Текст книги "Архив Смагина"

12
Четвёртый элемент

Если бы Ирина была участником нашего с Иваном последнего разговора, она бы была поражена прозорливостью моего приятеля. Тогда он сказал: «Сдаётся мне, выплывет ещё один трупик…» Вообще-то, появление ещё одной жертвы преступления логически было обосновано. Но, что жертва именно «выплывет», предсказать было довольно трудно, хотя бы по той простой причине, что для такого прогноза не было никаких оснований. Тем не менее, тем не менее…

Полицейский «уазик» свернул на грунтовую дорогу, врезавшуюся в редкий лесок, насыщенный высоким кустарником. Жёсткая машина несколько раз некомфортно накренилась, преодолевая и объезжая довольно глубокие лужи, и довольно быстро выбралась на симпатичную лужайку на берегу озера. У воды – надувная лодка, возле неё – главная причина вызова. В сторонке – служебная «Нива». Утопленник располагался на спине. Старший лейтенант, держащий в левой руке старенький портфель, сделал навстречу машине пару шагов, приветливо помахал свободной рукой, радости при этом лицом своим не продемонстрировал. Возле него крутились трое граждан, как можно было предположить, местного розлива. Именно «розлива», о чём со всей наглядностью свидетельствовали цветастые носы, нездорового блеска глаза и годами сложившиеся нескоординированные движения. Ирина отметила: вот тот, потирающий липкие ладошки – уж совсем придурковатого вида.

Ирина и сопровождающий майор вышли, поздоровались. Утопленник – мужчина средних лет, среднего роста и сложения, ближе к шатену. Джинсы, простенькие кроссовки, цветастая рубаха с длинным рукавом, часов на руке не было, но хорошо просматривался след от ремешка. Старлей, видимо, хорошо знал сопровождавших его официальных лиц, общался с ними запросто. Главный их них – Митяй, слегка растерявшийся хитровато-нагловатый парень лет тридцати с восточными штрихами на помятом лике. Нетрудно было предположить, что группа свидетелей и сочувствующих пребывала на берегу довольно давно, минимум часа два, и многое уже переговорила и для себя решила.

– Вот – в сеть попал, – безучастно доложил участковый, показывая рукой на покойника.

– В сеть? – строго уточнил майор.

– Сеть – дело святое, только в рамках необходимого пропитания! – высказал свою вескую точку зрения Митяй.

Майор тяжело вздохнул, промолчал. Старлей бросил на Митяя огненный взгляд. Предводитель смутился, ему стало стыдно.

– И как его угораздило? – спросил майор.

– Мелко здесь, – пожал плечами участковый. – Пока – трудно сказать.

– Скорее принесло, не сам он, – весомо заявил Митяй и к немалому удивлению прибывших достал из кармана курительную трубку и пачку фирменного табака. Не спеша набил и раскурил.

Если бы приодеть, да взгляда тигриного добавить, точно – товарищ Сталин, подумала Ирина. Майор подошёл к утопленнику, присел на корточки, осмотрел, слегка повернул ему голову – с левой стороны над ухом приличная рана. Уже не кровоточила, что было естественным, но просматривалась хорошо.

– И как же его принесло? – осматривая рану, пробормотал майор.

– Подводное течение! – отчеканил Митяй, выпустил струйку дыма и добавил: – У берега здесь мелко, кто здесь потащит – ботинки мочить… И брюки – тоже. Если бы сюда привезли, то так бы у берега и бросили. А мы его с Серёгой там, – он неопределённо махнул рукой в сторону озёрной глади, – выловили. Видно с дамбы спихнули. Там и на машине можно подъехать – удобно. А сюда принесло…

Майор встал и задал, неизвестно кому, вопрос:

– Так уж прямо и спихнули?

– Тогда сам себя стукнул по голове, разбежался и спрыгнул, – вмешался тот, которого Ирина назвала про себя придурковатым, и закончил своё краткое выступление отталкивающим идиотским смехом.

– А ты, Степа, молчи, взялся на нашу голову! – оборвал его Митяй.

– Так это, что, не с вами? – спросил Митяя майор.

– Этот? Пришлый, – довольно неопределённо проворчал Митяй и, сообразив, что ответ неполный, с раздражением добавил: Каждой бочке – затычка!

Степа покраснел, обиделся и отреагировал на замечание болезненно:

– Сам бы флибустьер хренов! Браконьер! Расхищаешь народное достояние!

– Что? Фли… Повтори! – потребовал логической сатисфакции Митяй.

– Сетями ловить запрещено! – отрезал придурковатый Степа.

– Да ты откуда вообще взялся? – вознегодовал Митяй и взглядом попросил поддержки у напарника Серёги.

Серёга на всякий случай слегка отступил и мужественно промолчал.

– Стоп, стоп, господа натуралисты! – оборвал склоку майор. – Давайте по делу! – строго посмотрел на участкового и обратился непосредственно к нему: – Рапорт – письменно, по форме, детально. Ясно?

– Так точно! – участковый вышел из состояния наблюдения и ожидания, повернулся и пошёл к «Ниве». Остановился, покосился на Ирину и осторожно спросил майора: – А с сетью как быть?

– С сетью разбирайся сам! – по-командирски отрезал майор, но тут же спохватился пошевелил, обозначив матерные слова, губами, и, задумчиво глядя на участкового, задал коварный вопрос: – Не руками же они его поймали?

И тут вмешался мудрый Митяй и предложил соломоново решение:

– Сети… можно указать – обнаружили случайно, в них, проклятых, вот это и оказалось… случайно. Но чьи они, проклятые, не указывать. Мало ли… элементов всяких несознательных…

Майор одобрительно кивнул и бросил строгий взгляд на старлея. В этом взгляде Ирина прочла ёмкую мысль: «Вот видишь, какие у тебя помощники толковые – хоть сейчас в дипломаты. А ты, мудак, даже элементарную проблемку замять не можешь, позоришь перед начальством!» Правильно мыслит майор, подумала Ирина и поняла: лирическая пауза затянулась. Махнула рукой сидящему в УАЗе криминалисту. На всякий случай спросила участкового:

– Одежда, карманы?

– Не трогали, как и было приказано.

Придурковатый Степа бросил на неё уважительный взгляд и выразительно покачал рукой. Этот жест можно было понять приблизительно так: «Так оно и есть, господа начальники: труп не трогали, ждали вашего прибытия, я ситуацию полностью контролировал».

Эксперт подошёл к утопленнику, поставил на землю чемоданчик.

13
Четвёртый элемент

Иван Смагин пребывал в одиночестве в выделенном генералом кабинете. Запись камеры наблюдения просмотрели два человека, неоднократно видевшие Косолапова в различных одеяниях и головных уборах. Подтвердили: скорее «да», чем «нет». Что и требовалось доказать. На столе лежали фотографии Косолапова и огромное количество всевозможных бумаг, разобрать которые Иван планировал каждые полчаса и каждый раз откладывал это многосложное и занудное мероприятие.

Вывод первый: мажордом узнаваем, время входа-выхода известно. Вывод второй: тумана ещё больше. Попутное замечание: на кой чёрт генералу устраивать эту неразумную игру с нестыковкой рабочих групп. Иван уже начал путаться в этой внутренней интриге и даже заметил, что становится смешным. То, что по первому трупу работал Демьян – просто случайность. На его месте, на свалке, вполне могла оказаться Ирина. И как тогда Иван должен был ей объяснять острое внимание к сигаретам покойника и прочие «повышенные интересы»?

Он позвонил генералу и поставил вопрос ребром. Координатор неожиданно быстро согласился, отметив при этом: разобщённость групп нужна была на первом этапе – во избежание построения всеобъемлющей версии-симпатика, которая, как правило, вытесняет своей массой все альтернативные умопостроения. А теперь, заявил координатор, кто главный, тот и решает, а кто главный – известно. Иван выдохнул и подумал: и кто вам раньше мешал цветами торговать?!

Надо по возможности срочно собрать совещание и прекратить эти мешающие делу игры, подумал Иван. Совещание – это хорошо, но время уходит, спохватился мой друг. Он обзвонил своих временных подчинённых и, насколько мог кратко, откорректировал картину преступления. Я представляю, как нелепо выглядела эта новая информационная волна в телефонном режиме… Но время в такой ситуации было самым большим богатством и требовало эмоциональных жертв. Ребята поймут, понервничают, подумают и поймут, убеждал себя Иван, отчаянно пытаясь сам себе доказать, что в этом идиотском организационном хаосе его вины нет.

Иван отдышался после телефонных переговоров, теперь можно было подумать о «тумане», навеянном появление мажордома в качестве возможного грабителя в деле ограбления госпожи Z.

Иван пытался сформировать «пласт» из имеющихся обстоятельств. Не получалось. Выплывала из густого тумана Третья сторона. Итак…

Мажордом Косолапов, воспользовавшись близостью к господину Х, выяснил код. Мотивы: заказ, личный злой умысел, праздный, граничащий с маниакальным интерес. Мотивы спорные – ранее таких склонностей за Косолаповым не отмечалось. В стабильном поведении взлёт фантазии и решительности – неожиданный и… уж слишком высокий: в доме барахла всякого – бери, что хочешь, на всю жизнь хватит. Получается – заказ, и посему есть основания предположить: мажордом совершил преступление под влиянием Третьей стороны или в сговоре с ней.

Далее. Третья сторона вручает Косолапову код от сейфа и направляет его в квартиру госпожи Z. Камера фиксирует его появление и уход. Ситуация требует матерных комментариев, ибо, если в первом случае – заговорческая классика, то во втором – логический сюрреализм. Шпион, вошедший в доверие и воспользовавшийся легкомыслием хозяев – сюжет простой и понятный. Если этот сюжет жизнеспособен, то и у госпожи Z, и у семьи Y должны быть свои «косолаповы»… И уж совсем злым гением оборачивается гипотетическая Третья сторона, не известно, на кой, подставляющая под камеру наблюдения кандидата в покойники.

Далее. Третья сторона устраняет Косолапова, подсовывает стетоскоп, что выглядит явно нелепо и отдаёт чем-то патологическим. Возможно, это вызов, насмешка, игра…

Косолапов по наводке и поручению Третьей стороны теоретически мог ограбить и господина Y. Зацепок по этому направлению пока нет. Экспертиза затрудняется с точностью до нескольких часов установить время убийства Косолапова. Здравый смысл и запись камеры дают основания предположить: он был убит вечером после ограбления квартиры.

Иногда полезно, подумал Иван, поступать и размышлять вопреки здравому смыслу, не усердствуя в этом процессе в поиске союзников – лучше в одиночку. Но посылку эту развить не смог. Его давил и отвлекал главный вопрос: каким образом пресловутая Третья сторона узнала коды?

Иван понимал зыбкость «пласта» – не хватало информации. Но пока – пусть будет так.

Далее. Сейфы Х и Y оставлены в одинаковом положении: на лицевой стороне сейфа набран и главное оставлен на обозрение все желающих хозяйский код, зафиксированный на внутренней стороне дверцы. Сейф Z открыт мягко, без взлома, однако на дверце дискам задано иное положение – выполнен набор букв и цифр, хозяевам, в частности, ничего не говорящий.

Нужен исходный момент. Что здесь самое главное? Код? Нет – коды. Три сейфа – три кода. Кто из всех фигурантов имеет отношение ко всем трём сейфам? Директор антикварного магазина. Через его руки прошли все три старинных и надёжных изделия. Он знал адреса покупателей. Он вполне мог провернуть эту головокружительную операцию. И он придумал эту наивную и неправдоподобную историю с реставратором, не имеющим ни имени, ни документов, ни адреса, и который, возможно, вообще не существует в природе.

10
Зёрна

Если Синельников Илья Петрович был прикомандирован к экспедиции от Горного института, то там его, вернее, сведения о нём, и следует искать. Так решил Смагин. Демонстрация удостоверения могущественной организации в данном случае была неуместной – решил: лучше представиться репортёром «Комсомольской правды». Такому шагу способствовал имевшийся опыт небезынтересного общения с литсотрудниками и даже членами редколлегии этого молодого издания, печатавшего на своих страницах не только острые политические материалы на злобу дня, но и стихи, обзоры, памфлеты, очерки и репортажи о научно-технических достижениях и захватывающих приключениях.

С одним из ведущих журналистов, членов редколлегии Сергеем Стаховым Смагин столкнулся недавно, 20 декабря прошедшего года, на чекистском праздничном смотре, где, как подумалось Смагину, впервые прозвучала прекрасная песня «Там вдали за рекой» Сергей в свойственной репортёрам манере восторженно похвалил строевое действо и тут же в разговоре со Смагиным развенчал новизну исполнения яркого и душевного произведения. Сергей заверил: он слышал эту же мелодию, но с другим текстом. Та песня была посвящена событиям двадцатилетней давности на Дальнем Востоке. Газетчик даже напел: «За рекой Ляохэ загорались огни…» И сделал это так душевно, что слова и мелодия буквально запали Смагину в душу.

Смагин удивился, так как уже был наслышан о том, что некоторые авторы песен – и поэты, и композиторы – были таковыми, мягко говоря, не в полной мере. Понятно, подумал тогда Смагин, истинное творчество не рождается в раз, с утра, в полностью законченном варианте – есть здесь и историческая преемственность и сиюминутная доработка, но все же с однозначным авторством последних лет надо быть поосторожней. К либеральной беседе отнёсся с интересом, так как в последнее время понимал: сложившийся круг общения позволяет видеть жизнь однобоко, порой даже искажённо, и потому любые нестандартные точки зрения, без сомнения, помогут этот пробел восполнить, не дадут мозгам заснуть и глазам замылиться.

Тогда же Смагин спросил приятеля, почему бы набирающей вес молодёжной газете не напечатать яркое произведение Алексея Толстого «Аэлита»? И получил, к своему удивлению, не совсем либеральный ответ. Журнал «Красная новь», опубликовавший повесть «красного графа», предназначен для взрослого, умудрённого жизненным опытом читателя. Излишняя чувственность, увлечение героев «Аэлиты» сложными душевными переживаниями – не для молодёжной «комсомолки»: юноши, девушки, тем более подростки могут не понять или неправильно истолковать суть авторского видения революционного процесса. Поговаривают в творческих кругах, добавил Сергей, Толстой неоднократно обещал на литературных встречах переработать повесть и сделать её более приемлемой для нового подрастающего поколения строителей коммунистического общества.

Смагин отметил про себя: ничего крамольного он лично в фантастической повести не нашёл и с доводами Сергея согласен лишь отчасти. Возможно, у произведения есть недостатки и объясняются они, скорее всего, тем фактом, что написано оно в эмиграции, где автор не мог обладать необходимой полнотой видения реалий, нуждающимся в возвышенном фантастическом толковании. Однако собеседнику ничего не сказал. Но сделал вывод: крайне необходимо вовлекать молодёжь в решительный, бесстрашный и даже безумный поиск. Именно в такой среде рождаются великие идеи и большие дела.

Режимность ещё не охватила Горный институт, хранивший в своих архивах и кабинетах немало документов и наработок, представляющих собой бесспорную государственную тайну. Всему своё время, подумал Смагин. А пока время предложило ему встречу с суетными, порой забавными реалиями институтской жизни.

Отдел кадров, как и в большинстве учреждений, находился на первом этаже. Большие окна, свежеокрашенные стены, изрядно выщербленный, но все ещё паркет, резко пахнущий мастикой, много молодёжи – жизнь течёт, жизнь налаживается. В кадрах о Синельникове ничего не знали, зато задали огромное количество праздных вопросов, на большинство из которых он не мог, даже при большом желании, ответить. Смагин представил на мгновение, что объясняет кадровику, зачем ему нужен Синельников. Мол, так и так, после ряда галлюцинаций или видений неизвестной природы, жертвами которых стали уважаемые и не очень москвичи, обозначился таинственный фигурант по фамилии Синельников. Он, будучи покойным, неоднократно посещал свою тётку, пил с ней чай и рассказывал об экспедиции в далёкую Сибирь…

А далее Смагин поначалу занервничал, а затем взял себя в руки и постарался извлечь полезный урок из курса психологии общения. Он не раз брал на заметку случаи, когда неверно построенный диалог не давал результатов не по причине злого умысла какой-либо из сторон–участниц (как это иногда воспринимается), но в силу неправильного его, диалога, построения. Сотрудники любой замкнутой структуры, в том числе академических и других аналогичных учреждений, строят свои взаимоотношения на основании годами сложившегося формата, которые предполагает, что все общающиеся плывут на одной информационной волне и с полуслова понимают один другого.

Так получилось и в этом случае. Хорошим примером, подтверждающим эти размышления, стал диалог с кадровиком.

– Так, Синельников… – кадровик вопросительно смотрит на Смагина.

– Илья Петрович, – добавляет Смагин.

– По памяти скажу почти наверняка – у нас такого нет, – доброжелательно сообщает кадровик. – Но, чтобы без «почти», сейчас уточню.

Пожилой и, по всей видимости, опытный служащий идёт к шкафам с личными делами, ищет разбитые по алфавиту бирки, открывает нужный ящик…

– Ничем не могу… Нет такого. У нас в Горном, вы говорите?

– Да, у вас в Горном институте, – подтверждает Смагин.

– Простите, можно напомнить, откуда вас направили в нашу Академию?

«Из Минералогического музея», – ещё раз напоминает Смагин, начинает мучительно вспоминать табличку на входе института и вспомнить ничего не может. Память подсказывает: на табличке имелась чёткая связь с чем-то горным, но, что конкретно там сказано, увы и ах – уже забылось. Стыдно, конечно, признаётся про себя Смагин и уточняет:

– Вы сказали «академия»?

– Академия, конечно. Московская Горная академия… – не без гордости и удивлённо заявляет кадровик. – А мы о чём говорим?

– Сначала мы говорили о Горном институте, затем перешли к Горной академии, – пытается внести ясность Смагин.

– Верно, товарищ репортёр, – очень мило и уверенно заявляет кадровик и смотрит на Смагина уже с недоумением и некоторой тревогой. В его глазах начинает вырисовываться надпись: «А ты, вообще, кто такой, откуда взялся на мою голову и зачем?» Но, к счастью, не спешит с выводами и осознаёт: человек первый раз в заведении, может не знать тонкостей, хвалит себя за прозорливость и поясняет:

– По привычке, по традиции – горный институт, официально – Горная академия: геологи, нефтяники, шахтёры – это все у нас…

– Ясно, – говорит Смагин, понимая, что ничего пока не ясно, несколько секунд взвешивает ситуацию и осторожно вставляет: – В Минералогическом музее мне чётко сказали: Синельников из Горного института – участник экспедиции товарища Кулика. – При этом Смагин внутренне смущается: ему лично в Музее ничего не говорили, разговор был с Арсентьевым.

Кадровик оживляется:

– Леонид Алексеевич – сотрудник и ученик, не побоюсь этого слова, великого Вернадского – хранителя Минералогического кабинета Московского университета. Интересный человек, пытливый учёный… Именно ему могла придти в голову идея отправиться в рисковую экспедицию на поиск гигантского, якобы, метеорита. Я с ним знаком. И можно было бы с ним побеседовать, но отсутствует он в столице – командировка. Что я могу сказать… Научная кампания, вас интересующая, была более разведочной, чем исследовательской… В геологическом, так сказать смысле. Средства, понимаете, инструментарий, глушь… Ходят упорные разговоры об организации второй – более предметной и более оснащённой экспедиции…

– А почему «якобы» метеорита? – не сдерживает любопытства Смагин.

– Как вам сказать… Поначалу Леонид Алексеевич был сторонником, о чём неоднократно публично заявлял, предположения о столкновении нашей планеты с огромной кометой. А затем переключил научные приоритеты на поиск остатков метеорита, – снисходительно поясняет кадровик и назидательно добавляет: – В научном поиске не бывает постоянства – диалектика, понимаете…

Смагин понимает, что есть диалектика, однако чувствует: нить разговора теряется. Признаёт, в этом, в первую очередь, виноват он сам. Опытный сотрудник видит его замешательство и возвращает разговор в изначальное русло:

– Кулик собирал сборную команду. Он был потрясён результатами экспедиции. Рекомендую вам уточнить, о каком институте вам говорили в Музее. Горных заведений не мало, а называют их… кому как заблагорассудится: кто – по-старому, кто – по-новому… Возможно, речь шла о Петроградском, простите, Ленинградском Горном институте. У нас тесные академические связи, обмен кадрами, истинная научная дружба…

Смагин улавливает хрупкую надежду и вкрадчиво спрашивает:

– А справочку навести нельзя? Дружба – она, понимаете…

Кадровик, лучше представляющий формат академической дружбы, неожиданно соглашается и удаляется в дальний кабинет. Через несколько минут возвращается и деловито сообщает:

– Вот видите, разрешилось. Ваш Синельников – сотрудник Ленинградского Горного института. Был, к сожалению. Действительно, он погиб летом 1924 года.

– Ясно, спасибо, – говорит Смагин и тут же одёргивает себя: что ж тебе ясно, товарищ начальник управления – ведь ничего не ясно. Опять обращается к невозмутимому и в данный момент всесильному сотруднику:

– Позвольте… Экспедиция товарища Кулика – это 1921 и 1922 годы. Она была первой и единственной…

– Экспедиция Кулика была первой и единственной. Но были и другие попытки исследования, – в очередной раз открывает глаза Смагину педантичный кадровик. – Вы как сформулировали вопрос в Музее, когда наводили справки о Синельникове? Вы интересовались экспедицией именно товарища Кулика или попытками разгадать тунгусское диво, так сказать, в целом?

– В целом! Подошёл, понимаете, поверхностно… Незнание вопроса во всей глубине… Изучаем, пишем, – домыслил поведение Арсентьева и попытался смазать ситуацию начальник УРР.

– Вот и получился у вас пассаж, товарищ репортёр, – резюмировал кадровик.

«Здравый человек, – подумал Смагин, – знающий дело, выдержанный, понимающий суть вопроса, не смотря на отвлекающие факторы». Что такое «отвлекающие факторы», хотя был достаточно самокритичен, уточнять не стал, только схематично представил себе грядущий разговор с Арсентьевым.

Понимая неловкость, порой, нелепость ситуации и прочитав разумное сомнение в глазах собеседника, Смагин решил прекратить комедию и представился. Кадровик подтянулся и всем своим видом выразил готовностью к дальнейшему сотрудничеству. Там же, в глазах, Смагин прочем лёгкую иронию, но заставил себя поверить, что ему это показалось.

– Думаю, товарищ Смагин, вам не помешает встреча с товарищем Обручевым, – предположил сотрудник научного заведения, в очередной раз не удосужившись принять во внимание значительную отрешённость собеседника от кипящей в академии жизни. Через мгновенье спохватился и подробно рассказал, где и когда найти упомянутого работника уважаемого учреждения, и даже дал некоторые вводные – должность, звания, достижения, круг научных интересов. Смагин не стал спешить и уповать на память. Записал рекомендации на листе бумаги и сделал попутно два вывода: никогда не строить диалог в манере продолжения и по возможности настраивать на такой подход собеседника; добиться от сотрудников – притом любой, возможно, даже жёсткой ценой – полноты картины расследования на каждом его этапе. И ещё он подумал о совпадении фамилий названного учёного и автора прочитанной им пару лет назад увлекательнейшей книги.