Текст книги "Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2"

Надежды Тургенева на выход России из пореформенной смуты связываются с Литвиновым. На долю Литвиновых падает почётная, хотя и скромная задача будничных практических дел. В конце 1860-х годов, по Тургеневу, на первый план и вышла такая задача терпеливого и скромного практического труда. Этот труд, разумеется, не имел ничего общего с типичным буржуазным предпринимательством. Литвинов мечтает не о личном обогащении, он хочет принести своей деятельностью «пользу всему краю». Литвиновы – практики переходной эпохи, деятели во имя грядущего возрождения, почву для которого они готовят исподволь скромным своим трудом.

В финале романа появляется надежда, что в отдалённом будущем Россия перейдет из газообразного состояния в твёрдое. Мы видим, как постепенно очищается душа Литвинова от «дыма», как в деревенской глуши он занят скромными практическими делами. Его тропинка узка, да на большее он и не способен: великое, ведь, и начинается с малого. Постепенно к Литвинову возвращается уверенность в себе, а вместе с нею любовь и прощение Татьяны, той русской девушки, от которой оторвала героя дымная баденская круговерть. Мирный финал романа не ярок, свет в нём приглушён, краски жизни акварельны. Но, тем не менее, он согревает читателя верой и надеждой. В одном из писем начала 1870-х годов Тургенев писал: «Народная жизнь переживает воспитательный период внутреннего, хорового развития, разложения и сложения; ей нужны помощники – не вожаки, и лишь только тогда, когда этот период кончится, снова появятся крупные, оригинальные личности».

«Дым» едва ли не окончательно рассорил Тургенева с его соотечественниками. Анонимный рецензент газеты «Голос» заявлял: «Не с любовью глядит г. Тургенев на Россию “из своего прекрасного далека”, презреньем мечет он в неё оттуда!» Сугубое недовольство «Дымом» высказал Ф. И. Тютчев. Тургенев получил на «Дым» его резкую эпиграмму:

 
«И дым отечества нам сладок и приятен!» —
Так поэтически век прошлый говорит.
А в наш – и сам талант всё ищет в солнце пятен,
И смрадным дымом он отечество коптит.
 

Герцен, которому Тургенев, после некоторых колебаний, всё-таки послал свой новый роман, ответил: «Я искренно признаюсь, что твой Потугин мне надоел. Зачем ты не забыл половину его болтанья?» Пришлось отвечать резкостью на резкость: «Тебе наскучил Потугин, и ты сожалеешь, что я не выкинул половину его речей. Но представь: я нахожу, что он ещё не довольно говорит, – и в этом мнении утверждает меня всеобщая ярость, которую возбудило против меня это лицо. <…> То, что за границей избито как общее место, – у нас может приводить в бешенство своей новизной».

Тургенев, очевидно, не чувствовал, что возмущение соотечественников вызывает не западническая проповедь, действительно ставшая в те годы и в России «общим местом», а презрительное отношение героя к русской культуре, задевающее наше национальное достоинство. Ознакомившись с «Дымом», друг Герцена Н. П. Огарёв послал Тургеневу такую эпиграмму:

 
Я прочёл ваш вялый «Дым»
И скажу вам не в обиду —
Я скучал за чтеньем сим
И пропел вам панихиду.
 

В августе 1867 года в Баден-Бадене Тургенева навестил Ф. М. Достоевский. Между ними состоялся довольно напряжённый и неприятный разговор. «Откровенно Вам скажу, – сообщал об этом Достоевский А. Н. Майкову, – его книга “Дым” меня раздражила. Он сам говорил мне, что главная мысль, основная точка его книги состоит в фразе: “Если б провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве”. Он объявил мне, что это его основное убеждение о России».

Так вновь, после дружеского сближения, когда Тургенев сошёлся с вернувшимся из Сибири Достоевским и даже опубликовал в его журнале «Эпоха» повесть «Призраки», – наступил решительный разрыв. Достоевский не только порвал тогда приятельские отношения с Тургеневым, но в романе «Бесы» вывел его в неприглядном образе «русского европейца», писателя Кармазинова, читающего публике свой прощальный рассказ «Мерси!» – пародию на тургеневскую повесть «Довольно».

«Мне хочется спросить у Вас: Иван Сергеевич, куда Вы девали Базарова? – Вы смотрите на явления русской жизни глазами Литвинова, Вы подводите итоги с его точки зрения, Вы его делаете центром и героем романа, а ведь Литвинов – это тот самый друг Аркадий Николаевич, которого Базаров безуспешно просил не говорить красиво. Чтобы осмотреться и ориентироваться, Вы становитесь на эту низкую и рыхлую муравьиную кочку, между тем как в Вашем распоряжении имеется настоящая каланча, которую Вы же сами открыли и описали», – упрекал Тургенева Д. И. Писарев. Того героя, который автору «Дыма» казался «каланчой», русский «нигилист» просто не приметил: в его глазах Потугин был всего лишь мухой, причём назойливой.

Тургенев отвечал Писареву так: «Вам “Дым” не нравится, так же как и почти всем русским читателям; ввиду такого единодушия я не могу не заподозрить достоинств своего детища: но Ваши аргументы мне кажутся не совсем верными. Вы напоминаете мне о “Базарове” и взываете ко мне: “Каин, где брат твой Авель?” Но Вы не сообразили того, что если Базаров и жив – в чём я не сомневаюсь, – то в литературном произведении упоминать о нём нельзя: отнестись к нему с критической точки – не следует, с другой – неудобно; да и наконец – ему теперь только можно заявлять себя – на то он Базаров; а пока он себя не заявил, беседовать о нём или его устами – было бы совершенною прихотью, даже фальшью. “Каланча” эта, стало быть, не годится; ну а кочку я выбрал – по-моему – не такую низкую, как Вы полагаете. С высоты европейской цивилизации можно ещё обозревать всю Россию. Вы находите что Потугин (Вы, вероятно, хотели его назвать, а не Литвинова) – тот же Аркадий; но тут я не могу не сказать, что Ваше критическое чувство Вам изменило: между этими двумя типами ничего нет общего, – у Аркадия нет никаких убеждений – а Потугин умрёт закоренелым и заклятым западником, – и мои труды пропали даром, если не чувствуется в нём этот глухой и неугасимый огонь. Быть может, мне одному это лицо дорого; но я радуюсь тому, что оно появилось, что его наповал ругают в самое время этого всеславянского опьянения, которому предаются именно теперь, у нас. Я радуюсь, что мне именно теперь удалось выставить слово: “цивилизация” – на моём знамени, – и пусть в него швыряют грязью со всех сторон».

Однако в 1870 году началась франко-прусская война, значительно пошатнувшая веру самого Тургенева в европейскую цивилизацию, обнаружившая непрочность тех корней, которые пустил он в её почву. Пребывание семейства Виардо в Германии стало невозможным. Они отправились в Лондон, и вилла в Баден-Бадене была продана вместе с домом Тургенева, который ещё ранее перешёл в собственность Луи Виардо. Некоторое время Тургенев ютился в Лондоне, пока не отшумела во Франции Парижская коммуна, пока мещанский буржуазный порядок вновь не вошёл в свои берега. Тогда супруги Виардо вернулись во Францию и поселились на улице Дуэ в доме, где на втором этаже Тургенев занимал две маленькие комнаты. Вскоре он построил себе дачный домик рядом с виллой Виардо под Парижем в местечке Буживаль. Это была последняя его «пристань».

Общественный подъем 1870-х годов. Роман «Новь»

В начале 70-х годов в России наметился новый общественный подъём, связанный с деятельностью революционного народничества и началом нараставшего земского движения. Тургенев проявлял к этому движению самый оживлённый интерес. Он близко сошёлся тогда с одним из идейных вождей и вдохновителей «хождения в народ» П. Л. Лавровым и даже оказывал материальную помощь в издании сборника «Вперёд». Он внимательно следил за всеми эмигрантскими изданиями, вникал в тонкости полемики между различными течениями внутри народнического движения. В спорах между лавристами, бакунинцами и ткачёвцами Тургенев проявлял большую симпатию к позиции Лаврова. В отличие от Бакунина, Лавров считал, что русское крестьянство к революции не готово. Потребуются годы напряжённой и терпеливой деятельности интеллигенции в деревне, прежде чем народ поймёт необходимость перемен и поднимется на сознательную борьбу за свободу. Не одобрял Лавров и заговорщическую, бланкистскую тактику Ткачёва, который проповедовал идею политического террора, захвата власти в стране горсткой революционеров, не опирающихся на широкую поддержку народных масс. Более умеренная и трезвая позиция Лаврова была во многом близка Тургеневу, который в эти годы глубоко разочаровался в надеждах на правительство и на бывших своих друзей – либералов.

Однако отношение Тургенева к революционному движению было по-прежнему отрицательным. Он не разделял народнических политических программ. Ему казалось, что революционеры страдают нетерпением и слишком торопят русскую историю. Их деятельность не бесполезна в том смысле, что они будоражат общество, подталкивают правительство к реформам. Но чаще всего бывает другое: напуганная их революционным экстремизмом власть идёт вспять; в этом случае их деятельность косвенным образом подталкивает общество к реакции.

Истинно полезными деятелями русского прогресса, по Тургеневу, должны явиться «постепеновцы», «третья сила», занимающая промежуточное положение между правительственной партией и примкнувшими к ней либералами, с одной стороны, и революционными народниками, с другой. Откуда ждёт Тургенев появления этой силы? Если в 1850–60-х годах писатель возлагал надежды на «постепеновцев» сверху (культурное дворянство), то теперь он считает, что «третья сила» должна прийти «снизу», из народа.

Именно потому в творчестве Тургенева 1870-х годов вновь пробуждается острый интерес к народной теме. Появляется группа произведений, продолжающих «Записки охотника». Тургенев дополняет книгу тремя рассказами: «Конец Чертопханова», «Живые мощи» и «Стучит». К ним примыкают повести «Бригадир» (1868), «Степной король Лир» (1870), «Пунин и Бабурин» (1874), «Часы» (1875), «Старые портреты» (1880), «Отчаянный» (1882), «Перепёлка» (1882). В этих произведениях Тургенев уходит в историческое прошлое. Разгадку русской жизни он начинает теперь искать не в скоропреходящих типах, а в героях, воплощающих коренные черты национального характера, неподвластные ходу времён. Традиционная в творчестве Тургенева тема трагической роли любви в судьбе человека развивается в повести «Вешние воды» (1871).

Особую группу произведений 1870-х – начала 80-х годов составляют так называемые «таинственные повести» Тургенева: «История лейтенанта Ергунова» (1867), «Несчастная» (1868), «Собака» (1870), «Казнь Тропмана» (1870), «Странная история» (1870), «Стук… стук… стук» (1870), «Рассказ отца Алексея» (1877), «Сон» (1877), «Песнь торжествующей любви» (1881), «Клара Милич» (1882). В них Тургенев обращался к изображению загадочных явлений человеческой психики: к гипнотическим внушениям, тайнам наследственности, загадкам и странностям в поведении толпы, к необъяснимой власти умерших над душами живых, к подсознанию, галлюцинациям, телепатии. О прямом вмешательстве потусторонних сил он предпочитает не говорить. Пограничные области человеческой психики, где сознательное соприкасается с подсознательным, Тургенев изображает с объективностью реалиста, оставляя для всех «сверхъестественных» феноменов возможность «земного», посюстороннего объяснения. Привидения и галлюцинации мотивируются отчасти расстроенным воображением героя, болезненным состоянием, нервным возбуждением. Тургенев не скрывает от читателя, что некоторым явлениям он не может подыскать реалистической мотивировки, хотя и не исключает её возможности в будущем, когда знания человека о мире и самом себе углубятся и расширятся.

В «таинственных повестях» Тургенев не оставляет своих размышлений над загадками русского национального характера. В «Странной истории», например, его интересует склонность русского человека к самоотречению и самопожертвованию. Героиня повести Софи, девушка из интеллигентной семьи, нашла себе наставника и вождя в лице юродивого Василия, проповедующего в духе раскольничьих пророков конец мира и воцарение антихриста. «Я не понимал поступка Софи, – говорит рассказчик, – но я не осуждал её, как не осуждал впоследствии других девушек, так же пожертвовавших всем тому, что они считали правдой, в чём они видели своё призвание. Я не мог не сожалеть, что Софи пошла именно этим путём, но отказать ей в удивлении, скажу более, в уважении, я также не мог». Тургенев намекал здесь на русских девушек-революционерок, образ которых получил развитие в героине романа «Новь» Марианне.

Тургенев завершил работу над этим романом в 1876 году и опубликовал его в январском и февральском номерах журнала «Вестник Европы» за 1877 год. Действие «Нови» отнесено к самому началу «хождения в народ», когда вдохновлённые идеями Бакунина молодые люди с помощью «летучей» пропаганды хотели поднять крестьян на революционный бунт. Тургенев показывает, что народническое движение возникло не случайно. Крестьянская реформа обманула ожидания. Положение народа после 19 февраля 1861 года ухудшилось. Главный герой романа революционер Нежданов говорит: «Пол-России с голода помирает, “Московские ведомости” торжествуют, классицизм хотят ввести, студенческие кассы запрещаются, везде шпионство, притеснения, доносы, ложь и фальшь – шагу нам ступить некуда…»

Но Тургенев обращает внимание на слабые стороны народнического движения. Молодые революционеры – это русские Дон-Кихоты, не знающие реального облика своей Дульсинеи – народа. В романе изображается трагикомическая картина народнической революционной пропаганды, которую ведёт Нежданов: «Садясь на телегу к Павлу, Нежданов вдруг пришёл в весьма возбуждённое состояние; а как только они выехали с фабричного двора и покатили по дороге в направлении к Т…у уезду, – он начал окликать, останавливать проходивших мужиков, держать им краткие, но несообразные речи. “Что, мол, вы спите? Поднимайтесь! Пора! Долой налоги! Долой землевладельцев!” Иные мужики глядели на него с изумлением; другие шли дальше, мимо, не обращая внимания на его возгласы: они принимали его за пьяного; один – так даже, придя домой, рассказывал, что ему навстречу француз попался, который кричал “непонятно таково, картаво”. <…> Не доезжая “Бабьих ключей”, Нежданов заметил – в стороне от дороги перед раскрытым хлебным амбаром – человек восемь мужиков; он тотчас соскочил с телеги, подбежал к ним и минут с пять говорил поспешно, с внезапными криками, наотмашь двигая руками. Слова: “За свободу! Вперёд! Двинемся грудью!” – вырывались хрипло и звонко из множества других, менее понятных слов. Мужики, которые собрались перед амбаром, чтобы потолковать о том, как бы его опять насыпать – хоть для примера (он был мирской, следовательно, пустой) – уставились на Нежданова и, казалось, с большим вниманием слушали его речь, но едва ли что-нибудь в толк взяли, потому что когда он, наконец, бросился от них прочь, крикнув последний раз: “Свобода!” – один из них, самый прозорливый, глубокомысленно покачав головою, промолвил: “Какой строгий!” – а другой заметил: “Знать, начальник какой!” – на что прозорливец возразил: “Известное дело – даром глотку драть не станет. Заплачут теперича наши денежки!”»

Конечно, в неудачах «пропаганды» такого рода виноват не один Нежданов. Тургенев показывает темноту народа в вопросах гражданских и политических. Но, так или иначе, между революционной интеллигенцией и народом встаёт глухая стена непонимания. А потому и «хождение в народ» изображается Тургеневым как хождение по мукам, где русского революционера на каждом шагу ждут тяжёлые поражения, горькие разочарования. Вся жизнь Нежданова превращается в цепь постоянно нарастающих колебаний между отчаянными попытками безотлагательных действий и душевной депрессией.

Эти метания трагически отзываются и в личной жизни героя. Нежданова любит Марианна. Она готова умереть за идеалы любимого человека. Но Нежданов, теряющий веру в их осуществимость, считает себя недостойным любви. Повторяется история, знакомая нам по роману «Рудин», но только в роли «лишнего человека» здесь оказывается революционер. Да и финал этой истории более трагичен: Нежданов кончает жизнь самоубийством.

Трагедия Нежданова заключается не только в том, что он плохо знает народ, а невежественный мужик его не понимает. В судьбе героя большую роль играют наследственные качества. Нежданов – полуплебей, полуаристократ. От дворянина-отца ему достались в наследство эстетизм, художественная созерцательность и слабохарактерность. От крестьянки-матери, напротив, – плебейская кровь, несовместимая с эстетизмом и слабодушием. В натуре Нежданова идёт постоянная борьба этих противоположных наследственных стихий, между которыми не может быть примирения.

Нельзя не заметить, что все революционеры в романе наделены наследственными пороками: хромота и шутовство Паклина, тяжёлая «душевная усталость» Маркелова, отсутствие женственности у Машуриной. Тургенев использует здесь характерные мотивы своего французского друга, писателя-натуралиста Эмиля Золя. Они имеют в романе критическую направленность: пагубность революции приводит к тому, что в неё уходят физически и психически неполноценные, ущербные люди.

Роману «Новь» Тургенев предпосылает эпиграф «из записок хозяина-агронома»: «Поднимать следует новь не поверхностно скользящей сохой, но глубоко забирающим плугом». В этом эпиграфе содержится прямой упрёк революционным «нетерпеливцам»: это они пытаются поднимать «новь» поверхностно скользящей сохой. В письме к А. П. Философовой от 22 февраля 1875 года Тургенев сказал: «Пора у нас в России бросить мысль о “сдвигании гор с места” – о крупных, громких и красивых результатах; более чем когда-либо и где-либо следует у нас удовлетворяться малым, назначать себе тесный круг действия…»

«Глубоко забирающим плугом» поднимает «новь» в романе Тургенева «постепеновец» Соломин. Демократ по происхождению и по складу характера, он сочувствует революционерам и уважает их. Но путь, который они избрали, Соломин считает заблуждением, в революцию он не верит. Представитель «третьей силы» в русском освободительном движении, он, как и революционеры-народники, вызывает подозрения и преследования со стороны правительственных консерваторов Калломейцевых и действующих «применительно к подлости» либералов Сипягиных. Эти герои изображаются теперь Тургеневым в беспощадном сатирическом освещении. Никаких надежд на правительственные «верхи» и дворянскую либеральную интеллигенцию писатель уже не питает. Он ждёт реформаторского движения снизу, из русских демократических глубин.

В Соломине писатель подмечает характерные черты великоросса: так называемая «смётка», «себе на уме», «способность и любовь ко всему прикладному, техническому, практический смысл и своеобразный деловой идеализм». Поскольку в жизни таких Соломиных были тогда ещё единицы, герой получился у писателя схематичным. В нём слишком резко проступают умозрительные стороны либерально-демократической утопии Тургенева. В отличие от революционеров, Соломин занимается культурнической деятельностью: он организует фабрику на артельных началах, строит школы и библиотеки. Именно такая, не громкая, но практически основательная работа способна, по Тургеневу, обновить лицо родной земли.

В «Нови» восторжествовал новый тип тургеневского общественного романа, контуры которого были уже намечены в романе «Дым». Именно «Дым» обозначил переход Тургенева к новой романной форме. Общественное состояние пореформенной России показывается здесь уже не через судьбу одного героя времени, но с помощью широких картин жизни, посвящённых изображению различных социальных и политических группировок общества. Эти картины связываются друг с другом не фабулой, а свободными от неё художественными связями и сцеплениями. Роман приобретает ярко выраженный общественный характер. В нём разрастается число групповых портретов и свёртывается количество индивидуальных биографий. Значение любовной истории Литвинова и Ирины в содержании романа, в отличие от прошлой «усадебной» его «окольцованности», существенно приглушается. В центре романа «Новь» оказываются не столько индивидуальные характеры отдельных героев времени, сколько судьба целого общественного движения (народничества). Нарастает широта охвата действительности, заостряется общественное звучание романа. Любовная тема уже не занимает в «Нови» центрального положения и не является ключевой в раскрытии характера Нежданова. Ведущая роль в организации художественного единства романа принадлежит не интимным, а социальным конфликтам эпохи между революционерами-народниками и крестьянством, между либерально-демократической (Соломин) и либерально-консервативной партиями русского общества (Сипягин).

Роман «Новь» на первых порах вызвал бурное неприятие со стороны и левых, и правых сил русского общества. Удручённый Тургенев писал М. М. Стасюлевичу 7 марта 1877: «…у меня насчёт “Нови” раскрылись глаза; это вещь неудавшаяся. Не говорю уже об единогласном осуждении всех органов печати, которых, впрочем, нельзя же подозревать в заговоре против меня; но во мне самом проснулся голос – и не умолкает. Нет! нельзя пытаться вытащить самую суть России наружу, живя почти постоянно вдали от неё. Я взял на себя работу не по силам».

Однако причина «неудач» лежала глубже: Тургенев своим романом просто не попал в настроение минуты, а на сей раз забежал вперёд. Первый же процесс «50-ти» стал подтверждать правоту его прогнозов, затем начались процессы Веры Засулич и «193-х».

В апреле 1877 А. В. Топоров сообщал Тургеневу: «Слышал я, что Вы опечалены отзывами нашей печати о “Нови” – напрасно. Поверьте, что это произведение с каждым днём будет приобретать больше и больше почитателей…» Изменилось отношение к роману и со стороны революционной молодежи. В народнической прокламации, написанной П. Ф. Якубовичем после смерти Тургенева, утверждалось, что «постепеновец» по убеждениям, он «служил революции сердечным смыслом своих произведений».