Текст книги "Железные игрушки – магнитный потолок"

Нельзя сказать, что они подружились… скорее приняли идеологическую концепцию в духе Мао Цзэдуна: «идти порознь, бить вместе». Ведь, с одной стороны, Глубилин вроде бы отвечал за подготовку сцены к спектаклю. Но как он мог отвечать за возведение «дворца, собора пятиглавого, моста хрустального, чтобы по обе стороны росли деревья с золотыми да серебряными яблочками» (например в сказке «Волшебное кольцо»)? Все это сконструировано еще во времена оные! С тех пор многое что потеряно, пришло в негодность, заменено другим. Геннадий по своей интуиции, чувству или настроению, посетившими в этот момент, готовил каждый плановый спектакль по-новому.

Все более-менее устаканилось, когда Глубилин стал «быстро и эффективно» приводить сцену в порядок, разбирая предыдущие – а Геннадий готовить декорации к следующему спектаклю.

Понедельник – нерабочий день в театре, но Глубилин пришел. Было указание ждать монтажников из некой волшебной фирмы. Они привезут и установят оборудование для (наконец-то!) автоматической работы занавеса. Невероятно, что подобное чудо прогресса свершится! Никаких ребят из фирмы, конечно, не было. Прошло два часа от назначенного времени, но никто не позвонил; неизвестно, приедут ли вообще? Глубилину послышалось… откуда-то из недр театра… зловещее подвывание. Собака-призрак? Дурной знак.

И богатырь Алеша пришел, он не пропускал тренировок, готовясь к гиревым игрищам на очередном фольк-фесте. И Геннадий был здесь. В подвале находилась его мастерская. Как будто через нее неслась та самая подземная река, выбрасывая на берега тесного помещения обломки самых разных времен и эпох. Какого только хлама там не было! Отжившие свой век электроприборы, какие-то воспоминания о звуковой аппаратуре, бледные тени наглядной агитации на железнодорожную тематику… А если поискать, пожалуй и сухую мышиную лапку здесь точно найдешь, и рассыпанный по углам горох, и кровь христианских младенцев (всех детей, случайно сбитых и зарезанных поездами МПСРЖД), запечатанную в бутыль. Спустившись в подвал, Глубилин искал эмульсионку. Бутыли, банки, емкости с растворителями, лаками, разноцветными красителями… Алая, изумрудная, желтая, бирюзовая гуашь.

Еще и душераздирающий вой проклятой собаки!

Проем двери вел в соседнюю, еще больше захламленую комнату. Выключатель не нашел, в полумраке наткнулся на древний покосившийся шкаф, дернул дверцу… И тут же (шкаф набит под завязку) – обрушилась стеклянная лавина! Пустые бутылки самых разнообразных форм и размеров заскользили у ног жуками с блестящими спинками. В грохоте высыпавшейся стеклотары различил, как характерно клацнув, разбилась видимо чем-то наполненная бутыль. Какая еще здесь может быть дрянь? Разнесся терпкий аромат дорогого коньяка. Что за бред?! Может, Геннадий хранил заначку? (Ведь у каждого, по английской пословице, «в шкафу свой скелет».) Нагнувшись, подобрал с пола отбитое донце. В нем на два пальца плескался коньяк; остальное – на полу; темная маслянистая лужа. Полез куда не надо! Как теперь объяснить Геннадию? Поднял и горлышко (крышка целая, не свинчена). Да это тот самый дорогой французский «***»! Такой же распили давним апрельским днем с юристом. И все, что предшествовало тому, неприятно вспомнилось. Сибирь… срока огромные…

Да ладно, в общем. Придется купить такой же, если что. Держа отбитое горлышко за золотую крышку-корону (как доказательство своей оплошности, что ли?) поднялся наверх. Вышел на задний двор, присел на скамейку, любимое место курильщиков. День весенний, прозрачный. Ветер и солнце разорвали серую слякотную шубу туч, выбросили эту рухлядь, напоминающую о зиме, куда-то за горизонт. От пробегающей под ветром ряби толстый бурый ковер прошлогодней листвы, покрывающий двор, играл переливами коричневых, желтых, багряных узоров.

В прозрачной сини небес метались гортанные голоса рабочих-таджиков.

Двор обнесен оградой, старинные и высоченные, разросшиеся тополя и березы окружали ее, ветер шумел в их кронах. Но… шумел все меньше и меньше. Подъехавший снаружи мощный автокран службы по благоустройству выдвинул в небо желтую стрелу с корзиной. В ней проплывали двое таджиков-карателей в зеленой униформе, оранжевых касках и жутких очках, закрывающих пол-лица. Один из них держал наперевес бензопилу, срезал ветви. Они подбирались к ним постепенно, по частям отсекая живые альвеолы, перепиливая артерии, превращая по кубометру кислорода – в брызги опилок, бензиновый выхлоп. Буйная размашистая живопись становилась сухой графикой, схемой деревьев. Внутри касок у них, наверное, оттиснута жесткая матрица, выпрямляющая мозги, очки разграфлены системой координат – уж очень «правильно» они подгоняли деревья под определенный формат.

Кому помешали тополя и березы? Зеленое воинство хранило тень и голоса птиц, зимой украшало ветви снежными завитками, осенью меняло наряды. Под сенью деревьев прогуливались собачники со своими друзьями, встречались влюбленные представители кошачьего племени, а если кому горько на душе, он мог выпить стопарик, немного похлюпать в тополиную или березовую жилетку, приобняв ствол. Возможно, отдел культуры района решил осуществить свою экспансию? И дерева обкорнать, и устроить электрический (хорошо, если не железный) занавес? Может, вышки с охранниками по углам поставят?

По шуршащему лиственному ковру бродила толстая женщина. В белом спортивном костюме, в накинутой поверх изумрудной куртке техника по благоустройству. На распущенных вороньим крылом волосах кокетливо красовалась изумрудная шапочка с оранжевым козырьком-клювом: женщина походила на довольно-таки зловещую птицу. Отдавала своим таджикам команды, следила за падающими ветвями, иногда что-то каркала в черный радиопередатчик, бывший у нее в руке.

Из двери вышел Геннадий. Бросил один окурок, прикурил следующую сигарету, смотрел на прощальные взмахи отсекаемых ветвей. Вытащил из ушей наушники и повторил рефрен, видно, только что отзвучавшей песни. Странные дни отыскали меня, Странные дни принесли с собой странные ночи…

– Майк Науменко? – удивился Глубилин. Надо же, кто-то слушает. В сердце кольнуло воспоминание…

– Да… – как-то неопределенно ответил Геннадий, но будто на другой вопрос. – Алия Тулгутовна приказала аккуратно подстричь деревья. Знаешь ее? Беженка из Чечни. Возглавляет отдел культуры, курирует наш театр.

Еще и деревья уродуют! Коньяком эту горечь не залить. С грустью показал Геннадию отбитую коньячную голову в золотой «королевской» короне:

– Слушай, как-то стремно получилось. Темно там, и в шкаф врезался. Как все полетело оттуда! А эта была полная. И – хряск!

По лицу Геннадия пробежала хмурая тень (но, похоже, не от того, что жалко коньяк); может, вспомнил что не очень приятное?

– А… там… В шкафу? Ну, значит осталась, – он махнул рукой. – Мне этот коньяк когда-то поперек горла встал. Разбилась, и ладно.

– Да, вот как-то вышло. Эмульсионку искал.

– Не грузись ты. Было время, мне этого коньяка, знаешь, сколько несли? Не поверишь. Я же вроде «народный целитель» здесь был. А кончилось… хуже не придумаешь.

И он рассказал совершенно невероятную историю.

…Работая в театре с той поры, когда его организовали в бывшем Клубе, он отвечал за звук, свет, электрику, реквизит; специалистов на такие деньги днем с огнем не сыщешь. В то время шел спектакль по Блоку «Песня судьбы». Что-то символическое. Блок в нем бегает… Фаина, Фаина моя! – кричит. А потом ему снится… Блоку как бы снится… он умер, его русские люди-крестьяне хоронят. Пеленают в саван, ставят свечи, поют заупокойную. А Геннадий случайно прочитал в какой-то книжке о древних народных заговорах, что в старинные времена из покойницкого савана выдергивали ниточку и, обычно жена, вшивала или перевязывала ее своему мужу, если тот горький пьяница (еще обмылок применяли, которым обмывали новопреставившегося). И сказал как-то, не подумав, одной женщине в театре (муж у нее пил, она постоянно жаловалась): «Вот это возьми, вдруг поможет, избавит от пьянства». Дал ей ниточку из савана, выдернул ее или просто в руки попалась, валялась на сцене. Вшей ему в трусы, наказал, да так серьезно, что сам в это поверил… (Началось-то все с шутки.) Женщина так и сделала. Муж ее почернел в один вечер, едва концы не отдал… Но вдруг пошел на поправку, тягу к выпивке как рукой сняло! Она рассказала об этом, как водится: театр – это же одна большая семья. И подходит к нему один актер. Так и так, у него проблема, сын пьет, просто на глазах пропадает. Геннадий опешил… да это же не всерьез все! И так искренне удивился, что актер заподозрил: ага, вон как играет! Значит, есть что скрывать. Обиделся. «Ты другим помогаешь, а мне нет? Сколько тебе надо? Я все деньги сниму со сберкнижки, не пожалею».

Вот народ суеверный! Но от безысходности, когда с близким беда, каждый готов хоть во что поверить, в самую ничтожную надежду на спасение. Геннадий растерялся: и отказать неловко, и неизвестно, во что ввяжешься. «Ладно, помогу». Теперь специально выдернул нитку, рассказал, что и как сделать. Предупредил, чтобы никто не знал об этом. И надо же, сын актера завязал пить, от одного водочного духа воротит. Мистика какая-то. Но как об этом никто не узнает? Весть прошла – и потянулся народ к новоявленному «целителю». Пришлось после каждого спектакля прятать эту ткань, действовала лишь одна ниточка после того, как саван на сцене отыграет. Помреж, как «Песню судьбы» ставить, носится повсюду, матерится. Куда саван каждый раз пропадает?! Ткань-то самая дешевая, бязь какая-то. В театре ее рулон был, метров двести, так почти вся ушла. Приходилось женам, матерям эту ниточку давать. А она последнее, что с пропадающим от пьянства близким человеком связывает.

Да, красивая история. Песня Судьбы, одним словом.

Но чем все кончилось?

Он ждал, когда Блок по плану, помрежу дарил шоколадный набор или банку икры, чтобы все тихо-мирно. Икру, шоколадные наборы, коньяки ему несли, будто он знаменитость какая… Все привыкли: отблагодарить надо. И как-то дал ниточку жене одного крутого коммерсанта. А тот и пил круто; и пьянство его до белой горячки довело. Ему ничего не помогало, все перепробовали. Вшили ее или перевязали, но что-то с ним не получилось… Он до того дошел, что едино – Богу свечка или черту кочерга. И жена, в сердцах: «На тебя даже нитку из савана покойницкого навязали, а ничего не берет! Оморок ты окаянный, с водкой своей проклятущей!» А муж с обиды, с бодуна, горько ему стало: «Ладно, – говорит, – завяжу с выпивкой… Да так, что не развяжете!» И точно. Кое-как судмедэксперты смогли его с притолоки в гараже снять. Он на этой нитке повесился. И нитка выдержала.

Хотя, как бывает, это по слухам уже потом разнеслось… Была эта нитка, не было ее? Когда стали распутывать дело, всплыла, конечно, история с «народным целителем». У того, руки на себя наложившего, психика и так неустойчивая, но вот сошлось, что вроде бы «лечение» подтолкнуло его. Ну и заинтересовались… Геннадия тут же уволили из театра, с глаз долой. А добрые люди, которым он до этого помог, отвели от него беду. Посоветовали скрыться на время, залечь на дно, пока все угомонится.

С треском и воем таджики, казалось, распиливали небо на куски. Наверху шла битва гигантов. Отсеченные огромные ветви – мертвые руки великанов, – обреченно цепляясь за родную им синеву, за еще живую плоть, рушились вниз. Женщина в белом спорткостюме и накинутой спецкуртке координировала действия, каркая на «небесных» таджиков – и на «земляных» таджиков. Нескольких работяг-мачетерос срубали сучья огромными тесаками, равнодушно кидали в прицеп подъехавшего колесного трактора. Мощный автокран с приплюснутой башкой кабины окутывался бензиновым чадом, ревел стальной утробой, растопыривал лапы опорных стоек, сминал густую поросль кустов, грозя протаранить ограду или свернуть один из двух незаконно притиснувшихся гаражей. Подъехать так, чтобы дать возможность пильщикам максимально обкорнать тополя и березы, было очень трудно. Крановщик то относил корзину далеко в сторону, то врезал ее со всего маху в самую гущу. Дело кое-как продвигалось. Остро пахло свежей древесной кровью, плакали золотистые березовые срезы.

Они сидели на скамейке, наблюдали за вторжением этих изумрудных (в униформе под цвет мусульманского знамени) жуков-древоедов, способных извести под корень всю Москву… Примером служило то, как они ловко бреют налысо специальными триммерами все лужки «a la московский градоначальник»; он-то и выдал каждому приезжему по бреющему триммеру; а ведь это нарушает хрупкую экосферу, это смерти подобно для русских жучков и паучков, вместе с тем и птиц, которые ими кормятся. А если провести аналогию с баллистическими ракетами «Тополь», стоящими на вооружении России? Перспектива выглядела и вовсе тревожной.

Подошла смуглолицая дочь южного солнца, спросила, нельзя ли открыть ворота, чтобы автокран въехал во двор. Так будет удобнее подобраться к еще буйным, непокорным и несдающимся деревам. Но это невозможно… Ворота просто по размеру не подходят для такого монстра! Да они весь двор перетряхнут, изгваздают в грязи ковер из шуршащего золота и багрянца листвы. Стоит запустить сюда хоть одного сына арыка и саксаулихи, как тут же понаедут многочисленные отпрыски, жены, тетушки и дядюшки с баулами и коврами, сундуками, крутобоким медным котлом, полосатой, как бухарский халат, кошкой. Поставят разноцветье шатров, протянут через двор веревки с колыхающимся на ветру шароварами, нарожают детей. Упаси Бог! Справляйтесь, ребята, как-нибудь сами.

От странного рассказа у Глубилина щемило сердце. Возможны ли такие совпадения? Спросил, когда это было… Да, семь с половиной лет назад. Невзрачный человечек из какого-то театра в бывшем Клубе железнодорожников устроил звук и свет, подключил электрику, склеил бутафорию, смонтировал декорации в чужой судьбе. Его злая воля не дала шансов на спасение дяде Фокию (дошедшего до крайней стадии алкоголизма, но это еще не смертный приговор). Безжалостная режиссура приковала Глубилина на долгие три года к скамье на галерах, обрекла на скитания.

Какой-то… картофельный отросток. Лодочник подземной реки!

Глубилин испытывал душевный раздрай… но как тут сосредоточишься? Таджики вошли в раж, подобно летающим воинам Аллаха буквально прыгали по веткам, снося их направо и налево зашедшейся в каком-то истерическом припадке, плюющей ядовитыми струями синего выхлопа бензопилой.

Вышел богатырь Алеша с блестящим от пота, мускулистым торсом. «А… вы сидите, значит… – констатировал как-то растерянно. – А там это… Собака как будто воет. Купчиха-то, знаете. Как бы не пришла. Ну, ладно». С силой вдохнул воздух, обреченно и совсем не радостно (что на него не похоже) махнул рукой. Нырнул в поглотивший его черный проем двери.

Женщина-координатор вновь подошла. Открой ей ворота – и хоть трава не расти! Она загонит сюда трактор, чтобы интернациональной бригаде было удобно закидать в прицеп груду набитых деревянных мертвецов, отвезти на кремацию. Но эти ворота никогда не открывались, русским языком говорят! Дама с южным темпераментом не отставала. Сейчас она позвонит в АД! (возвела очи к проплывающим облакам) МИНИСТРАЦИЮ! Ей срывают мероприятия по благоустройству! Геннадий раздраженно встал. Вот напасть на мою голову! Пошел вслед за ней и под деревьями, где в вышине трудились неостановимые пильщики, они стали что-то доказывать друг другу, размахивая руками. Ничего не было слышно. Пила в небе чудовищно визжала. Эти братья-акробаты демонстрировали чудеса эквилибристики. Тот, что с пилой, насколько мог, перегибался через ограждение, дотягивался до самых дальних ветвей; его напарник держал его за монтажный пояс.

Вдруг опять вышел адепт здорового образа жизни и гиревого спорта. Увидев, что Геннадий занят, богатырь Алеша обратился к Глубилину. «Нет ли где в театре корвалола какого-нибудь или валидола?» Это было как-то странно. Корвалол-валидол? «Да дежурной там, бабушке на вахте… Сердце у нее прихватило». Сердечными каплями Глубилин помочь не мог. Хотя было впору и самому их принять. Вздохнув, Алеша ушел.

А Геннадий времени даром не терял. Завлек в сети своего обольщения даму-благоустроительницу. Кокетливо поправляя шапочку, взбивая вороньи пряди, она смеялась. И даже протянула ему свой черный радиопередатчик. Любитель технических прибамбасов с интересом его рассматривал. На его губах играла ухмылочка. С дъявольщинкой… что так нравится женщинам.

…Слушай!!

Богатырь Алеша выскочил из двери, как древний волхв из густого леса (с чертиком из табакерки его вряд ли сравнишь). – Ты же у нас завпост? завпост? завпост, да?! – выпалил Глубилину в лицо, не дав опомниться.

Ну, завпост. Что с этого? Чего так орать?

– Иди быстрее, там тебе звонят! спрашивают!! что-то насчет сцены!!!

Ему? Звонят?! Никогда и никто не звонил сюда по его душу.

Или объявились волшебники, которые будут автоматизировать занавес? Алеша присел на скамейку (как будто кит вынырнул из глубины, отдуваясь) – мокрый и блестящий от пота, он вытирался скомканной майкой. Глубилин со всех ног побежал на вахту, к телефону. В вестибюле полутемно, на столе дежурной включена лампа, никого нет. Привнося ощущение тревоги, витал запах сердечных капель. Ярко освещенный круг выхватывал стакан с водой, брошенную рядом с аппаратом трубку, похожую на мертвого зверька со скрюченными лапками и хвостом провода.

Да? алло? кто это? говорите!

Из мембраны выползало что-то шипящее… Помехи, треск. Вдруг донесся отдаленный, откуда-то из гулких глубин – собачий лай! Трубка лаяла, едва ли не тряслась от злости. Потусторонний пес, блуждающий рык которого повергал в ужас всех обитателей театра? Что за издевательство?! С остервенением швырнул трубку на жалобно звякнувшие рожки аппарата. Ну и шуточки! Кому это понадобилось? Нарочно пугать его этим лаем?! А между тем… подступило что-то дурное… как будто хлебнул подземной воды забвения. И дежурная куда-то подевалась, ни у кого ничего не спросишь. (А блестящий от пота, по-китовьи отдувающийся Алеша? Не проглотил ли он несчастную старушку?) В тревоге присел на банкетку. Она поставлена, чтобы перекрыть подход, чтобы дети не задели, не разбили стеллаж с медалями, вазами и прочей утварью, завоеванной на фестивалях. Змееголовохвостатая чаша посылала сверху медный отблеск своих волхований.

Визг пилы как будто оборвался. Затуманенные зеркала видны сбоку, уходя в перспективу вестибюля. Но там, в дальнем конце у выхода во двор – что-то произошло. Вспыхнул квадрат солнечного света, блик промелькнул в стеклянных поверхностях. Отражение? Скользя в ледяных глубинах, к нему двигалось нечто… Призрак!

Купчиха!!!

В чем-то белом, с распущенными волосами. Распущенными, расползающимися по плечам длинными вязкими сгустками… Спереди вся изгваздана в темно-багровом. Черные провалы глаз, горящий румянец на скулах. К себе она что-то прижимала… тискала… никак не могла ухватить, оскальзываясь липкими пальцами, измазанными бурым маслянистым…

Она… как бы протягивала… голову Геннадия! Его бледные губы кривила застывшая дьявольская ухмылка.

Разбилось что-то ледяное, мертвое, потустороннее. Слова призрака! (Но может ли призрак «говорить», тем более: отдел культуры? звони Алие Тулгутовне?) Он падал в ледяную грохочущую реку. Подскочил, рванулся назад – и врезался в стеллаж позади. Стеклянное небо раскололось. С меркнущего небосклона, точно в голову, скатилась тяжеленная Чаша волхвов. Ночь псковских лесов была бесконечна.

Подарок псковского губернатора (в перевернутом виде представляющий рогатую шапку лесного колдуна) так плотно нахлобучился на голову Глубилина – снять его невозможно. Специальный отдел МЧС распиливал чашу болгаркой, отжимал гидравлическим домкратом. Глубилин потерял сознание, ему вкатили противошоковый препарат, ничего не помнил. Нет… (А тесная, с железным гулом, кабина? серебристые фигуры? его друг Вадим? тонкая блестящая игла и гудение от нее, словно от рельсовых струн, уходящих за горизонт?)

Отчасти картина произошедшего была восстановлена со слов богатыря Алеши. То, что он увидел и запомнил перед тем, как грохнуться в обморок (оказавшись впечатлительнее тургеневской барышни). Да еще свидетельство монтажников: они прибыли как раз «вовремя», и оказались в гуще событий. Заявления таджиков, как лиц заинтересованных, не в счет. Следователи сделали вывод: все случилось из-за «грубого нарушения техники безопасности». Но глупо об этом говорить. Как если бы «купчиха» (первая и истинная хозяйка этого дома) – сцеживая из грудей переполнявшее их молоко и отдавая его псу, – не соблюдала «технику безопасности при кормлении ребенка». Это произошло, потому что ЭТО произошло. Не могло НЕ произойти.

Рабочий не удержал на вытянутых руках бензопилу.

Мощный инструмент выскользнул живой рыбой, нырнул в плотную синеву, раздирая ее режущим стальным носом.

Неостановимое вращение зубастой цепи было нацелено в голову стоящей внизу женщины (собственно, она-то и отвечала за проведение работ). И была бы распилена, располовинена, как сочный, распавшийся арбуз… Но реакция Геннадия оказалась отменной! В неимоверном прыжке он бросился на женщину – оттолкнул ее. Сам же попал под удар небесной кары. Его голова, по словам Алеши (прошедшего экстренный курс психотерапии), отскочила «как баскетбольный мяч». Безголовое тело ткнулось на четвереньки. Кто-то из таджиков бросился ловить обезумевшую рыбу-пилу. В ней проснулся демон! Она изодрала лиственный ковер, бросалась изрезать все что ни попадя, блестя окровавленными клыками. Другие рабочие поднимали свою руководительницу. Третьи кинулись поддержать в вертикальном положении (очевидно, что так вытечет меньше крови) безголовый обрубок.

У этой благоустроительницы, хотя и перемкнуло контакты, но действовала она вполне логично. Ее порывом было – поднять отрезанную голову. Не могла допустить, чтобы она валялась среди мусора и листвы. Конечно, бросилась на вахту… Звонить в администрацию. В отдел культуры. Тут-то и явилась Глубилину. Дернувшись с перепугу (а кто бы не дернулся?) – зацепился за банкетку, рухнул в стеклянный стеллаж позади. Дурацкая чаша полетела сверху, долбанула в темечко, наделась на голову. Он еще пытался подняться.

В этот момент вошли специалисты-монтажники. (Торчали в пробке, заблудились, опоздали поэтому.) Двое мужиков тащили тяжеленную станину с электромотором. Со свету ничего необычного идущий первым не заметил. Вахта, стол дежурного, горит настольная лампа. «Ну, хозяйка, где сцена-то? куда заносить?» – спросил он, запыхавшись.

Стол залит жидкой кумачовой скатертью. На ней – человеческая голова. И тут же – что-то безумное – мокрые пряди торчком, горящий взор, белый спортивный костюм перепачкан кровью… И ЭТО! звонит! по телефону! В ОТДЕЛ КУЛЬТУРЫ!

Вдруг из тьмы вырывается ревущее чудовище с деревянной башкой, медными рогами! Первый мужик тут же выронил станину (лишаясь чувств при этом). Стокилограммовый электромотор упал на ногу второму монтажнику. Тот стал выражать свои недовольсто, вроде того: Петя, не кажется ли тебе, что ты поступаешь некорректно? и т. д…

Далее: ничего не подозревая, входит еще один персонаж, их бригадир. В руке у него чемоданчик с инструментами. Горит лампа. На залитом кровью столе отрубленная голова. За столом сидит липкое лохматое чудовище. Ревет и мотается рогатый монстр. Разбитый стеллаж. На полу валяется монтажник. Другой орет благим матом и прыгает, подняв одну ногу. Не разбираясь от ужаса, что это за сюжет Иеронима Босха, бригадир бьет со всего маху железным чемоданчиком по самому страшному из уродов. То есть, по Глубилину.

По вестибюлю с топотом и криками на бригадира мчится толпа окровавленных таджиков!

Одни влекут стоймя безголовое тело, другие волочат бездыханного богатыря Алешу. Кто в жутких зеленых очках, у кого в руках мачете, у кого топор, у кого лопата или грабли (ни при каких обстоятельствах рабочие-таджики не бросают выданный инструмент). Кто-то из гастарбайтеров тащит бензопилу. Видно Аллах покинул в этот момент несчастных сынов бахчей и виноградников – они ничего не соображали!

«Постоим за веру православную!» – возопиял сей благочестивый муж, подобно тому, как мог кликнуть Пересвет при содрогании земли от топота копыт черного коня скачущего (навстречу своей погибели, надо сказать) Кочубея. И – ну разить блестящим чемоданчиком направо и налево! Забегают остальные крепкие парни из бригады (выгружали, что оставалось, из фургона). У них с собой трубы, швеллер, арматура – все необходимое для установки конструкции; и для разборок с нечистью подойдет. Разгорелось кровавое и жестокое побоище. В ход пошли мачете, топоры, лопаты, прочий инвентарь. Пильщик-среднеазиат (видимо поклонник триллера «Техасская резня бензопилой») запустил пилу-людоеда.

Врачи «скорой помощи», приехавшие первыми (их вызвала Алия Тулгутовна после звонка обезумевшей женщины-техника), позвонили в милицию. Прибывший наряд тут же отступил: мясорубку остановить невозможно! Послали SOS подразделению ОМОН. Прикатившие «маски-шоу» стали утюжить всех без разбора.

Когда Глубилин получил по рогам от бригадира – то перелетел через стол, сшиб «кровавую Мэри». В итоге их барахтаний она придавила его всей тушей, тем и спасла от возможных повреждений в последующей заварухе.

Машины «скорой», как рассказывают, слетались со всего Северного административного округа – и отваливали от театра военных действий с интервалом в минуту, растянувшись в кортеж на целый километр. По городу ввели план «Вавилон» (локализирующий массовые межнациональные беспорядки). Были заблокированы места компактного пребывания среднеазиатов: рынки, стройки, общежития. Перекрыты вокзалы. Чеченскую мафиозную верхушку в отделе культуры обезвредили. Из Пскова, Владимира, Ярославля и Новгорода Великого прибыл суровый и безжалостный спецназ.

«Медицина катастроф» еще не подоспела, побитых ребят-монтажников загрузили в их же фургон; туда же по приказу МЧС запихнули Глубилина; всех отправили в Центр. Парни были в фирменных серебристых комбинезонах… Вот и ответ, почему тогда привиделись «инопланетяне», тесная кабина «звездолета», «фантастические» приборы и оборудование. А вторая вспышка-воспоминание… Лицо его друга в какой-то неземной печали? Длинные волосы, серый халат, джинсовая куртка. Игла, по которой звонкие стеклянные пузырьки перекатились из сердца ночи. Это неотступно преследовало, мучило вопросами, на которые не находил ответа.

Убедив белокурую медсестру, что только она вернет его к жизни и восстановит пошатнувшееся здоровье, он прогуливался под руку с красавицей по дорожкам центр-катастрофского парка. «Да, вот самому Янковскому, бывало, говорю… – нес подобающую в таких случаях ахинею. – Сбегай-ка ты, Олежек, за водкой! А Машков тут как тут. Ладно, сидите, мол. Я сам схожу». Длинные ресницы девушки трепетали, кудряшки весело рассыпались из-под медицинской шапочки. Она была заинтригована. И правда, ведь его навещают такие матерые театралы! Недавно был худрук, требовал скорее выздоравливать, вернуться в театр. Без него ничего не могут, и спектакли отменяют. Без него даже занавес не откроют!

Вдруг Глубилин дернулся… Что это? Последствия сотрясения?! Лесные демоны преследуют его, черные реки непреодолимы, стеклянное небо обрушилось! Вадим прошел мимо. Длинные волосы. Джинсовая куртка, скроенная из кусочков, под чем-то серым… Халат, испачканный в земле! Серые резиновые перчатки. Несет в руках грабли! Сознание едва не померкло. Почувствовал, что сейчас рухнет, вцепился в милосердную руку сестры. К-к-к-ттт-о-о?! ЭТО??!!

Девушка проследила за его взглядом, устремленным вслед мелькнувшей и пропавшей за деревьями фигуре:

– Хм-м… А что вы так разволновались? ЭТО совсем не то, что вы думаете. – Взглянула на него многозначительно. – ЭТО только у нас здесь встречается.

«Разумеется… пытался рассуждать логически. В парке катастроф встречается именно ЭТО. А в парке английского замка, пожалуй, бродил бы по дорожкам призрак графа, убиенного наследничками. Но не схожу ли я с ума?»

– Вы думаете одно, а на самом деле, ЭТО совсем другое! – Ресницы красавицы вспорхнули, готовые вот-вот улететь причудливыми бабочками. – Ой-ой… да вы побледнели! Вам плохо? Давайте-ка, идем обратно. Что же вы, больной? Столько просили погулять с вами, и на тебе, расклеились!

Захлопотала подле, подставляя плечо, чтобы вынести с этого поля (вернее, из парка) незримого боя.

Что значит «одно»? «другое»? Да у нее самой-то все ли дома… в этой ее прелестной головке с веселыми кудряшками? А ведь не довелось общаться с представительницами этой, самой гуманной, профессии. За исключением Камиллы, конечно…

– Да объясни по-человечески! – едва не сорвался на крик.

– Не истерикуйте, больной! Сказано вам, ЭТО – ОНО! Да вы с ЭТИМ могли уже встречаться. ОНО вам капельницу ставило, когда вас всех привезли после потасовки. Врачей-то никого не было. Катастрофы у нас тут, как и снег в России, всегда неожиданны.

– Что еще за ОНО? Оборотень в медицинском халате?!

– Да, вроде того. То есть, это медбрат (хотя и не медбрат вовсе). Он раньше был на самом деле девушкой… и она, девушка… любила одного парня. Мне рассказывали, кто здесь давно работает. А этот парень пропал, погиб трагически. Она так переживала, что как бы перевоплотилась в «него». Сейчас же меняют пол? А она нет, ничего такого не делала. Но стала думать, что она как бы «тот парень». Одевается, как «он». И картины какие-то рисует… странные, непонятные. Разноцветные пятна, ничего не разберешь. Шьет себе куртки из старых джинсов. Но «он»(она) молчаливый(ая). Себе на уме. Никто и не догадывается. Так как-то прибился(лась) к больнице. Работает здесь, берет анализы крови. Кто сейчас на такие деньги пойдет? Да еще цветы какие разводит! Настоящие амазонские джунгли! Вот и прошел(ла) с граблями.

Он вернулся в палату, переоделся кое-как, сложил, что у него было здесь, в пакет. Позвонил худруку. «Сколько ты там медперсонал будешь завлекать! – кричал Мизюков. – Давай срочно в театр, наши девочки тебе любой стриптиз… тьфу! я хотел сказать сюрприз организуют. Мы предыдущий спектакль, „Мертвую царевну и семь богатырей“, разобрать на сцене не можем. Все на каких-то веревочках, проволочках, скобочках. Одно потянешь – все рушится. А ты разбирал, помнишь, как это делается! И „Волшебное кольцо“ на завтра подготовишь, не все же у тебя из мозгов вылетело. У нас детский дом приезжает. Что, опять ребятишкам от ворот поворот давать? Все, еду за тобой!»

Монтажники из волшебной фирмы, как рассказывали актеры, навещая его, поклялись на своем железном чемоданчике и на станине электромотора – ноги их в этом театре не будет! Они завещают это своим детям и внукам, они разнесут эту черную весть по всем фирмам, занимающимся театральной электромеханикой, пусть попробует хоть кто-нибудь нарушить закон! Слово их твердо и замкнуто на ключ; а ключ на море-океяне, на острове Буяне; спрятан под камень бел-горюч.