Текст книги "Статьи и интервью"

Толстой и Бог

Русская литературная классика считается во всём мире одним из чудес света в сфере культуры, наряду с веком Перикла в Афинах и эпохой Возрождения в Европе. Она возникла внезапно, и, по мере того как мир познавал её, она становилась мировой славой России, её истинным лицом. Одна из глубинных особенностей русской классики – её философичность. И в литературе, и в философии всё определяет слово, но сочетание образа и мысли даёт литературе даже некоторое преимущество. В мировой философии признано, что Россия дала миру двух философов высочайшего уровня, сопоставимых с Платоном, Ницше и Хайдеггером… Это Толстой и Достоевский – уже не как гениальные писатели, но именно как мыслители…

Тема этой статьи – Толстой как философ, как метафизик. Внимательно прочитывая его дневники, записи, я обнаружил нечто удивительное. Я всегда считал, что, несмотря на признание русской классики как реальности гениев (гениев в подлинном, а не современном смысле это слова), русская классика недооценена и не понята до конца. Недооценён и Толстой, по крайней мере, как мыслитель и духовидец. Признание его в качестве философа мирового уровня – естественно. Однако, на мой взгляд, оказалось упущено одно необычное «явление».

Но прежде чем говорить об этом «явлении», я хотел бы заметить вот что: пусть некоторых богобоязненных читателей не шокирует название этой статьи («Толстой и Бог»). На самом деле, нет ничего более близкого человеку, чем Бог, ибо сам человек, как известно, создан не по образу обезьяны, а по образу и подобию Божьему. Сама природа, с которой постоянно общается человек, гораздо более далека от человека, чем Бог. Вспомним, наконец, знаменитое определение: «Бог присутствует во всём, но только в человеке Он живёт» (именно живёт, а не просто присутствует!).

А теперь вернёмся к Толстому. Как индолог я вполне могу утверждать, что в конце жизни Толстой самостоятельно пришёл к той духовной реальности, которая в Индии, а сейчас и во всём мире известна как адвайта-веданта и считается вершиной многотысячелетней индийской метафизики. Это учение, во-первых, не буддизм (и резко отличается от последнего), во-вторых, оно не было известно в Европе и России во времена Толстого. Кое-что из этого учения уже проникало в Европу, но в весьма поверхностном, если не искажённом виде. Только во второй половине 20 века Запад получил вполне адекватное представление об этом учении и практике, особенно благодаря переводу бесед с человеком, который сейчас почитается всей Индией. Имя его – Шри Рамана Махарши, переводы его бесед на русский язык сейчас всем доступны. В Индии он считается человеком, осуществившим полную Богореализацию при жизни.

С тех пор как адвайта-веданта и Веда в целом открылись миру, индийская философия признана высшим достижением человеческой мысли в сфере метафизики. И Толстой, по моему мнению, совершил настоящее чудо, ибо пришёл к этому учению самостоятельно, не зная о нём, открыв эту духовную реальность благодаря собственному великому внутреннему опыту. Никаких аналогов этому в мире нет, так как в европейской практике никто и близко не подходил к полному преодолению дуализма между человеческой душой и Богом, которое мы имеем в адвайта-веданте.

Надо только учесть, что это путь знания, а не веры, путь богопознания и самопознания. Веданта не имеет никакого отношения к религии, ни к индусской, ни к какой-либо другой. К тому же, повторим ещё раз, веданта коренным образом отличается от буддизма, от буддийского мировоззрения вообще, так как Веданта признаёт существование Атмана, или истинного, высшего божественного «Я» в человеке. Буддизм же обращён к нирване, к шуньяте как к безличному неописуемому состоянию.

Чтобы показать читателю, к чему пришёл Толстой в конце жизни, мы будем сравнивать тексты адвайта-веданты (на примере Рамана Махарши) и тексты Толстого. Надо сказать, что после ночи «арзамасского ужаса», когда Толстой фактически пережил посвящение, связанное со Смертью (посвящение, которое хорошо было известно в древнем мире и которое может облекаться в разные формы), его внутренняя жизнь резко изменилась. Суть этого посвящения – в признании тотальности смерти, её непосредственной реальности и безусловной необходимости преодоления её.

Толстой мучительно искал путь к этому преодолению, преодолению прямому, а не путём веры. В этом была его особенность. Он хотел знать, а не просто верить. Путь такого знания мучителен, и в наше время доступен лишь немногим героям духа.

Надо было найти в самом себе то, что действительно неуничтожимо, бессмертно и отождествить себя с ним, жить в нём. Всё остальное в себе, что обречено на гибель, отбросить как «не-Я», как чуждое, с чем опасно и нельзя жить, ибо нельзя жить со смертью.

Поразительно, с каким упорством этот великий человек шёл к цели. И сколько препятствий, психологических и иных, было на этом пути. Вся вторая половина жизни Толстого – это сплошное борение, страстное обличение в самом себе того, что подвержено смерти или ведёт к духовной смерти. Никакой гордыни в нём при этом не было.

Итак, к каким же выводам пришёл Лев Толстой к концу жизни?

Толстой пишет, что сознание в жизни казалось таким маленьким по сравнению с огромным миром, «а оно между тем Всё»[2]2
  Мысли Толстого: Из дневников 1881–1910 гг. М., 2003.


[Закрыть].

И продолжает: «Что такое сознание? То, что я спрошу себя: кто я? что я? И остаётся Я – Я (Я есть Я. – Ю.М.). Но я спрошу себя, кто же этот второй Я? И ответ только один: опять Я».

Прежде всего здесь важно само слово «сознание». Сознание направлено внутрь, чтобы ответить на вопрос: «Кто я?» И на вопрос «Кто я?» ответ один – Я. Я есть Я. Всё это – прямо в точку, в центр ведантийских представлений о человеке. Действительность, сознание, которое имеется здесь в виду, – этот так называемое чистое Сознание, которое занимает одно из важнейших мест в системе восточной метафизики. Более того, «Я», о котором здесь говорит Толстой, «Я – Я», или «Я есть Я», и есть высшее, верховное «Я», безусловно, отличное от маленького «я», «эго» в человеке, с которым он обычно себя отождествляет. Но именно Атман как высшее, подлинное, бессмертное «Я» в человеке и является центральной темой адвайта-веданты.

Посмотрим, что дальше пишет Толстой по этому поводу: «Моё истинное Я неподвижно, а двигается мимо этого Я весь мир». Далее: «Движение во времени кажущееся – ибо истинное Я постоянно».

Здесь уж не остаётся сомнений, о чём идёт речь. И представление об этом бессмертном, высшем, истинном «Я» становится центральным для Толстого. Это «Я» – не то маленькое «я», которое имеют в виду, когда говорят: я – учёный, я – инженер, я – гражданин, я, к примеру, Пётр Иванович, Джон, Карл, Франсуа и т. д. И даже когда говорят: «Я – человек», речь идёт всё о том же маленьком «я», связанном с временем и пространством. «Я», которое обнаружил в себе Толстой, – это трансцендентное «Я», не связанное ни с какими реалиями феноменального мира, высшее, надмирное и потому вечное и бессмертное. Из текста следует, что Толстой на основе собственного, личного духовного опыта пришёл к осознанию этого высшего, истинного «Я» и периодически входил в это состояние чистого Сознания и высшего «Я»… ведь у него не было и не могло быть к тому времени Учителя, который бы вёл его в этом направлении, или какого-либо иного внешнего источника познания.

Такое метафизическое знание по принципу неотделимо от духовного опыта. Кроме того, такой «опыт», как известно, – довольно редкое, если не исключительное явление вообще, даже в Индии. Имея такой опыт, невозможно не сделать следующий шаг.

Толстой пишет: «Бог есть в самом себе… то духовное начало, которое я сознаю своим и которое я признаю во всём живом».

Здесь ключевое слово – «своим». Толстой преодолевает дуализм между душой и Богом. И именно это характерно для адвайта-веданты.

И наконец:

«Моя душа не есть что-то божественное, а есть сам Бог». Толстой пишет, что как только это высшее «Я» сознаёт себя, так нет ни зла, ни смерти. Толстой отождествляет свое истинное, высшее «Я», в обычной жизни скрытое от человека, с Богом.

С точки зрения адвайта-веданты, индийской метафизики вообще, – в этом нет ничего удивительного, это традиционная точка зрения, ибо это истинное «Я», или Атман, согласно индийской традиции фактически является чистым духовным началом.

Толстой совершенно точно пишет о том, что в этом состоянии не может быть ни зла, ни смерти. Поскольку это состояние по своей природе вечно, в этом вечном «Я» не может ощущаться даже тени смерти.

И тогда с полным правом можно сказать: «Смерть, где твоё жало? Ад, где твоя победа?»

Следует особо подчеркнуть, что при полной реализации этого состояния человек не становится Богом (что было бы абсурдом), но человек обнаруживает в самом себе присутствие Бога как своего истинного «Я» и входит в это «состояние», отождествляет себя с образом и подобием Божиим, а согласно индийской традиции – просто с Богом.

Толстой прекрасно осознавал это, поэтому в его утверждении о своём истинном «Я» как о Боге не было никакой гордыни. Это был факт его духовного опыта, вообще говоря, очень редкого и исключительного, тем более что ему это удалось одному, вне соответствующей традиции.

Под понятием «душа» в отрывке, который я привёл («моя душа не есть что-то божественное, а есть сам Бог»), имеетсяв видудух истинное «Я».

Толстой писал впоследствии, что именно это духовное начало не затрагивается смертью, а всё остальное в той или иной степени подвержено превращениям, трансформациям. Но в этом истинном «Я» и залог вечного бытия человека, или того, кто был человеком.

Теперь необходимо сравнить прозрения Толстого с учением адвайта-веданты. В качестве примера лучше всего рассмотреть жизнь и послания величайшего Гуру Индии 20 века – Шри Рамана Махарши, влияние которого распространилось далеко за пределы Индии. Считается, что Рамана осуществил полную Богореализацию при жизни – случай, исключительный даже в Индии.

Рамана родился в семье брамина, но уже в юношеском возрасте с ним случилось нечто подобное «арзамасскому ужасу» Толстого. Иными словами, его настолько поразил сам факт существования смерти, что молодой человек решил отказаться от земной жизни и погрузиться в состояние медитации и внутреннего глубинного созерцания. Цель была одна – победить смерть и познать бессмертие. Он провёл так многие годы, потом, познав на своём опыте то, что он хотел познать, – стал открытым для людей, и вокруг него образовался сначала небольшой, а потом всё расширявшийся круг и расширявшийся круг людей, его учеников и просто слушателей.

В Индии известны способы, позволяющие легко определить, действительно ли данный человек является духовным учителем. Относительно Рамана никаких сомнений не было. К нему съезжались ученики со всех концов света, в том числе европейцы. Один из них, например, так выразил свои впечатления от встречи с Рамана: «Мои чувства были неописуемы». И далее он пишет, что Рамана молчал, но его глаза говорили нечто неповторимое, говорили лучше слов. «Я не мог себе представить раньше, – заключает он, – что человеческое тело может быть вместилищем Святого Духа».

Возьмём несколько высказываний Рамана – в русском переводе, конечно[3]3
  Следующие цитаты даны по книге: Будь тем, кто ты есть!
  Наставления Шри Рамана Махарши / Сост. Д. Годмана. СПб., 1994.


[Закрыть], а потом сделаем заключение.

«Познайте, что в действительности вы есть бесконечное чистое Бытие, абсолютное Я».

Истинное Я всегда присутствует здесь и теперь, никогда не появляясь сызнова и не исчезая вновь». Эта мысль параллельна мысли Толстого о неподвижном, то есть вечном, истинном «Я».

«Это безмолвное Я есть Бог». «Истинное Я есть Атман»

В индусской метафизике часто употребляется слово «Атман», что, собственно, означает Бог как личность, как высшее «Я». Истинное «Я» в адвайта-веданте, как и у Толстого, означает высшее «Я» каждого человека, в отличие от «эго», маленького «я». И, наконец, это истинное «Я» человека является Атманом, то есть Богом. Таким образом, преодолевается пропасть – дуализм между человеческой душой и Богом. Индивидуальная душа, достигшая такого уровня, считается «освобождённой», а сам процесс реализации Атмана – Освобождением.

«Имеет место чистое Я – Я. Держитесь за него». Выражение «Я – Я» здесь, как и у Толстого, означает Я есть Я, то есть это «Я» носит трансцендентный характер, и оно не отождествляется ни с чем, кроме себя самого; когда же говорят, например: «я – инженер», «я – учёный», «я – спортсмен» или даже «я – человек», речь идёт об «эго», обычном «я» человека.

«Узнайте, кто вы есть, и оставайтесь самим собой, Атманом (то есть своим истинным «Я». – Ю.М.), свободным от рождения, смерти и возвращения». Толстой тоже подчёркивал, что в этом состоянии истинного «Я» нет смерти и зла.

В конце концов, достаточно даже относительно беглого взгляда на эти высказывания Рамана и мысли Толстого, чтобы увидеть их сходство. Даже такая специфическая формула, как «Я – Я» употребляется и Рамана, и Толстым. Между тем эта формула, переводимая как Я есть Я, означает, что это истинное «Я» не есть тело, ум, психика или чувства, не есть, собственно говоря, и человек как таковой, а есть чистое «Я», дух, Атман, или Бог. Это то неуничтожимое, неподвижное начало, о котором писал Толстой. Слова «истинное Я» тоже (как и Толстым) употребляются Рамана, ибо это выражение обозначает высшее «Я» в нас (в человеке). Это истинное, высшее «Я» и есть Бог (или Атман, в терминологии Веданты).

Таким образом, повторяю, преодолевается дуализм между душой человека и Богом, что и соответствует основам недуалистической Веданты (адвайта-веданты). И Толстой, внутренне исходя из собственного духовного опыта, следует этой доктрине.

Не стоит дальше углубляться в бездну этой ведантийской доктрины, ибо это увело бы нас слишком далеко. Но надо отметить следующее.

Рамана осуществил при жизни полную Богореализацию, в то время как в большинстве случаев наблюдается неполная, ступенчатая Богореализация, которая, однако, неизбежно ведёт к полной Богореализации после ухода человека с земного плана.

Человек, осуществивший при жизни полную Богореализацию (или эту реализацию в значительной степени), является истинным Гуру, а такой Гуру, согласно древней индийской традиции, есть Бог, ибо в нём проявляется природа Бога. Физический облик и человеческое существо Гуру являются только видимостью, ибо в нём живёт Бог, который и есть его истинное «Я».

Определённо, по целому ряду причин Толстой не осуществил в себе это редчайшее чудо, но совершенно очевидно, что какую-то степень Богореализации (реализации Абсолюта, реализации Атмана) он осуществил. Ведь полная Богореализация осуществляется только тогда, когда соотнесение человека с Богом, с Атманом, постоянно и достигает предельной глубины. Но, несомненно, частичная Богореализация (при которой такое онтологическое состояние непостоянно) вполне может означать, что осуществивший её человек близок к состоянию Гуру в подлинном ведантийском понимании. Во всяком случае, он заслуживает целого ряда специфических имён, означающих высшую мудрость, присутствие в нём Бога и способность стать истинным Учителем духа.

Всё это, разумеется, относится и к Толстому. В отличие от теоретиков духа, он осуществил метафизическую реализацию, и его вполне можно рассматривать как Гуру, как учителя духа.

Духовный опыт Толстого часто сближают с буддизмом. Однако при внимательном прочтении мыслей Толстого становится очевидно, что ключ к его духу лежит не в буддизме, а именно в Веданте, ибо Толстой всё время сосредоточен на осознании «Я», высшего и истинного «Я» (или Атмана). Буддизм же по целому ряду причин негативно относится к учению о «Я», об Атмане, предпочитая безличностную реализацию. Между тем с «Я», конечно, связано представление о личности, и если говорить о высшем «Я», то – о Божественной Личности. Всё это противоречит духу ортодоксального буддизма. Зато такой ведантийский подход близок к христианскому пониманию Бога и к русской духовной традиции вообще.

Наконец, обратим внимание на то, что веданта не является религией, а представляет собой Знание, метафизическое Знание.

Этот путь знания отличается, естественно, от пути веры. Во всей восточной традиции эти два пути – веры и знания – заметно различаются, но ведут они к одной цели. Толстой, несомненно, шёл дорогой метафизического Знания.

Здесь следует обратить внимание не только на путь знания, но и на путь веры. Естественно, они во многом переплетаются, но различия весьма значительны. Религиозный опыт, разумеется, в основном носит как будто дуалистический характер. Но в христианстве, и прежде в сего в православии, на определённом высшем уровне дуализм в той или иной степени преодолевается. Достаточно упомянуть исихазм и возможность обожения.

Наконец, христианство как религия распространяет своё спасительное воздействие на широкие человеческие массы, а путь метафизического Знания предназначен только для небольшого круга людей. Это очень важное различие.

Кроме того, отмечая такие особенности религий, как обряд и таинство, необходимо подчеркнуть следующее. Поскольку человек обладает свободой воли, то воздействие на него религиозных таинств не носит, разумеется, автоматического характера, а зависит от волеизъявления человека и его готовности принять эти таинства во всей их духовной полноте. Если человек равнодушен к восприятию этих таинств и принимает их чисто формально, то их воздействие не будет преображать личность верующего (в православии особо подчёркивается этот момент свободы воли). Во второй половине 20 века в России и во всём мире во многих случаях воздействие таинств не преображало духовную личность именно потому, что тогда начался значительный отход образованных классов от религии, восторжествовало чисто формальное к ней отношение. Именно тогда и могло сложиться сугубо частное впечатление, что таинства якобы не воздействуют на человека.

На самом деле, вся духовная мощь христианства сохранялась в православии.

А теперь перейдём к иной теме. Другой определяющей особенностью Толстого был его пророческий дар во всей его тотальности. Этот дар не касался череды событий, он возвещал о главном: о зловещем характере современной цивилизации, которая ещё только зарождалась при жизни Толстого и которую интеллектуальное большинство того времени славословило не иначе как эру прогресса, мира и всесилия науки. Толстой же определял её так: «Спасение от бедственной нашей жизни одно: признание полного безумия нашей жизни и полное отторжение от неё» (курсив мой – Ю.М.).

Здесь ключевой момент – слово «безумие». Толстой не раз подчёркивал, что именно безумие – двигатель цивилизации 19–20 веков. Что означает в этом контексте слово «безумие»? Только то, что оно означает: это именно искажённое восприятие реальности, её патологическая деформация. Задолго до Рене Генона Толстой со свойственной ему убийственной ясностью видел фундаментальную ложь тех догм, в соответствии с которыми строилась новая эра. Эти догмы: вера в прогресс, эволюционная гипотеза (которая выдавалась как научно доказанный факт), убеждение во всесилии науки, материализм (и философский, и особенно практический).

Толстой пишет, что дарвинизм, эволюционная теория – это абсурд; отдельные частные наблюдения обобщаются и выдаются за абсолютную истину – таков метод этих научных построений. Кстати, сейчас, в 21 веке, дарвинизм переживает тяжёлый кризис, наблюдается возврат к теории Кювье о неизменности видов и невозможности перехода из одного вида в другой. Эволюционная пирамида, не подтверждённая фактами, рушится, и вместе с ней – нелепая гипотеза о происхождении от обезьяны. «Обезьяний проект», абсурд которого был очевиден для Толстого, медленно, но верно разваливается на глазах, несмотря на то, что для современной цивилизации он был очень выгоден. Толстой пишет, что при современном ему научном подходе делаются такого рода мировоззренческие обобщения, при которых почти не учитывается сам факт существования сознания, между тем как именно оно, сознание, – главное. Отсюда грубое искажение картины мира: второстепенное выдаётся за главное и, как следствие, торжествует материализм.

«Всё зло от того, что люди не знают, что такое Бог и поклоняются тому, что не есть Бог». Эти слова Толстого попадают прямо в цель. Далее Толстой пишет: «Жизнь без духа – безумие». Безумие современного мира Толстой видит в том, что люди посвящают свою жизнь совершенно второстепенным вещам и, не обращая внимания на духовную сторону собственной жизни, жизни собственной души, фактически сами себе роют могилу, уничтожая возможность достойного продолжения своего бытия после так называемой смерти. Это то же самое, как если бы больной раком не лечился, а продолжал вести эдакий игривый образ жизни…

Так же неотразима ирония Толстого по поводу всего этого технического прогресса: так ли уж важно, размышляет он, что человек будет передвигаться быстрее лошади, если ценой этого «прогресса» будет отказ от самого главного. Мы уже не говорим о таких особенностях этого прогресса, как атомное оружие и разрушение равновесия в природе. К концу 20 века вера в прогресс, как известно, стала весьма шаткой. Циклическое развитие рода человеческого – снова на повестке дня.

Толстой оказался великим провидцем, и недаром Чехов в своё время говорил: «Вот умрёт Толстой – и всё пойдёт к чёрту». Так оно и случилось. Наблюдая всё это движение к пропасти, Толстой приходил в ужас, ибо любил людей и страдал за них.

Итак, подведём итоги. Несомненно, Толстой настолько уникальная, для многих непостижимая личность, что трудно найти в истории мировой культуры другого писателя такой глубины духа. Сверхгениальность является нормой для него. Это признано. Тем не менее, я всё-таки считаю, что Толстой – недооценён. Как можно, спросите вы, недооценить гения? Это вполне возможно, ибо дух такого человека воистину безграничен. Между тем существуют различные уровни гениальности. Не все гении равны. Недооценка Толстого связана, на мой взгляд, главным образом, с непроникновением до конца в глубину его философской мысли. Это и понятно, ибо как раз в этой сфере Толстой не всегда стремился к открытым декларациям. Самое удивительное, самое тайное совершалось в уединении, в глубинах его духа и отражалось только в отдельных его записях. Там, перед собой и Богом, Толстой ничего не скрывал. После ночи «арзамасского ужаса» в этом величайшем писателе помимо собственно творческой работы началось огромное внутреннее движение духа, направленное на преодоление торжества смерти над миром. Любовь, непротивление злу насилием – да, но главное – смерть. Преодолеть смерть можно только одним путём – найти Бога в самом себе, в своей душе. Конкретно, а не в теории. Толстой преодолел торжество смерти без Учителя, без соответствующей подготовки, что даже в Индии, с её многотысячелетним движением в этом направлении, могут очень немногие. Практически он совершил чудо. И духовно обосновал это. Так родилась его адвайта-веданта. И в этом отношении он недооценён.

Я думаю, что полноценное, насколько это возможно, понимание Толстого придёт тогда, когда недуалистическая метафизика станет в России и в мире достоянием более широкого круга людей. Развитие в этом направлении неизбежно, и в последнее время резко увеличилось число людей из России, посещающих ашрамы Рамана на юге Индии.

В конце жизни Толстой с полным правом мог сказать: «Смерть, где твоё жало? Ад, где твоя победа?» – ибо его дух был там, где нет смерти. Его одинокий внутренний героический путь от «арзамасского ужаса» к бессмертию того, что действительно бессмертно в человеке, был закончен.

Впрочем, как я уже говорил, факт недооценки Толстого – не единственный по отношению к великой русской классике. Но его случай наиболее очевиден. Вся русская классика недооценена, ибо какая-то почти неуловимая метафизическая глубина в ней ещё не разгадана. Но это уже другая тема. А нам остаётся повторить, что именно русская классика, культура 19 и начала 20 века представляет в мире истинное, великое лицо России. И на Западе, и на Востоке признаётся, что русская классическая литература – это самое великое, вечное, что создано в России (они забыли только лики наших святых – но это другой вопрос). И как следствие – признание необычайной глубины и мощи великого русского языка, воистину мирового явления. И мы можем гордиться тем, что мы носители этого языка.

Толстой любил жизнь, он знал её без всяких покровов, но стремился он, по существу, к некой райской жизни и потому ужасался многим сторонам земной. Отсюда, из света этой райской жизни, которая была в его сердце, жизни без насилия, войн и обмана, и проистекала его проповедь безграничной любви и непротивления злу насилием. Сейчас это кажется утопией, но не забудем, что учение Толстого о непротивлении восторжествовало при освобождении Индии от британского владычества…

Кроме того, люди в 19 веке ещё помнили христианские заветы, и такие проповеди находили отклик. Но, естественно, тут рождалось сопротивление. Предложил же Николай II европейским державам заключить договор о вечном мире и ненападении. Если бы такой договор был заключён – удалось бы избежать и Первой, и, как следствие, Второй мировой войны. Но дух жадности и насилия восторжествовал – европейские державы отказались. Несомненно, сейчас, в 21 веке, учение о любви и ненасилии выглядит утопично, хотя, как это ни странно, оно и актуально, ибо мир в своём безумии, которое столь остро чувствовал Толстой, верно и не так уж медленно подходит к пропасти самоуничтожения. Но, в конце концов, как возвещает Традиция[4]4
  Здесь разумеется Традиция в том понимании, которое ей придавал Рене Генон, то есть передающаяся из поколения в поколение совокупность знаний, имеющих «сверхчеловеческий», «надчеловеческий» («supra-humain») характер.


[Закрыть], есть миры, где нет зла…

Толстой был максималист, но не разрушитель. Его критика государства была основана не на революционных идеях, которые он презирал за их бессмысленность, а на идее такого преображения человека, при котором государство станет ненужным. Разумеется, в данный период истории – это утопия, но глубинно-тайное желание царства Божьего на земле неистребимо, ибо оно заложено в природе человека – человека как образа и подобия Божьего. И актуальность учения Толстого о любви заключается в том, что в определённой степени оно и сейчас может влиять на людей, ибо призрак самоуничтожения вполне различим.

Но хватит о мире. Лучше – о Толстом. Его одинокий внутренний путь, исполненный страдания и ужаса перед небытием, завершился победой. Он вошёл в неуничтожимое состояние духа, но перед смертью сказал: «Вот и нет Льва». Льва нет, но есть Вечность, в которой он есть.

Два титанических сверхгения, Толстой и Достоевский, сравнимые в мировой истории и культуре разве что с Вергилием и Данте, обозначили, раскрыли величайшую высоту и мощь русского духа. Один – Достоевский – обнажил боль, почти невыносимый драматизм существования человека и всего мира в целом. Толстой шёл иной дорогой.

Эти два мыслителя были очень разные, но таинственным образом они пересеклись, словно их свела сама Россия. В последние дни Толстого книга «Братья Карамазовы», как известно, была рядом с ним.