Текст книги "Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2"

Последние годы жизни Тургенева

Разумеется, долгое пребывание Тургенева за границей не могло не сказаться на формировании крайнего «западнического» уклона в его общественных убеждениях. Но ведь нельзя же не признать, с другой стороны, и того, что жизнь Тургенева в Западной Европе сыграла ключевую роль в преодолении вековых предрассудков и предубеждений, существовавших в «культурном слое» Запада по отношению к России и нашей литературе. Тургенев выступал в качестве добровольного миссионера, «решительного радетеля» за родную литературу. Он стал одним из самых деятельных посредников между французскими и русскими писателями. Его усилиями были сделаны первые переводы на европейские языки произведений Гоголя, Толстого, Писемского, Островского.

Да и в своём художественном творчестве конца 1870-х годов Тургенев всё более решительно уходил от своего западничества. В апреле 1876 года началось восстание в Болгарии. В ответ последовали со стороны Турции жесточайшие репрессии, массовое истребление болгарского населения. Русская печать сообщала ужасающие подробности этих зверств. В России поднялась волна гнева и возмущения. Однако правительство «цивилизованной» Англии, союзницы Турции, не только не принимало мер к прекращению этого кровопролития, но молчаливо содействовало ему.

Глубоко потрясённый сообщениями русских газет о событиях на Балканах, возмущённый позицией Англии, летом 1876 года, на пути из Москвы в Петербург Тургенев написал стихотворение «Крокет в Виндзоре». В Виндзорском бору английская королева Виктория играет в крокет, и вот ей чудится, что крокетные шары превращаются в «целые сотни голов, обрызганных кровию черной»:

 
Головка ребёнка в пушистых кудрях,
И ротик лепечет укоры…
И вскрикнула тут королева – и страх
Безумный застлал её взоры…
 

Петербургская газета «Новое время», в редакции которой Тургенев оставил эти стихи, не решилась их напечатать. Но они облетели всю Россию в бесчисленных списках, читались на вечерах у наследника престола Александра Александровича, были переведены на немецкий, французский, английский языки. Молодежь России заучивала их наизусть. В ноябре 1876 года «Крокет в Виндзоре» появился в болгарской газете «Стара Планина».

12 апреля 1877 года Россия объявила Турции войну. В мае сестрой милосердия отправлялась в Болгарию Юлия Петровна Вревская. Тургенев испытывал к ней глубокую сердечную симпатию. Её смерть от тифа 14 января 1878 года в госпитале города Бела потрясла Тургенева. Он написал стихотворение в прозе «Памяти Ю. П. Вревской» (1878).

Летом 1877 года у Тургенева началась полоса восстановления давних дружеских связей, давних сердечных симпатий. Он навестил в Петербурге умирающего Некрасова и посвятил этому событию стихотворение в прозе «Последнее свидание». Совершилось примирение с Л. Н. Толстым, и Тургенев несколько раз посетил Ясную Поляну. Приезды писателя на родину сопровождались шумными чествованиями его таланта. В 1879 он не только приветствовался молодежью, но и встретил свою последнюю любовь, актрису Марию Гавриловну Савину, успешно выступившую в роли Верочки при постановке на сцене Александринского театра комедии Тургенева «Месяц в деревне».

После русских оваций летом 1879 года Тургенев получил известие, что Оксфордский университет в Англии присвоил ему степень доктора права за содействие «Записками охотника» освобождению крестьян.

7 июня 1880 года на заседании «Общества любителей российской словесности» Тургенев выступил с речью на литературном празднике – открытии в Москве памятника А. С. Пушкину.

Признание современников воодушевляло писателя. Строились планы возвращения в Россию. Созревал замысел большого романа о двух типах революционеров – русском и французском.

Но с января 1882 начались испытания – мучительная болезнь. 30 мая 1882 Тургенев писал отъезжавшему в его Спасское поэту Я. П. Полонскому: «Когда Вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, саду, моему молодому дубу, родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не увижу».

За два с половиной месяца до смерти, 29 июня 1883 года, познакомившись с «Исповедью» Л. Н. Толстого, в которой он, впадая в религиозную ересь, отрекался от художественного творчества, Тургенев писал:

«Милый и дорогой Лев Николаевич!

Долго Вам не писал, ибо был и есмь, говоря прямо, на смертном одре. Выздороветь я не могу – и думать об этом нечего. Пишу же я Вам собственно, чтобы сказать Вам, как я был рад быть Вашим современником – и чтобы выразить Вам мою последнюю искреннюю просьбу. Друг мой, вернитесь к литературной деятельности! Ведь этот дар Вам оттуда же, откуда всё другое. Ах, как я был бы счастлив, если б мог подумать, что просьба моя так на Вас подействует!! Я же человек конченый… Ни ходить, ни есть, ни спать, да что! Скучно даже повторять всё это! Друг мой, великий писатель русской земли, внемлите моей просьбе! Дайте мне знать, если Вы получите эту бумажку, и позвольте ещё раз крепко, крепко обнять Вас, Вашу жену, всех Ваших. Не могу больше, устал».

За несколько дней до рокового исхода Тургенев завещал похоронить себя на Волковом кладбище в Петербурге, подле своего друга Белинского. В бреду, прощаясь с членами семьи Виардо, он забывал, что перед ним французы, и говорил с ними на русском языке. Последние слова – «прощайте, мои милые, мои белесоватые» – перенесли Тургенева на просторы орловских лесов, полей и деревень. 22 августа (3 сентября) 1883 он отошёл в мир иной. Россия похоронила его, согласно завещанию, со всеми почестями, достойными его таланта.

Лебединой песней Тургенева явился цикл небольших лирических миниатюр под названием «Стихотворения в прозе», напоминающих в совокупности поэму Тургенева о пройденном жизненном пути. Здесь художественное наследие писателя обрело эстетическую завершённость, поэтический итог.

Тургенев начал своё творчество как поэт и поэзией его закончил. Причем это были не простые стихи, а именно стихотворения в прозе, по-своему увенчавшие напряженные устремления поэтической прозы Тургенева к гармоническому синтезу, к языку ёмких лирических формул. В книге обобщались ведущие мотивы всех тургеневских повестей и романов, отражались важные вехи его жизненной судьбы, закреплённые в богатейшем эпистолярном наследии писателя.

И глубоко символично, что открывало эту книгу стихотворение в прозе «Деревня» – «Последний день июня месяца; на тысячу вёрст кругом Россия – родной край!» – а завершал знаменитый «Русский язык», на всю жизнь остававшийся неиссякаемым источником надежды и веры Тургенева в историческую судьбу и высокое предназначение русского народа.

Горькое сознание глубочайшего национального кризиса, переживаемого тогда Россией, не лишило Тургенева надежды и веры. Эту веру и надежду давал ему наш язык. В одном из писем Тургенев сказал о нём так: «…Для выражения многих и лучших мыслей – он удивительно хорош по своей честной простоте и свободной силе. Странное дело! Этих четырёх качеств – честности, простоты, свободы и силы нет в народе – а в языке они есть…» И, подумав, он добавил: «Значит, будут и в народе». Сомневающимся в будущности России маловерам Тургенев настойчиво повторял: «И я бы, может быть, сомневался <…> – но язык? Куда денут скептики наш гибкий, чарующий, волшебный язык? Поверьте, господа, народ, у которого такой язык, – народ великий».

Судьбы народа не определяются только сиюминутными состояниями его жизни, которые порой повергают в уныние и растерянность. Судьбу народа во многом ведёт и определяет дух языка, на котором он говорит и в котором скрыта энергия многовековой исторической памяти:

«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»

Вопросы и задания

1. Опираясь на текст учебника, привлекая собственные наблюдения, продумайте сообщения на темы: «Преходящее и вечное в художественном мироощущении Тургенева», «Общественные взгляды писателя».

2. Используя тексты известных вам рассказов из «Записок охотника», покажите, как раскрывает Тургенев красоту и силу народных характеров, их единство с природой; подтвердите правоту Белинского, говорившего о новом подходе Тургенева к освещению народной темы.

3. Подготовьте сообщение о жанровом своеобразии «Записок охотника» и их роли в общественном движении и в истории русской литературы.

4. Объясните, почему в 50–60-х годах Тургенев оставляет народную тему и обращается к повестям и романам из жизни русского человека культурного слоя?

5. Что заставило Тургенева изменить первоначальное название романа «Гениальная натура» на окончательное – «Рудин»?

6. Почему роман о Лаврецком Тургенев называет «Дворянское гнездо»?

7. В чём источник трагизма любовного романа Лизы и Лаврецкого?

8. Как вы понимаете смысл эпилога в романе «Дворянское гнездо»?

9. Почему в качестве образца для русских «новых людей» Тургенев предложил в романе «Накануне» болгарина Инсарова?

10. Почему добролюбовская интерпретация романа «Накануне» в статье «Когда же придет настоящий день?» явилась поводом к разрыву Тургенева с журналом «Современник»?

11. Подготовьте рассказ о творческой истории романа Тургенева «Отцы и дети».

12. На основе анализа споров Базарова с Павлом Петровичем покажите трагический характер основного конфликта между «отцами» и «детьми». Что вас привлекает и что отталкивает в позициях героев-антагонистов?

13. С опорой на текст романа подготовьте рассказ о том, почему начиная с XIII главы конфликт произведения из внешнего (Базаров и окружение) переводится во внутренний план (в душу самого Базарова)? Раскройте душевное состояние героя после его увлечения Одинцовой (гл. XVII). Покажите, как эта любовь ставит под сомнение нигилистические убеждения Базарова и приводит его к мировоззренческому кризису?

14. Дайте анализ сцены смерти Базарова, покажите, какие силы помогают Базарову мужественно принять смерть?

15. Почему следующему роману Тургенев дал название «Дым»?

16. Как оценил Тургенев деятельность революционных народников в романе «Новь»?

17. Прочтите тургеневские «Стихотворения в прозе»; подумайте, почему Тургенев открыл их стихотворением «Деревня», а завершил стихотворением «Русский язык»?

Александр Николаевич Островский (1823–1886)

Художественный мир драматурга

«Колумб Замоскворечья!» Эта формула не без помощи услужливой критики прочно и надолго приросла к Островскому. Повод будто бы дал сам драматург ещё в начале своего творческого пути. В юношеских «Записках замоскворецкого жителя» он назвал себя первооткрывателем незнаемой и неведомой страны. Никто, кажется, не заметил тут скрытой иронии. А ведь юноша подшутил над теми читателями и критиками, которые, будучи далёкими от коренных основ национальной жизни, и впрямь полагали, что за Москвой-рекой раскинулся диковинный мир, где живут люди «с пёсьими головами». Вспомним характерное: «Мир Островского – не наш мир, и до известной степени мы, люди другой культуры, посещаем его как чужестранцы…» Так говорил далеко не худший литератор Серебряного века Юлий Айхенвальд. А известный знаток драматургии Островского Н. Долгов называл его мир «страной, далёкой от шума быстро бегущей жизни».

Сам «Колумб», открывший «русским иностранцам» замоскворецкую страну, чувствовал её границы и жизненные ритмы совершенно иначе. Замоскворечье, в представлении Островского, не ограничивалось Камер-коллежским валом. За ним, непрерывной цепью, от Московских застав вплоть до Волги шли промышленные фабричные сёла, посады, города и составляли «продолжение Москвы». «Две железные дороги, одна на Нижний Новгород, другая на Ярославль, охватывали самую бойкую, самую промышленную местность Великороссии». «Там на наших глазах, – говорил драматург, – из сёл образуются города, а из крестьян богатые фабриканты; там бывшие крепостные графа Шереметева и других помещиков превратились и превращаются в миллионщиков; там простые ткачи в 15–20 лет успевают сделаться фабрикантами-хозяевами и начинают ездить в каретах… Всё это пространство в 60 тысяч с лишком квадратных вёрст и составляет как бы предместье Москвы и тяготеет к ней всеми своими торговыми и житейскими интересами…» Москва для этого мира – мать, а не мачеха. Она не замыкается в себе, но любовно открывается ему навстречу. «Москва – город вечно обновляющийся, вечно юный». Сюда волнами вливается великорусская народная сила, которая создала государство Российское. «Всё, что сильно в Великороссии умом и талантом, всё, что сбросило лапти и зипун, – стремится в Москву». Вот такая она, хлебосольная и широкая Москва Островского, вот такой у неё всероссийский размах и охват!

Потому и купец интересовал писателя не только как представитель торгового сословия. Он был для него центральной русской натурой – средоточием национальной жизни в её росте и становлении, в её движущемся драматическом существе. Сквозь купеческое сословие Островский видел всё многообразие коренной русской жизни – от торгующего крестьянина до крупного столичного дельца. За купечеством открывался Островскому русский народный мир в наиболее характерных его типах и проявлениях. Уже Н. А. Добролюбов с обычной для демократов-шестидесятников социальной остротой показал, что мир богатой купеческой семьи – прообраз слабых сторон Российской государственности, что купец-самодур – общенациональный символ её. И напротив, друг Островского, писатель-костромич С. В. Максимов, замечал, что купечество в низших своих слоях представляет для познания русской жизни и русского национального характера совершенно другой интерес: «Тут вера в предания и обычаи отцов свято соблюдается и почитается». «Здесь Русь настоящая, та Русь, до которой не коснулась немецкая бритва, на которую не надели французского кафтана, не окормили ещё английским столом».

Первое ощущение глубинных связей Замоскворечья с Россией народной, первое осознание того, что Москва не ограничивается Камер-коллежским валом, пришло к Островскому ещё в юности, когда в 1848 году отец его, Николай Фёдорович, вместе с чадами и домочадцами отправился на долги´х в путешествие на свою родину, в Костромскую губернию, в край со скудной землёй и с находчивым, одарённым народом, проявлявшим в суровых природных условиях чудеса предприимчивости. «С Переславля начинается Меря – земля, обильная горами и водами, и народ и рослый, и красивый, и умный, и откровенный, и обязательный, и вольный ум, и душа нараспашку. Это земляки мои возлюбленные, с которыми я, кажется, сойдусь хорошо, – записал тогда Островский в своём дневнике. – Здесь уже не увидишь маленького согнутого мужика или бабу в костюме совы… Что за сёла, что за строения, точно едешь не по России, а по какой-нибудь обетованной земле!» А в приобретённой отцом костромской усадьбе Щелыково «каждый пригорочек, каждая сосна, каждый изгиб речки – очаровательны, каждая мужицкая физиономия – значительна».

От московских застав вплоть до Волги расправляются могучие крылья, дающие вольный полёт поэтическому воображению национального драматурга, в котором эстетически глуховатая к коренной русской жизни критика ухитрилась разглядеть унылого реалиста-бытовика. «Он дал некоторое отражение известной среды, определённых кварталов русского города; но он не поднялся над уровнем специфического быта, и человека заслонил для него купец», – чеканил от лица такой критики свой приговор Ю. Айхенвальд.

Все предки Островского принадлежали к духовному сословию и жили в Костроме. В Москве первым оказался дед писателя Фёдор Иванович. Он был костромским протоиереем, но по смерти жены принял схиму под именем Феодота в Донском монастыре. «Это был великий аскет, и о его строгой жизни сложились целые легенды». Он скончался, когда внуку исполнилось 20 лет. Трудно поверить, чтобы духовный облик подвижника-деда никак не повлиял на мироощущение Островского-внука. Не из этих ли православных глубин вырастало миролюбивое чувство Островского-драматурга, его стремление смягчить в людях дух вражды и злобы?

Дедушка Архип в драме «Грех да беда на кого не живёт» говорит внуку, которому в этой жизни ничего не мило: «Оттого тебе и не мило, что ты сердцем непокоен. А ты гляди чаще да больше на Божий мир, а на людей-то меньше смотри: вот тебе на сердце и легче станет. И ночи будешь спать, и сны тебе хорошие будут сниться… Красен, Афоня, красен Божий мир! Вот теперь роса будет падать, от всякого цвету дух пойдёт; а там звёздочки зажгутся; а над звездами, Афоня, наш Творец милосердный. Кабы мы получше помнили, что Он милосерд, сами бы были милосерднее!»

Островский сдерживает авторский нажим и эмоцию, не спешит с суровым приговором. Помня о том, что «глас народа – глас Божий», он облачает этот приговор в форму пословицы, освобождая его от авторской субъективности.

Доверяя живой жизни с её непредсказуемостью, с игрой случайностей, Островский даёт героям полную свободу высказывания, жертвуя при этом сценическим движением, замедляя действие, нарушая классический канон. На этой основе возникает своеобразие Островского как «реалиста-слуховика», мастера речевой индивидуализации, раскрывающего характер человека на сцене не только через действия и поступки, но и через его речь.

Помня евангельский завет «в начале было Слово», Островский доверяет слову как наиболее полной и совершенной форме самораскрытия человеческого характера и наделяет своих героев, как положительных, так и отрицательных, простодушной и безоглядной откровенностью. Тихон в «Грозе» так прямо и заявляет Кулигину: «Нет, говорят, своего-то ума. И, значит, живи век чужим. Я вот возьму, да и последний-то, какой есть, пропью; пусть маменька тогда со мной, как с дураком, и нянчится».

«Герои Островского – дурны они или хороши, черны или светлы, волки они или овцы – одинаково простодушны, – отмечал театральный критик Серебряного века А. Р. Кугель. – Подлец так и говорит, подобно Горецкому: “Позвольте для вас какую-нибудь подлость сделать”. Волк не появляется в овечьей шкуре. И обратно: овца не напускает на себя злодейства». И эта кажущаяся наивность оборачивается, в конечном счёте, глубокой народной мудростью.

Детские и юношеские годы

Александр Николаевич Островский родился 31 марта (12 апреля) 1823 года в Замоскворечье, в самом центре Москвы, в колыбели славной российской истории, о которой вокруг говорило всё, даже названия замоскворецких улиц. Вот главная из них, Большая Ордынка, одна из самых старых. Название своё получила потому, что несколько веков назад по ней проходили татары за данью к великим московским князьям. Примыкающие к ней Большой Толмачёвский и Малый Толмачёвский переулки напоминали о том, что в те давние годы здесь жили толмачи – переводчики с восточных языков на русский и обратно. А на месте Спас-Болвановского переулка русские князья встречали ордынцев, которые всегда несли с собой на носилках скульптуру татарского идола Болвана. Иван III первым сбросил Болвана с носилок в этом месте, десять послов татарских казнил, а одного отправил в Орду с известием, что Москва больше платить дани не будет. Впоследствии Островский скажет о Москве: «Там древняя святыня, там исторические памятники… там, в виду торговых рядов, на высоком пьедестале, как образец русского патриотизма, стоит великий русский купец Минин».

Сюда, на Красную площадь, приводила мальчика няня, Авдотья Ивановна Кутузова, женщина, щедро одарённая от природы. Она чувствовала красоту русского языка, знала многоголосый говор московских базаров, на которые съезжалась едва ли не вся Россия. Няня искусно вплетала в разговор притчи, прибаутки, шутки, пословицы, поговорки и очень любила рассказывать русские народные сказки.

Островский окончил Первую московскую гимназию и в 1840 году, по желанию отца, поступил на юридический факультет Московского университета. Но учеба в университете у него не заладилась, возник конфликт с одним из профессоров, и в конце второго курса Островский уволился «по домашним обстоятельствам».

В 1843 году отец определил его на службу писцом в Московский совестный суд. Для будущего драматурга это был неожиданный подарок судьбы. Даже помещение этого суда обставлялось так, чтобы придать ему характер, располагающий к мысли о вреде вражды, о святости тишины и мира. Икона Христа с благословляющею десницей и Евангелием, на развёрнутой странице которого читалось: «Научитеся от Меня, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой». В суде рассматривались жалобы отцов на непутёвых сыновей, имущественные и другие домашние споры. Судья глубоко вникал в дело, внимательно выслушивал спорящие стороны, а Островский вёл записи дел. Истцы и ответчики в ходе следствия выговаривали такое, что обычно прячется и скрывается от посторонних глаз. Это была настоящая школа познания драматических сторон купеческой жизни.

В 1845 году Островский перешёл в Московский коммерческий суд канцелярским чиновником стола «для дел словесной расправы». Здесь он сталкивался с промышлявшими торговлей крестьянами, городскими мещанами, купцами, мелким дворянством. Судили «по совести» братьев и сестёр, спорящих о наследстве, несостоятельных должников. Раскрывался целый мир драматических конфликтов, звучало всё разноголосое богатство живого великорусского языка. Приходилось угадывать характер человека по его речевому складу, по особенностям интонации. Воспитывался и оттачивался талант будущего «реалиста-слуховика».