Текст книги "Статьи и интервью"

Глава третья

До российской трагедии (Первая мировая и Гражданская войны) Волошин занимал в ряду русской поэзии начала века достойное, но скромное место.

Всё драматически изменилось в нём и в его поэзии, когда наступили судьбоносные дни. Переживания, боль за Родину и за гибнущих людей захватили, перевернули его душу.

И эта боль была настолько огромной, что можно было отдать всё, чтобы её не было, чтобы Россия жила, а не умирала.

Россия не была готова к войне, перевооружение армии, по плану, должно было закончиться только в 1917 году. Немецкое руководство знало об этом и поэтому решило нанести смертельный удар значительно ранее этого срока.

Но и в первые годы войны патриотический подъём был настолько велик, что одерживались и победы. Увы, только временные, но ценой нашей крови, большой крови, была спасена Франция, иначе её ждал бы неминуемый разгром.

И вот тогда, когда потрясённая Россия с её монастырями, церквами, иконами, с её недавно родившейся великосветской культурой, содрогалась в отчаянной битве, Волошин пишет своё знаменитое стихотворение «Россия (1915 г.)».

 

Россия (1915 г.)

Враждующих скорбный гений
Братским вяжет узлом,
И зло в тесноте сражений
Побеждается горшим злом.
 
 
Взвивается стяг победный…
Что в том, Россия, тебе? —
Пребудь смиренной и бедной —
Верной своей судьбе.
 
 
Люблю тебя в лике рабьем,
Когда в тишине полей
Причитаешь голосом бабьим
Над трупами сыновей.
 
 
Как сердце никнет и блещет,
Когда, связав по ногам,
Наотмашь хозяин хлещет
Тебя по кротким глазам.
 
 
Сильна ты нездешней мерой,
Нездешней страстью чиста,
Неутолённою верой
Твои запеклись уста.
 
 
Дай слов за тебя молиться,
Понять твоё бытие,
Твоей тоске причаститься,
Сгореть во имя твое.
 

12 августа, Биарриц

Это ошеломляет: «Пребудь смиренной и бедной – Верной своей судьбе».

В XIX веке русский мыслитель Хомяков написал стихотворение, весьма популярное в дореволюционной России:

 
Бесплоден всякий дух гордыни,
Не верно злато, сталь хрупка:
Но крепок ясный мир святыни…
 

Религиозное начало, противопоставленное имперскому и вообще политическому сознанию, было коньком славянофилов, и власти того времени особенно не восторгались такой тенденцией. Но религиозность народа тогда ещё была очень глубока, и на великой троице (Бог, Царь и Отечество) держалось почти тысячелетнее существование России, Бог и православие были на первом месте. И возражать, что основа бытия России заключалась в её необычайной духовности, было трудно. Сохранится духовность, сохранится и Россия. И исторически это верно.

Но Волошин писал своё стихотворение совсем в другую эпоху. Двадцатый век оказался самым чёрным веком в новейшей истории человечества.

Да, появились чудеса техники и так далее, но критерием исторического развития является человек, а не техника. А человек в ХХ веке был повержен: океаны крови, зверский материализм, атеизм и близость возможного самоуничтожения рода людского.

Но Волошин думал только о России, чувствуя близость глобальных катаклизмов и дыхание самой Преисподней. Он страстно желал не только самосохранения России, но и сохранения её мистической духовности и глубины тем более. Что даже в чёрный век рано или поздно высшие силы сохранят Россию.

Но вернёмся к стихотворению Волошина «Россия (1915 г.)».

Прежде всего обратим внимание на слова «верной своей судьбе». Волошин чувствовал, что Россия вступила в роковой период своей истории. Как в художественной, так и в мистической интуиции ему нельзя было отказать. Важнейшая черта рока – его неотвратимость. В этом смысле такого рода судьбу нельзя избежать, её нельзя изменить. Война и, главное, захват власти большевиками был именно таким событием.

Казалось, во время Гражданской войны свергнуть большевиков было нетрудно, и действительно – чисто простая случайность спасла их. Но «случай», как говорили древние – это язык богов. Сие означает, что переход к власти коммунистов был предопределён.

И включённость России в первую мировую бойню была началом этого предопределения.

Если судьбу изменить нельзя – то высшим ответом на её вызов может быть смирение. Покорность при сохранении своей духовной сути, своего достоинства.

Мне рассказывали об одном трагическом событии во время гражданской войны. В Сибири зимой красные партизаны сожгли деревню. Мороз, естественно, был смертельным. Крестьяне вышли на поляну, и священник, взяв в руки евангелие, стал его читать. Все молящиеся замерли, и ушли из этого мира в состоянии молитвы…

Это и есть то, о чём писал Волошин. Дело ведь не просто в стихах, великие стихи передают мироощущение народа.

Во время всей этой жуткой круговерти моим родственниками запомнились слова одного старца о большевистском перевороте: «Как внезапно пришли, так же внезапно и уйдут».

Так и совершилось в 90-е годы. Опять вопреки всякой логике и конкретной ситуации. И уход был так же предопределён, как и их внезапный, чудовищный приход к власти.

Покорность судьбе, о которой писал Волошин, означала и сохранение своей духовной сущности вопреки всему. Так и случилось исторически. Православие не погибло.

Но поражает антиномичность, о которой писал Бердяев, раскрывая своё понимание русской идеи. Действительно, самый мощный бунт, непокорность сочетаются со смирением и достойным принятием роковой судьбы.

И всё же в последующем четверостишии звучит такая боль («наотмашь хозяин хлещет тебя по кротким глазам»), о которой писать, говорить, казалось, невозможно.

Но эту боль пережили многие.

Недаром Ахматова сказала такое:

 
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребёнка, и друга,
И таинственный песенный дар —
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над тёмной Россией
Стала облаком в славе лучей.
 

В чём конечный смысл этих страданий?

В стихотворении Волошина «Россия (1915 г.)» скрыт ответ, хотя, может, и неполный:

 
Сильна ты нездешней мерой,
Нездешней страстью чиста,
Неутолённою верой
Твои запеклись уста.
 
 
Дай слов за тебя молиться,
Понять твоё бытие,
Твоей тоске причаститься,
Сгореть во имя твое.
 

Мир превратился в преддверие ада.

Два последних четверостишия, помимо их необыкновенной силы, носят, по существу, сакральный характер.

Действительно, предпоследнее четверостишие, где обозначена «нездешняя мера» и «неутолённость веры», означает страстный прорыв или стремление к запредельному, а значит, связь с неведомыми, ещё более высшими мирами. Именно этим, определяет поэт, и сильна Россия, ибо такая связь, такое стремление даёт ей тайную, не разгаданную, а по сути – божественную защиту высших сил, несмотря на то, что вышечеловеческая защита не исключает, а скорее предполагает разного рода испытания, необъяснимые повороты судьбы и страдания.

Вместе с тем такое стремление к запредельности означает также (на каком-то уровне) выход за границы всякой законченной формы духовности, всякой данности. Ибо как только определённое духовное достижение оформляется в какую-то букву, или законченность, то тут же закрывается движение в запредельное, закрывается последующая дверь… Но именно отрицание всякой оформленности и мёртвой законченности составляет характерную черту русской духовности, отмеченную, кстати, и западными наблюдателями.

Думаю, что как раз благодаря этой особенности (но не только благодаря ей) в Индии считается, что именно Россия создаст новую духовную цивилизацию, которая придёт на смену теперешней цивилизации голого чистогана, крах которой неизбежен в ближайшие столетия.

Поэтому эта «нездешняя мера» и даёт силу и историческую перспективу.

Страсть к реализации этих устремлений, по большому счёту, означает, что то, к чему стремятся, является внутренней сущностью России и русской души, только скрытой и нереализованной.

Отсюда и переходим к последнему четверостишию, где важнейшая строчка, на мой взгляд, – «понять твоё бытие». «Понять» – означает как раз проникнуть, раскрыть для себя эту внутреннюю сущность русской души.

Естественно, что этот уровень выходит за пределы обычной мировой истории с её ограниченностью. Здесь уже речь идёт об, условно говоря, космологической истории за пределами этого ограниченного мира. К великому бесконечному и направлено стремление.

«Твоей тоске причаститься» – российская тоска есть, следовательно, тоска по бесконечному, тоска по своей собственной, но ещё не раскрытой, загадочной сути, по таинственному центру собственной души.

И отметим также, что всё, о чём мы пишем, не является особенностью, достижением какого-то одного поэта, а русской поэзии в целом, а точнее, конечно, всей русской литературы и, следовательно, особенностью и чертой внутренней и духовной жизни России.

«Сгореть во имя твое» – я бы не сказал, что это призыв к простой жертвенности, наоборот. По традиционным представлениям, «сгореть», то есть отдать чему-то все свои силы, означает последующее возрождение, расцвет как на индивидуальном, так и на историческом уровне.

Это удивительное стихотворение написано в 1915 году. Но революция и Гражданская война потрясли Волошина и породили целый цикл стихов («Пути к России»). Революцию он воспринял как стихийный бунт, как возрождение древнего и страшного бунта, как пугачёвщину. «Разгулялись по России бесы» – этим всё, как будто бы, сказано. Но не всё так просто. Скорее, народным бунтом воспользовались «бесы», предсказанные Достоевским. Но сам бунт имеет свои исторические корни и оправдания. «Взрыв революции в царях», «самодержавье» революционеров, восстание и смирение – в пронзительных стихах Волошина раскрывается вся небывалая антиномичность, противоречивость русской истории, её болевых точек. Эти периоды – кровавые драмы, но не по Шекспиру, с его логикой тьмы, а по Достоевскому – с его почти апофатическим, непознанным ужасом и столкновением мистических страстей, когда даже атеизмстановится религией.

«Пётр Великий был первый большевик», – пишет Волошин, поражаясь диктаторским замашкам революционеров.

 
И старинное пламя усобиц
Лижет ризы твоих Богородиц
На оградах Печёрских церквей.
 

Волошин воспринимал раскол страны как кровоточащую рану. Во всём дойти до конца, довести идею до предела возможного, возвести её на уровень исторического абсолюта – это хорошо, если такая идея объединяет страну (как было с формулой: Бог, Царь и Отечество), но когда это ведёт к расколу, и друг другу противостоят две сверхидеи, два разных взгляда на мир, устройство страны и религию, – Волошин видит в этом катастрофу, тайный смысл которой окутан дымом.

И он пишет:

 
Эх, не выпить до дна нашей воли,
Не свести нас в единую цепь!
Широко наше Дикое поле,
Глубока наша скифская степь.
 

Здесь каждая строка может порождать волну самых страстных интерпретаций… «Выпить до дна нашу волю» – может быть, на самом её дне покоится примирение, точнее, слияние всех противоречий? Но пропасть, куда устремлена воля, не только глубока, но и кажется бездонной.

Ведь веками существовало согласие, пусть и с промежутками взрывов, – и вот самый страшный взрыв свершился в 1917 году.

Самая величайшая революция в мировой истории, видимо, так и останется таковой на все века, до конца времён.

Волошин занял уникальную позицию во время Гражданской войны: «…молюсь за тех и за других». Не только словом, молитвой и действиями он был верен своим убеждениям, хотя это могло стоить ему жизни. При красных он спасал от террора белых, при белых – укрывал красных. Его любовь к России, к её народу была безгранична и возвышалась над самыми смертельными политическими схватками.

Главное, что его мучило, – в чём тайный, «оправдательный» смысл этой трагедии? И перед лицом будущей истории, а фактически перед лицом апокалипсиса? Ибо именно в духе апокалипсиса революцию эту воспринимала и значительная часть русской интеллигенции. Может ли человек устроить свою жизнь без Бога и без Дьявола – один на один с собственным одиночеством?

Дальнейшее развитие художественной мысли Волошина сталкивается с глобальными загадками духовного порядка.

Вопрос заключается в следующем: в чём тайный смысл страданий, выпавших так внезапно на долю России?

Волошин чувствует, что этот тайный смысл, духовный и исторический, существует, пусть он и скрыт. На поверхности вроде всё понятно: столкнулись две правды, одна из них – правда традиции и веры, другая – до безумия утопична. Но, может быть, в водовороте этих трагических битв возникает нечто третье? Может быть, это закалка, зарождение нового человека, подготовка к грандиозным, небывалым событиям ХХ-XXI веков?

Всё это в целом – поле догадок, переживаний, попыток…

Совершенно другая тема – народная стихия в её, так сказать, тёмных проявлениях.

Здесь точку над «i» ставит знаменитое стихотворение, посвящённое Стеньке Разину, точнее, поэма о нём, о разудалом и беспощадном:

 
И за мною не токмо что драная
Голытьба, а казной расшибусь —
Вся великая, тёмная, пьяная,
Окаянная двинется Русь.
 

Здесь самое интересное – именно упоминание о «великой», «тёмной», «пьяной» и «окаянной» Руси, которую хочет соблазнить бунтом Стенька Разин. Сама она – вовсе не обязательно бунтует. Она, «тёмная» и «пьяная», может жить своей обособленной жизнью, посреди любого другого окружения: будь то Святая Русь с её монастырями и отшельниками, будь то имперская Россия с её сверхобразованным дворянским классом. Но она не только «тёмная», но и «великая», ибо в ней таятся многие силы и надрывы, сны и пожелания, неизвестные другим слоям народа.

Я не имею в виду, конечно, юродивых, это относится к традиции.

Здесь действует хаос, а хаос – это часть России, метафизически и исторически. И в хаосе лежит первоначало новых идей и начинаний.

Конечно, в этой Руси хаос замкнут на себя, мало кому известно, что там таится. Но недаром Разин хочет привлечь эту Русь на свою сторону…

Заслуга Волошина в том, что он опять обратил внимание на это. На самом деле, такая Русь пережила и советское время, переживёт, я думаю, и много других времён. Она лишь приняла иную форму, не такую бросающуюся в глаза, как в дореволюционной России. Иногда она вползает и в наше сознание, порождая там странные озарения, смутные предчувствия, творческий хаос. Не такая уж она «окаянная», как кажется на первый взгляд.

И вспомним Блока:

 
Да и такой, моя Россия,
Ты всех краёв дороже мне.
 

В чём Волошин остался велик и незаметен, так это, разумеется, в своей верности России и в глубокой мистической любви к ней.

 
Дай слов за тебя молиться,
Понять твоё бытие,
Твоей тоске причаститься,
Сгореть во имя твое.
 

Глава четвёртая

Мы рассмотрим некоторые кардинальные стороны русской поэзии, которые в силу пророческих, мистических свойств поэзии имеют решающее значение для понимание глубинной сущности России как духовно-космического явления.

Совершенно ясно, что не меньшее значение в этом смысле имеет и русская проза с её прозрениями о русской душе и России (особенно Достоевский, Толстой, Гоголь, Платонов). К этому мы ещё вернёмся[9]9
  Также не стоит забывать, что в европейской философии есть положение о том, что каждый народ представляет собой особенную мысль Бога о человечестве, иными словами, каждый народ имеет свою специфическую идею.


[Закрыть].

Обратим внимание не только на величайших поэтов (Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Блок, Есенин), о которых мы писали, но и на всю панораму русской поэзии XIX–XX веков. Если мы в это углубимся, то будет нетрудно заметить, что тенденции, касающиеся понимания России, о которых я писал, присутствуют, по сути, почти везде в русской поэзии, независимо уже от степени талантливости того или иного поэта.

Надо добавить, что эти тенденции, естественно, существуют не только в культуре (поэзии, прозе, музыке и т. д.) как таковой, но и в жизни людей, в их внутреннем мироощущении. И это очень важно.

Но обратимся к поэзии. Здесь невозможно сделать обзор всего этого океана, но просто приведём некоторые примеры, которые вполне укладываются в те русла великих прозрений о России, которые мы видим в поэзии таких величайших гениев, как Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Блок, Есенин…

Начнём с классиков Серебряного века – Фёдора Сологуба и Андрея Белого.

Возьмём, например, стихотворение Фёдора Сологуба «Печалью, бессмертной печалью родимая дышит страна.» Такая всеобъемлющая печаль, скрытая тоска может проявлять себя по-разному, в любой форме, в культуре или как внутреннее человеческое чувство, в ландшафте, как в отражении русской души, в живописи (вспомним Левитана) и так далее.

Печаль бессмертная, не зависящая от каких-либо меняющихся условий жизни, – это, несомненно, чисто метафизическая печаль, возникающая из-за того, что этот мир не может воплотить всё, что необходимо русской душе, что он фатально ограничен.

Но главное, что эта печаль носит метафизический характер, не зависящий от каких-либо условий, от какой-либо конкретной утраты.

Более того, она указывает на то тайное, глубокое предназначение России, которое ещё не раскрыто. Это тоска по будущему предназначению.

И поэтому в своё время эта тайная тоска может превратиться в энергию прорыва и в итоге в бесконечную духовную радость, связанную с реализацией всего предназначения.

Теперь обратимся к Андрею Белому, поэту. В начале XX века он выпустил небольшой сборник стихов о России, восхитивший Александра Блока. В этих стихах великая Русь охвачена силами безумной непонятной стихии, переворачивающей человеческие души, сметающей все устои, всю «стабильность», на которой держалась Россия в своей внутренней жизни. И что дальше? – как и у Гоголя, ответа нет. Одни «снега, снега» и «музыка, сводящая с ума» (это уже Георгий Иванов). Кстати, о русской музыке – на примере симфоний Чайковского (берём экстремальный пример) – особенно очевидно, что глубина этой потрясающей музыки такова, что действительно скажешь, что Георгий Иванов прав. Эта музыка сметает разум как иллюзию и обнажает такую бездну, которую, может быть, нельзя ни определить, ни сказать о ней иным языком, чем в музыке Чайковского. Трагизм Вселенной, бесконечная стихия боли – ну, это всё приблизительно (я имею в виду Шестую симфонию в особенности). В общем, после литературы высшая музыка России – её наиболее глубокое сокровище, отражающее всё те же бездны русской души.

Вернёмся к карте русской поэзии. Остановимся на Гумилёве и совершенно недооценённых в пылу холодной войны в литературе таких великих поэтах, как Клюев и Заболоцкий.

Об этом пришлось бы многое написать, но в данный момент хотелось бы остановиться на одной важной стороне русской культуры, на её связи с Востоком, особенно с Индией.

Эту глубинную связь Клюев провозгласил совершенно определённо, когда писал о России:

 
И страна моя, белая Индия,
Преисполнена тайн и чудес.
 

Гумилёв в своей гениальной маленькой поэме «Заблудившийся трамвай» говорит о билете, билете в «Индию духа». С тех пор это выражение стало крылатым – «Индия духа». Многозначительно, что такая близость на тайно-духовном уровне между Россией и Индией провозглашена как великим поэтом крестьянской Руси, так и великим поэтом, вышедшим из дворянства, высшего сословия, которое столько гениев подарило России в одном только XIX веке.

Сам смысл этой близости, конечно, не на уровне религии, а на уровне метафизической глубины. Об этом я уже писал в книге «Россия Вечная». Отмечу, что индийская метафизика признана в мировом масштабе как величайшее достижение человеческой мысли, намного превосходящее что-либо созданное в этой сфере в западном мире.

Направим теперь внимание к другой теме. У Бальмонта находим изумительное стихотворение «Есть в русской природе…», в котором с несколько болезненным надрывом показана глубокая связь между русской природой и русской душой, именно с такими её сторонами, которые Есенин так ясно выразил словами «нежность грустная». Сразу вспоминается Левитан и его живопись.

Природа здесь, сама по себе являющаяся живым феноменом, одухотворяется ещё и тем, что становится отражением человеческого духа. Ибо всё это – космос, природа и человек – связаны между собой и на высшем духовном уровне.

В принципе, Серебряный век русской поэзии и литературы явился достойным продолжением того чуда, которое возникло в России в XIX веке. Это чудо – русская литература этого века от Пушкина и Гоголя, до Толстого, Достоевского и Чехова. В самой Европе считается, что существовало три чуда в сфере мировой культуры: век Перикла в Афинах, эпоха Возрождения в Европе и русская литература XIX века. Более того, по моему убеждению, наша классика до сих пор недооценена, в том числе и у нас, в России, и это несмотря на то, что самый положительный имидж России, который существует в мире, на Западе в частности, связан именно с великой русской литературой, с её классикой. Недаром Достоевский и Толстой считаются величайшими писателями в мировой истории.

Недооценка этого русского сокровища заключается в ещё недостаточном проникновении в его бездонную глубину и метафизику. Разумеется, философичность как особое свойство именно русской литературы признаётся во всём мире, и Толстой, и Достоевский почитаются не только как писатели, но и как философы, наряду с корифеями собственно мировой философии. Но нечто весьма существенное в русской литературе и культуре в целом упущено… К этому мы ещё вернёмся.

Серебряный век же, как достойный продолжатель золотого века русской культуры, был жестоко прерван большевистской революцией. Процесс был как будто остановлен, но такие отдельные величины, как Андрей Платонов, Михаил Булгаков, Владимир Набоков, Иван Бунин, Марина Цветаева, продолжали великую традицию вплоть до середины XX века.

Сам же короткий Серебряный век культуры Российской империи во многом ничуть не уступал девятнадцатому, Золотому веку, и с неиссякаемой, кроме всего прочего, глубиной обнажил те бездны и раны мировой истории, которые поглотили и поглощают наше время.

Теперь стоит хотя бы на мгновение погрузиться в прозу. В книге «Россия Вечная» я уделил этой сфере (проза, философия) большое внимание. Но здесь, я думаю, достаточно иного, молниеносного взгляда. Выделим хотя бы Андрея Платонова и Достоевского.

Язык Платонова производит впечатление некой тайнописи, за которой стоит вторая реальность, иная, но параллельная обычной. Это не уход в чёрные высоты, а создание путём языка иной реальности внутри земного мира. Она близка этому миру, но в то же время далека от него.

В творчестве Достоевского же воплотились самые парадоксальные и существенные черты внутренней русской жизни. Здесь и запредельность «вечных» вопросов, одновременно таинственное и страстное желание отрицать найденные и, казалось бы, законченные ответы; неутолённость метафизических и религиозных стремлений, безумный «индивидуализм», доходящий до солипсизма («Записки из подполья»), и жертвенность, святость; отрицание мира и любовь к нему, жажда бессмертия, духовные скитания, в конце концов, порой даже истеричность в духовных поисках, возникающие то там, то здесь уникальные персонажи.

Одним словом, «русские мальчики». Добавим: в наше время и «девочки».

Вообще, подобные черты в разных сочетаниях пронизывают всю русскую классическую литературу от Гоголя до Булгакова.

И естественно, что многие глубинные черты, выраженные в русской поэзии, в другой форме, конечно, присутствуют и в прозе… Всё это образует единый, мощный поток.

Ещё одной важной стороной русской культуры, что видно по художественной прозе, является метафизическая незавершённость, как будто всё духовное движение направлено в бесконечность, и отсюда отмеченное ещё иностранными исследователями русское отвращение к законченности, к застывшей форме. «Русь. Дай ответ. Не даёт ответа.» (Н.В. Гоголь).

И такое ощущение, что ответов окончательных и не будет, ибо «тройка» устремлена в «тоску бесконечных просторов», или просто в бесконечность, а бесконечность непознаваема.

Другой важный момент в русской литературе, особенно часто возникающий у Достоевского, – это противоречие, даже конфликт между душой и духом. Но эта величайшая тема требует особого рассмотрения.

Общее интуитивное впечатление от русской литературы и русской внутренней жизни в целом можно выразит двумя словами: «провал в тайну». Даже внимательных иностранных наблюдателей, приезжающих в Россию, не оставляет ощущение некоей бездны, на которой зиждется, сохраняется и утверждается русская жизнь.

Может быть, частично прав некий немецкий генерал, который когда-то заявил, что русским нечего бояться, ибо Бог на их стороне, у нас сама по себе такая страна развалилась бы в течение нескольких месяцев[10]10
  К этому следовало бы добавить, что особенно в наше время России необходимы и огромные волевые усилия, чтобы сохранить себя.


[Закрыть].

Бездна и тайна пронизывают русскую жизнь и культуру, её скрытые глубины. Но именно поэтому вселенский поток бытия поддерживает её, Россию, в той мере, в какой она верна самой себе[11]11
  Как известно, Бог помогает тем, кто помогает сам себе. Необходимо подчеркнуть, что никакое явление или реальность, какими бы глубинными они ни были, не могут заменить Бога и ли веры в Него. Бог всегда должен быть на первом месте.
  Это понятно само собой, ибо Бог есть первопричина всего существующего, само бытие исходит от Него.


[Закрыть].