Текст книги "Колесница (сборник)"

Глава третья

Геннадий Борисович Крутов (в народе – Генка) жил почти на окружной дороге, мощеной булыжником и опоясывающей весь поселок, с частными домами, крепкими и развалюхами, с заборами и без них. По этой дороге возили покойников на кладбище. Генку завораживала эта похоронная процессия. Если он гулял на улице, то обязательно пристраивался к людям, медленно идущим за машиной или лошадью, впряженную, как правило, в широкую телегу. Он уходил от дома и ничего не мог с собой поделать.

Домой возвращался, особенно осенью или зимой, уже затемно. Ему крепко попадало и от отца, и от мамы. Нет, его никогда не били, он не помнит такого. Но особенно сильно ругала его мать и убедительно говорила, что, увидев такую процессию, надо просто постоять, перекреститься и сказать: «Господи, упокой душу раба Божьего! Аминь». И всё.

– Нечего маленьким школьникам делать на кладбище! – более сурово наставлял отец. – Ты что, нищий? Ждешь, что тебе подадут милостыню? Или на поминки пригласят? Не понимаю тебя, Геннадий. Ведь стыдно же должно быть – чужие люди кругом.

А Генку волновали совсем другие проблемы. Почему люди умирают? Почему не живут вечно? Как помочь им найти «живую» воду? Почему прошлый год умерла такой молодой его тетка – Полина? Он завороженно смотрел на свежую землю вырытой могилы, на то, как быстро исчезает в песке и глине гроб с телом умершего, как горько плачут и убиваются люди… И холодок страха пробегах по его маленькой спине: «А мама, папа, сестра, я сам – мы все тоже умрем? И нас тоже закопают в сырую землю?»

На такие вопросы он не находил ответа. Но уже тогда он твердо знал, что когда-нибудь он по-другому будет помогать людям. Не деревянной ложечкой ковырять во рту, мерить температуру и ставить на спину дурацкие банки. Он будет спасать их жизни. И первым он спасет на вечную жизнь маму и отца, потом сестренку, потом кое-кого из родственников, а уж потом – всех остальных.

При этом Геннадий не то чтобы бредил медициной, он даже никогда и никому не говорил, что хочет стать врачом. Он как бы и хотел стать врачом, но другим – таким, кто смог бы продлевать жизнь людям. Но он понимал, что поднимет себя на смех, если в школе узнают о его мечте. И поэтому помалкивал о своих планах. А тут еще в девятом классе повели их в анатомический музей при морге областной больницы. И Генке стало плохо, как только он увидел стекающую по желобку кровь из-под накрытого белой простыней покойника. Вот тебе мечты и реальность…

Он стал готовиться в физкультурный институт, но на кафедру спортивной медицины. Думал, что два-три года, пока его еще хватит на занятия борьбой, пока станет мастером спорта СССР, он спокойно протянет на этом факультете. А там жизнь покажет… Татьяна, которой он единственной сказал о своих проблемах, поняла его и поддержала такое решение. Сама же она точно собиралась поступать в мединститут на педиатрию: она очень любила детей.

Их отношения развивались ни шатко ни валко. То она на сборах по два-три месяца, то он на соревнованиях – по неделе, а то и больше отсутствует в городе. Слава богу, что ему практически не надо было ездить на эти чертовы сборы: у них в ЦЮШ (Центральной юношеской школе) с борцовским уклоном были созданы такие условия, что сборные из многих областей и республик рвались к ним потренироваться, пройти школу их тренеров, помериться силами с местными спортсменами.

Редко, но иногда им с Татьяной удавалось сходить в кино. Геннадий брал билеты на последний ряд зала поселкового кинотеатра, и они весь фильм целовались. Конечно, соседи видели, чем они занимаются. Но, во-первых, на последний ряд вечернего киносеанса известно для чего покупаются билеты. А во-вторых, у Генки был настолько силен авторитет борца, что с ним считали за честь поздороваться за руку многие гости из кавказских республик (борьбе они поклоняются), которые месяцами жили на их колхозном рынке. О своих, поселковых, можно просто забыть: шпана старалась обходить его за километр.

Учился Геннадий ровно, почти без троек. Но ему приходилось изрядно попотеть, чтобы усвоить предмет или выполнить домашнее задание. Он был упорен, на подготовку уроков не жалел ни времени, ни сил. Понимал, что это все идет в копилку его подготовки к экзаменам в институт. Чего греха таить: он знал, что мастера спорта поступают в вузы гораздо проще, чем простые смертные. Тем более в физкультурный институт. Но он хотел доказать и себе, и, главное, Татьяне, что он не тупой бык с центнером живого мяса, а думающий, умный человек, а потом уже спортсмен-борец.

Татьяна любила его (это уже не было секретом ни для кого – ни в классе, ни в школе) именно за такой характер. Потому что красавцем Генку никак нельзя было назвать. Действительно, сто килограммов веса при росте чуть меньше ста восьмидесяти сантиметров делали его фигуру похожей на шкаф. Но он почти не задыхался, не потел, даже на тренировках обходился одним полотенцем. Дыхание ему поставил еще в средних классах школы бывший мастер спорта по лыжным гонкам, а ныне преподаватель физкультуры, Владимир Веньяминович Просолов. Его имя гремело на всю нашу необъятную родину: чемпион Европы, СССР… Трагедия в семье – и он остался один, стал крепко выпивать. Он уехал на малую родину, где друг еще по спортивной секции взял его к себе в школу учителем физкультуры. За несколько лет они вдвоем вырастили мастера спорта и нескольких кандидатов в мастера спорта СССР по лыжным гонкам.

Просолов и на Геннадия положил глаз, но с одним условием – надо худеть, надо сильно похудеть. Очень старался Генка. Не получалось. Тогда-то с горя он и пошел записываться в ЦЮШ при Центральном доме физкультурника. Так вот и прижился на новом месте. Но дыхание ему Просолов за год-полтора, пока он ходил к нему в секцию, поставил капитально.

Дружил Геннадий и с другими ребятами в классе, школе. Как-то, играя в баскетбол, познакомился, а потом и подружился с парнем из параллельного класса – Мишкой Снегиревым. Оригинальным человеком оказался этот южанин, приехавший из Балаклавы. Он, оказывается, с восьмого класса любил учительницу географии Ольгу Николаевну. Генка прикинул разницу в их возрасте: она оказалась не такой уж и большой – всего одиннадцать лет. Но дело даже не в этом. Главное, что Мишка на одном из школьных вечеров признался ей в любви. Она сильно переволновалась, растерялась, запаниковала, рассказала мужу. Тот, работая замдиректора одного из крупнейших ПТУ в городе, привык махать шашкой. Встретил Мишку после занятий в школе, начал на него орать: я тебя туда-сюда… А у парня первый разряд по боксу, да еще и самбо он неплохо владел.

Миша ему говорит:

– Давайте без ора. Я бы мог и не говорить Ольге, и вы бы не знали, жили бы себе спокойно… Но я люблю ее. И мне страшно обидно, что она принадлежит только вам.

– Как и мне! Что ты говоришь, сопляк! Это моя жена! Мы еще в институте поженились, у нас двое детей…

– Значит, будем любить ее вдвоем.

Замдиректора размахнулся и хотел влепить Мишке оплеуху. Тот нагнулся, сделал выпад правой рукой – и мужчина оказался лежащим на земле. А поскольку все это происходило на излюбленном для курильщиков пятачке за школой, то там собралось немало ребят, как правило, далеких от идеального поведения. Они заржали, зааплодировали Мишке. Все знали его горячность, а некоторые даже откровенно побаивались его боксерского удара, так что их реакция на происходящее была заранее известной.

Понеслись реплики:

– Мужик, вставай и вали отсюда быстрее! Миха тебя уделает как бог черепаху!

– Кто это? Что за придурок? Связаться с Михой? Вот чумовой!

– Кончай, ребята! Я его видел в школе. Это чей-то муж, училкин…

Михаил нагнулся, протянул руку лежащему на грязных окурках мужчине. Замдиректора принял его ладонь, легко вскочил на ноги. Сказал, когда они вместе отряхивали его костюм, хотя грязь все-таки осталась на локте и коленях:

– Где занимаешься? В ЦЮШ?

– В «Труде», секция при СК мехзавода.

– Хороший ударчик! Переходи к нам в «Трудовые резервы»! Профессию получишь, аттестат зрелости, минимум кандидатом в мастера спорта станешь через год-полтора… Мы тебя сразу в выпускной класс определим, а?

– А как же Ольга Николаевна? – спросил опешивший от напора замдиректора ПТУ Михаил.

– В этом мы разберемся без свидетелей. Как настоящие мужчины. Мир?

И он протянул Михаилу немного испачканную землей руку. Тот помедлил секунд пять, помотал головой, словно бычок, оглушенный молотом на бойне, и крепко пожал протянутую руку. От школы они пошли вместе: уроки у Ольги Николаевны в этот день закончились еще в двенадцать дня и она пораньше убежала домой, к детям.

Эту историю рассказал Геннадию сам Михаил, просил совета, не зная, как теперь жить дальше. Генка мычал, думал, растягивая слова, сказал:

– Тебе, Миха, надо уходить из школы. Но не в ПТУ, конечно. Заскочи к ребятам в речное училище, может, они что-то посоветуют…

Первого сентября Миша Снегирев надел форму курсанта училища речфлота: там перспективные перворазрядники по боксу тоже были нужны. А Генка потом любил повторять друзьям:

– Вот человек – делом занялся, капитаном судна станет! Экзотики насмотрится. А любовь… Она еще придет.

Жорка сначала возражал ему:

– Прости, даже пошло, не то что банально! За любовь…

– Здесь другая история. Учительница, одиннадцать лет разницы, двое детей. И, кажется, она любит своего замдиректора.

– Все равно! Вот товарищ Че…

– Жора, лекции потом! Я знаю, что ты фиделист, можешь часами говорить о Кубе. Но скоро день рождения у Татьяны. Она пригласила нас двоих, без Витька. Надо обсудить. Он нам друг? Если да, то мы должны возмутиться и отвергнуть приглашение. Но Витёк почти всегда напивается, становится неуправляемым. Пасти его я не собираюсь, потому что у моей девушки праздник и я хочу быть с ней. Потом, будет много незнакомых ребят из ее секции…

– Это неважно, Гена! Мы навсегда оттолкнем Витька…

– Он сам себя оттолкнул. И, по-моему, давно.

– Ты, прости, но я не пойду. А Таню я поздравлю так, просто в школе.

– Хорошо, – сказал Генка, – я тебя понимаю. Только берегись Витька: он тебя первым сдаст с потрохами, а потом ни разу не вспомнит о тебе. Я это точно знаю.

Жорка промолчал.

А день рождения у Татьяны действительно наступил скоро. В школе было обычное занятие. Но кандидата в мастера спорта поздравляли до самого обеда, пока занятия чередовались переменками. К девушке, стоящей в окружении поклонников и подруг в шикарном темно-вишневом платье, туфлях бордового цвета на высоких каблуках, подошел и Георгий. Он протянул ей неподъемный фолиант в суперобложке: самое дорогое, что у него было на сегодняшний день, – все речи Фиделя Кастро, который, как помнится, меньше трех часов не говорил даже на самом рядовом митинге.

Жорка сказал:

– Тебя по самой природе невозможно сделать фиделисткой. Я это понял и отстал от тебя…

Татьяна искренне и громко рассмеялась. Ее подруги, стоящие все переменки неподалеку от нее и наблюдавшие, кто и как ее поздравляет, придвинулись к ним с Жоркой поближе.

– Ты самая красивая спортсменка, какую я видел… В основном, по телевизору. А сегодня ты просто всех сводишь с ума своей красотой! Ты не бойся этой тяжелой книги: я сам доставлю ее тебе домой. Но ты обязательно, хотя бы по диагонали, полистай ее. Это поэзия борьбы, это песни о замечательном времени и таких же замечательных людях. От имени небольшой группы фиделистов, а главное, от себя лично, поздравляю тебя с днем рождения! Как мне шепнула сорока, принеся новость на хвосте, ты становишься совершеннолетней. Ты обогнала меня на целый год! Когда ты успела?

– Проболела на старте, детсадик помог… Так вечером жду у меня дома! Вот и принесешь этот неподъемный труд своего любимого Фиделя.

– Клянусь, что я не виноват… Но, Тань, я не смогу прийти.

– Жор, ты что? Мой лучший друг среди мальчишек – и бросишь меня?!

– Прости еще раз. Я зайду позже, через несколько дней. Или провожу тебя из школы до дома, если позволишь. И принесу подарок.

– Я хочу тебя понять, но не понимаю… Но, если ты говоришь, то, значит, что-то серьезное произошло сегодня. Тебе нужна помощь – моя, ребят?

– Я разрешу эту проблему, сам во всем разберусь. А пока не мучай меня, можно я тихонько уйду?

Татьяна вдруг обняла Георгия, высокого, нескладного, дотянулась до его лица и поцеловала прямо в губы. Все ахнули! Жорка до того смутился, что, круто развернувшись, помчался по школьному коридору. А на лицах всех присутствующих была полная безмятежность: подумаешь, звезда спорта в свой день рождения поцеловала в благодарность за поздравление лучшего ученика школы, претендента на золотую медаль на выпускных экзаменах. Что тут особенного? Тем более, Жорка – друг Геннадия, любящего именинницу, а заодно – прославленного борца и самого сильного человека в школе.

Без Жорки было плохо. Это Геннадий чувствовал весь вечер. Хотя и Татьяна несколько раз говорила: «Вот бы сейчас Жорка выдал тост!» Гостей собралось много – больше тридцати человек. Дом у Татьяны был громадный – семь или восемь комнат, плюс к слуховому окну из кладовки вела широкая лестница. Значит, там, на втором этаже, как минимум, была еще одна комната для отдыха в жаркое летнее время.

Мама со своей сестрой, теткой именинницы, посидели за столом полчаса, сказали свои тосты и, оставив за сторожа глухую бабку, ушли из дома. Татьяна шепнула Генке, что их не будет до утра. А застолье набирало силы, подошли еще три пары ребят из секции, Татьянины коллеги, которые впервые попали на такую глухую окраину города. Физиономии у них были кислые. Но когда они прошлись по дому с комнатой-залой в тридцать с лишним квадратных метров, где разместился праздничный стол, заглянули в специальную комнату, где стоял чешский бильярд, то повеселели. К такому комфорту они были привычными: уровень приема европейских и мировых чемпионатов был, конечно, гораздо выше нашего. О жилищных условиях многих школьников из семей, таких, например, как Жоркина, просто неудобно было говорить.

Весь вечер к Татьяне приглядывался рано полысевший спортсмен по имени Паша. Павел Корчагин нарисовался на дне рождения без приглашения. О его спортивных регалиях говорили с придыханием: мастер спорта международного класса, чемпион Европы и еще куча всяких заслуг. Правда, по малознакомому виду спорта – батуту. Он без конца приглашал Татьяну танцевать. Генка иногда слышал, как тот, нашептывая ей на ушко, нажимал на совершеннолетие именинницы, пытался целовать ее в щеку.

Наконец, Генке это надоело. Он вышел в прихожую, где было прохладнее, сел рядом с бабушкой и о чем-то попытался с ней поговорить. Не помогал даже слуховой аппарат: разговора не получалось. И тут прямо на него выскакивают Татьяна и носитель высокой комсомольской фамилии. Татьяна красная, чуть не плачет…

– Что случилось? – обнял ее Геннадий. – Кто-то обидел? Сейчас мы его накажем…

– Я – друг Парковича! Слышал о тренере по боксу? – начал первым разговор, несколько нервничая, Павел.

– А я – Крутов Геннадий. Если ты сейчас же не отвалишь отсюда, я согну тебя в бараний рог. Понял?!

– Генаша, не надо! Павел Аскольдович не знал о наших отношениях…

– Дикая окраина! Дикие люди! Ну и нравы!

– Мих, проводи товарища до уличного фонаря. Только чтоб цивилизованно все было.

Курсант Снегирев сказал:

– Есть, до фонаря!

Подождал, покуда спортивная знаменитость соберется, и повел его между часто построенными домами на широкую улицу. Вернулся он минут через десять, кивнул Геннадию и выпил целый фужер застоявшегося на столе шампанского. Он сегодня не хотел выпивать: завтра выходной день, начало турнира на призы традиционной регаты. Не получилось. Павка Корчагин оказался задиристым и вертким, пришлось немного повозиться с ним.

– Ты штой-то шампанское хлещешь? – Миха услыхал прозвучавший сзади него голос. – Или на соревнование не идешь?

– Да этот пидор мне суконку даже порвал! Кричал, что он вообще женщинами не интересуется… Что ему с каким-то Парковичем гораздо лучше…

– Он что, гомик? – спросил Генка. – Во влипли… А Паркович – это тренер по боксу, так он мне сказал. Вот только где, я не уточнил.

Татьяна оживленно болтала с какими-то девчонками, на разговор Геннадия и Михаила не обращала внимания. У окна стояли трое ребят, несколько человек курили на входной террасе. Проанализировав ситуацию, Генка понял, что компанию надо собирать, что запал выдыхается. Он подошел к Татьяне, спросил:

– А вино в доме еще есть?

– Навалом! Сейчас покажу где. Ой, девочки, поскучайте минутку, пейте, ешьте все, что на столе… Сейчас мы сменим и вино, и закуски! Пойдем, Генаша!

Татьяна еще успела включить магнитофон с прекрасными джазовыми записями – настоящими, качественными, из-за бугра привезенными. Девчонки и их кавалеры просто млели. Взяла Геннадия за руку и повела в самый дальний угол дома, в кладовку, где лестница вела на второй этаж, к слуховому окну.

– Вот, возьми под лестницей корзину, ту, что побольше, сложим туда вино. А вторую, поменьше, оставим под яблоками и дынями. А теперь вперед, мой капитан!

И она первой стала подниматься по ступенькам. Генка стоял внизу, придерживая лестницу. Невольно смотрел вверх. «Боже, – думал он, – до чего же хороши у нее ноги! Просто точеные…»

– Оппа! – вдруг вырвалось у него вслух. «А вот и трусики нарисовались… – думал он уже про себя. – И ведь не смущается даже, чертовка!»

Татьяна легко открыла средних размеров дверь, вошла в нее, развернулась и, стоя в проеме, стала руками манить к себе Генку. Он полез, как медведь, не без опаски. Хотя тут же почувствовал, что лестница сработана на совесть, выдержит не одного стокилограммового борова. Взобрался он довольно легко и быстро. И тут же попал в объятия Татьяны. Она крепкими руками обняла его за талию, подставила губы для поцелуя. Генка все-таки успел ногой прикрыть входную дверь, одной рукой обнимал девушку, а второй шарил по стенке, ища выключатель.

– Не ищи, – прошептала Татьяна. – Я сейчас включу настольную лампу…

Она пятилась назад, ведя за собой Генку, пока не наткнулась на какой-то громоздкий предмет. Зажглась маленькая ночная лампочка на столе, при которой можно было и почитать, и спокойно поспать. Генка обхватил лицо Татьяны обеими руками, стал целовать ее глаза, уши, щеки, нос, дошел до губ… Он чувствовал, что буквально теряет сознание. Она пропустила его язык сквозь губы и замерла. Боковым зрением Генка увидел, что недалеко от стола стоит старинная железная кровать с никелированными шарами и горой подушек. «Перина, – подумал он, – наверное, еще бабкина?»

– Я ждал этой минуты, – сказал он. – Я так люблю тебя, но ты уже это знаешь…

– Я так тебя люблю!

– Скажи еще раз, – попросил Геннадий.

– Сначала скажи ты еще раз!

Весь этот разговор, медленный, с паузами, проходил на пиках подъемов и спусков, в которых мамина перина играла не последнюю роль.

– Мы еще вернемся сюда, – сказала Татьяна, когда они благополучно набрали в корзину каких-то бутылок с вином. Во вторую корзину положили три круглых дыньки и кучу яблок.

Геннадий был так счастлив, что боялся выходить к людям. В свое совершеннолетие его любимая девушка стала ему женой… Он так считал, и ничто уже не могло изменить его решения.

Глава четвертая

Георгий Степанович Сушков (в народе – Жорка) жил с мамой в бараке довоенной постройки. Снаружи доски настолько почернели от времени, что барак напоминал крупного подпечного таракана. Таких особей Жорка насмотрелся у бабушки в деревне, которая иногда даже подкармливала их, а зимой устраивала им под печкой вентиляцию. На возмущенный вопрос Жорки о полном царящем в доме безобразии набожная баба Наташа отвечала:

– Все мы, внучек, Божьи твари… А эти, чай, мои, они пришлых уже не пускают и по дому не шалят. Знают свое место.

Отца Жорка не помнил: тот пришел с войны инвалидом первой группы, хотя с руками и ногами. По рассказам мамы, отец отморозил легкие на Ленинградском фронте и чуть приволакивал левую ногу: вместо пятки на ноге у него была солидная ямка. Здоровой жизни ему хватило лишь на несколько лет. Успел зачать последнего, четвертого по счету, ребенка в семье – Георгия и вскоре умер. «А легкие он выхаркал, – говорила не раз мама. – Тяжело умирал, царствие ему небесное. Хотя заслужил он легкой смерти».

– Так у него что, туберкулез был? – допытывался потом не раз Жорка.

– Нет, врачи ставили другой диагноз. Он сжег легкие морозом, – говорила мама, спокойная рассудительная учительница младших классов.

Перед окончанием школы Жорка вдруг решил сходить на кладбище и посмотреть могилу отца. Он точно не помнил ее местонахождение, а спрашивать у мамы или взрослых братьев и сестер, которые к тому же давно с ними не жили, было неудобно. Он сказал Генке, что просит у него пару часов, чтобы вместе дойти до кладбища, посмотреть могилу отца. Он честно признался другу, что это, брошенное чиновниками района, поросшее от времени настоящим лесом кладбище, пугает его. На удивление, Генка сразу же согласился, только предложил сходить в удобное для него время: в субботу до обеда.

Они прочесали дикие заросли примерно двух кладбищенских кварталов, обозначенных поваленными проржавевшими столбами. Более-менее ухоженных могил было единицы. Остальные – без оград, с поваленными крестами или с остовами труб вместо крестов, естественно, без надписей, напоминали картину полного запустения и беды. Родственники забыли своих родных, бросили их, стерли память о когда-то дорогих для них людях. Жорка сгорал от стыда, слезы невольно бежали по его щекам. Он шептал: «Прости, папка! Мы же не раз ходили с мамой… Просто я был еще маленький и глупый».

Генка сказал:

– Так дело не пойдет. Давай вспоминай, должна включиться зрительная память. Я посижу на этом пеньке, а ты иди этой просекой. Ты ее помнишь?

– Помню, – сказал Жорка. – Вот в сторонке – могилы воинов, умерших в госпитале от ран…

– Так, значит, просека эта наша. Иди дальше… Да не бойся ты кладбища! Живых надо бояться! Два квартала мы прочесали. Мимо. Сразу иди к третьему и смотри в себя: интуиция что-то может подсказать. Я тебе мешать не буду. Иди-иди! Если что, свисти или ори.

Жорка пошел. Просека делала плавный поворот, почти незаметный для глаз. Но он сразу понял, даже не оборачиваясь, что Генку уже не видно и что он остался совсем один. «Ну и плевать! Здесь, вон, даже тропинка протоптана, – значит, люди ходят из ближайшей деревни коротким путем».

Он увидел на просеке, метрах в тридцати от себя, человека. Тот стоял почти лицом к нему и пытался прикурить какую-то необычно толстую самокрутку. У него это получилось: дым вышел из ноздрей двумя струями, поднялся над головой прохожего. Одет он был в черный костюм, белую рубаху без галстука с наглухо застегнутым воротником. Он будто рассматривал остановившегося в нерешительности Георгия. Потом плавно махнул рукой, как бы зовя его к себе. Но дожидаться на месте не стал, повернулся и пошел по тропинке. Он еще раз остановился, посмотрел на Жорку и пошел направо, в самую гущу выросшего здесь леса, поваленных оград от могил, столбов, ржавых железных полусгнивших труб и непроходимого кустарника.

Жорка дошел до этого поворота и встал как вкопанный. Он не знал, сумеет ли преодолеть страх и пойти за этим человеком, почему-то очень напомнившим ему отца с одной из немногочисленных его фотографий. Или позвать Геннадия? Он пошел. Переступил несколько полусгнивших деревьев, поднял одну из повалившихся стенок ограды, обошел две-три почти сровнявшиеся с землей могилы без крестов и увидел… могилу отца. На сползшем в одну сторону холмике росли ландыши, свежие, видимо, недавно поднявшиеся после зимы, а рядом уже маленькими белыми цветами радовала глаз лесная земляника. В ногах и голове могилы вытянулись две солидные березы. Мама рассказывала Жорке, что посадила их сразу после похорон. У одной из них стоял выкрашенный свежей зеленой краской железный крест с неровной, выведенной на металлической пластине, надписью: «Сушков Степан Иванович». Дат рождения и смерти не было. Жорка обомлел: кто-то приходит, значит, к отцу! Но не мама точно: у нее болят ноги, кроме школы она почти никуда не ходит.

Значит, это был кто-то из родственников. В живых по папиной линии осталось два человека: это дочка бабы Наташи, Аня, сама уже ставшая старухой, больной и немощной, и племянник отца – дядя Геннадий.

«Он, – решил Георгий, – больше некому! Что же я-то совсем забыл о нем? Ох, как все это нехорошо, не по-людски… Надо разыскать дядю. Отец, я тебе даю слово, что поставлю новый гранитный памятник! Вот только окончу школу, начну зарабатывать деньги – и тут же поставлю новый памятник…»

– Жор-ка! Жо-о-ра! – донесся с просеки голос Генки. – Ты куда сгинул? То боялся ногой ступить на кладбище, то не найдешь тебя…

– Иди на голос, Ген! Я могилу нашел.

– Во сюрприз! Ай да фиделист! Смелый и отчаянный ты человек, Георгий Степанович!

Генка продрался сквозь кусты, через минуту стоял рядом с Жоркой.

– Смотри-ка, кто-то приходит на могилку? – удивился Геннадий. – Значит, мы еще не совсем потерянное поколение… Мне отец как-то говорил: по тому, как ты относишься к могилам родственников, так и твои дети и внуки будут относиться к тебе.

– Я отцу слово дал: как только заработаю денег, обязательно поставлю на могилу гранитный памятник, – сказал Георгий.

– Вот и отлично. А сейчас, главное, запомни местонахождение могилы, чтобы больше не терять ее.

О человеке, встретившемся ему на просеке, здорово похожем на отца с последней мирной фотографии, Георгий не стал рассказывать Генке. Он потом, через несколько дней, сказал об этом маме. Она, не задумываясь, ответила:

– Он любил тебя больше всех на свете. Конечно, это был он! Папа не мог тебя бросить одного, сынок…

Братья и сестры Георгия жили самостоятельными семьями, в городе из них не осталось никого. Жорка, конечно, любил их, радовался каждому приезду кого-то из них. Но пробегало несколько дней, и они опять уезжали по своим семейным очагам, год, а то и много дольше не появлялись у матери.

Жорка особенно любил одного из братьев, который стал сельским учителем, жил в деревне за сорок километров от райцентра. Он вместе с мамой всего лишь раз был у него. Большой дом, солидное хозяйство вел брат. Высаживал тридцать соток картошки, практически все овощи были свои. А какие соленые огурцы делала его супруга! Тоже, кстати, учитель, но вела музыкальные уроки. Мама не выдержала, спросила:

– Виктория, толк-то есть от твоих уроков?

– Мама, во-первых, у нас – средняя школа, на центральной усадьбе совхоза открыто ПТУ, Дом культуры какой, прямо на берегу реки стоит… А река? Помните Пришвина, Нерль называется… В прошлом году мы поставили оперу «Муха-цокотуха», был свой оркестр. А какие солисты получились из ребят!

Директорский двухэтажный дом брата с его гектаром земли в личном пользовании стоял несколько в стороне от последней улицы в деревне, ближе к реке, на ее высоком берегу. Потом шел спуск к воде, выходящий на огромную ровную площадку, обрамленную столетними березами и соснами. Здесь мальчишки играли в футбол, здесь же проходили все праздники: и патриотические, и физкультурные. Жорка перво-наперво обратил внимание на то, какая чистота была везде: на спуске к реке, на площадке, даже на задворках трех длинных деревенских улиц. Асфальта на центральной дороге села не было, но щебенка укатана, подровнена, с хорошо работающими во время дождей сливными кюветами. И все четыре километра дороги до ближайшей межрегиональной трассы село содержало постоянно в таком прекрасном состоянии.

Городской житель, Жорка мечтал о деревне, облазил все окрестности, познакомился с подростками-пастухами, ходил на ферму, чтобы посмотреть дойку коров, потом – кормление огромного стада свиней в современном комплексе. А на птичнике девчата угостили его свежими яйцами, да еще и домой дали. Так и пришел он к матери с десятком куриных яиц, завернутых в чей-то белый девичий платок.

– Господи, это ж денег стоит! – захлопотала мама. – Ты помнишь, кто тебе платок-то дал?

– Не волнуйся, – сказал матери Валентин, средний сын Сушковых, – я завтра по дороге в школу забегу на птичник, расплачусь за яички и платок верну.

– Валь, возьми меня с собой! – попросил Жорка.

– Хорошо, только давай условимся: здесь я директор школы, и все меня зовут Валентин Степаныч. Придется и тебе привыкать, а то народ не поймет. И второе. Скоро в школу, надо все продумать с отъездом вас с мамой. Я на поезд вас посажу. Машина, слава богу, на ходу, одумалась, сама завелась, без ремонта. Но в дорогу надо собраться основательно. Виктория столько вам банок-склянок наготовила! Просто, не знаю, как вы довезете все.

Мама обняла сына, положила голову на его крупную, с тугими мышцами, грудь. Спросила:

– Ты доволен жизнью, сынок?

– Если не считать аспирантуры и кандидатской диссертации, которые пошли коту под хвост, то очень. Мама, у меня любимая жена, растут две чудесные девчонки. Мне только тридцать лет, а я уже четыре года директор школы, где учатся дети в одиннадцати полноценных школьных классах. У меня два первых класса в этом году сформировалось! Представляешь, какое у нас будущее?

После этой поездки к брату Жорка, честно сказать, даже подумал об учебе в местном пединституте. «МГУ – хорошо, – думал он. – А если медали не будет, что делать? В армию идти, с такой-то физподготовкой? Да меня запинают там!» Но времени было еще много, все прочили ему медаль, и он как-то успокоился и настроился на отличную учебу в пользу МГУ. Правда, учитель истории проконсультировал его.

– Не дай бог, срежешься в Москве на единственном экзамене – истории! Без паники, шума и гама, тут же возвращаешься домой и все документы отдаешь в пед. Понял? – спросил учитель для закрепления инструктажа.

Жорка все понял.

История у Георгия была любимым предметом все школьные годы. Но он и сочинения писал блестяще, некоторые из них учитель по литературе зачитывал в параллельных классах. Особенно, когда литература по жизни шла вровень с историей.

Для него не были в тягость ни математика, ни физика, ни даже тригонометрия с астрономией, ботаникой и черчением. Он успевал везде: учился ровно, слушая учителей, усваивал большую часть знаний на уроках. Да плюс навалом чего читал. Память у него, конечно, была феноменальная. Он на спор мог за две минуты пробежать листок незнакомого текста и пересказать его практически слово в слово.

Его кумиром был Фидель Кастро. Все, что связано с Кубой, он доставал на книжных развалах, в букинистических магазинах, обменивал у товарищей по школе. Недавно на последние сбережения он купил сборник выступлений Команданте за два последних года. Это был праздник! Втайне от всех Жорка посвящал Фиделю стихи. Не бог весть какие, но в том, что они были искренние, можно было не сомневаться. И еще Жорка твердо знал, что, если на Остров Свободы нападет оголтелый сосед, он пойдет записываться добровольцем, чтобы помочь кубинцам отстоять свою родину. Понимая, что физподготовка и здесь его может подвести, он пошел на курсы испанского языка и выучил его за несколько месяцев. И уже точно знал, что он вполне может пригодиться на Кубе как переводчик с автоматом Калашникова в руках. Был же товарищ Че министром промышленности Кубы, не выпуская автомата из рук!