Текст книги "Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1"

Юность. Петербургский период

Летом 1817 года состоялся первый выпуск воспитанников Лицея. Сначала Пушкин колебался в выборе жизненного пути, хотел поступить на военную службу. Но друзья отговорили, и он определился чиновником в Коллегию иностранных дел.

После шестилетнего лицейского «заточения» его захватил вихрь светской жизни. «Водоворот её, постоянно шумный, постоянно державший его в раздражении, должен был иметь влияние столько же на нравственное состояние его, сколько и на физическую организацию, – писал П. В. Анненков. – Спустя 8 месяцев после выхода своего из Лицея, Пушкин лежал в горячке, почти без надежды и приговоренный к смерти докторами. Это было в феврале 1818 года». К счастью, молодость взяла своё.

Круг юношеских знакомств Пушкина охватывает буквально все слои общества: он посещает петербургские ресторации, блещет на великосветских балах «огнём нежданных эпиграмм», становится завзятым театралом, «почетным гражданином кулис». В глазах «серьёзных» лицейских друзей, членов тайного общества «Союз Благоденствия», он человек легкомысленный. И. И. Пущин отказывается понимать, как Пушкин «может возиться с этим народом». Но такая «неразборчивость» и широта охвата жизни была необходима национальному поэту. Шло накопление жизненных впечатлений, которое даст цвет и плод потом, в реалистическом романе «Евгений Онегин». А пока в творчестве Пушкина торжествует малый жанр – вольнолюбивая лирика, острая обличительная эпиграмма. И. И. Лажечников вспоминал, что пушкинские «мелкие стихотворения, наскоро на лоскутках бумаги, карандашом переписанные, разлетались в несколько часов огненными струями во все концы Петербурга и в несколько дней вытверживались наизусть».

Такую же «неразборчивость» проявляет Пушкин и в литературных симпатиях. Ещё на последнем году пребывания в Лицее он сближается с Жуковским. Сразу же по выходе из Лицея его принимают в «Арзамас» с кличкой «Сверчок». В послании «К Жуковскому» (1816) он высмеивает литераторов из «Беседы любителей российского слова»:

 
В ужасной темноте пещерной глубины,
Вражды и зависти угрюмые сыны…
 

Тогда же он пишет эпиграмму на «беседчиков»:

 
Угрюмых тройка есть певцов —
Шихматов, Шаховской, Шишков,
Уму есть тройка супостатов —
Шишков наш, Шаховской, Шихматов,
Но кто глупей из тройки злой?
Шишков, Шихматов, Шаховской!
 

Но вот неутомимый борец с «Беседой… губителей российского слова», как он иногда называл литераторов, примыкавших к Шишкову, является к одному из них, Павлу Катенину, и говорит: «Я пришел к вам, как Диоген к Антисфену: побей, но выучи!» – «Ученого учить – портить», – отвечает Катенин. Потом Пушкин скажет ему: «Многие (в том числе и я) много тебе обязаны; ты отучил меня от односторонности в литературных мнениях, а односторонность есть пагуба мысли».

Пушкин призван объединять, снимать все обозначившиеся в литературе противоречия в высшем синтезе. И это ему удается как в жизни, так и в литературе. Достаточно сказать, что приход к Катенину не означает разрыва с Жуковским, а знакомство через Катенина с Шаховским заставит Пушкина скорректировать лицейскую эпиграмму двумя строчками в «Евгении Онегине»: «Там вывел колкий Шаховский / Своих комедий шумный рой». Да и об адмирале Шишкове будет сказано:

 
Сей старец дорог нам, друг чести, друг народа,
Он славен славою двенадцатого года.
 

(«Второе послание к цензору»)

Эта слава связана в глазах Пушкина с возвышенным слогом Шишкова: во время Отечественной войны по поручению государя он писал манифесты.

В петербургский период определяются политические симпатии Пушкина, обретающие в его творчестве полнозвучный и живой поэтический голос. Вольнолюбие было характерно и для лицейских его стихов, причём оно проявлялось как в прямых гражданских инвективах («Лицинию»), так и в эпикурейских стихах, в которых он славил радости земного бытия: Вакха и Киприду. В них, по наблюдению Д. Д. Благого, была не только молодость с избытком кипящих жизненных сил, но и своеобразная форма протеста против ханжества и мистицизма, которыми были охвачены тогда круги высшего придворного общества во главе с Александром I. «Юродствующему» большому свету: «вельможам», «святым невеждам», «изношенным глупцам», «почётным подлецам» – Пушкин противопоставляет в своих стихах «тесный круг друзей»: «философов и шалунов», «счастливых беззаконников», «набожных поклонников Венеры». И всё чаще в одном ряду с Вакхами, Амурами и Венерами появляется слово «свобода». В петербургский период оно конкретизируется, принимая близкий декабристам политический смысл.

Главным объектом критики декабристских друзей Пушкина было «самовластие» – понятие, введенное в обиход Карамзиным в IX томе «Истории государства Российского». Вспомним, что самодержавие и самовластие, по Карамзину, были противоположны друг другу. Самодержавие – форма монархического правления, основанная на «симфонии» между властью светской и духовной. Воля самодержца является «святой», если она согласна с высшим Божественным Законом. Иван Грозный, расправившись с главой Русской Церкви Митрополитом Филиппом, дал волю «самовластным» инстинктам своей природы и из самодержца превратился в тирана.

Декабристы считали, что Александр I, пришедший к власти через дворцовый переворот и убийство отца, Павла I, проявил склонность к самовластью. Эти настроения в вольнолюбивых кругах питала консервативная политика Александра I после Отечественной войны, не оправдавшая тех либеральных обещаний, которые давал государь в самом начале своего царствования.

Наиболее умеренная часть декабристов мечтала о возрождении самодержавия. Но ограничить самовластие царя она хотела не через восстановление духовного авторитета Русской Церкви, а через введение конституционных форм правления, через подотчётность всех действий государя конституционному собранию (по примеру английского парламента). Особенно активно такую точку зрения развивал Николай Иванович Тургенев, с которым Пушкин в это время общался.

По преданию, оду «Вольность» Пушкин написал в конце 1817 года на квартире братьев Тургеневых, окна которой выходили на Михайловский замок, где был убит Павел I. В начальной строфе оды Пушкин отрекается от поэзии, воспевающей любовь, и призывает иную Музу – гордую певицу свободы:

 
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру…
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.
 

Пушкинское понимание свободы как будто бы перекликается с теорией «естественного права» Куницына и соотносится с идеями ограничения самовластия конституцией, родственными Николаю Тургеневу и другим членам «Союза Благоденствия»:

 
Лишь там над царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с вольностью святой
Законов мощных сочетанье…
 

Но пушкинское понимание вольности и закона шире, чем у его друзей-декабристов. Вольность у Пушкина осеняется святостью, никогда не переходя в своеволие. Над свободой распростёр свои крылья Закон, причём, далеко не в тургеневском смысле, а в гораздо более высоком и универсальном его понимании. Обращаясь к земным владыкам всех времён и народов, Пушкин говорит:

 
Владыки! вам венец и трон
Дает Закон – а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.
 

Речь идёт именно о «вечном Законе», не людьми изобретённом и не ими над собою установленном. Он может иметь разные формы своего проявления в мире людей, но суть Закона вечна и неизменна. Вольность без Святого Закона вырождается в тиранию и своеволие. Так случается всякий раз с земными владыками, забывающими Закон, но так бывает и с народами, если они в борьбе с тиранией выйдут за границы «святой вольности» в своеволие взбунтовавшейся черни или толпы. Поэт не может не признать справедливость народного возмущения против самовластительных злодеев на троне:

 
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
 

Но если восставшие рабы нарушат вечный Закон в своём праведном гневе – «злодейская порфира» с плеч тирана опустится на плечи восставшего народа:

 
И горе, горе племенам,
Где дремлет он неосторожно,
Где иль народу, иль царям
Законом властвовать возможно!
 

Революционное вероломство Пушкин прямо отождествляет с тиранствующим самовластием. Он проводит параллель между казнью Людовика во время Великой французской революции и гибелью Павла I от рук наёмных убийц во дворце, который виден поэту «грозно спящим средь тумана». Не оправдывая тирании Павла, Пушкин не приветствует и способы избавления от нее:

 
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.
 

Удары бесславны, ибо они противозаконны и вероломны. А история Французской революции показывает поэту, что всякий, поднимающий на самовластие самовластную же руку, не освобождает отечество, а лишь сменяет одну форму тирании другой.

Ода «Вольность» как будто бы подключается к традиции одноимённой радищевской оды. В одном из вариантов пушкинского стихотворения «Я памятник воздвиг…» была строка: «Вослед Радищеву восславил я свободу». Но Пушкин её снял, ибо свобода в пушкинском понимании отличалась от того, как понимал её Радищев в духе европейского либерализма. В «Вольности» у Пушкина есть двойник поэта – «возвышенный галл», за которым скрывается француз Андрей Шенье, поэт с трагической судьбой. Он приветствовал Французскую революцию, но решительно выступил против революционного якобинского террора и был казнён, став жертвой народного самовластия.

Таким образом, концепция свободы и вольности у Пушкина далека от либерализма, вырастающего из веры в народ, в добрую природу человека. Если народ или царь будет властвовать над Законом, меняя его по своему произволу, – горе этой стране и этому народу. Закон у Пушкина – это не конституция, которая утверждается властью народа. Вечным Законом ни народу, ни царям властвовать не должно, а всякое нарушение этого правила губит «святую вольность» и влечёт за собою божественное возмездие и царям, и народам.

В петербургский период Пушкин сдружился с Петром Яковлевичем Чаадаевым. Он познакомился с ним ещё в лицейские годы: гусарский полк, где служил Чаадаев, стоял в Царском Селе, и Пушкин встречал Чаадаева в доме Карамзина. Чаадаев был на пять лет старше и прошёл суровую жизненную школу. Шестнадцатилетним юношей он вступил в гвардейский Семёновский полк, совершил боевой путь от Бородина до Парижа. Вернувшись из заграничного похода, он проникся вынесенными из Западной Европы либеральными взглядами. После Венского конгресса в Европе наступила реакция, целью которой было подавление общественных движений, вызванных идеями французских просветителей. Главный вдохновитель консервативного курса, австрийский канцлер Меттерних, оказал большое влияние на Александра I. Его политика вызвала на Западе резкое недовольство молодёжи. Появился ряд тайных политических организаций, среди которых особенным влиянием пользовались немецкий Тугенбунд и общество карбонариев в Италии. Либеральные идеи этих обществ усвоило русское офицерство в период пребывания за границей.

Чаадаев был членом «Союза Благоденствия». По воспоминаниям современников, «он обзывал Аракчеева злодеем, высшие власти – взяточниками, дворян – подлыми холопами, духовенство – невеждами». Он глубоко сомневался в перспективах назревавших в России общественных перемен.

Пушкинское послание «К Чаадаеву» (1818) проникнуто стремлением юного поэта воодушевить старшего друга, вывести его из состояния душевной депрессии. Отсюда – его звонкий призыв: «Товарищ, верь!» Послание открывается мотивом утраты юношеских надежд на любовь и тихую славу, на лёгкое достижение счастья. «Юные забавы» исчезли, «как сон, как утренний туман». Тема утраченных иллюзий лишена здесь какой-либо однозначности. Вероятно, речь идёт о надеждах, которые питали русские либералы в первые годы царствования Александра I и которые рассеялись под «гнётом власти роковой». Но в то же время лексика вступления лишена свойственной лирике декабристов однозначности, в ней многое идёт от элегической школы Жуковского – от лирики «любви», «надежды», «тихой славы» с её раздумьями о непрочности добра и красоты на этой земле. Есть тут что-то и от любимых Жуковским шиллеровских баллад (сравните шиллеровское: «Всё великое земное разлетается как дым» – и пушкинское: «Исчезли юные забавы, как сон, как утренний туман»). В стихи вторгается и личный мотив: прощание Пушкина с отрочеством, с темами лицейской поэзии. В таком широком поэтическом контексте политическая тема обволакивается лирическим туманом, элегической исповедальностью, смягчается и очеловечивается.

Решительное «но» – «Но в нас горит ещё желанье» – переводит регистр поэтических чувств от элегических настроений к оптимистическим юношеским порывам. Пушкин призывает молодые силы нации отдать все помыслы души, всё тепло юношеских сердец одному «горящему», «нетерпеливому желанью» – «вольности святой». Символично противопоставление «роковой власти» «святой вольности». «Роковая» – значит слепая, бесконтрольная: произвол, самовластие. А «святая вольность» – это свобода, одухотворённая святостью, сдержанная в своём порыве высокими нравственными побуждениями («пока сердца для чести живы»). Примечательны здесь пушкинские «ещё», «пока», передающие стремительность перемен, безостановочность бега исторического и человеческого времени. Прошло отрочество, пройдёт и юность. Но «пока» мы «ещё» молоды, «пока» мы «ещё» юны, – отдадим пыл влюблённых сердец Отчизне, страдающей «под гнётом власти роковой».

Родина, Отчизна у поэта – страдающее, любимое существо, молящее о спасении, тоскующее о свободе. И пылкое сердце юноши не может не откликнуться на этот призыв:

 
Товарищ, верь: взойдёт она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
 

Гражданские стихи Пушкина – живые, полнокровные стихи, дышащие высоким поэтическим напряжением молодости, свежести лирических чувств. Как Пушкин достигает этого ощущения чистоты, непосредственности, искренности политического переживания? – Постоянными переходами, переливами гражданских чувств в личные, интимные и наоборот. До Пушкина смешивать гражданские чувства с любовными было не принято: для первых существовала ода, для вторых – элегия. К 1820-м годам эта «специализация» закрепилась в двух направлениях, или ветвях, романтической лирики: элегической у Жуковского и одической у декабристов. Пушкин соединяет две эти линии. Он «внемлет Отчизны призыванья» так же, как любящий чутко прислушивается к желаниям любимой. «Минуты вольности святой» он приравнивает к прекрасным мгновениям первой любви: так «ждёт любовник молодой минуты верного свиданья». Да и приход святой вольности овеян поэзией ожидания любимой на тайное ночное свидание, когда на небе вспыхивает первая звезда – предвестница «пленительного счастья».

Эта невиданная до Пушкина полнота и гармоничность жизненных ассоциаций, внутренних соотнесений и связей различных стихий бытия – частной и исторической, интимной и политической – и делает его гражданскую лирику живой, полнокровной, свободной от холодной и отвлечённой риторики. «Я не Поэт, я Гражданин», – говорил Рылеев. В Пушкине впервые произошло органическое слияние поэта с гражданином, положившее начало мощной традиции отечественной лирики, которая получит продолжение и развитие в творчестве Некрасова и поэтов его школы.

Что же касается политического радикализма этих стихов, то его не следует преувеличивать, как это было в работах о Пушкине на протяжении многих десятилетий. Стихи направлены против самовластия. Пушкин никогда не подвергал сомнению монархические основы русской государственности, но резко выступал против любого отклонения от этих основ, как это и произошло в послании «К Чаадаеву», в оде «Вольность», в стихотворении «Деревня».

В 1819 году Пушкин вступает в литературное общество «Зеленая лампа», возникшее на развалинах старого «Арзамаса». Сохранив некоторые «арзамасские» традиции: атмосферу лёгкой шутки, свободу от всякой официальности, – оно было более политизированным: декабристы считали «Зелёную лампу» негласным филиалом «Союза Благоденствия».

Летом 1819 года Пушкин навестил родовую усадьбу Михайловское. Итогом этого события явилось стихотворение «Деревня» (1820). Оно очень динамично: движутся чувства поэта, сменяются, как в панораме, картины деревенской жизни. Стихотворение открывается резким противопоставлением суетного и порочного мира столичной жизни миру русской деревни с шумом дубрав, с тишиною полей. Сперва поэт воспринимает народную жизнь со стороны. Он любуется красотой и вольным простором деревенской природы. Перед нами проходят реалистически точные зарисовки окрестностей Михайловского, увиденных из окна барского дома: «лазурные равнины двух озёр», «где парус рыбаря белеет иногда», «луг, уставленный душистыми скирдами». Кажется, ничто не может смутить здесь душу поэта. С красотой окружающей природы гармонирует поэзия трудовой крестьянской жизни: «везде следы довольства и труда». Используя мотивы лирики Карамзина и его последователей, поэт рисует идеальный образ крестьянской России, включая в него вековечные народные мечты о хлебе насущном («довольство») и трудовой жизни «в поте лица». Пушкин открывает в «Деревне» мотив народолюбивой лирики Некрасова с его поэзией крестьянского труда и «счастьем умов благородных видеть довольство вокруг».

Идеал крестьянской жизни созвучен самому поэту, который освобождается в деревне от оков суетного мира и открывает подлинные ценности: учится «в Истине блаженство находить, свободною душой Закон боготворить». Так, ценности святой свободы, утверждаемые в послании «К Чаадаеву» и в оде «Вольность», приобретают в пушкинской «Деревне» общенациональное звучание, соотносятся с народными идеалами, вступая с ними в органическую связь.

Именно с таких идеальных высот Пушкин и обрушивает своё негодование на крепостное право в последней части стихотворения: «Но мысль ужасная здесь душу омрачает». По наблюдению Н. Н. Скатова, здесь создаётся обобщённый до аллегории образ крепостнического самовластия («барство дикое без чувства, без Закона») и равный ему по масштабу образ страдающего от беззакония и произвола народа («рабство тощее»). В стихи Пушкина входят гневные, как звон металла, обличительные инвективы, напоминающие оды Державина. Обличение нарастает, достигает кульминации. И в этот момент Пушкин делает, по словам Н. Н. Скатова, «ложный ход, своеобразную “рокировку”… Когда кажется, что в духе “грозного витийства” сильнее уже ничего сказать нельзя, поэт неожиданно бросает:

 
Почто в груди моей горит бесплодный жар
И не дан мне судьбой витийства грозный дар?»
 

Окончание «Деревни» возвращает нас к финалу послания «К Чаадаеву» – та же мечта о заре свободы просвещённой, те же чётко обозначенные границы этой свободы: «и рабство, падшее по манию царя».

В «Деревне» Пушкин, как всегда, успешно решает и сугубо литературные задачи. Обратим внимание, как разнообразна здесь поэтическая интонация: от лирически-интимной она поднимается до политического вольнолюбия, а затем перерастает в обличительно-сатирическую. Поэт сплавляет воедино стили Карамзина и Жуковского, Державина и вольнолюбивой лирики декабристов. По определению Аполлона Григорьева, натура Пушкина была одарена «непосредственностью понимания и целостного захвата. Ни в какую крайность, ни в какую односторонность не впадал он».

Юношеская вольность и свобода нашли полнокровное художественное воплощение в последнем произведении петербургского периода – в поэме «Руслан и Людмила». Работая над ней, Пушкин вступил в соревнование с Жуковским и Батюшковым, которые мечтали о создании сказочной поэмы на глубокой национально-исторической основе. Поэму приняли с восторгом, потому что в ней, по словам Белинского, «всё было ново: и стихи, и поэзия, и шутка, и сказочный характер вместе с серьёзными картинами».

В «Руслане и Людмиле» Пушкин синтезировал в единый художественный сплав дух русской народной сказки, былины, исторического предания с повествовательным искусством западноевропейского романа («Неистовый Роланд» итальянца Ариосто). С удивительной лёгкостью и свободой Пушкин преодолевает барьеры между своим и чужим, прошлым и настоящим, высоким и низким. Тёплый, всё принимающий юмор Пушкина сглаживает в повествовании острые углы, узаконивает неожиданные и дерзкие переходы от серьёзного к смешному, от исторического к частному, от западноевропейского к русскому. Руслан, например, в его поэме органически соединяет в себе черты русского богатыря Ильи Муромца, русского святого Георгия Победоносца, современного гусара и рыцаря европейского романа.

Пушкин настолько вживается в русские летописи, что прошлое приближается к нам, становится гранью настоящего, современного опыта. Чудодейственный сплав разных жанров, разных художественных стилей – от народного, сказочного и былинного до летописного и современного литературного – превращает поэму Пушкина в жемчужину стилистической полнозвучности и богатства русского литературного языка. Национальное слово в ней расцветает, играет, переливается всеми цветами радуги, всеми оттенками стиля и смысла. Поэма Пушкина артистична и театральна. Неслучайно на её основе М. Глинка создал русскую национальную оперу. А Жуковский после прочтения «Руслана и Людмилы» подарил Пушкину свой портрет с надписью: «Победителю ученику от побежденного учителя».

Но чем звучнее становился юношеский голос Пушкина, тем мрачнее были тучи, сгущавшиеся над его головой. Как водится, нашлись завистники, которые нашёптывали государю о шалостях Пушкина, о его эпиграммах, в одной из которых император величался «кочующим деспотом» («Сказки». Noel). Обидчивый и мнительный Александр заявил, что с Пушкиным надо кончать, что он «наводнил» Россию «возмутительными стихами».

В момент, когда решалась участь Пушкина, дуэлянт и интриган, светский «Ноздрёв» Фёдор Толстой («Американец») распустил по Петербургу слух, что поэта по приказанию государя тайно вызвали в полицию и высекли. Это был почти смертельный удар по чести и достоинству национального поэта. «Пушкин не знал источника клеветы, – пишет Ю. М. Лотман в биографической книге о Пушкине[23]23
  См.: Лотман Ю. М. Александр Сергеевич Пушкин: биография писателя. М., 1981.


[Закрыть], – и был совершенно потрясён, считая себя бесповоротно опозоренным, а жизнь свою – уничтоженной. Не зная, на что решиться, – покончить с собой или убить императора как косвенного виновника сплетни, – он бросился к Чаадаеву. Здесь нашёл он успокоение: Чаадаев доказал ему, что человек, которому предстоит великое поприще, должен презирать клевету и быть выше своих гонителей»:

 
Ты сердце знал моё во цвете юных дней;
Ты видел, как потом в волнении страстей
Я тайно изнывал, страдалец утомлённый;
В минуту гибели над бездной потаённой
Ты поддержал меня недремлющей рукой;
Ты другу заменил надежду и покой…
 

(«Чаадаеву», 1821)

Только усиленные хлопоты влиятельных друзей отговорили государя от намерения сослать поэта в Сибирь или упечь его в Соловецкую тюрьму. 6 мая 1820 года Пушкин выехал из Петербурга на юг с назначением на службу в канцелярию генерал-лейтенанта Ивана Никитича Инзова. Это была фактически первая политическая ссылка эпохи царствования Александра I.