Текст книги "Статьи и интервью"

Но Блок открыл не только рай женской красоты, но и ад наступающей цивилизации 20 века. Он предсказал это в то время, когда большинство людей надеялись, что 20 век будет веком мира, любви и процветания. Что касается революции и его поэмы «Двенадцать» – обо всём об этом надо говорить особо и выяснить причины, почему так много писателей, поэтов, учёных в самом начале приветствовали революцию, а потом, и довольно быстро, отвернулись от неё, как это сделал и Александр Блок.

О гениальности Есенина, возродившего в своей поэзии русский космос тысячелетней деревни, и о многом другом в его поэзии – я писал детально в книге «Россия Вечная» и в других статьях.

Маяковский и Цветаева – это две стороны одной и той же медали, называемой русской историей, одна сторона которой – красная, другая – белая. Эти огромнейшие по своему замыслу поэтические империи составляют и гордость, и трагедию русской поэзии. Трагедию в самом высоком смысле этого слова.

Надо приблизиться и к самому сокровенному явлению в русской литературе. Это есть познание России и любовь к ней. Это выражено в ней с такой невероятной, почти сверхъестественной силой! Россия в русской литературе выступает фактически как некая самостоятельная метафизическая реальность, – явление, кстати, абсолютно уникальное. Это ещё одна глубинная особенность русской классики. Если проследить всё, что касается познания и любви к России в русской литературе, то создаётся впечатление чего-то необъяснимого, выходящего за рамки данного мира. Хотя, конечно, выйти за пределы любой данности, уйти далеко-далеко, в бесконечность – это чисто русская черта.

И в заключение хочется сказать хотя бы несколько слов о нашей современной России, о её положении. Россия – это мы. И наша судьба. В девяностые год мы пережили геополитическую катастрофу, которая угрожала самому существованию страны. Если бы политическое направление, которое как будто восторжествовало в России в девяностые годы, продолжалось, последствия были бы непредсказуемы, а если предсказуемы, то только в худшую сторону, вплоть до потери независимости страны.

Но в начале 21 века, как известно, пришёл новый президент, новая команда – и это спасло Россию. Было создано государство, которое отстояло суверенитет России и сделало её сильной. Но старые раны, нанесённые в 90-е годы, ещё не зажили, и возникли новые опасности. Но наша задача в такое время – хранить и защищать Россию. Защищать от саморазрушения и от многого другого. Разумеется, государство может быть сильным и вместе с тем демократичным, когда права и свободы людей не нарушаются. Это великое искусство «суверенной демократии». Нельзя быть постоянно в моральной, психологической и иной оппозиции к государству, ибо его разрушение грозит всем гибелью.

Сейчас, как никогда раньше, ввиду непредсказуемых и неожиданных явлений будущего века, требуется искреннее взаимопонимание между народом, государством и интеллигенцией. Если удастся залечить раны прошлого (коррупция, демографический кризис и т. д.) и обойти жутковатые, может быть, сюрпризы 21 века – мы окончательно спасены.

Чтобы осуществить великое духовное и метаисторическое предназначение России, в данный момент мы должны сохранить её физически, отстранить все угрозы вопреки безумию этого мира.

Метафизический образ России
Эссе

Глава первая

Итак, наша цель – увидеть и понять тот образ России, который сложился в русской литературе и в особенности в поэзии на уровне интуитивного, порой мистического прозрения. Речь идёт о прозрении относительно духовной сущности России в целом и глубинной связи между человеком и его Родиной, Россией.

Таким образом, это некое внутреннее, духовное видение России, видение того, что казалось скрытым от внешнего глаза.

Надо отметить, что именно литература, поэзия в частности, обладает способностью проникать в самые глубокие уровни реальности, открывать то, что порой закрыто даже для философии. Эту метафизическую способность поэзии проникать в невидимые, скрытые истины хорошо знали древние.

Этому высшему дару поэзии мы и обязаны появлением таких сокровищ мировой литературы, как персидская поэзия,»Махабхарата«, поэмы Гомера и Вергилия, Данте, Александра Блока. Они озарены великим метафизическим зрением, позволяющим открывать подлинную реальность, скрытую от земнородного взгляда. В пределах такой поэзии возможно описывать вселенскую действительность, параллельные миры, ад и рай, божественные сферы, скрытые стороны нашего мира – независимо от того, как это выражено – в метафизической ли форме, аллегориях или философско-мистическим языком. Во всяком случае, это такая поэзия, которая выходит за пределы нашего земного корыта с его социальными бурями.

Интересно, что в персидско-арабском мире считалось, что даже определённое нарушение поэтом религиозной ортодоксии не подлежит духовному суду, поскольку, если это действительно мистическая литература, поэт в этом случае входит в сферу, неподвластную простому человеческому разуму, входит в сферу, распознаваемую только интуитивным интеллектом. Этот дар, свойственный искусству вообще и литературе как царице искусств в особенности, тем не менее очень важен для человеческой жизни и истории, потому что с помощью этого дара могут открываться самые существенные и поразительные стороны реальности, которые иначе были бы сокрыты от человека. Причём эти «стороны» могут быть настолько важны для человека, что способны полностью изменить его. Недаром поэзия Данте стала символом итальянского самосознания.

Конечно, в искусстве реальность часто открывается в образах, а не в чистой мысли, но образ может идти дальше, чем мысль, и, кроме того, образ доступен философской расшифровке. Русская классика – от Пушкина до Андрея Платонова и Михаила Булгакова – несомненно, дала нам непревзойдённые образцы такой поэзии и прозы. Недаром русская классика считается одним из чудес света, наряду с веком Перикла в Афинах и эпохой Возрождения в Европе.

Однако наша классика настолько глубока, что, несмотря на многочисленные исследования, она всё ещё нуждается в философской интерпретации, в углублении её понимания.

Вообще, поскольку наша литература коренным образом философична, это затрудняет её понимание. Тем более литературоведение и литературная критика второй половины 20 века, изуродованные советским материализмом, потеряли возможность философского и метафизического осмысления литературы. Страшная «бесконечная сияющая пустота» так и оказалась неразгаданной.

Но наша цель несколько необычна: не Вселенная, как у Вергилия, не ад или рай, как у Данте, не мир, как у Толстого, а именно Россия, причём только в поэзии.

Довольно редко отдельная страна является объектом мистического, или интуитивного (как угодно), прозрения. Ни Древний Рим, ни Греция таковыми не были. Но у нас всё по-своему. И мы начнём с хрестоматийного стихотворения Лермонтова «Родина». Стихотворение начинается знаменательными строками:

 
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит её рассудок мой.
 

Это уже совсем иное, чем простой патриотизм, это любовь, направленная на нечто глубоко внутреннее, неизъяснимое. Это ключевые слова, ибо речь идёт о том, что по сравнению с этой любовью разум, рассудок человеческий – ничто, настолько эта любовь глубока и таинственна. Как видно из этого прославленного, но не до конца понятого стихотворения, «странная» любовь не связана ни с какими реалиями русской истории, её славой и успехами, а возникает она помимо всего этого из какого-то неописуемого и загадочного источника. Поэтому:

 
Но я люблю, за что, не знаю сам…
 

Иными словами, эта любовь к России носит мистический и в то же время непостижимый для ума характер. Складывается впечатление, что источник такой любви связан с какой-то высшей тайной России.

Таким образом, это стихотворение знаменует начало глобального поворота в русской культуре и в русском самосознании, ибо то, что было заложено в этом стихе, проявилось и расцвело во всей полноте в русской культуре XIX и XX веков. И, следовательно, кроме традиционного патриотизма, связанного, например, с военными успехами или с идеей «Третьего Рима», в России появился новый, неизвестный доселе вид патриотизма – любовь к Родине. Эта любовь уже носила чисто мистический, безусловный характер, не связанный ни с какими рациональными предпосылками, и по своему качеству превосходила естественную любовь к Родине.

Параллельно возникло и стремление к русскопознанию, то есть к познанию России как особой самобытной реальности, даже как метафизического объекта. Обо всём этом я и буду говорить в дальнейшем.

Поэзия Тютчева – типичный пример гениальности. В стихии понимания России у него, как известно, есть прежде всего два великих стихотворения, ставшие хрестоматийными, но о этого не потерявшие своей загадочности и приобщённости к вечному:

 
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!
 
 
Не поймёт и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
 
 
Удручённый ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.
 

К сожалению, современный читатель может не знать (или быть плохо или ложно информированным) о той стране XIX века, о России, в которой жили его прародители. А такое знание необходимо для полного понимания этого стихотворения. Дело в том, что Россия даже в XIX веке была не просто страной, ведомой православием, а на самом деле православное религиозное сознание настолько глубоко проникло в народ, да и в высшие сословия, что фактически это был несколько иной народ, чем сейчас. Достаточно сказать, что, насколько я помню из соответствующих архивов, в середине XIX века в огромной Российской Империи совершалось всего пять-шесть убийств в год (!), что говорит о глубоком проникновении христианских заповедей в сознание нации. Смертных приговоров (в основном по политическим причинам) было, как известно, всего несколько за столетие, и все они были связаны или с цареубийством, или с подобными преступлениями.

Отношение к смерти в то время было принципиально иное, чем сейчас: люди умирали с безграничной верой, глубоко обоснованной, кстати.

Документы, воспоминания, литература и тому подобное – всё говорит нам о том, что Святая Русь существовала в XIX веке, а не только в более отдалённые времена. Да, всегда были отдельные эксцессы, вспышки революций сверху, гонения, но в целом многие века народ жил в состоянии глубинного духовного света, и любые социально-политические реалии – ничто по сравнению с этим. Ибо эти реалии касаются только внешней жизни, а не глубин человеческого сознания, человеческой души и его, человека, состояния в этой жизни перед Богом. Святая Русь – это великая реальность нашей страны, хотя к концу XIX века всё это стало рушиться по причинам, суть которых вне темы нашей работы[5]5
  Недаром Александр Блок в начале века, когда слепые в своём неведении учёные всего мира писали о веке счастья, прогресса и миролюбия, выступил как пророк:
Двадцатый век ещё бездомней (…)Тень Люциферова крыла.

[Закрыть].

Всё это необходимо помнить для истинного понимания этого стихотворения.

Теперь можно вернуться к стихотворению Тютчева. Это, скорее, по своей значимости, маленькая поэма, чем стихотворение. В ней отражается та истина, что православие на Руси до конца следовало великим словам Христа о том, что «Царствие моё не от мира сего». Если не от мира сего, то нечего особенно заботиться о нём. Поэтому российские купцы просили прощения у нищих, которые казались им почти святыми, и слово «богатство» в русском языке когда-то означало, что русский человек богат Богом, божеским духом, а не деньгами. Отметим только, что не материальное богатство само по себе означало грех, а направленность ума на корыстолюбие, независимо от того, богат человек или беден. Отрешённость от мира так и светится в этом стихотворении. Падший этот мир устроен так, что духовное начало проявляется в монастырях, у отрешённых людей, в «рабском виде», ибо этот падший мир открыто или тайно ненавидит духовное начало, оно ему мешает, оно у него на последнем плане. И только после преображения этого мира «последние» станут «первыми».

Таким образом, в этой поэме в силу предельной образно-духовной концентрации фактически выражается принцип русского образа жизни вплоть до конца XIX века.

Но совершенно иная ситуация, когда речь идёт о другом, ещё более прославленном, загадочном, притягивающем, а порой вызывающем раздражение стихе Тютчева:

 
Умом России не понять,
Аршином общим не измерить.
У ней особенная стать.
В Россию можно только верить.
 

Это действительно загадка среди тайны. Но, в конце концов, в стихотворении всё предельно ясно, и в этом образе России нет ничего сверх особенного, из ряда вон выходящего. Ведь и Европа в своё время была проникнута католическим духом. Конечно, в XVIII–XIX веках в Европе уже вовсю наступал и даже торжествовал дух голого материализма. В России это наступление задерживалось.

Но стихотворение «Умом России не понять…» носит совершенно иной, радикальный характер. Это какое-то загадочное, метафизическое откровение. Оно, во-первых, сразу выделяет Россию из числа других, уже существующих стран и цивилизаций. К ней нельзя подходить с обычными мерками, как психологическими, так историческими. С одной стороны, Россия, конечно, вписывается в общий ряд, но, с другой стороны, нет, не вписывается, есть в ней нечто, какая-то тайна, недоступная уму, которая выделяет её. И поэтому стихотворение как раз входит в то течение русской жизни, которое связано с метафизическим познанием России, начало которому положил Лермонтов и которое потом, в начале XX века, дало нам целый мир русского самопознания, особенно в гениальной поэзии Блока и Есенина.

Во-вторых, обратим внимание на строку «Умом Россию не понять». Но, может быть, как-то иначе понять? Ведь существует высший ум, интеллектуальная интуиция, в конце концов.

Тютчев не даёт ответа. Одно любимое им молчание, молчание природы, молчание ума.

Он предлагает «только верить». Но вера может быть разной. Можно верить просто в необычность русской культуры, в то, что рано или поздно тайна России сама раскроется в её истории и культуре. Но можно и верить, уже сейчас предполагая отдалённое, как в тумане, знание, точнее, намёки на эту тайну, и верить в её смысл и осуществление.

Какую веру предполагал Тютчев, мы тоже не знаем (по крайней мере относительно этого стихотворения).

После таких прозрений Тютчева необходимо не снижать уровень, а сразу перейти к поэзии двух гениев русской литературы двадцатого века – Александра Блока и Сергея Есенина. Именно в их поэзии в высшей степени сконцентрировалось то мистическое, глубинное видение России, которое нас интересует и волнует прежде всего. Здесь, пожалуй, мы найдём кульминацию того направления в поэзии о России, о котором идёт речь в этой книге.

С другой стороны, здесь важен синтез: Блок фактически завершил классическую высокую дворянскую поэзию, поэзию образованного высшего класса, начатую Пушкиным, а Есенин представил на изумление всем мир народной, «деревенской» поэзии, которая таилась в глубинах русского народного самосознания на протяжении столетий.

Примечательно, что относительно России оба поэта пришли к единому знаменателю, дополняя друг друга.

Начнём с Блока. Чтобы лучше понять стихи о России этого поэта, выросшего в дворянской усадьбе Бекетовой, в ауре сияния русской дворянской культуры XIX века на её завершающем этапе, надо сказать несколько слов о поэзии Блока в целом и о том, какое место в его поэзии занимают стихи о России.

Блок и Есенин, несомненно, величайшие русские поэты XX века. Их влияние на российское самосознание было огромным. Что касается Блока, то прекрасный пример дают стихи Цветаевой о Блоке:

 
И, под медленным снегом стоя,
Опущусь на колени в снег
И во имя твоё святое
Поцелую вечерний снег.
 

В этом стихе, где обожествление Блока очевидно, очень важно слово «святость». Цветаева, которая вообще отличалась романтичностью и даже экзальтацией, в отношении Блока не ошиблась.

Блок, наряду с Лермонтовым, обладал несомненным пророческим даром. Это касалось и его личной судьбы:

 
Надо мной небосвод уже низок,
Чёрный сон тяготеет в груди,
Мой конец предначертанный близок,
И война, и пожар – впереди.
 

Вспомним пожар в Шахматове и гибель усадьбы во время гражданской войны.

Но в гораздо большей степени его пророческий дар касался судьбы мировой цивилизации в целом. Вспомним хотя бы строки из поэмы «Возмездие»:

 
Двадцатый век… Ещё бездомней,
Ещё страшнее жизни мгла
(Ещё чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
 

Это написано в начале XX века, до Первой мировой войны, когда вся мировая пресса, учёные, писатели предрекали, что XX век будет веком крайнего миролюбия, прогресса, дружбы между народами и всеобщего процветания.

Кстати, о духовной стороне жизни в XX веке они почти не писали вообще – такие понятия уже стали исчезать из лексикона всемирной болтовни.

Три цикла стихотворений Блока являются, по существу, определяющими: это «Страшный мир» и «Стихи о Прекрасной Даме» и третий – стихи о России.

В блоковедении уже проводились сравнения между Блоком и Данте, пусть и робкие. На самом деле Блока вполне можно определить как «Данте русской поэзии». Его рай – это божественное женское начало, несколько иного порядка, чем Беатриче. Его ад – это современный мир, современная цивилизация, идущая прямым путём к гибели. По Блоку, одна из важнейших, если не самая важная, причин тому – духовное опустошение, которое противоречит замыслу Божьему о человеке. Остаётся только хохот:

 
В тени гробовой фонари,
Смолкает над городом грохот.
На красной полоске зари
Беззвучный качается хохот.
 
 
Гнусавой массы стон протяжный
И трупный запах роз в церквах —
Весь груз тоски многоэтажный,
Сгинь в очистительных веках!
 

А Россия, по Блоку, – это регион между стихией божественной любви и тайны (стихи о Прекрасной Даме) и стихией современной цивилизации, с её грядущими в XX веке революциями, войнами, кровью и яростной ненавистью к духу во имя торжества или голого материализма, или демонического начала.

Но на самом деле понимание Блоком России идёт гораздо дальше. Надо только расшифровать смысл его гениальных прозрений. Начал он так:

 
О Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
 

…

 
Наш путь – степной, наш Путь —
в тоске безбрежной —
В твоей тоске, о, Русь!
 

Это обручение с Россией продолжалось всю его жизнь. Оно связано с необъяснимой, мистической любовью к России.

 
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые —
Как слёзы первые любви!
 

И опять в обращении к России, к этой мистической жене, выявляется мотив её тоски, причём тоски «безбрежной», то есть не имеющей границ, уходящей в бесконечность…

Русская тоска («…в твоей тоске, о Русь») становится беспредметной, эта тоска по тому, чего ещё нет в мире, или, скорее, по тому, что за горизонтом человеческого сознания.

Надо отметить, что всё, что сконцентрировалось в поэзии о России Серебряного века, по существу, уже проявлялось в той или иной форме и в прозе, и в философии XIX века. Я уже не говорю о Достоевском – величайшем мировом писателе и его понимании России.

И не только в поэзии, литературе и философии. Такие переживания относительно России были свойственны российским людям вообще.

Поэзия о России, от Тютчева до Блока, Есенина и так далее, оказала мощнейшее влияние на формирование национального самосознания. Проблема заключалась, однако, в том, что все эти прозрения не были раскрыты на достаточно глубинно-метафизическом, философском уровне, и именно в этом состоит наша задача.

Более того, самый тайный смысл этой поэзии может быть даже сокрыт от самих поэтов-авторов. Необходимо его раскрыть, чтобы познать нашу Родину и её высшее предназначение. Но необъяснимая, превосходящая обычный патриотизм таинственная любовь требует погружения в предмет любви, в её экзистенциальную стихию.

И Блок пишет:

 
…Ты стоишь под метелицей дикой,
Роковая, родная страна.
За снегами, лесами, степями
Твоего мне не видно лица.
Только ль страшный простор пред очами,
Непонятная ширь без конца?
 

Здесь важно определение «роковая». Образ России предстоит закутанным в туман, в метель, и вместо её лица одна бесконечность и непонятная ширь, простор, который как будто уходит в никуда, или в вечность. Нет ответа. Лицо скрыто; одни бесконечные деревни и «мутный взор колдуна».

В этом стихотворении Блока поразили, в конце концов, признаки или, скорее, призраки заводов, фабрик на горизонте: Россия становилась промышленным государством XX века. Для Блока всё внешнее, в конечном счёте, не имело особого значения. Он искал истинного духовного лица России. В этом стихотворении уже продемонстрированы важные качества России: некая устремлённость в непонятную бесконечность, стихия диких метелей (от социальных до духовных). Остаётся тайна, лица не видно.

«Бесконечная сияющая пустота» – так описывал Салтыков-Щедрин русские просторы. «Пустота», которая сияет, но источник света скрыт в глубине просторов, он незрим для человека.

Блок пишет:

 
Идут века, шумит война,
Встаёт мятеж, горят деревни,
А ты всё та ж, моя страна,
В красе заплаканной и древней.
 

В унисон всей русской литературе Блок пишет о России как о страдалице, как о мученице, но эти страдания особые, очищающие. Заплаканная красота – это образ, попадающий в самое сердце.

 
О бедная моя жена,
О чём ты горько плачешь?
 

Заметим, что мотив страдания носит у Блока глубоко мистический характер и лишь на поверхности порой чисто социальный. Блоку и Есенину некрасовские моменты были чужды.

Да и, по существу, Россия в социальном плане страдала, во всяком случае, не более, чем многие другие народы[6]6
  Например, террор Ивана Грозного несравним с тем, что творилось в Европе.
  Варфоломеевская ночь, инквизиция, внутренние европейские войны, геноцид колониальных народов – всего не перечесть. Страдания по социальным, природным, стихийным причинам, от войн и так далее – вообще отличительная черта жизни всех народов на земле. Но жизнь на земле становится настоящим преддверием ада только тогда, когда к этому присоединяется духовное опустошение во всех его формах.


[Закрыть].

Этот мистический элемент и придаёт страданию в русской литературе тот глубокий, но полностью ещё не раскрытый смысл, о котором писали Достоевский, Тютчев, Гоголь и Блок.

И всё же отнюдь не страдания, а тайна влечёт Блока к России:

 
Русь опоясана реками
И дебрями окружена…
 

Не только дебрями лесов, но и дебрями своей судьбы, своей души.

И одновременно:

 
Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю – и за дремотой тайна,
И в тайне ты почиешь, Русь.
 

Да, дебри, но главное – необычайность, тайна, к которой нельзя даже прикоснуться.

И – опять: бесконечность, уходящая куда-то за пределы сознания и земли. Бесконечность и физическая, и духовная. От этого становится чуть-чуть страшно, чуть-чуть бесприютно. И тогда возникает:

 
Приюти ты в далях необъятных!
Как и жить, и плакать без тебя!
 

Именно это парадоксальное сочетание жизни и бесконечности, уюта и безграничности придаёт русскоискательству Блока одновременно и человечный, и метафизический характер. Но «уют», к которому обращается Блок, – это и метафизический уют, а не только «человечный». Ибо надо приютиться в необъятности, а это не так просто. Бесконечность и уют сочетаются, пожалуй, только в России. Даже физически – в необъятных степях, лесах, просторах нет-нет, да и промелькнут «дрожащие огни печальных деревень». Да и сама русская изба – среди бесконечных полей, занесённых снегом, – разве это не уют, где можно отогреться от снежных бурь и ветровых песен и от гула лесов?

Человек, увы, нуждается и в простой опоре, а не только в том, чтобы, по выражению Платона, «догонять звёзды даже на краю могилы».

Чувства и метафизическая мысль соединены у Блока воедино. Поэтому, видимо, и страна – «роковая», «роковая, родная страна». Теперь становится более ясным – и почему роковая.

Существует притяжение тайны, притяжение к запредельности, тем более если где-то в подоснове этой тайны лежит что-то неизъяснимо родное. Запредельность и родное – это опять знаменитая русская антиномичность, о которой писал Бердяев.

Но, так или иначе, именно это таинственное притяжение, которое связывает навеки человека с русской душой и Россией, и может создавать порой ощущение «рока».

Ваша душа, вы стремительно втягиваетесь в снеговые бездны России, как только чувствуете этот таинственный поток запредельной духовности.

Вот ещё фундаментальное для понимания России блоковское стихотворение.

 
Грешить бесстыдно, непробудно,
Счёт потерять ночам и дням
И с головой, от хмеля трудной,
Пройти сторонкой в Божий храм.
 
 
Три раза преклониться долу,
Семь – осенить себя крестом,
Тайком к заплёванному полу
Горячим прикоснуться лбом.
 
 
Кладя в тарелку грошик медный,
Три да ещё семь раз подряд
Поцеловать столетний, бедный
И зацелованный оклад.
 
 
А воротясь домой, обмерить
На тот же грош кого-нибудь
И пса голодного от двери,
Икнув, ногою отпихнуть.
 
 
И под лампадой у иконы
Пить чай, отщелкивая счёт,
Потом переслюнить купоны,
Пузатый отворив комод.
 
 
И на перины пуховые
В тяжёлом завалиться сне…
Да и такой, моя Россия,
Ты всех краёв дороже мне.
 

Секрет этого стихотворения вовсе не в том, что, дескать, так как в России есть высокое, духовное, необычайное, можно простить ей и безобразие. Это было бы слишком элементарно и просто. Конечно, за высший уровень можно всё простить, как мы прощаем гению его слабости. Ключ к стихотворению заключается в строках: «.Да и такой (курсив мой – Ю.М.), моя Россия, ты всех краёв дороже мне.»

Это слишком многозначительные и страстные строки. Но суть в том, что Блок не просит извинить Россию, а даже именно такой, какая она есть в этом стихотворении, он её любит, и она ему дороже «всех краёв». Следовательно, не за Россию Пушкина или Сергия Радонежского он извиняет Россию, а даже в «такой» России видит что-то, за что её можно любить и дорожить ею.

Как это понять? Блок не даёт объяснения. Но, исходя из всего поэтического русскоискательства Блока, можно высказать некоторые догадки. И всё-таки, что это: полюбите нас чёрненькими, а беленькими нас. всякий полюбит? Нет, это не в духе Блока. Скорее всего, и в такой России он видит некие скрытые, еле заметные черты, отблеск, тень или антитень, какой-то намёк на то, что он любит в России. Такое трудно даже выразить. Ведь негативное, что описано в этом стихотворении, это вовсе не великая, тёмная, пьяная, окаянная Русь (по Волошину), а всего лишь Русь, так сказать, негативно-бытовая.

В искусстве, в литературе, в поэзии есть явления, которые по ту сторону всяких исследований. Необъяснимо, и объяснять не надо.

«Ты всех краёв дороже мне» – и точка.