Текст книги "Колесница (сборник)"

Глава девятая

На улицу они высыпали всей компанией. Было еще не поздно, еще даже не загустели сумерки. Ветки на деревьях четко прорисовывались на матовом, с отблесками огней, небе. Откуда-то появилась стая галок. Они так галдели, усевшись на деревья, что пришлось напрягать голосовые связки. Вдруг вся стая поднялась в небо и прямиком направилась к лесному массиву. «Вот, оказывается, где они ночуют! – подумал Жорка, крепко держа за руку Иришку. – Лесные все-таки обитатели, в городе только питаются…» Он повернулся к подруге, сказал:

– Гуляем смело, я тебя провожу домой. Так что ничего не бойся!

– А я и не боюсь. Потому что ты такой теплокровный, что нагрел мою руку до ста градусов! С тобой я ничего не боюсь…

Они прошли небольшую площадь перед конечной остановкой трамвая, обогнули деревянный засыпной шлаком дом и очутились в начале огромного оврага, сплошь усеянного горами, горушками и холмиками. Самую большую, двугорбую гору за крутой нрав прозвали Верблюд. С нее боялись съезжать на больших санях даже мальчишки: можно было вдребезги разбиться. Выбрали горушку поменьше, пологую, стали забираться на нее, стараясь спихнуть к подножью своего соседа.

Веселье было в самом разгаре: от лиц шел пар, куртки и пальто побелели от снега. На Генку наседали кроме Татьяны все девчонки. Он, словно Дед Мороз, был увешан ими, как праздничными кулями с подарками. Вдруг он распрямлялся, поводил плечами – и девчонки катились от него кубарем вниз под горку. Визг, смех, настоящий праздник!

Дурачились так больше часа. Стемнело быстро и неожиданно. К такой осени-зиме еще никто не привык.

– Ребят, а пора прощаться, – сказала миниатюрная Липа Семичасная, которая в силу своего характера девочки-хлопотуньи приглядывала за всеми. – Уроки еще не до конца выучили, то да се по дому нужно сделать…

Все остановились, стало так тихо, что был слышен скрип снега под ногами. Вдруг затренькал, уходя на кольцо, трамвай, но его звонок, скрежет колес не раздражали. К ним привыкли, это была часть жизни ребят и их соседей: через эту остановку они по сто раз в году, а то и больше, отправлялись в город – кто на работу, кто на свидание, на учебу, на тренировку, как Геннадий и Татьяна. Кто-то насовсем уезжал отсюда, переселялся в новые микрорайоны.

– Задача понятна, – сказал Жорка. – Надо проложить оптимальный маршрут, чтобы проводить всех девочек. Так, с Генкой и Татьяной идут Кнопка… ой, прости, Липа Семичасная и Тома. Со мной и Иришкой – Варвара и Наталья… Галка, а ты с кем пойдешь? – спросил Жорка девчонку, выбеленную снегом с головы до пят.

– А мне все равно. До комбината же никто не идет? – сказала немножко с раздражением Галка.

– Ну, это ты зря так, Галчонок! – Генка был настроен благодушно. – Подумаешь, с километр сделаем крюк. Идешь с нами!

Все стали обниматься, заодно отряхивать друг друга от снега, наконец поделились на две почти равные группы и пошли по разным улицам-ручейкам от трамвайного кольца. Жорка снова взял за руку Иришку. Та совсем замерзла, кисть была холоднющая, за варежку забрался снег. Он молча снял с ее рук варежки, тщательно выбил их о колено, посмотрел на девчат:

– У кого еще снег в варежках? А ну, снимайте и все вытряхивайте! Так и заболеть недолго…

Процедура заняла еще три-пять минут. После этого пошли к самой дальней от них улице поселочка, где жила одна из девочек. За разговорами добрались незаметно до ее дома, вручили ее маме, вышедшей на крыльцо их красивого частного дома, попрощались, пошли назад. У колхозного рынка жила Варвара-краса (так звал ее Жорка). Дом у них был кирпичный, многоквартирный. Рядом с ее подъездом толпилось человек пять-семь парней из их же школы, но на год-два моложе Жорки. Они смехом и выкриками встретили Жоркиных девчат: вот, мол, пополнение привел, а то своих не хватает…

– Так, мальчики! – сказал Жорка. – Хохот прекратили, смешного здесь ничего нет. Мы Варвару, нашу одноклассницу и вашу соседку, доставили в целости и сохранности. Теперь забота о ней ложиться на ваши плечи! Поняли? Если вам лень, конечно, я провожу ее и до квартиры…

– Обойдешься! – сказал знакомый по школе местный хулиган Бабкин. Правда, он уже второй год как бросил школу, нигде не учился и не работал. Варвара сжала Жоркину руку.

– Понял, – сказал Георгий. – Пошли! – и он завел ее в подъезд вместе с Иришкой, чтобы той не оставаться на улице одной.

Доставив Варвару до квартиры, они вернулись с Иришкой во двор. Бабкин подошел к Жорке вплотную:

– Ты чо, поводырь, што ли?

– Это мои одноклассницы, и я за них отвечаю. Желаем вам приятного вечера, до встречи завтра в школе!

– Во, б…, клоун выискался! Давно чо-то я не был в вашей школе, пачек никому не вешал! Тебе, что ли, отвесить с твоей дылдой на пару?

– Во-первых, Бабкин, это моя девушка, а ты ее оскорбляешь. Нехорошо так себя вести, когда вас десять ухарей. Во-вторых, приходи завтра в школу, там и я буду, и Генка, и другие. Объяснимся в спокойной обстановке, чем мы вам не понравились. А сейчас прости – мою подругу заждались дома. До завтра!

Жорка крепко взял за руку Иришку, и они почти бегом бросились через арку со двора. Бабкин ждал этого броска: подставленная нога, и Жорка летит на мерзлую землю почти плашмя.

Бабкин кричит, стоя над ним:

– Ты где живешь-то, козел болтливый? Вот в чем твоя проблема!

– В том же, в том же бараке! – спокойно говорит Жорка, успевая подняться с земли наполовину. – Сейчас, Бабкин, я тебя буду бить…

– Хи-хи-хиииёх! – захихикал Бабкин и что было силы в его искривленных рахитом руках, ударил Жорку по спине.

Тот на долю секунды опоздал встать с земли, полностью распрямиться. И, соответственно, не успел сгруппироваться, чтобы упасть на ладони. Нос, лоб – в общем, все лицо он разбил вдребезги. Жорка медленно и тяжело поднялся с земли. Вид у него был ужасный. Он тихо пошел на Бабкина.

Тот заорал:

– Щас вымажешь меня всего! Пшел, пшел отсюда, пока тебя не добили, козел длинноногий!

– Тебе не будет пощады, Бабкин! Пока ты ходишь по земле, у нас мира не будет…

Трое корешей Бабкина подскочили к Жорке и стали валить его на землю. Это у них получилось довольно легко. Потом они били его ногами. Особенно страшными были удары сапогами по голове…

Иришка словно оцепенела. Она молчала. Она, наверное, никогда в своей жизни еще не видела такого ужасного избиения человека. Когда вся троица устала наносить побои распластанному на грязном снегу Жорке, к нему подошла Иришка. Она опустилась на колени, достала белый батистовый платочек и стала вытирать кровь на его лице. Платок тут же стал бурым.

Иришка долго пыталась поднять его с земли, твердо поставить на ноги. У нее этого не получилось бы, если бы не помогли две женщины, проходившие рядом в подворотне.

– Я тебя кастрирую, подонок, – сказал Жорка. – Чтобы никого, похожего на тебя, в природе больше не было.

Бабкина не было в подворотне, но из сумерек раздался его фальцет:

– Мы еще посмотрим, кто кого кастрирует! Ты ответишь за базар, су…, козел ты хилый! Я тебя сегодня урою!

Иришка с усилием втащила Жорку в трамвайный вагон на предпоследней остановке.

– Я боюсь, Георгий! – девушка прижалась к Жорке и расплакалась.

– Что ты? Ты что?! Смотри, мы уже подъезжаем к твоему дому. Не обращай внимания! Таких Бабкиных у нас в поселке навалом. А завтра мы с ним разберемся. Но он не придет, струсит. Потому что они, как правило, трусят говорить, спорить, тем более драться по-честному.

– А если я одна пойду из школы? А они навстречу… Я сразу умру, крикнуть не успею!

– А нам теперь вместе ходить до твоего дома суждено. Я тебя маме передам, а сам – домой. Брось, Ириш, не усложняй! Ведь ты училась здесь столько лет, еще больше времени жила. И ничего! У меня, на всякий случай, теперь в ГАИ такие связи, что Бабкин сбежит от страха. Знаешь, я у них в РОВД со всеми постовыми познакомился, знаю даже, как зовут многих ребят. А один капитан-гаишник, так тот вообще мой сосед по дому.

– Гаишник ты мой длинноногий! Ты, наверное, смешно смотрелся в форме?

– Ир, ну какая форма? А впрочем, это тебе все равно не объяснишь… Пусть будет так!

Они вошли в подъезд особняка: через камеру наружного наблюдения за ними следил дежурный.

– Сушков? Георгий Степаныч?

На утвердительный кивок Жоры последовал ответ:

– Проходи! Кто это тебя так? – не удержался охранник.

– Передаю в целости-сохранности! А мне пора бежать.

Жорка ткнулся в щеку Иришке и, ни слова не говоря, побрел к трамвайному кольцу. Его дома ждала мама: он сам согласился на репетиторство с двумя девочками-двойняшками, дочерьми маминой подруги.

Глава десятая

Бабкин Руслан Петрович (в народе – Серый) был на год старше Жорки и ребят его класса. Он состоял на учете в инспекции по делам несовершеннолетних. За ним перед милицией числился должок в три с половиной года условного наказания за умышленное причинение вреда здоровью человека. По биографии – маньяк. Но сам он был не фигура: руки тонкие, кривые, ноги маленькие и тоже кривые. Все это последствия перенесенного в детстве рахита. Голова у него была необычайно большой, на широком лице в виде рыхлого блина расположились нос картошкой и толстые губы.

И тем не менее ему удалось создать о себе мнение как о законченном урке, которому прирезать человека – раз плюнуть. Он и того рабочего с комбината, за которого получил условный срок наказания, дважды ударил перочинным ножом: в плечо и грудь. От тюрьмы его спасли возраст (был еще малолетка), мизерный размер лезвия ножа и ходатайство школы, не желающей светится в громких сводках народного суда. Так считала директриса школы. А она была в поселке фигура.

Серый был четвертый мальчик в семье сантехника Петра Ивановича, добрейшего человека, известного всему ЖЭКу и поселку. Он уже, хотя ему не было и пятидесяти лет, перенес инсульт, заметно прихрамывал на правую ногу, иногда в гололед ходил с палкой. Сантехник он был, как говорят, от бога. Он знал все коммуникации, колодцы, стоки и сливы канализации. Нередко можно было наблюдать такую картину: к конечной остановке подъезжает трамвай, из окна вагона высовывается женская голова и на всю округу орёт:

– Иванович, зайди сегодня, на кухне кран подтекает!

– Лады, Маруся, после обеда пришкардыбаю. Готовь магарыч!

И никто не сомневался, что именно после обеда Петр Иванович будет на месте как штык. Правда, иногда до обеда он уже успевал пропустить пару стопочек. Но это ничего не значило: ремонт он делал качественно, «на века», как сам любил говорить.

Из четырех его сыновей на свободе с условной отсидкой оставался только младший – Руслан. Старшие исколесили Коми и Якутскую республики, сидели в Средней Азии и лесах Мордовии. На круг у них получалось что-то около шестидесяти лет сидения в лагерях и колониях. Но, надо заметить: ни один из троих не проходил по «мокрому» делу. В основном сидели за хищение соцсобственности с комбината «Красная речка», ограбление магазинов и даже свинокомплекса в ближайшем к поселку совхозе.

– Руслан – это урод, – говорил подвыпивший Петр Иванович мужикам во дворе. – Он своей смертью жизнь не закончит. Чуть что – сразу за нож! А ведь самого соплей перешибить можно… Илья Муромец хренов!

– Потому за нож и хватается, что хиловат в коленках, – говорили мужики.

Причем они совсем не боялись Руслана: весь разговор шел в его присутствии.

– Довыступаешься, Михалыч, прирежу, нахер, к ночи! Будешь знать!

– А ты попробуй! – говорил стотридцатикиллограмового веса мужик с кулаками-кувалдами. – Я таких, как ты, на фронте ломал пачками. Да, чтоб ты не забывался и отца не позорил: у меня в кузнечном цехе комбината еще двое таких, как я, сыновей работают. Давай, попробуй! Отца твого жалко. Ты, Иваныч, отдай нам его на воспитание, через год будет мастером в цехе, шелковым сделаем его… Правда, не в кузнечном. Там надо годика два-три силу поднакачать.

– Не знаю, что мне делать с ним? – сокрушался Петр Иванович, не глядя на Руслана. – Хоть бы в армию, что ли, его забрали скорее!

– А ты его дери каждый день как сидорову козу! – вмешался в разговор еще один фронтовик, который работал на кожевенном заводе. Он был жилистым, прокопченным от краски. Его белая майка резко выделялась на фоне красно-коричневой кожи, покрывающей тело кусками, похожей на шкуру породистой буренки. – Он у тебя не работает, а ты помалкиваешь, покрываешь его!

– Это верно. Но хочется верить человеку… Вот, говорит, батя, сегодня-завтра пойду работать, уже в кадрах был… И опять врет! Ему уже и братья пишут с зоны: «Завязывай такую жизнь. Работай, учись, женись, воспитывай детей». Ни хера его не проймешь! Уходит с вечера и до двух-трех часов ночи блукает неизвестно где, а потом спит до обеда. И жрет за троих, паразит! А как же: организм-то молодой, растет! А я инвалид, мать почти ослепла от горя… Вот и тянем его, паразита! Уйди с глаз моих долой, а то я тебя табуреткой вдарю по твоей наглой харе!

– Ладно, бать, не буянь, – проговорил миролюбиво Бабкин-младший. – Дай лучше, ради воскресенья, рублевку. Хоть пивком отоварюсь…

– Вот, видели, мужики? Вот так всегда! А где у меня эти рублевки-то? Где?! Еле хожу, вон. Если слягу, ты ведь с голоду сдохнешь, паразит! – Петр Иванович долго ворчал, зачем-то полез в карман (явно не за деньгами), потом позвал сына к себе и сказал ему на ухо:

– Иди помоги матери бутылки и банки собрать и сдать. Половина выручки – твоя.

Серый тут же ушел в дом, видимо, боясь, что мужики сейчас же, как узнают, «размагнитят» отца. А Петр Иванович сидел нахохлившись, будто недовольный тем, что совсем не идет доминошная фишка. Мужики молчали: мало чего бывает, чужая семья – потемки.

Ночью Бабкин-младший приходил домой с запахом алкоголя, но не пьяный, съедал миску супа, полбуханки черного хлеба, пил сладкий чай из литровой банки и ложился спать. Мать не спала, да и отец, наверное, тоже не спал. Но они помалкивали, делали вид, что спят. Петр Иванович чувствовал, как накапливается отрицательная масса возле его сына. Мирно жизнь он не закончит, по крайней мере этот, доармейский период. А тут еще на работе ему сказали, что с судимостью в армию не берут, чем расстроили мужика окончательно.

Серый принципиально не хотел работать, учиться – тем более. Ночью он и его компания по-тихому делала подкопы под пивные ларьки, потрошили их на все, что попадется, до отвала напивались пивом и спокойно шли спать. Такие кражи долго вообще не замечались хозяевами пивнушек: подумаешь, откачают семь-десять литров пива. Из двухсот-трехсотлитровой бочки это не заметно. Но стали исчезать консервы, причем не те, что хранились в кладовках под землей, а с витрин, многие из которых, кстати, были просроченными по сроку хранения. Вот здесь хозяева впервые подумали о том, что ночью у них в заведениях кто-то бывает. И землю свежую нашли у самых глухих стенок нескольких пивнушек – явный подкоп. Правда, со стопроцентной уверенностью нельзя сказать, что был подкоп. Но и спускать это дело на тормозах они больше не собирались.

В общем, петля на шее Бабкина затягивалась. Он, конечно, был не дурак, и хитрости в нем хватало, но остановиться не мог: компания требовала все больше пива и новых закусок. Только так Бабкин мог держать в ежовых рукавицах семь-восемь дворовых пацанов, полностью зависящих от него в этих ночных похождениях. Но нервы сдавали. Он был зол на весь мир, раздражался по пустякам, срывал настроение на сверстниках. На прошлой неделе побил двоих восьмиклассников, пожелавших попасть в его компанию, за жадность и нерасторопность, грозил им ножом, обещал прирезать их. А те возьми да и расскажи родителям о случившемся с ними. Бабкина били двое взрослых крепких мужиков, в результате он не мог самостоятельно подняться с земли.

Как раз в этот период и попались ему на глаза Варвара, Жорка и Иришка. Он хотел чужими руками отдубасить Жорку. Удалось, но удовлетворения не было. Да еще кастрацией, гад начитанный, пугал…

Бабкин сказал:

– Сегодня этого клоуна надо проучить!

– Чо с ним возиться-то, время терять? Завтра у школы и прищучим его еще раз, – ответили недовольные дружки.

Но Бабкин знал, чего стоят кулаки Генки-борца, удары Михи-боксера, других нехилых выпускников школы. Нет, он не хотел даже с минимальным счетом проиграть им. Жорку он сильно и больно еще раз накажет именно сегодня.

Поэтому он сказал:

– Вы трое – отправляйтесь к бараку, ждите его там. Он проводит свою дылду и вернется домой. А я через полчаса подойду с остальными корешами. Мы сделаем ему сегодня сюрприз с муками и пытками. Все, пошли! Не разговаривать!

Жорка, как всегда, шел домой своей дорогой. Пройдя поперек трамвайное кольцо, он сократил полдороги и очутился у входа в барак не со стороны парадной лестницы, а с противоположной, где был выгребной туалет. Там стояли трое пацанов. Он вроде бы их знал, учились в школе. Жорка поздоровался, спросил:

– Что это вы здесь фекалии-то нюхаете? Вход, между прочим, с обратной стороны! – и пошел, хромая, к ступенькам, ведущим в барак.

Его спокойно пропустили, поскольку на этот случай никакого инструктажа от Бабкина не было. Жорка уже почти взошел на ступеньки барачной лестницы, когда раздался голос:

– Чой-то ты валишь-то? Со страху в штаны нахезал, што ли?

Жорка остановился, повернулся, чтобы убедиться, что голос принадлежит Бабкину. Точно, к ступенькам не спеша подходил Бабкин. Тот точно знал, что спешить не надо, что этот козел упертый никуда не сбежит, за мамкину юбку не спрячется.

– Чего тебе, свет ты наш Бабкин, надо? Мы же договорились, что встретимся завтра у школы. А сейчас меня ждут ученики, давно ждут, надо идти. Извини, – и Жорка почти открыл тугую дверь с двумя металлическими пружинами, почти проскочил в нее.

И все же не успел до конца: один из корешей Бабкина каким-то чудом успел подставить между дверью и косяком ногу.

Жорка, собрав все силы, так швырнул его, что тот кубарем покатился с лестницы. Он снова натянул двойную пружину, снова открыл дверь, но за его рукав уже вцепился Бабкин: он успел взбежать по ступенькам раньше, чем закрылась дверь за Георгием. Он ничего не говорил, сопел и только тыкал правой рукой в куртку Георгия. Тут до Жорки дошло: это же нож! Боли Жорка не чувствовал, может быть, не пробивалась толстая свиная кожа с пристегнутой изнутри меховой подкладкой. Он инстинктивно ударил обеими руками по руке Бабкина, потом оттолкнул его и снова попытался открыть входную дверь. Но сил у Георгия почти не осталось. Он лишь отжимал и отжимал упертые пружины на двери, пытаясь проскочить внутрь барака.

Бабкин демонстративно, для показа всей банде, зажав финский нож двумя руками, с размаху воткнул его между лопаток Георгия, стоящего к нему спиной. Жорка тут же обмяк, повернул голову, посмотрел на Бабкина, что-то хотел сказать, но на его губах лишь вздулся розовый пузырь…

Милиция довольно долго не могла выйти на Бабкина. Спрашивала его, он отвечал, что был с ребятами во дворе, вот свидетели, вот их видела Варвара, другие соседи. Предварительно разделив своих подельников на несколько групп, он долго морочил голову оперативникам: у тех действительно не сходились концы с концами. Не мог же Бабкин одновременно быть в нескольких местах: у туалета рядом с бараком, на кольце трамвайной остановки и на ступеньках лестницы, ведущей в барак!

Неожиданно помогла проходившая в то время мимо барака тетя Нюра, которая знала в поселке всех, бывала на всех именинах и похоронах. Она точно сказала, что видела самого Бабкина, и еще на двоих-троих его дружков указала. Все. Остальное – дело техники. Но до тетки Нюры-то оперативники добрались лишь в конце недели, когда Жорку уже похоронили.

Бабкина-младшего спрашивали на суде:

– Он вас оскорбил действиями, словами?

– Нет, – мычал Бабкин.

– Вы же нормальный по здоровью человек, – говорила народный судья, пожилая, с седыми волосами женщина. – Вот заключение медэкспертизы. А вы, как мясник, наносите подростку столько ран… Это не поддается осмыслению, Бабкин! Вы поступили как нечеловек! Вас надо изолировать на всю оставшуюся жизнь. Простите меня, присутствующие в зале суда, я не должна до вынесения приговора говорить такие вещи. Но он убил талантливого человека, будущего мужа и отца, человека всеми любимого и уважаемого!

– Вот и убил, значит! – сказал Бабкин и отвернулся к стене. И больше присутствующие на процессе не видели его лица до произнесения данного ему последнего слова.

В последнем слове подсудимый сказал:

– Прощайте все…

P.S. Георгия схоронили на новом кладбище. Рядом с его отцом – не получилось. Через полгода Геннадий поставил там гранитный памятник и ограду, деньги собрали друзья и родственники. Могила отца была пока без памятника. Но Генка, помня Жоркино обещание, сказал:

– Подожди немного, Георгий, мы и отцу твоему поставим памятник…

P.P.S. Когда похоронная процессия проходила рядом с конечной остановкой трамвая городского маршрута № 1, вагоновожатые все как один включили трамвайные зуммеры.

Жорку они почти все знали в лицо…