Текст книги "Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1"

Ссылка в Персию. Служба на Кавказе

В 1818 году в жизни Грибоедова случается непредвиденный поворот. За участие секундантом в дуэли, закончившейся гибелью одного из соперников, его высылают из Петербурга секретарём русской дипломатической миссии в Персию. Об этом событии Пушкин писал: «Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда со своею молодостию и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом и с праздной рассеянностию, уехал в Грузию, где пробыл восемь лет в уединённых, неусыпных занятиях».

Здесь неточно лишь одно: два с половиной года Грибоедов провёл в Персии, где собирал сведения по истории, этнографии и экономике Востока, изучал персидский и арабский языки, объездил всю страну, шутливо называя себя «секретарём бродящей миссии». Проявив незаурядные дипломатические способности, он высвобождает из персидского плена целую колонию русских солдат и возвращает их на родину.

«Разнообразные группы моего племени, я Авраам… Отправляемся; камнями в нас швыряют, трёх человек зашибли. Песни: “Как за реченькой слободушка”, “В поле дороженька”, “Солдатская душечка, задушевный друг”. Воспоминания. Невольно слёзы накатились на глаза.

“Спевались ли вы в баталионе?” – “Какие, ваше благородие, песни? Бывало, пьяные без голоса, трезвые о России тужат”. – Сказка о Василье-царевиче: шелковые повода, конь золотогривый, золотохвостый, золотая сбруя, золотые кисти по земле волочатся, сам богатырь с молодецким посвистом, с богатырским покриком, в вицмундире, с двумя кавалериями, генерал-стряпчий, пироги собирает, и проч. и проч. “Слышал, сказывает, – кто?” – “Так сказывает Скворцов, что в книжке не сложится, человек письмянный”», – вот характерные записи Грибоедова из путевого дневника об «умном и бодром» русском народе.

Литературные занятия давно отошли на второй план, сменившись школой сурового жизненного опыта в чужой стране, среди враждебного народа. «Хлопоты за пленных. Бешенство и печаль. <…> Голову мою положу за несчастных соотечественников», – утверждает Грибоедов в своем дневнике. Из глубины жизни, далёкой от Петербурга, многое видится иначе, нарастают трезвые, критические ноты по отношению к петербургским мечтателям, к шуму столиц.

В конце 1821 года Грибоедов добивается перевода в Тифлис на должность секретаря по дипломатической части при главноуправляющем Грузией А. П. Ермолове. Боевой генерал суворовской школы, герой Бородина и Кульма, человек независимого ума и сильного характера, Ермолов популярен в передовых кругах русского офицерства. Декабристы предполагают ввести его в состав временного правительства на случай победы готовящегося восстания. Ермолов дорожит своей репутацией и охотно берёт в штаб оппозиционно настроенную молодежь.

После долгих лет одиночества Грибоедов попадает в многолюдный город с центром живой общественной мысли при штабе Ермолова. Здесь он снова встречается с В. К. Кюхельбекером и тесно сближается с ним на почве пробудившихся литературных интересов. Кюхельбекеру он читает два первых акта из комедии «Горе от ума». Но для окончательного завершения давно задуманного и долго вынашиваемого замысла требуется уединение и свобода от обременительных служебных забот.

В середине 1823 года Грибоедов добивается у Ермолова разрешения на длительный отпуск, который он проводит сначала в селе Дмитровском Тульской губернии, в имении своего друга С. Н. Бегичева. Здесь Грибоедов пишет два последних акта комедии. Затем он едет в Москву, посещает родных и знакомых, ведёт жизнь светского человека, наблюдает за бытом дворянского общества, вносит поправки в комедию.

Успех «Горя от ума». Грибоедов и декабристы

В июне 1824 года Грибоедов переезжает в Петербург и поселяется на квартире своего родственника, активного участника декабристского движения А. И. Одоевского, посещает «русские завтраки» Рылеева и в его альманахе «Полярная звезда» печатает отрывок «Из Гёте» – вольный перевод из «Фауста».

К осени 1824 года он заканчивает работу над комедией и переживает неслыханный литературный успех. Рукопись «Горя от ума» рвут на части. На квартире у Одоевского его друзья-декабристы с помощью нанятых переписчиков под диктовку размножают комедию, рассчитывая использовать её в пропагандистских целях во время намеченных поездок в провинцию.

Грибоедов без устали читает комедию на многочисленных собраниях литераторов. Стихи из неё подхватываются на лету и буквально на глазах у автора входят в повседневный обиход в виде крылатых слов. Сбывается предсказание Пушкина, который, познакомившись с «Горе от ума» в Михайловском, сказал: «О стихах я не говорю: половина – должны войти в пословицу».

Казалось бы, Грибоедову выпало счастье сиять в лучах славы. Однако знакомство с письмами автора «Горя от ума», с его дневниковыми заметками, с воспоминаниями современников показывает обратное. Чем громче восторги, чем шумнее слава, тем грустнее и тягостнее становится настроение Грибоедова. И дело совсем не в том, что комедию запретили к публикации и постановке на сцене, что только изуродованные цензурой отрывки её были напечатаны в альманахе «Русская Талия» в 1824 году. Успех комедии был столь велик, что одолел эти внешние препятствия. «Много ли отыщете примеров, – писал К. А. Полевой, – чтобы сочинение, листов в двенадцать печатных, было переписываемо тысячи раз, ибо где и у кого нет рукописного “Горя от ума”? Бывал ли у нас пример ещё более разительный, чтобы сочинение рукописное сделалось достоянием словесности, чтобы о нём судили, как о сочинении, известном всякому, знали его наизусть, приводили в пример, ссылались на него и только в отношении к нему не имели надобности в изобретении Гуттенберговом? Этот случай, почти единственный у нас, есть одна из самых красноречивых похвал “Горю от ума”».

Причины глубокой неудовлетворенности Грибоедова лежали в другом. По-видимому, его не устраивала «лёгкость» восприятия комедии, не проникающего в глубину содержания, в серьезность тех проблем, которые в «Горе от ума» были затронуты. «Как притом, с какой стати, сказать людям, что грошёвые их одобрения, ничтожная славишка в их кругу не могут меня утешить?» – сетует Грибоедов в письме к другу Бегичеву в июне 1824 года.

Петербург кипит и шумит: восстание декабристов не за горами. А Грибоедов пишет ссыльному Катенину в Костромскую глушь: «Милый, любезнейший друг, не тужи, право, ни о чём и ни о ком. Тебе грустить не должно, все мы здесь ужаснейшая дрянь! Боже мой! когда вырвусь из этого мёртвого города!» Летом 1825 года Грибоедов прерывает свой отпуск и направляется на Кавказ окольным путём через Киев и Севастополь. Подобно пушкинскому Онегину, им «овладело беспокойство, охота к перемене мест». «Бедное человечество! – восклицает он в письмах к друзьям. – Что наши радости и что печали!»

В конце 1825 года Грибоедов возвращается на Кавказ. Здесь его и застают декабрьские события. Близость Грибоедова к декабристам не остаётся тайной для правительства: в канцелярию Ермолова приходит предписание о его аресте. Под конвоем Грибоедова возвращают в Петербург. Четыре месяца он находится под арестом на гауптвахте Главного штаба. На допросах он категорически отрицает свою принадлежность к тайному обществу. Его показания подтверждают К. Рылеев, А. Бестужев и другие участники восстания. Власти снимают с Грибоедова обвинение и освобождают от ареста с восстановлением всех прав и должностных обязанностей. Но на сердце у автора «Горя от ума» всё та же неизбывная грусть: «Люди мелки, дела их глупы, душа черствеет, рассудок затмевается, и нравственность гибнет без пользы ближнему».

Очевидно источник этой грусти не связан непосредственно с крахом декабристского движения. Ещё в 1911 году знаток жизни и творчества Грибоедова Н. К. Пиксанов замечал: «По всему складу своего ума, скептического, проницательного и холодного, он не мог разделять того увлечения, которое горячей волной охватывало Кюхельбекера, Одоевского, Рылеева. И мы знаем, что в то время, когда эта волна поднималась всё выше, личное настроение Александра Сергеевича становилось всё мрачнее. В 1824–1825 годах он духовно был совершенно чужд политическим интересам. <…> Биографическая традиция сохранила ироническую фразу Грибоедова, которую он, говорят, часто повторял смеясь: “Сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный быт в России”, – и другую, дружески резкую фразу по адресу декабристов и их иллюзий: “Я говорил им, что они дураки”. <…>

В то время, когда в Петербурге и Москве возникали тайные политические организации и в них горячо обсуждались вопросы о палатах депутатов (по-тогдашнему “камерах”), присяжном суде и других государственных учреждениях, – в те же дни в только что написанной художественной комедии пустой и пьяный болтун тоже гремел о “секретнейшем союзе”, “тайных заседаниях”, “о камерах присяжных”, о “радикальных лекарствах” и проч. Несомненно, сам Грибоедов и не думал сравнивать с Репетиловым лучших представителей общественного движения, из коих многих искренно любил и уважал. Но он видел “слабые, ребяческие стороны общества” декабристов, и это отразилось в “Горе от ума” монологами Репетилова».

Грибоедов не пережил ту фазу глубокого разочарования в печальных итогах восстания 14 декабря, через которую прошли все участники заговора, потому что он никогда не был им очарован. А источники скептицизма автора «Горя от ума» были гораздо более глубокими. Грибоедов коснулся их в очерке «Загородная поездка», в котором он рассказал о своем путешествии в Парголово летом 1826 года: «На высоты! на высоты! Подалее от шума, пыли, от душного однообразия наших площадей и улиц. Куда-нибудь, где воздух реже, откуда груды зданий в неясной дали слились бы в одну точку, весь бы город представил из себя центр отменно мелкой, ничтожной деятельности, кипящий муравейник». Таким видится Грибоедову чиновный Петербург, столица петровского периода русской истории, с Парголовских высот.

И вот здесь, на этих высотах, автор «Загородной поездки» сталкивается с жизнью народа: «Под нами, на берегах тихих вод, в перелесках, в прямизнах аллей, мелькали группы девушек; мы пустились за ними, бродили час, два; вдруг послышались нам звучные плясовые напевы, голоса женские и мужские, с того же возвышения, где мы прежде были. Родные песни! Куда занесены вы с священных берегов Днепра и Волги? – Приходим назад; то место было уже наполнено белокурыми крестьяночками в лентах и бусах; другой хор из мальчиков; мне более всего понравились двух из них смелые черты и вольные движения. Прислонясь к дереву, я с голосистых певцов невольно свёл глаза на самих слушателей-наблюдателей, тот повреждённый класс полуевропейцев, к которому и я принадлежу. Им казалось дико всё, что слышали, что видели: их сердцам эти звуки невнятны, эти наряды для них странны. Каким чёрным волшебством сделались мы чужие между своими! Финны и тунгусы скорее приемлются в наше собратство, становятся выше нас, делаются нам образцами, а народ единокровный, наш народ разрознен с нами, и навеки! Если бы каким-нибудь случаем сюда занесён был иностранец, который бы не знал русской истории за целое столетие, он, конечно бы, заключил из резкой противоположности нравов, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племён, которые не успели ещё перемешаться обычаями и нравами».

За этой картиной скрывается горькая мысль Грибоедова о трагическом тупике и неизбежной катастрофичности петербургского периода русской истории: «Возвратились опять в Парголово; оттуда в город. Прежнею дорогою, прежнее уныние… И чем ближе к Петербургу, тем хуже: по сторонам предательская трава; если своротить туда, тинистые хляби вместо суши». Автора «Горя от ума» преследует мысль о коренной повреждённости значительной части дворянской прослойки русского общества, утратившей связи с родной землей, с культурными устоями и верою народа.

А. Н. Пыпин в своей «Истории русской литературы», опираясь на свидетельства друзей Грибоедова, замечал: «Любил он ходить в церковь. “Любезный друг, – говорил он, – только в храмах Божиих собираются русские люди, думают и молятся по-русски. В русской церкви я в отечестве, в России! Меня приводит в умиление, что те же молитвы читаны были при Владимире, Димитрии Донском, Мономахе, Ярославе, в Киеве, Новгороде, Москве; что то же пение одушевляло набожные души. Мы – русские только в церкви, а я хочу быть русским”».

Именно эта особенность в душевном укладе Грибоедова, по мнению Н. К. Пиксанова, мягким отблеском озаряла его суровые черты. В 1828 году Кюхельбекер в письме, посланном украдкой из Динабургской крепости, обращаясь к Грибоедову, сказал: «Прости! До свидания в том мире, в который ты первый заставил меня верить!» А в дневнике 1832 года Кюхельбекер замечал: «Он был, без всякого сомнения, смиренный и строгий христианин и беспрекословно верил учению святой Церкви».

Глубокая и горячая вера Грибоедова дышит в письме его к дальнему родственнику графу И. Ф. Паскевичу, где он просит смягчить участь своего молодого друга Александра Одоевского, принимавшего участие в декабристском восстании: «Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского. Вспомните, на какую высокую степень поставил вас Господь Бог. Конечно, вы это заслужили, но кто вам дал способы для таких заслуг? Тот самый, для которого избавление одного несчастного от гибели важнее грома побед, штурмов и всей нашей человеческой тревоги. <…> Сделайте это добро единственное, и оно вам зачтётся у Бога неизгладимыми чертами небесной Его милости и покрова. У Его престола нет Дибичей и Чернышёвых, которые бы могли затмить цену высокого, христианского, благочестивого подвига. Я видал, как вы усердно Богу молитесь, тысячу раз видал, как вы добро делаете. Граф Иван Фёдорович, не пренебрегите этими строками. Спасите страдальца».

Грибоедову суждено было убедиться, что такое пронзительное письмо не тронет вельможного барина и останется без последствий. Это было ещё одним подтверждением справедливости того диагноза, который автор «Горя от ума» ставил больному русскому обществу. Декабристы видели корни общественного зла в государственном устройстве России и надеялись на избавление от этого зла путем политического переворота. Грибоедов указывал на «государственный быт», перед которым бессильны дерзкие замыслы «ста прапорщиков». И «самовластье» верхов, и пороки крепостничества коренились в быту господствующего сословия русского общества: они питались его глубокой нравственной развращенностью – результатом поверхностной «европеизации».

Со всем этим столкнётся грибоедовский Чацкий в характерах Фамусова, Скалозуба, Молчалина. Герой декабристского склада, свято верующий в силу просвещённого разума, представит в своих обличениях яркую картину болезни фамусовского общества, но по-декабристски самонадеянно возьмётся за его лечение. С другой стороны, бессильными окажутся попытки Софьи внести в это общество романтически мечтательное, сердечное начало. Чацкий и Софья в изображении Грибоедова, при всех привлекательных и достойных сочувствия чертах их характеров, их взглядах на мир, остаются детьми больного общества, в той или иной мере поражёнными вирусами его болезни.

Именно потому драма «Горе от ума» в жанровом отношении определяется Грибоедовым как комедия. Комический элемент в ней от гневного обличения до грустной авторской усмешки, не лишённой сожаления и сочувствия, является определяющим и формирующим сюжет, взаимоотношения между собой всех действующих лиц, от главных до второстепенных. В центре комедии, конечно, окажется судьба Чацкого, вынесенная даже в её заглавие. Примечательно, что сперва Грибоедов назвал своё произведение «Горе уму», где «ум» попадал в ситуацию страдательную, терпел ущемление от враждебных ему внешних сил. Изменив название на «Горе от ума», писатель сместил акценты на качество самого ума Чацкого, явившегося, по-видимому, источником его поражения. В результате Грибоедов поднялся над своим героем, объективировал его в живой образ человека со своей силой и своими слабостями. Ум Чацкого лишился абсолютности и самодостаточности, подвергся исторической оценке в авторском освещении. Грибоедову удалось создать реалистический образ человека – носителя романтического мироощущения, свойственного деятелям русского декабризма. Чацкий-романтик изображается в комедии Грибоедова глазами писателя-реалиста.

Такое стало возможным потому, что Грибоедов, сочувствуя декабристам, в своём мироощущении вышел за рамки романтического мировоззрения. Его скептический взгляд на усилия «ста прапорщиков», вытекающий из трезвой оценки культурной прослойки русского дворянства, открыл перед ним простор для реалистического изображения романтической коллизии. Трагическая в субъективном восприятии Чацкого, она приобретает комедийную окраску в трезвом взгляде реалиста Грибоедова. Большинство недоразумений в понимании «Горя от ума» читателями, зрителями, критиками и режиссёрами было связано с отождествлением характера декабриста – Чацкого с характером и мировоззрением его автора – Грибоедова. Когда декабристы рукоплескали автору после чтения комедии, когда на квартире Александра Одоевского составляли при нём списки комедии для использования её в своих политических целях, Грибоедов не мог не испытывать чувства досады от неверного понимания его замысла, от эстетической глухоты его поклонников к глубинному смыслу произведения.

А. С. Пушкин о главном конфликте комедии и об уме Чацкого

В конце января 1825 года в письме к А. А. Бестужеву из Михайловского А. С. Пушкин писал: «Слушал Чацкого, но только один раз и не с тем вниманием, коего он достоин. Вот что мельком успел я заметить:

Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным. Следственно, не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова. Цель его – характеры и резкая картина нравов. В этом отношении Фамусов и Скалозуб превосходны. Софья начертана не ясно <…> Молчалин не довольно резко подл; не нужно ли было сделать из него труса? старая пружина, но штатский трус между Чацким и Скалозубом мог быть очень забавен. Разговоры на бале, сплетни, рассказ Репетилова о клубе, Загорецкий, всеми отъявленный и везде принятый, – вот черты истинно комического гения. – Теперь вопрос. В комедии “Горе от ума” кто умное действующее лицо? ответ: Грибоедов. А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий и благородный молодой человек и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Всё, что говорит он, – очень умно. Но кому говорит он всё это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека – с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подобными».

Прежде всего, отметим, что Пушкин тонко почувствовал глубочайший лиризм «Горя от ума» – комедии в стихах, а не в прозе, а потому являющей в каждом персонаже тайное присутствие автора. Грибоедов «проговаривается» как автор не только в Чацком, но и в Фамусове, Скалозубе, Хлёстовой, придавая всем героям комедии в той или иной мере качества и свойства своего ума. В результате лирическая комедия проигрывает в объективности, но зато выигрывает в поэтичности: мы всегда видим лицо автора сквозь лица персонажей и в их репликах слышим его негодующий или сочувствующий голос. Этот «избыток» авторского присутствия насторожил Пушкина не только в изображении Чацкого, но и в резких штрихах, положенных на характеры других действующих лиц.

Но главное замечание Пушкина связано, конечно, с сомнением в доброкачественности ума Чацкого. Пристало ли умному человеку «метать бисер» перед людьми, заведомо не способными понять его? Грибоедов не вывел своего умного и пылкого оратора-обличителя на площадь, не столкнул его в героической схватке с политическими антагонистами. Он увёл Чацкого в глубину повседневной жизни и поставил его лицом к лицу с подлинным противником, силу которого декабризм недооценивал и не ощущал. Зло таилось, по Грибоедову, не в административном режиме и не в царизме как таковом: оно укоренилось в нравственных устоях целого сословия, на котором стояла и из которого вырастала российская государственность. И перед властной силой этих устоев просвещённый разум должен был почувствовать свою беспомощность.