Текст книги "Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2"

Творческая история романа «Отцы и дети»

Тяжело переживал Тургенев уход из «Современника»: он принимал участие в его организации, сотрудничал в нём пятнадцать лет; с журналом была связана память о Белинском, дружба с Некрасовым, литературная слава, наконец. Но решительное несогласие с Чернышевским и Добролюбовым, нараставшее с годами, достигло кульминации. Тургенев всегда внимательно прочитывал всё, что писал и печатал в журнале Добролюбов.

В рецензии на труд казанского философа Берви «Физиологическо-психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни» Добролюбов утверждал: «Ныне в естественных науках усвоен положительный метод, все выводы основываются на опытных, фактических знаниях, а не на мечтательных теориях… Ныне уже не признаются старинные авторитеты… Молодые люди… читают Молешотта… Фохта, да и тем ещё не верят на слово… Зато г. Берви очень остроумно умеет смеяться над скептиками, или, по его выражению, ‘‘нигилистами’’».

В другой рецензии Добролюбов-«нигилист» так обличал писателей, любящих «поидеальничать»: «Кто не убирал розовыми цветами идеализма – простой, весьма понятной склонности к женщине?.. Нет, что ни говорите, а… врачи и натуралисты имеют резон». Получалось, что чувство любви вполне объясняется физиологией, врачами и натуралистами.

В первом номере «Современника» за 1858 год Тургенев с нараставшим возмущением прочёл рецензию Добролюбова на седьмой, дополнительный том Собрания сочинений Пушкина, подготовленный П. В. Анненковым. Пушкину приписывался взгляд на жизнь «весьма поверхностный и пристрастный», «слабость характера», «чрезмерное уважение к штыку». Утверждалось, что поздний Пушкин «окончательно склонялся к той мысли, что для исправления людей нужны бичи, темницы, топоры». Пушкин обвинялся в «подчинении рутине», в «генеалогических предрассудках», в служении «чистому искусству». Так бесцеремонно обращался молодой критик с творчеством поэта, которого Тургенев боготворил.

Наконец, во втором и четвертом номерах «Современника» за 1859 год появилась статья Добролюбова «Литературные мелочи прошлого года», явно полемическая по отношению к общественным и литературным взглядам Тургенева. По Добролюбову, современная молодёжь видела в поколении «старичков», сверстников Тургенева едва ли не главных своих врагов. «Люди того поколения, – писал Добролюбов, – проникнуты были высокими, но несколько отвлечёнными стремлениями. Они стремились к истине, желали добра, их пленяло всё прекрасное; но выше всего был для них принцип… Отлично владея отвлечённой логикой, они вовсе не знали логики жизни…» На смену им идёт молодое поколение – «тип людей реальных, с крепкими нервами и здоровым воображением», отличающийся от «фразёров» и «мечтателей» «спокойствием и тихой твёрдостью». Молодое поколение «не умеет блестеть и шуметь», в его голосе преобладают «звуки очень сильные», оно «делает своё дело ровно и спокойно».

И вот с позиции этого поколения «нигилистов» Добролюбов с беспощадной иронией обрушивался на либеральную гласность, на современную печать, где обсуждаются общественные вопросы. Для чего же с таким опрометчивым радикализмом губить на корню благородное дело гласности, для чего же высмеивать пробудившуюся после тридцатилетней спячки николаевского царствования живую политическую мысль? Зачем же недооценивать силу крепостников и бить по своим? Тургенев не мог не почувствовать, что из союзников либеральной партии молодые силы «Современника» превращались в её решительных врагов. Совершался исторический раскол, который Тургенев тщетно пытался предотвратить.

Летом 1860 года Тургенев обратился к изучению немецких вульгарных материалистов, на которых ссылался Добролюбов. Он усердно читал их труды и писал своим друзьям по поводу Карла Фогта: «Ужасно умен и тонок этот гнусный матерьялист!»

Чему же учат российских «нигилистов» их кумиры? Оказалось, тому, что человеческая мысль – это элементарные отправления мозгового вещества. А поскольку в процессе старения человеческий мозг истощается – становятся неполноценными как умственные, так и психические способности человека. Со времен классической древности старость была синонимом мудрости: римское слово «сенат» означало «собрание стариков». Но «гнусные матерьялисты» доказывают, что «молодое поколение» вообще не должно прислушиваться к опыту «отцов», к традициям отечественной истории, а верить только ощущениям своего молодого мозгового вещества. Дальше – больше: в журнале «Русское слово» устами Варфоломея Зайцева они утверждают, что «вместимость черепа расы» по мере развития цивилизации «мало-помалу увеличивается», что есть расы полноценные – арийцы, и неполноценные – негры, например.

В дрожь бросало Тургенева от таких «откровений». Ведь в итоге получалось: нет любви, а есть лишь «физиологическое влечение»; нет красоты в природе, а есть лишь вечный круговорот химического вещества; нет духовных наслаждений искусством – есть лишь «физиологическое раздражение нервных окончаний»; нет преемственности в смене поколений: молодёжь с порога должна отрицать «ветхие» идеалы «старичков». Материя и сила! И в сознании Тургенева возникал образ русского бунтаря, разбивающего все авторитеты, все культурные ценности без жалости и без пощады. Словом, Тургеневу виделось какое-то подобие интеллектуального Пугачёва.

Отправившись в конце июля 1860 года на морские купания в городок Вентнор на английском острове Уайт, Тургенев уже обдумывал план нового романа. Именно здесь был составлен «Формулярный список действующих лиц новой повести», где под рубрикой «Евгений Базаров» Тургенев набросал предварительный портрет главного героя: «Нигилист. Самоуверен, говорит отрывисто и немного, работящ. (Смесь Добролюбова, Павлова и Преображенского). Живёт малым; доктором не хочет быть, ждёт случая. – Умеет говорить с народом, хотя в душе его презирает. Художественного элемента не имеет и не признаёт… Знает довольно много – энергичен, может нравиться своей развязностью. В сущности, бесплоднейший субъект – антипод Рудина – ибо без всякого энтузиазма и веры… Независимая душа и гордец первой руки».

Добролюбов в качестве прототипа здесь, как видим, указывается первым. За ним идёт Иван Васильевич Павлов, врач и литератор. Тургенев относился к нему дружески, хотя его часто смущала прямота и резкость этого человека. Николай Сергеевич Преображенский – приятель Добролюбова по педагогическому институту. Этот молодой человек с оригинальной внешностью – маленький рост, длинный нос и волосы, стоящие дыбом, несмотря на все усилия гребня – обладал такой бесцеремонностью в своих суждениях, что вызывал восхищение у самого Добролюбова. Он называл Преображенского «парнем не робкого десятка».

Нельзя не заметить, что в первоначальном замысле фигура Базарова выглядит резкой и угловатой. Автор отказывает герою в душевной глубине, в скрытом «художественном элементе». Однако в процессе работы над романом характер Базарова увлекает Тургенева, он ведёт дневник от лица героя, учится видеть мир его глазами. Работа продолжается осенью и зимой 1860/61 года в Париже.

В мае 1861 года Тургенев возвращается в Спасское-Лутовиново. Здесь он теряет всякую надежду на единство с народом. Ещё за два года до манифеста он «завёл ферму», то есть перевёл своих мужиков на оброк и перешёл к обработке земли вольнонаёмным трудом. Но никакого нравственного удовлетворения от своей хозяйственной деятельности Тургенев теперь не почувствовал. Мужики не хотят подчиняться советам помещика, не желают идти на оброк, отказываются подписывать уставные грамоты и вступать в «полюбовные» соглашения.

В такой тревожной обстановке писатель завершает работу над «Отцами и детьми». 20 июля он написал «блаженное последнее слово». По пути во Францию, оставляя рукопись в редакции «Русского вестника», Тургенев просит редактора журнала, М. Н. Каткова, обязательно дать прочесть её П. В. Анненкову. В Париже он получает сразу два письма с оценкой романа: одно от Каткова, другое от Анненкова. Смысл этих писем во многом совпадает. Обоим кажется, что Тургенев слишком увлёкся Базаровым и поставил его на непомерно высокий пьедестал.

Поскольку Тургенев почитал за правило в любом, даже самом резком замечании видеть долю истины, он сделал ряд дополнений к роману, положил несколько штрихов, усиливающих отрицательные черты в характере Базарова. Впоследствии, в отдельном издании «Отцов и детей», многие из этих поправок Тургенев устранил.

Когда работа была завершена, у писателя появились глубокие сомнения в целесообразности публикации: слишком неподходящим оказался исторический момент. Поэт-демократ М. Л. Михайлов был арестован за распространение прокламаций к юношеству. Студенты Петербургского университета взбунтовались против нового устава: двести человек были арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. В ноябре 1861 года скончался Добролюбов. «Я пожалел о смерти Добролюбова, хотя и не разделял его воззрений, – писал Тургенев своим друзьям, – человек был даровитый – молодой… Жаль погибшей, напрасно потраченной силы!» По этой причине Тургенев хотел отложить печатание романа, но «литературный купец» Катков, «настойчиво требуя запроданный товар» и получив из Парижа исправления, уже не церемонился. «Отцы и дети» увидели свет в самый разгар правительственных гонений на молодое поколение в февральской книжке «Русского вестника» за 1862 год.

Трагический характер конфликта в романе

Центральная мысль «Записок охотника» – гармоническое единство жизнеспособных сил русского общества. Деловитость Хоря и романтическая настроенность Калиныча – эти качества русского национального характера не конфликтуют в тургеневской книге. Вдохновлённый мыслью о единстве всех живых сил нации, Тургенев с гордостью писал о способности русского человека легко поломать себя: «Он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперёд. Что хорошо – то ему и нравится, что разумно – того ему и подавай, а откуда оно идёт, – ему всё равно». По существу, здесь уже прорастало зерно будущей базаровской программы и даже базаровского культа своих ощущений. Но тургеневский Хорь, к которому эта характеристика относилась, не был лишен сочувственного понимания лирически-напевной души Калиныча; этому деловитому мужику с государственным складом ума не были чужды сердечные порывы, «мягкие как воск» поэтические души.

В романе «Отцы и дети» единство живых сил национальной жизни взрывается социальным конфликтом. Аркадий в глазах радикала Базарова – размазня, мяконький либеральный барич. Базаров уже не может и не хочет признать, что мягкосердечие Аркадия и голубиная кротость Николая Петровича – следствие художественной одарённости их натур, романтических, мечтательных, склонных к музыке и поэзии. Эти качества Тургенев считал глубоко русскими, ими он наделял Калиныча, Касьяна, Костю, знаменитых певцов в «Записках охотника». Они столь же органично связаны с народной жизнью, как и порывы базаровского отрицания. Но в «Отцах и детях» единство между ними исчезло, возник раскол, коснувшийся не только политических, социальных, но и непреходящих, вечных ценностей жизни. В способности русского человека легко «поломать себя» Тургенев увидел теперь не столько великое наше преимущество, сколько опасность разрыва связи времён.

Русская литература всегда выверяла устойчивость и прочность общества семьёй и семейными отношениями. Начиная роман с изображения семейного конфликта между отцом и сыном Кирсановыми, Тургенев идёт дальше, к столкновениям общественного, политического характера. Но семейная тема в романе сохраняется и придаёт освещению основного конфликта особую глубину. Ведь никакие социальные, политические, государственные формы человеческого общежития не поглощают содержания семейной жизни. Отношения сыновей к отцам не замыкаются только на родственных чувствах, а распространяются далее на «сыновнее» отношение к прошлому и настоящему отечества, к тем историческим и нравственным ценностям, которые должны наследовать дети. «Отцовство» предполагает покровительственное и любовное отношение старших к идущим на смену молодым, терпимость и мудрость, разумный совет и снисхождение. Мир так устроен, что «молодость» и «старость» в нём взаимно уравновешивают друг друга: старость сдерживает порывы неопытной юности, молодость преодолевает чрезмерную осторожность и консерватизм стариков, подталкивает жизнь вперёд. Такова идеальная гармония бытия в представлении Тургенева.

Существо конфликта между отцами и детьми лежит в самой природе вещей. Начиная первое знакомство с нигилизмом не через Базарова, а через его ученика – Аркадия, Тургенев хочет показать читателю, что в Аркадии Кирсанове наиболее открыто проявляются неизменные и вечные признаки юности со всеми достоинствами и недостатками этого возраста. «Нигилизм» Аркадия – это живая игра молодых сил, юное чувство полной свободы и независимости, лёгкость отношения к традициям, преданиям, авторитетам.

Конфликт Аркадия с Николаем Петровичем в начале романа очищен от политических и социальных осложнений: представлена неизменная и вечная, родовая его суть. Оба героя любуются весною. Казалось бы, тут-то им и сойтись! Но уже в первый момент обнаруживается драматическая несовместимость их чувств. У Аркадия – молодое, юношеское восхищение весною: в нём предчувствие ещё не осуществлённых, рвущихся в будущее надежд. А у Николая Петровича своё чувство весны, типичное для умудрённого жизненным опытом человека. Базаров грубо прервал стихи Пушкина, но Тургенев уверен, что у читателей его романа они на слуху:

 
Или не радуясь возврату
Погибших осенью листов,
Мы помним горькую утрату,
Внимая новый шум лесов;
Или с природой оживлённой
Сближаем думою смущённой
Мы увяданье наших лет,
Которым возрожденья нет?
Быть может, в мысли нам приходит
Средь поэтического сна
Иная, старая весна
И в трепет сердце нам приводит
Мечтой о дальной стороне,
О чудной ночи, о луне…
 

Мысли отца в прошлом, его «весна» далеко не похожа на «весну» Аркадия. Воскресение природы пробуждает в нём воспоминания о невозвратимой весне его юности, о довременно ушедшей жене, Марии, которой не суждено пережить радость встречи с сыном, о скоротечности жизни и кратковременности человеческого счастья на земле. Николаю Петровичу хочется, чтобы сын разделил с ним эти чувства. Но сердечно понять их Аркадий не может, потому что молодость лишена душевного опыта взрослых и не виновата в том, что она такова. Получается, что самое сокровенное и интимное остаётся одиноким в отцовской душе, непонятым и неразделённым жизнерадостной, неопытной юностью. Каков же итог встречи? Сын остался со своими восторгами, отец – с горьким чувством обманутых надежд.

Казалось бы, между отцом и сыном разверзается непроходимая пропасть. Но душа человеческая преодолевает её энергией сыновней и родительской любви. Сыновняя любовь основана на благоговейном отношении детей к родителям, прошедшим трудный жизненный путь. Она ограничивает свойственный юности эгоизм. А если случается порой, что заносчивая юность переступает черту, навстречу её заносчивости встает любовь отцовская с её беззаветностью и добрым снисхождением. Вспомним, как ведёт себя Николай Петрович, сталкиваясь с юношеской бестактностью Аркадия: «Николай Петрович глянул на него из-под пальцев руки… и что-то кольнуло его в сердце… Но он тут же обвинил себя».

Тургенев потому и начинает свой роман с описания столкновений между отцом и сыном Кирсановыми, что здесь торжествует жизненная норма. Бесхитростные души Николая Петровича и Аркадия своими отношениями на семейном уровне оттеняют и проясняют опасное отклонение жизни от нормы, от проторенного веками русла, когда эта жизнь выходит из своих берегов. Беспощадные схватки Базарова с Павлом Петровичем постоянно завершаются мирными спорами Аркадия с Базаровым: Аркадий своей непритязательной простотой пытается урезонить хватающего через край друга. Ту же роль при Павле Петровиче играет его брат Николай. Своей житейской добротой и терпимостью он пытается смягчить чрезмерную заносчивость уездного аристократа.

Усилия отца и сына предотвратить разгорающийся конфликт беспомощны. Но они проясняют трагизм ситуации. Конфликт романа «Отцы и дети» в семейных сферах, конечно, не замыкается. Но трагизм социальной и политической коллизии выверяется нарушением «первооснов» существования – «семейственности» в связях между людьми. И если в «Записках охотника» утверждался эпос как живая форма национальной общности, то в «Отцах и детях» торжествует трагедия как выражение общенационального кризиса и распада.

Ровно за два месяца до окончания романа Тургенев писал: «Со времен древней трагедии мы уже знаем, что настоящие столкновения – те, в которых обе стороны до известной степени правы». Этот принцип трагической коллизии положен в основу «Отцов и детей». Две партии русского общества претендуют на полное знание народной жизни, на полное понимание её истинных потребностей. Обе мнят себя исключительными носителями правды и потому крайне нетерпимы друг к другу. Обе невольно впадают в односторонность и провоцируют катастрофу, трагически разрешающуюся в финале романа.

Споры Базарова с Павлом Петровичем

Может показаться, что в словесной схватке либерала Павла Петровича с радикалом Базаровым полная правда остается на базаровской стороне. Ведь Базаров сохраняет спокойствие, а Павел Петрович выходит из себя и теряет аристократическую невозмутимость. Между тем на долю победителя достаётся весьма относительное торжество. Симпатии читателей связаны с Базаровым не потому, что он торжествует, а «отцы» побеждены. Обратим внимание на особый характер полемики героев и не совсем обычный нравственно-философский её результат. К концу романа, в разговоре с Аркадием, Базаров упрекает своего ученика в пристрастии к употреблению «противоположных общих мест». На вопрос Аркадия, что это такое, Базаров отвечает: «А вот что: сказать, например, что просвещение полезно, это общее место; а сказать, что просвещение вредно, это противоположное общее место. Оно как будто щеголеватее, а в сущности одно и то же».

Но ведь Базаров в спорах с Павлом Петровичем щеголевато злоупотребляет как раз использованием «противоположных общих мест»! Кирсанов говорит о необходимости следовать авторитетам и доверять им, Базаров отрицает разумность того и другого. Павел Петрович утверждает, что без «принсипов» могут жить лишь безнравственные и пустые люди. Нигилист называет «прынцип» пустым нерусским словом. Кирсанов упрекает Базарова в презрении к народу, нигилист парирует: «Что ж, коли он заслуживает презрения!» Павел Петрович говорит о Шиллере, Гёте, Базаров восклицает: «Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта!»

Тургенева привлекает в разночинце отсутствие барской изнеженности, презрение к прекраснодушной фразе, порыв к живому практическому делу. Базаров силен в критике консерватизма Павла Петровича, в обличении пустословия русских либералов, в отрицании эстетского преклонения «барчуков» перед искусством, в критике дворянского культа любви.

Но, бросая вызов отживающим ценностям, герой в ненависти к «барчукам проклятым» заходит слишком далеко. Отрицание «вашего» искусства перерастает у него в отрицание всякого искусства, отрицание «вашей» любви – в утверждение, что любовь – «чувство напускное»: всё в ней легко объясняется физиологическим влечением, отрицание «ваших» сословных принципов – в уничтожение любых принципов и авторитетов, отрицание сентиментально-дворянской любви к народу – в пренебрежение к мужику. Порывая с «барчуками», Базаров бросает вызов непреходящим ценностям жизни, ставя себя в трагическую ситуацию.

В споре с Базаровым Павел Петрович прав до известной степени: жизнь с её готовыми, исторически взращёнными формами не уступит произволу бесцеремонно обращающейся с нею личности или группы лиц. Но доверие к опыту прошлого не должно препятствовать проверке его жизнеспособности, его соответствия вечно обновляющейся жизни. Оно предполагает отечески бережное отношение к новым общественным явлениям. Павел Петрович, одержимый сословной спесью и гордыней, этих чувств лишён. В его благоговении перед старыми авторитетами заявляет о себе «отцовский» дворянский эгоизм.

Итак, Павел Петрович приходит к отрицанию человеческой личности перед принципами, принятыми на веру. Базаров же приходит к утверждению личности, но ценой разрушения всех авторитетов и принципов. Обе эти позиции – крайние: в одной – закоснелость и эгоизм, в другой – нетерпимость и заносчивость. Спорщики впадают в «противоположные общие места». Истина от них ускользает: Кирсанову не хватает отеческой любви к ней, Базарову – сыновнего почтения. Участниками спора движет не стремление к истине, а взаимная нетерпимость. Поэтому оба, в сущности, не вполне справедливы, причём не только по отношению друг к другу, но и к самим себе.

Уже первое знакомство с Базаровым убеждает: в его душе есть чувства, которые герой скрывает от окружающих и даже от самого себя: «Тонкие губы Базарова чуть тронулись; но он ничего не отвечал и только приподнял фуражку».

Однако нет-нет, да и сорвётся герой Тургенева, заговорит с резкостью, с преувеличенной резкостью, с подозрительным ожесточением. Это случается, например, когда речь заходит об искусстве. Тут Базарову изменяет хваленая уравновешенность: «Искусство наживать деньги или нет более геморроя!» Почему он так горячится? Не является ли его нетерпимость результатом скрытой власти искусства над его душой? Не ощущает ли Базаров силу настоящего искусства, самым нешуточным образом угрожающую его ограниченным взглядам на природу человека?

И другое. Первый завтрак в Марьине. Базаров «вернулся, сел за стол и начал пить поспешно чай». Каковы причины поспешности? Неужели внутреннее замешательство и неловкость перед Павлом Петровичем? Уж не «робеет» ли сам Базаров, так трунивший над робостью Николая Петровича? Что скрывается за «совершенно развязною» манерою его поведения, за «отрывистыми и неохотными» ответами?

Очень и очень не прост с виду самоуверенный и резкий тургеневский разночинец. Тревожное и уязвимое сердце бьётся в его груди. Крайняя резкость его нападок на поэзию, на любовь, на философию заставляет усомниться в полной искренности отрицания. Есть в поведении Базарова некая двойственность, предвосхищающая героев Достоевского с их типичными комплексами: злоба и ожесточение как форма проявления любви, как полемика с добром, подспудно живущим в душе отрицателя. В тургеневском «нигилисте» скрыто многое из того, что он отрицает: и способность любить, и «романтизм», и народное начало, и семейное чувство, и умение ценить красоту и поэзию. Не случайно Достоевский высоко оценил роман Тургенева и трагическую фигуру «беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм».

Но ведь не вполне искренен перед самим собой и противник Базарова, Павел Петрович. Он далеко не такой самоуверенный аристократ, какого разыгрывает перед Базаровым. Подчеркнуто аристократические манеры Павла Петровича вызваны внутренней слабостью, тайным сознанием своей неполноценности, в чём Павел Петрович, конечно, боится признаться даже самому себе. Но мы-то знаем его тайну, его любовь не к загадочной княгине-аристократке, а к милой простушке – Фенечке. Ещё в самом начале романа Тургенев даёт понять, как одинок и несчастен этот человек в своём аристократическом кабинете с мебелью английской работы. Далеко за полночь сидит он в широком гамбсовом кресле, равнодушный ко всему, что его окружает: даже номер английской газеты держит он неразрезанным в руках. А потом, в комнате Фенечки, мы видим его среди простонародного быта: баночки варенья на окнах, чиж в клетке, растрёпанный том «Стрельцов» Масальского на комоде, тёмный образ Николая Чудотворца в углу. И здесь он тоже посторонний со своей странной любовью на склоне лет без всякой надежды на счастье и взаимность. Возвратившись из комнаты Фенечки в свой аристократический кабинет, «он бросился на диван, заложил руки за голову и остался неподвижен, почти с отчаянием глядя в потолок».

Предпосланные решительному поединку, эти страницы призваны подчеркнуть издержки в споре с обеих сторон. Сословная спесь Павла Петровича провоцирует резкость базаровских суждений, пробуждает в разночинце болезненно самолюбивые чувства. Вспыхивающая между соперниками взаимная неприязнь неизмеримо обостряет разрушительные стороны кирсановского консерватизма и базаровского нигилизма.

Вместе с тем Тургенев показывает, что отрицания Базарова имеют демократические истоки, питаются духом народного возмущения. Характер Базарова проясняет в романе широкая панорама деревенской жизни, развёрнутая в первых главах: натянутые отношения между господами и слугами; «ферма» братьев Кирсановых, прозванная в народе «Бобыльим хутором»; разухабистые мужички в тулупах нараспашку; символическая картина векового крепостнического запустения – «небольшие леса», «речки с обрытыми берегами, и крошечные пруды с худыми плотинами, и деревеньки с низкими избёнками под тёмными, часто до половины размётанными крышами, и покривившиеся молотильные сарайчики с зевающими воротищами возле опустелых гумен, и церкви, то кирпичные, с отвалившеюся кое-где штукатуркой, то деревянные, с наклонившимися крестами и разорёнными кладбищами». Читателю представлен мир на грани социальной катастрофы; на фоне беспокойного моря народной жизни и появляется в романе фигура Евгения Базарова. Этот демократический, крестьянский фон романа укрупняет характер героя, придаёт ему национальную укоренённость, связывает нигилизм с общенародным недовольством, с социальным неблагополучием всей России. Неслучайно сам автор указывал, что в лице Базарова ему «мечтался какой-то странный pendant[9]9
  соответствие (франц.).


[Закрыть] с Пугачёвым».

В складе базаровского ума проявляются типические стороны русского народного характера: склонность к резкой критической самооценке, способность доходить до крайностей в отрицании. Базаров держит в своих руках и «богатырскую палицу» – естественнонаучные знания, которые он боготворит и считает надежным оружием в борьбе с идеализмом «отцов», с официальной идеологией самодержавия. В естествознании он видит здоровое противоядие барской мечтательности и крестьянскому суеверию. В запальчивости ему кажется, что с помощью естественных наук можно легко разрешить все вопросы, касающиеся сложных проблем общественной жизни, разгадать все загадки, все тайны бытия.

Вслед за вульгарными материалистами Базаров предельно упрощает природу человеческого сознания, сводит сущность сложных духовных и психических явлений к элементарным, физиологическим. Искусство для него – извращение, чепуха, гниль. Кирсановых он презирает не только за то, что они «барчуки», но и за то, что они «старички». Он и к своим родителям подходит с той же меркой. Всё это – результат примитивного взгляда на природу человека, приводящего Базарова к стиранию качественных различий между физиологией и психологией. «Романтической чепухой» считает Базаров и духовную утончённость любовного чувства: «Нет, брат, всё это распущенность, пустота!.. Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду?». Рассказ о любви Павла Петровича к княгине Р. вводится в роман не как вставной эпизод, не как лирическое отступление. Он является предупреждением заносчивому Базарову.

Изъян ощутим и в его афоризме: «Природа не храм, а мастерская». Правда деятельного, хозяйского отношения к природе оборачивается вопиющей односторонностью, когда законы, действующие на низших природных уровнях, абсолютизируются и превращаются в универсальную «отмычку», с помощью которой Базаров легко разделывается со всеми загадками бытия. Отрицая романтическое отношение к природе как к храму, Базаров попадает в рабство к низшим стихийным силам природной «мастерской». Ведь кроме правды физиологических законов, действующих на низших природных уровнях, есть правда человеческой одухотворённой природности. И если человек хочет быть «работником», он должен считаться с тем, что и природа на высшем экологическом уровне есть «храм», а не «мастерская».

Да и склонность того же Николая Петровича к мечтательности – не «гниль» и не «чепуха». Мечты – не простая забава, а естественная потребность человека, одно из проявлений творческой силы его духа. Разве не удивительна природная сила памяти Николая Петровича, когда он в часы уединения воскрешает прошлое? Разве не достойна восхищения изумительная по красоте картина летнего вечера, которой любуется этот герой?

Так встают на пути Базарова могучие силы красоты и гармонии, художественной фантазии, любви, искусства. Против «Stoff und Kraft» Бюхнера – пушкинские «Цыганы» с их пророческими для Базарова стихами: «И всюду страсти роковые. И от судеб защиты нет». Против пренебрежения искусством, мечтательностью, красотой природы – раздумья и мечты, игра на виолончели Николая Петровича. Базаров смеётся над всем этим. Но «над чем посмеёшься, тому и послужишь», – горькую чашу этой жизненной мудрости Базарову суждено испить до дна.