось никого задерживать, но сильно хотелось вдохнуть чего угодно, только не этого зловонного «коктейля».

Поднявшись по скрипучим деревянным ступеням на второй этаж, я вышел в длинный коридор и принялся за поиски комнаты № 17. Вскоре, к своему ужасу, я обнаружил, что ни у одной из комнат длинного коридора не было очередей, но семнадцатая, очевидно, пользовалась особой народной любовью, как занятость дающая.

Последним в очереди стоял худощавый мужчина среднего возраста в фетровой шляпе с гнутыми полями и очками, сквозь которые глядели грустные карие глаза. Я пристроился за ним и, осведомившись о назначении очереди, стал осматривать посетителей. Все они оказались представителями «гнилой» рафинированной интеллигенции, которая ну ни за какие коврижки не хотела приносить посильную пользу молодой республике и жить по принципу: от каждого по способностям, каждому – по затраченному труду.

Очередь двигалась медленно, время тянулось нудно, человеку в шляпе явно было не до общения. Он стоял, погруженный в свои далеко не легкие мысли и механически продвигался к двери, держась впередистоящего.

Наконец, он вошел по приглашению в комнату, сняв шляпу и вытерев подошвы старых ботинок о несуществующий половик. Дверь за ним захлопнулась, и сердце мое забилось в трепетном ожидании неизвестного.

Прошло время. Тишина коридора и напряженное ожидание стали невыносимыми.

Вдруг, к своему величайшему изумлению, я почувствовал, как моя правая рука начала выползать из кармана пальто и медленно двигаться в направлении дверной ручки. Я стоял, озираясь по сторонам, как вор, собиравшийся разрезать дамский ридикюль. Но самое удивительное было то, что рука действовала сама по себе, как киплинговская кошка, не желая повиноваться приказам рассудка. Она незаметно для чужих глаз мягко легла на ручку дверей и чуть толкнула их вперед. Из образовавшейся щели были слышны голоса: «Но позвольте», – это был голос мужчины в фетровой шляпе, – «У меня заказы, сроки. Мастерская моя зарегистрирована – вот документы, а вот лицензия на деятельность. В конце концов, я почетный академик Королевской академии живописи и скульптуры в Париже; мои работы выставляются на престижных выставках за рубежом, а некоторые и в нашей республике. Ну, поймите же – это разные вещи – изобразительное искусство и малярные работы…»

«Не знаю, не знаю! Вы – маститый художник, а не можете просто покрасить забор?» – оборвал его также знакомый мне мужской голос. «Давайте порассуждаем логически», – продолжил этот же голос. «Вы человек образованный и должны понять, о чем идет речь. Итак, основными орудиями Вашего производства являются кисти и краски, не так ли? Не так ли?! Я Вас спрашиваю!» – голос приобрел раздраженные нотки.

«Да, так», – выдавил из себя художник.

«Тогда, если Вы в состоянии, используя множество красок и, как я понял после визита к Вам, далеко не одну кисть, создавать многокрасочные поверхности, Ваше так называемое неумение покрывать одной краской с использованием лишь одной кисти стены, заборы и другие общественно полезные поверхности мы вправе расценивать как явный саботаж. А по нашему уголовному праву, если вы не знаете, это приравнивается к умышленному вредительству».

Очевидно, у художника наступил момент абсолютного коллапса, как при отравлении или большой потере крови, и, скорее всего, его жалкий и испуганный вид смягчил тон начальственного голоса.

«Вот и ладненько, я вижу, Вы осознали меру своего заблуждения и готовы исполнять гражданский долг, как и все сознательные трудящиеся. Тем более, что Вас не заставляют красить самому, а просят возглавить бригаду маляров, ценя Ваши заслуги и звания. Рисовать же картины будете в свободное от работы время. В общем – точка! Художник – крась, и не иначе. Каждый обязан заниматься своим делом в полном объеме и с полной отдачей сил, и тогда нам любые свершения будут по плечу. Возьмите направление и с завтрашнего утра начинайте трудовую жизнь. Всего хорошего».

Через секунду дверь отворилась, и перед моим носом возникло печальное лицо несчастного художника, ставшего в одночасье начальником – бригадиром малярной бригады…

«Следующий», – прогремело, как гром среди ясного неба. Я чуть не упал в обморок, осознавая, что настал мой черед заходить для получения «путевки в жизнь».

Войдя в довольно просторную комнату с высоким потолком и двумя огромными окнами, я увидел знакомого кожаного мужчину, сидящего за большим письменным столом. По бокам от него только теперь уже сидели знакомые с утра фуфаечки с теперь уже стоявшими меж колен трехлинейками.

Рядом, за маленьким столиком, сидела под стать столику маленькая дама, одетая соответственно времени строго и, не отрываясь, строчила что-то на казенных бланках.

«Очень рад, что сразу отреагировали на наше уведомление, ибо в подобных случаях промедление может быть смерти подобно», – рассмеялся удачной с его точки зрения шутке кожаный человек. «Буду предельно краток, чтобы не задерживать ни Вас, ни других. Вы – доктор, как я понял, исходя из материалов Вашего дела. А потому без промедления, не дожидаясь завтра, идите с направлением в госпиталь и приступайте к работе. Это особо важное поручение, так как больных граждан и раненных ополченцев с каждым днем становится все больше и больше».

«Разрешите объяснить», – заблеял я. – «Я доктор биологических наук. Моя специальность – орнитология. Это, как Вам известно, раздел зоологии, изучающий птиц…»

«Вы, наверное, считаете, уважаемый доктор, что я совершеннейший идиот и не знаю, что Вы, как биолог, должны были изучать и самостоятельные разделы анатомии человека и, в частности, патологической анатомии.

Так вот, доктор – лечи! А птички – в нерабочее время!»

«Но у меня же нет ни общих, ни специальных медицинских знаний, не говоря уже о навыках. Как же я могу без этого отвечать за чужую человеческую жизнь?»

«Вы не инженер, не архитектор или, скажем, художник, и в любом случае разбираетесь в человеке лучше представителей подобных профессий. В конце концов, мы не заставляем Вас самого оперировать или заниматься терапией, но возглавите какое-либо отделение в госпитале. И хватит попусту тратить драгоценное время! Вам хорошо известно, что у нас нехватка руководящих кадров! Возьмите направление и приступайте к делу…»

В глазах у меня все поплыло, в голове закружилось, и я погрузился в мягкую, теплую неопределенность. Исчезло все: и республика, и родной город, и улица, и дом № 58, и комната № 17 с ее обитателями, и даже я сам…

Комната заполнена холодным декабрьским утром. Свинцовая полутьма не способствует бодрому подъему и включению в обычную программу дня. Лежу, закутавшись в одеяло, сетуя на ночь, одарившую меня жутким сновидением…

Вдруг, в дверь прихожей «беспрекословно» постучали…

На пороге стояла троица…

Ю. Х.

If you do not get it from yourself,

where will you go for it?

Allan Watts

…иных богов не надо славить.

О. Мандельштам

ДОЧЕРИ

 
Иных богов не надо славить,
но можно помнить и любить.
Не надо чувства хоронить,
коль невозможно их оставить.
 

 
Когда в душе твоей порой
зияющая скрыта бездна
уместно ли уйти в запой,
покончить ли с собой уместно?
 

 
«Облокотиться на косяк»,
«сесть на иглу» – ума не надо.
Когда в душе родник иссяк —
порой довольно только взгляда,
 

 
чтобы вернуться, полюбить,
расслабиться, пусть на мгновенье,
чтобы внезапно ощутить
своё духовное рожденье;
 

 
чтобы тоску свою забыть
и с легким сердцем возродиться.
Иных богов может не быть,
но от себя тебе не скрыться!
 

С. К.