Текст книги "Колесница (сборник)"

Свои стихи Жорка читал вслух только один раз – для комсорга школы Натальи. Они вдвоем ходили на вечер в подшефную школу-интернат, где Георгий Сушков прочитал собравшимся полноценную лекцию об Острове Свободы. Возвращались поздно, почему-то решили пройти несколько трамвайных остановок пешком. Жорку всего колотило: он не хотел, чтобы это было заметно, но получалось как-то само собой. Первое же стихотворение просто дышало любовью к Наталье. Он умолк, ждал резкой реакции. Но девушка молчала, она даже остановилась на мгновенье, спросила:

– А откуда ты про балет знаешь?

– Ты же ходишь как балерина…

– Господи, так это ж было почти десять лет назад!

– Все равно. Это как родимое пятно, уже не выведешь.

– Красиво… «Где предел твоей длинноногости? Опьянев, одурев, стою…» Как там дальше? «Наблюдаю… лебединую поступь твою»[2]2
  Использованы стихи В. Д. Захарченко.


[Закрыть]. Красиво, очень! И это ты посвятил мне? А почему никогда не говорил об этом?

– Ну, во-первых, я боялся приблизиться к тебе. Меня начинало колотить. Во-вторых, я не знал, что говорить, что делать…

– И сейчас? Но ведь и ты мне нравишься! Неужели ты этого не чувствовал?

– Нет.

– Я говорю это только тебе.

– Но ты же в этом году закончишь школу! И с кем я останусь?

– Дурачок ты какой! – она вплотную подошла к Жорке, сняла с него шапку и стала целовать его щеки, подбородок… Он закрыл глаза и нашел ее губы. Нежные, сладковатые, они прямо вошли в его рот.

– Я первый раз целую любимую женщину, – шепотом сказал Георгий. – Странно: решить любую задачу по любому предмету я могу, не раздумывая. А сказать женщине, что она тебе нравится, что ты жить без нее не можешь… Какая это мука и нерешаемая проблема!

– И я со своей общественной работой… А что люди подумают, что скажут о комсорге?.. Всех к черту! Я тоже женщина! Я тоже хочу любить! Ты ведешь меня домой? Ты знаешь, где мой дом, где я живу? Ведь ты ни разу не был у меня.

– Я тысячу раз мысленно провожал тебя до дома. Я специально делал крюк, чтобы после занятий в школе через твою улицу идти к себе домой. Я знаю все столбики твоего забора и что у тебя в саду пять яблонь, много кустов смородины и крыжовника, дико разрослась малина…

– Чудеса! Но нам придется хотя бы годик еще не афишировать свои отношения. И ты знаешь почему. Я кончаю школу раньше, буду студенткой…

Жорка знал. В самом затаенном уголке его души лежал ледок недоверия ко всему происходящему. Но сейчас на это ему было наплевать. Главное – он любил. А там будь что будет!

Глава пятая

Витёк (по паспорту – Виктор Сергеевич Пыжиков) был доставлен в Ленинский нарсуд в автозаке вместе с тремя подельниками, среди которых находился и его отец – Сергей Иванович Пыжиков, мастер по ремонту швейных машин комбината «Красная речка». Слушалось дело о хищении соцсобственности в особо крупном размере, которое произошло на предприятии. Комбинат был ударным первенцем второй пятилетки, кроме солдатского обмундирования здесь шили за валюту ситцевое постельное белье для африканских стран. Красивое, залюбуешься. Иногда кое-что из бракованной партии доставалось местному прилавку. Женщины сносили все ограждения, устанавливаемые милицией, чтобы достать желанную вещь, тем более что ситец стоил копейки.

Естественно, ни Генка, ни Жорка не знали, чем промышляли отец и сын Пыжиковы. Они просто отметили, что Витек перестал появляться в школе. Сходили вечером к нему домой, застали пьяную мать семейства, тетю Нонну. Она едва смогла рассказать, что и отец, и сын сидят. А поскольку швейный комбинат располагался в их окраинном районе, то и дело слушалось у них, в здании нарсуда. В самые первые дни процесса на заседания суда ходили и взрослые, и Витькины одноклассники, как на бесплатный спектакль в театре. В школе уже не знали, что и делать: явка на уроках старшеклассников была практически нулевой.

Для кого-то все это было развлечением, но Генка и Жорка искренне переживали за своего старого товарища. Особенно потерянным выглядел Жорка: он вообще не умел скрывать своих эмоций. Пытался перелезть за барьер, отделяющий судимых от зала суда, за что получил от милиционера такой пинок в зад, что у него несколько недель болел копчик. На третий день, когда улеглись страсти, Генка и Жорка разработали тактику посещения заседаний суда. Они уже точно знали, что важно услышать, а что является мурой, той самой процессуальной стряпней, из которой складывается сам судебный процесс.

Они заранее договаривались с учителями и, поскольку здание суда располагалось недалеко от школы, свободно ходили туда и обратно. Жорка учился намного лучше Геннадия, поэтому учителя проще отпускали его в суд. Тем более что по возвращении он рассказывал об услышанном и учителям тоже.

Вкратце дело было так. У Дяди Сережи, как у ремонтника и обаятельного человека, был довольно свободный график перемещения по комбинату. Он успел заметить, что каждый день в одно и то же время по вырытой на территории комбината специальной внутренней реке происходит сброс красящих веществ, которые сильно разбавляются водой. В это время с пульта управления перед деревянным коробом поднимается решетка с тяжелым заслоном и цветной суррогат со скоростью курьерского поезда несется по искусственному руслу реки. Короб за забором для маскировки засыпан землей, и легализуется он только в густых прибрежных зарослях настоящей реки Тараски.

Дядя Сергей смекнул, что выход за территорию комбината есть, вдобавок, никем не охраняемый. По внутреннему периметру забора охрана проходит раз в смену, даже без собаки. Он поделился мыслями с Витьком, хотел разузнать: пойдут ли на верное дело его школьные кореша. Тот сразу отверг эту идею, помня реакцию Геннадия на случай с мужичком в шляпе. Отец стал искать подельников в цехах. Это отняло несколько месяцев. Наконец двоих грузчиков он сагитировал.

Ночью дядя Сергей набрал два увесистых мешка из продукции, предназначенной для заграницы. Под видом собранной в цехе ветоши разместил мешки в специально существующей для этих целей закрытой тележке. Следующей ночью грузчики-подельники по сухому руслу искусственной речки протащили мешки до решетки у деревянного короба. Там их ждал Сергей Иванович. К этому времени он уже знал, что в коробе есть два кармана, до которых не доходит сбрасываемая в реку вода. На всю операцию у них было чуть больше трех минут, иначе бурный поток унесет их в реку.

Решетка с заслоном подняты в автоматическом режиме. Мешки, надрывая жилы и кряхтя (пожадничал дядя Сережа), они втроем едва успевают затащить в один из ближних карманов короба… И в это время мимо них стремительно понеслась вода.

На выходе короба к реке на резиновой пятиместной лодке дежурил Витек. Он, честно говоря, трусил. Мало ли что произойдет? Искурил почти пачку сигарет, во рту была сплошная горечь. Услышав вдали нарастающий с каждой секундой гул, он загнал лодку под край короба. Поток воды бешеным скачком выпрыгнул из полутораметровой деревянной трубы, чуть не утащил лодку за собой. Сброс длился почти десять минут. И опять все стало тихо, словно на кладбище.

Прошло полчаса. Тишина. Витёк запсиховал, подплыл к краю короба, уцепился за него и, подтянувшись на руках, стал слушать. Ага, есть шорох, будто что-то тащат по деревянным доскам! Прошло еще около получаса, пока трое мужиков дотащили мешки до Витька.

Отец сказал:

– Молодец! Не сдрейфил. Я верил в тебя. Давайте, мужики, надо сбросить точно в лодку…

Операция со сбросом мешков прошла удачно только потому, что Витек, как коршун, следил за действиями подельников. Лодка на удивление легко приняла тяжелый груз. Витек быстро перевез мешки на пологий берег реки. Потом забрал в лодку отца и мужиков. На берегу вскрыли один из мешков и аккуратно уложили его содержимое в «москвич».

Дядя Сергей сказал:

– Случайностей не должно быть! Сидите в кустах тихо, не курить! Через двадцать минут я вернусь.

Они с Виктором быстро доехали до дома, загнали «москвич» в сарай на яму, сели в припасенную для этого случая вторую машину – «победу» и помчались назад. Уже заметно рассвело. На условленном месте была мертвая тишина.

– Вы живы? – спросил шепотом дядя Сергей. – Надо торопиться!

– Серега, ты, что ли? – раздалось из кустов. – А мы уже от страха обо…, наф…!

– Вот поэтому вы и живете как рабы немые!

– Батя, хватить философствовать! – прервал отца сын. – Уже светло на улице!

Машину загрузили со стахановской скоростью. Дядя Сергей вынул из кармана мешочек, протянул его мужикам:

– Это вам поровну, как договаривались, по триста рэ…

Пожал им руки, садясь в машину, сказал:

– Не чумейте от денег! Не пейте, хотя бы сейчас. Надо залечь! Шмон на комбинате пойдет большой, но вы не при делах…

Витек затащил отца в машину:

– Ну ты и трепло! Сам ведь сегодня же нажрешься до поросячьего визга!

Тяжелая машина пошла легко, ровно переваливаясь на ухабах.

Дома ждала мать, Нонна Спиридоновна. Она была в курсе дела. На территории пионерлагеря, расположенного в лесочке недалеко от их поселка, она работала завхозом. Там-то, прямо на складе, и был приготовлен схрон.

– Все отсортируем, перемешаем с бэ-у – сроду никто не догадается и ничего не найдет… А щас, мужички мои любимые, откушайте!

Она налила каждому по тарелке с краями горохового супа, сама открыла две бутылки водки и всем, включая и себя, нацедила по граненому стакану. Чокнулись, выпили одним махом водку и с аппетитом стали поедать наваристое первое. На второе мать приготовила свиную рульку с картофельным пюре. Ее сопроводили еще одним стаканом водки. Мать тут же захмелела. Мужчины, то ли от пережитого волнения, то ли от калорийной еды, были трезвы. Им явно хотелось выпить еще. Отец сделал, как он считал, хитрый ход:

– Пойдем, моя коровушка! – сказал он матери. – Сейчас я тебя отдою…

А сам заморгал сыну: мол, подожди минуту, сейчас продолжим. Витек встал, набросил куртку, вышел во двор. Его почему-то знобило. Закурил. Восток вовсю алел, но солнца еще не было видно. «Вот сейчас бы на рыбалку или за грибами!» – думал он. Почему-то вспомнил о Генке, Жорке, своей девушке Соне. Подумал: «А ведь они не воруют, как я! Они не воры! А я – б…, ворюга проклятый… Пойду сейчас и сожгу, наф…, сарай! Пусть будет справедливость!»

О какой справедливости думал в это время Витек, наверное, даже он бы не смог сказать. Но настоящая справедливость очень скоро постучалась к ним в дом. Все наворованное мать разместила на складе пионерлагеря, выждала какое-то время, но, наверное, маловато его прошло после кражи. А она уже стала потихоньку продавать постельные комплекты соседям. Денежки потекли в их семью нескончаемым ручейком. Купили они новую стиральную машину, холодильник. Отец заказал покраску «москвича», на «победе» поменял устаревшие от времени детали. И, конечно, каждый день пили. Скорее всего, конечно, это мать по пьянке как-то где-то проболталась.

Короче, для первого раза к ним пришел участковый милиционер, просидел с дядей Сергеем около часа, выпили они две бутылки водки. Все чин-чинарем, никаких подозрений. Странная вещь, но во всем поселке не нашлось бы ни одного человека, который сдал бы Пыжиковых властям. Философия здесь была простая: «Удалось надрать государство? Молодцы! Учитесь у них».

Но и безнаказанность развращает человека. Даже на местном рынке тетки стали судачить: «Нонка торгует заграничным ситцем». «Где берет?» – задались вопросом в милиции. Неизвестно. А что, если она его всего лишь перепродает? Нет никаких данных по месту хранения этого барахла, сколько его, кто ей поставляет и так далее. А то, что это похищенная со швейного комбината продукция, милиция уже не сомневалась. Она лишь не знала, как можно было вынести за ворота предприятия такое количество готового товара. До гениальных мозгов дяди Сергея они не доросли.

На склад Нонны Спиридоновны пришла комиссия. «Копали» двое суток без перерывов на обед. Нашли образцы похожего белья. «Так это по крохам годами собираем, когда на рынок брачок выбрасывают! Для больших гостей и директора пионерлагеря используем», – отпарировала тетя Нонна. Комиссия ушла ни с чем. Милиция рвала и метала: товар есть, подозреваемые есть, а места хранения товара – нет. Приняли решение: сделать полноценный обыск на всех складах пионерлагеря с применением собаки. Ничего это не дало.

А раскололись, в конечном итоге, подельники: они пили целую неделю, потеряли счет времени, перестали ходить на работу. Ими заинтересовались в органах. Те, с перепоя, подумали, что дело раскрыто, признались во всем…

Арест мужчин Пыжиковых производили рано утром, чтобы поменьше глаз видели эту неприятную процедуру. Тетю Нонну даже не арестовали, дали бумажку: «Без права покидать территорию поселка и города». Дядя Сергей оформил явку с повинной, где писал, что он якобы возвращает государству девяносто девять процентов похищенного кем-то товара. Остальное компенсирует деньгами. А Витек, по его показаниям, вообще в этой истории оказался случайным человеком. Ловил рыбу на реке, неожиданно увидел отца с мужиками…

Жорка носил Витьку в СИЗО передачи: никто ничего не хотел слышать, принимать посылки, даже разговаривать. Тогда он озверел и сказал вызванному начальнику караула, капитану Петькину, что он – одноклассник и друг сына водителя областного прокурора. Он такую жизнь устроит сизошникам, что им небо покажется в клеточку! Посылки стали принимать один раз в неделю. Жорка писал Витьку смешные письма, остальное, из еды, собирала и упаковывала в посылку его мама. Кстати, там были заложены и сигареты «Прима», что буквально шокировало Жорку. Мама – и сигареты! И кому? Школьнику!

– Такая бывает жизнь, сынок… Случается вдруг так, что человек рано взрослеет, – сказала мама, учительница начальной школы.

Все ждали приговора нарсуда. Он был непонятный и нелогичный. Врагами оказались рабочие комбината, которые получили по десять лет колонии строго режима. Дядя Сергей – пять лет колонии-поселения без конфискации имущества, так как он якобы всю похищенную продукцию сдал государству. Витька посадили на два года в спецколонию для подростков. Тетя Нонна была уволена с материально ответственного участка без права работать там в течение трех лет. Ее приговор оказался самым суровым: она без своих любимых мужчин спилась меньше, чем за год, умерла в алкогольной коме.

Жорка бегал по школе, агитировал всех организовать письмо в областной суд с просьбой передать Витька на поруки коллективу. Его пригласила в комитет комсомола Наталья. Жорка оробел. После той памятной встречи они фактически не разговаривали – так, на ходу, перебрасывались парой слов. Наталья вела себя так, как будто между ними ничего не произошло. А Жорка потерял сон. Мама заметила его состояние, мерила ему температуру, поила специальным отваром…

Короче, ничего хорошего Георгий не ждал от встречи с горячо любимой им девушкой.

Комитет комсомола располагался в пионерской комнате, поделившей обычный учебный класс на две неравные части: три четверти территории и четвертушка. В меньшей комнате, но со своей дверью, располагался кабинет комсорга. Наталья сидела за обычным канцелярским столом, на приставном столике разметалась гора бумаг.

– Господи, отчетность заколебала! Райком продыху не дает: если не совещаниями, то бумагами замучает. Как ты себя чувствуешь, Георгий?

– В каком смысле? – после некоторого молчания спросил Жорка.

– Ну, первое свидание… По-всякому, наверное, люди реагируют на происходящее.

– Я реагирую хорошо.

– А сейчас я говорю с тобой по поручению директора. Что ты носишься с этим Пыжиковым? Честно тебе скажу, для нас он – отрезанный ломоть. Все даже рады, что его больше не будет в школе…

– Наташа! О чем ты? Как можно?! Это же наш товарищ, столько лет проучился в нашей школе! Ему нужна помощь. И мы можем это сделать…

– Он – вор! И это определил суд. Вот пусть и исправляется там, где ему указано мерой наказания. А тебе я должна со всей определенностью сказать: не забывайся! У тебя еще и экзамены, и… медаль. Ты думаешь, у нас нет других претендентов кроме тебя? Посчитай, сколько ребят дышит тебе в затылок! Но педсовет, комитет комсомола остановились на тебе. Ты по многим параметрам подходишь, не только по одним знаниям. Происхождение, социальное положение, увлечение революционной Кубой…

«Господи, что она говорит? – Георгий готов был заплакать. – И это моя Наталья?! Что с ней должны были сделать, чтобы она на полном серьезе говорила такие вещи?»

– Что с тобой, Георгий? Тебе плохо? На-ка, водички выпей…

Георгий ничего не ответил, встал со стула и побрел к двери. В это время резко зазвонил школьный звонок, от чего Жорка даже вздрогнул. Но он же и привел его в чувство. Он, все еще стоя спиной к Наталье, вдруг расправил плечи, стал выше ростом. А когда повернулся к ней, комсорг испугалась его лица, особенно глаз.

Георгий сказал практически по слогам:

– Я не мо-гу те-бя ви-деть!

Глава шестая

Наталья Ивановна Астахова (в народе – комсорг) была второй девочкой в семье потомственных юристов. Лет двадцать назад ее отец из старшего следователя по особо важным делам прокуратуры был назначен судьей, дорос до зампредседателя облсуда. Маму, тоже юриста по образованию, назначили судьей районного нарсуда не так давно – лет пять назад. До этого она работала инструктором административного отдела горкома партии, курировала в том числе и парторганизации нарсудов. Так что ей все было знакомо: судьи, процессы, громкие дела.

Бабушка (мама отца – Софья Алексеевна Коган; сын остался с фамилией своего отца) вышла на персональную пенсию как бывший замдиректора областной филармонии. Видимо, поэтому Наталья так долго мучила и себя, и семью, занимаясь в балетной студии. Все видели, что дара божьего у девочки нет, но бабушку побаивались и добросовестно водили Наталью на занятия во Дворец культуры. Помог случай: тайно катаясь с мальчишками на санях у реки, она не удержалась на настиле, вылетела из саней, словно снаряд, выпущенный из пушки, сломала ногу и ключицу. С балетом было покончено. И, главное, как? Для бабушки – трагически и красиво…

Первый муж Софьи Алексеевны, Астахов Михаил Михайлович, был архитектор-строитель, немного чудаковатый человек, который выпросил у советской власти (у горисполкома) кусок земли на самой окраине города, но на берегу реки, и построил собственными руками великолепный дом со всеми удобствами. Земли было немного – около десяти соток. Но какой сад-огород он разбил на участке, какие цветы выращивал! К нему приезжали коллеги-цветоводы из соседних областей. Умер он, к сожалению, рано.

Потихоньку цветы свелись до одной традиционной клумбы, а к редким сортам яблонь добавились практичные смородина, крыжовник, малина, слива. Бабушка сильно горевала (этот период уже хорошо помнила и Наталья). Она, ни дня не работая до этого, пошла инструктором-организатором детских программ в областную филармонию. Весь свой нерастраченный запал педагога, энергию, расходуемую долгие годы только на семью, она бросила на работу с детьми. Ее заметили, сделали начальником детского отдела, а как только она вступила в партию, ее назначили замдиректора филармонии. Здесь-то она и познакомилась с прекрасным скрипачом небольшого оркестра филармонии Ефимом Коганом. Ему было далеко за сорок, он жил с мамой, которая обувала, одевала, кормила его, провожала на гастроли по области и встречала усталого, но довольного такой прекрасной творческой жизнью.

В принципе, ни в жизни Софьи Алексеевны, ни Ефима кардинально ничего не изменилось: его супруга стала исполнять при нем все те же обязанности, которые исполняла почти пятьдесят лет мама скрипача. Но так как в доме жила еще одна семья – судей Астаховых, то бабушке пришлось вести и их хозяйство. Вместе с горничной они обслуживали шесть или семь комнат в доме, шикарный санузел и огромных размеров кухню с сухим и холодным погребом, размером во все строение.

Наталья училась неровно. Конечно, без двоек и даже без троек, но могла вдруг за компанию со всеми учениками получить по диктанту единицу. Оказывается, таким образом выражался коллективный протест учителю русского языка и литературы. Она никогда не мечтала о медали по окончании школы, ее больше тянули общественные дела: организация вечеров, капустников, шефские связи с соседними школами и даже одним техникумом – энергетическим, который территориально располагался в их районе. А поскольку все это проходило под эгидой школьного комитета ВЛКСМ, то с момента ее приема в комсомол она стала бессменным его членом. В самом начале учебы в десятом классе Наталью избрали комсоргом школы.

Она поначалу считала, что главной ее заслугой за годы секретарствования была организация лагеря труда и отдыха на благодатных землях Приазовья. Но потом жизнь так повернулась, что про море она старалась не вспоминать. С первой недели жизни в лагере девчонки так сильно проявили свои чувства к мальчикам, что учителям, сопровождающим отряд, пришлось в срочном порядке вмешаться в лагерную жизнь. Особенно пригодились двое учителей-физкультурников и военрук школы: они быстро поставили калитки и запоры на них, всех поделили-отделили, умно разбили бригады по количеству мальчиков и девочек. Ситуация была спасена. Это хорошо понимала Наталья, к тому времени сама уже по уши влюбленная в известного всему городу спортсмена-лыжника.

Валька был рыжим, под метр девяносто ростом, руки крепкие, мускулистые. О ногах уже не стоит и говорить. В общем, чемпион городской спартакиады школьников по лыжам. Это лето он был свободен от сборов, и тренер отпустил его на море, утвердив специальную программу для индивидуальных тренировок. И Валентина хватало на все: утром он бегал по холмам, потом подключался к бригадам ребят, работающим на виноградниках. Вместо тихого часа – плавал в море. А вечером – вместо танцплощадки – опять бег по пересеченной местности.

Собственно, Наталья и видела-то его один-два раза в день. Но он заметил комсорга с длинными ногами и прекрасными гибкими руками. Пришел на танцплощадку и увел девушку на берег моря. Они умудрились совершить головокружительное сближение прямо во время купания.

Вечерние купания Натальи и спортсмена стали нормой, как добавление к его расписанию по тренировкам. Но, видимо, Валентин так уставал за день, что рта не мог открыть для поддержания любого разговора. «Ну и пусть, – думала Наталья, – зато какой мужчина! А говорунов вон сколько! Бери любого, не остановишь…»

В этот год в лагерь труда и отдыха не смогли поехать ни Геннадий, ни Жорка, ни Витёк. У первого были свои зональные сборы борцов. Жорка накануне отъезда элементарно перекупался и подхватил воспаление легких. Витек вообще не захотел участвовать в «этом детском саду». Он устроился к отцу на комбинат, чтобы подзаработать денег и покрутить любовь с молодыми работницами. Кстати, надо отметить, что у него это неплохо получалось.

Георгий тосковал по Наталье, посвящал ей стихи. Правда, ни она, ни другие в школе ничего об этом не знали. Выздоровел он довольно быстро, попытался самостоятельно уехать на море, но мама сказала, что поезд ушел: те деньги, которые они планировали потратить на билеты, уже потрачены на покупку школьного костюма. А жили Сушковы предельно экономно, других денег в тот момент в семье просто не было. Жорка выдержал и этот удар. Более того, он решил заработать деньжат на собственные нужды. Соседом по бараку у Жоркиной семьи был капитан милиции из ГАИ. Хороший мужик, только с одной прорехой: больно уж часто приходил домой пьяненьким. Жорка поймал его утром, перед уходом на службу, и напомнил о разговоре, состоявшемся еще весной: о возможности подзаработать денег.

– Нет проблем, – сказал тот. – В обед приходи в райотдел, найдешь меня там.

Жорка пришел, долго искал соседа среди снующих по коридору милиционеров, пока не вышел во двор. В закрытых и открытых боксах стояли машины, почти все битые или, как говорят, «участвовавшие в дорожно-транспортных происшествиях». Соседа он увидел сразу, хотя на нем и был надет серый комбинезон.

– А, вот и помощник объявился! – сказал гаишник. – Я подобрал тебе работенку. Видел, на улицах поселка стоят полосатые столбы? Наверху каждого из них размещен знак «Проезд запрещен». Так вот, они здорово проржавели, краска облупилась, а новых нам пока не завезли. Столб красишь черно-белой краской, круг – белой и красной, для кирпича… Вот тебе ящик, в нем отделы для банок с краской. Это кисти – основные: красная, черная и белая. Лесенку смастеришь сам, чтобы доставать до круга. А впрочем, не трудись, есть у меня одна в запасе. И вперед! Утром сюда, получишь краски, кисти, все приготовишь – и на улицы. Вечером – отчет о работе и сдача имущества.

Жорка несколько растерялся. Нет, он вообще не боялся работы. Но красить знаки ГАИ? Не слишком ли смелое занятие?

– Дядя Сева, а по шее мне не дадут? Пойдет какой-нибудь патруль, увидит пацана у знака ГАИ и примет меры…

– Не боись, это мы вынуждены делать примерно раз в три-четыре года. Да и в отделении все знают, что такой работой занимаются пятнадцатисуточники. Сейчас их нет в наличии. Да если бы и были, я бы все равно их не выпустил на такую работу: только и следи за ними, чтобы к соседям по поселку или в магазин не сбежали! Что прикажешь – милиционера к каждому приставлять?

И вдруг резко, без перехода:

– Все, заканчиваем морочить голову друг другу! Завтра к девяти ноль-ноль жду тебя здесь. Старый комбинезон дам, ящик, краски, кисти подготовлю.

Весь июль и почти две трети августа Жорка ходил как коробейник по улицам знакомого поселка: через правое плечо у него был перекинут ремень с ящиком для красок, на левом плече он нес небольшую стремянку из четырех поперечных перекладин. Лесенка как раз помогала ему достать до круга с символическим кирпичом, запрещающим машинам въезд на неухоженные, опасные для проезда транспорта улицы поселка. Сначала Жорка стеснялся, боялся встретить знакомых: не знал, что им скажет, как объяснит, почему он в этом маскараде участвует. Да еще эти чертовы пятнадцатисуточники изглодали его душу: стыд, если подумают, что он наказан за какие-то проступки!

Но вскоре привык: работа есть работа. На пятом-шестом знаке ГАИ стало получаться даже красиво – он красил довольно ровно и профессионально. Мама узнала о работе сына в конце недели, когда поздоровалась с капитаном милиции у подъезда барака. Тот вдруг ни с того ни с сего сказал:

– Хороший у вас сын! Думал, сбежит. Нет, работает. Да так здорово у него получается!

Мама Жорки ничего не поняла, попросила растолковать, что случилось. Сотрудник ГАИ с явным удовольствием рассказал учительнице, что ее сын подрабатывает в райотделе милиции.

– Но так как он еще малолетка, пришлось мне все оформить на себя. А в августе я расплачусь с ним, все до копеечки отдам. Не волнуйтесь! Хорошо работает парень, молодец… Мне бы такого сына!

Вечером Жорка ел за троих. Мама смотрела на него, улыбалась.

– Ма, ты что улыбаешься?

– Вот все жду, когда ты мне расскажешь, как идет твоя работа…

– Господи, ма, это такая мелочь! Я сначала думал, что успею заработать на билет и уеду в лагерь на море. Понял, что не получится. Деньги обещают только в конце всей работы, в августе. Ладно, и в августе пригодятся нам заработанные деньги… Так ведь, ма?

Мама погладила давно не стриженые вихры на голове сына, подумала сквозь слезы: «Работник! Сам, молча… Вот и помощник вырос. Господи, как бежит время… И как бы отец был рад сегодня!»

А на юге кипели страсти. Стало очевидным, что Наталья поднадоела Вальке-спортсмену: столько девчат рядом, только свистни. Вся их любовь с Натальей кончилась некрасивой сценой, когда спортсмен уходил с танцплощадки с одной эффектной блондинкой из девятого класса. Наталья встала на их пути, сказала с вызовом:

– Распорядок нашей жизни еще никому не разрешали нарушать. Находитесь в поле зрения дежурных по лагерю! А у вас, дорогой спортсмен, по-моему, согласно графику тренировок, бег? Вот и побегайте до отбоя…

Валька промолчал, но к Наталье он больше ни разу не подошел. А кто бы знал, как она мучилась! Она уже привыкла к ночным купаниям, на песчаной косе у них с Валентином было любимое местечко, скрывавшее их от посторонних глаз. И вдруг все рухнуло. Слезы сменялись истерическим смехом, она переругалась с половиной обитателей лагеря… В общем, авторитет комсорга висел на волоске. И хотя понятно, что такие вопросы решаются не в лагере труда и отдыха, но игнорировать мнение коллектива тоже нельзя. Назревало внеочередное собрание с одним вопросом в повестке дня: «О комсорге Н. Астаховой».

Пришлось вмешаться старшим товарищам, завучу школы, которая негласно выполняла функции настоящего директора лагеря. «Вот тебе и самоуправление!» – в сердцах плюнула завуч и отправила Наталью с подозрением на отравление в районную больницу. Комсорг пролежала там несколько дней, а потом, не заезжая в лагерь, уехала домой.

В школьном отделе райкома она рассказала историю о том, как ее пытались склонить к анархизму, к отсутствию дисциплины и порядка в лагере труда и отдыха. Рассказ обычный, во многих лагерях труда и отдыха бывали такие истории. Секретарь райкома комсомола почти стопроцентно поверил Наталье и, не дожидаясь возвращения ребят с моря, встретился с директором школы и обсудил ситуацию. Они пришли к одному простому выводу: историю надо замять. Астахова комсорг хороший, не стоит портить ей ни биографию, ни жизнь. И где найдешь готового комсорга? Это, считай, год надо угробить. А Наталье еще целый год можно руководить большущей, по школьным меркам, организацией. Разговор с завучем, негласно работавшим с детьми на юге, директриса взяла на себя. Она же переговорила и с Натальей: влила ей по первое число, но и научила, как вести себя дальше.

В общем, время лечит. К началу нового учебного года летняя история почти забылась. Наталье придумали какое-то «несварение желудка», из-за чего ей пришлось срочно вернуться домой. Первого сентября она надела очки в тонкой золотой оправе, что добавляло элегантности ее фигуре. Она выступала на линейке в честь начала нового учебного года, многих похвалила за ударную учебу и не менее ударный труд на юге. Ей горячо аплодировали.

А потом, меньше, чем через месяц, состоялось комсомольское собрание, где в итоге ее снова избрали комсоргом школы. Правда, она получила десятка два голосов «против» избрания ее даже членом комитета комсомола. Такое случилось в школе впервые, но об этом болели лишь две головы: у директрисы и у самой Натальи.