Текст книги "Совдетство"

…Брюки и рукава пиджака оказались длиннющими, что вызвало у нее прилив счастья: значит, можно подшить, а потом отпускать по мере того, как я буду расти. Следовательно, вопрос о новой форме возникнет не скоро. Глядишь, дотянем до восьмого класса, а потом я пойду в техникум. Экономия! Как с велосипедом «Орленок»…

– Главное, чтобы он у вас слишком в плечах не раздался, – предупредил «бобрик», который успел сообщить, что зовут его Анатолием.

– Вроде не в кого…

– Как, неужели у такой хорошенькой мамаши супруг не спортсмен? – игриво поинтересовался продавец. – Лично я играю в настольный теннис. Ну, берете?

– Да, но… У нас деньги кончились.

– Это не удивительно, Лидия Ильинична. – Анатолий загадочно посмотрел на меня. – Могу выписать и отложить на два часа. Нет, для вас – на три. Но не дольше – начальство следит. Лишат премии.

– Выписывайте! Семнадцать рублей?

– Так точно-с!

На мою несчастную маман вместо обычной нерешительности сегодня напала какая-то лихорадочная жажда сорить деньгами, не думая о последствиях. Лида поблагодарила продавца, смотревшего на нее с нахальной улыбкой, отвела меня в укромное место возле туалета, вынула из кошелька, озираясь, последние пять рублей, шепотом велела спрятать в боковой карман новой куртки, туда же сунула все ценники, кроме того, что был на ковбойке. Потом она достала из сумки эластичную розовую авоську, которую тетя Валя прошлым летом купила ей на рынке в Сухуми, и, сложив туда коробочки желатина, дала указания:

– Маску себе купишь сам. Взрослый уже. Не забудь взять сдачу! Потом зайдешь к Батуриным, отдашь три упаковки желатина, скажешь «спасибо». Тетя Валя нас выручила, а то на майские заливное не из чего было делать. Потом – в Гавриков – пострижешься «под скобочку», как обычно, но покороче. Объяснишь – на юг едешь. Они там знают. Душить себя не давай – у меня от их одеколона голова болит. Пяти рублей должно хватить на все про все. И на мороженое останется. Купи себе за хорошее поведение! Если в парикмахерской не будет очереди и останется время, проведай бабушку Аню, покажись, пусть полюбуется внуком, и отдай остальной желатин. Она жаловалась, у них тоже кончился, а в магазинах его совсем не стало. Потом сразу домой – собираться. Я занесу твое старье, покормлю отца, если пришел, зайду на завод, сактирую бой и возьму еще денег, в кассе как раз четвертная оставалась. Вернусь сюда за твоей формой. Вальке с работы позвоню, спрошу, что тебе из продуктов в дорогу взять, и на обратном пути куплю. Понял, сынок?

– Понял.

– Не перепутаешь?

– Ты сама что-нибудь не перепутай!

– Сколько стоили куртка и техасы, помнишь?

– Помню.

– Не подведешь?

– Не волнуйся!

– Какой же ты у нас красавец! – Она поцеловала меня в щеку.

– Ты у нас тоже красавица. – Я ответно чмокнул ее в подбородок.

– Ты так думаешь?

– Анатолий точно так думает.

– Не мели чепуху! Ну – я побежала…

19. Кремлевское мороженое

Торжествуя, но стараясь не смотреться в зеркала, которых в «Детском мире» так же много, как в комнате смеха, я мчался в секцию спортивного инвентаря. Мне казалось, все потешаются над моей канареечной внешностью, которую убийственно довершили рыжие габровские сандалии, похожие на птичьи лапки. Конечно, люди, шедшие навстречу, не хохотали, не прыскали в ладошку, не показывали на меня пальцами, но исключительно из занятости или вежливости. Впрочем, иные, не выдержав, ухмылялись, перешептываясь. Я же в ответ надвинул на лицо такое выражение, какое бывает у человека, извалявшегося в грязи и пробирающегося проходными дворами домой, чтобы переодеться в чистое.

Вдруг дорогу мне заступила тетка в белом облегающем платье. Казалось, она, как и снежная баба, тоже сложена из трех поставленных друг на друга шаров, но только в отличие от снеговика самый больший шар помещался у нее посредине.

– Мальчуган, рубашечку где брал?

– Я… я… я… Она у меня уже давно… – пробормотал я.

– Врать-то зачем? Пионер, наверное? Нехорошо! – Она рукой, похожей на тамбовский окорок, ткнула в ценник, выглядывавший из нагрудного кармашка.

– М-м-м… Э-э-э… – прожужжал я, совсем как дядя Гриша, и, жарко покраснев, показал пальцем вверх, где была секция одежды для подростков.

– То-то! – рявкнула тетка. – Спасибо! – и полетела в указанном направлении, будто ядро, выпущенное из огромной пушки.

Удивляясь, как при таком весе можно развивать спринтерскую скорость, да еще лавировать между другими покупателями, я сунул картонку поглубже в кармашек. Лида нередко наутро разочаровывалась в покупках и с трагическим видом бежала сдавать их в магазин, а без чека и ценника назад ничего не принимали, сколько ни требуй жалобную книгу и ни взывай к совести тружеников прилавка. Однажды Тимофеич явился с завода не в духе, так как снова поссорился со своим начальником Пешехоновым, и раскритиковал новую блузку с большим вырезом, сказав одно короткое слово:

– Срам!

Маман вдрызг расстроилась, бросилась искать отрезанный ценник, а он как сквозь землю провалился. Тогда она схитрила, отцу сказала, что неудачную обновку вернула в магазин, а сама спрятала ее в диван, завернув в старую наволочку, выждала месяца полтора, подгадала, когда муж придет в хорошем настроении, и сообщила, честно хлопая глазами:

– Миш, представляешь, захожу в «Трикотаж» на Бауманской, а там точно такая же блузка, но почти без декольте. Последняя. Взяла… Посмотришь? Но я девочек твердо предупредила: если тебе снова не понравится, назад принесу!

– Давай! – кивнул Тимофеич, гордясь своей руководящей и направляющей ролью в семье.

Мать умчалась за створку гардероба переодеваться, а я не мог сдержать усмешку, вспомнив любимую шутку Башашкина: «Приходите только те, у которых декольте».

– Ну как? – опасливо спросила Лида, повернувшись туда-сюда перед отцом, точно манекенщица в комедии «Девушка без адреса».

– Другое дело! – оценил отец, не сводя глаз с выреза, совсем немалого, на мой непросвещенный детский взгляд.

– Как скажешь, так и будет! – потупилась хитроумная маман.

– Оставляй! – разрешил Тимофеич игривым голосом и отправил меня срочно в булочную, хотя хлеба в доме было предостаточно.

…В отделе спортивного инвентаря меня ждал жестокий удар, да что там удар – нокаут! На витрине ничего не изменилось с тех пор, как я был тут полгода назад: футбольные и баскетбольные мячи, ракетки для бадминтона и настольного тенниса, городки, сложенные в фигуру «пушка», желтая «дыня» со шнуровкой на боку для регби, деревянные с металлической окантовкой диски для метания… Все на тех же местах и по тем же ценам. В углу, как и прежде, лежали черные безразмерные ласты с рубчатыми резиновыми ремешками, которые крепятся на пятках. Именно о таких я мечтал! Рядом красовались два подводных ружья, одно за десять рублей, натяжное, вроде самострела, с трезубцем на конце, а второе – за восемнадцать рублей сорок копеек (целое состояние!) – пневматическое со специальным насосом, вроде велосипедного: качаешь воздух до отказа, потом вдавливаешь гарпун в дуло до щелчка, ставишь на предохранитель и ныряешь.

В прошлом году шахтер с Норильска дал мне стрельнуть из такого ружья: мощь и дальность фантастические – можно даже катрана подбить. Но мне как назло встретилась только крупная зеленушка, и я с непривычки промахнулся. Говорят, есть еще капсульный подводный пистолет, но продается он только в магазине «Рыболов-спортсмен» по специальному охотничьему билету, потому что его легко превратить в боевое оружие. Ренат видел такую «переделку» у одного знакомого хулигана.

Рядом с ружьями лежали трубки для дыхания под водой – за рубль четыре копейки – с оранжевыми загубниками. И маска тоже была на своем законном месте, но стоила она теперь пять рублей сорок копеек. Да, стекло больше, обзорнее, да, цвет не болотный, а бордовый, да, резиновая кромка, облегающая лицо, шире, а значит, герметичнее… Но почему же так дорого? Мы же не печатаем деньги на домашней машинке!

Я стоял у прилавка, смотрел на цену, и слезы сами собой катились по моим щекам. Продавщица с накрашенными, как у царевны Будур, глазами и прической в виде черного кокона проследила направление моего безутешного взгляда и покачала головой:

– Взрослый мальчик, а нюни распустил! Это же новая модель, улучшенная!

– А старой модели больше нет?

– Была. Кончилась утром. Но эта надежнее!

– Мне денег не хватает…

– Ах, вот оно что! Приходи завтра. Этих масок много завезли. Неужели родители рубль тебе не добавят? Ты же не двоечник? Такой модный ребенок!

– Я… я уезжаю… на море… завтра…

– Счастливый! – вздохнула она, – а у меня отпуск в феврале.

Счастливый?! Что вы понимаете?! Приехать без маски на море, это как без клюшки выйти на лед! Это как отправиться в кино без билета. Это как прийти в класс без дневника или сменной обуви! Это как охранять границу без собаки. Это как регулировать движение без полосатой палки. Это как лететь в космос без скафандра. Это как брать Рейхстаг без знамени… Это, одним словом, – позор! Унизительно – сидеть на берегу и ждать, когда кто-то из друзей, нанырявшись до счастливой одури, даст тебе свою маску на десять минут, да еще с таким видом, будто отрезает от себя кусок живого мяса. Вообразив эту горькую сцену, я громко всхлипнул и вспомнил, что носовой платок остался в старых техасах, а высморкаться, как говорит дядя Юра, по-суворовски – прямо на пол, – нельзя. По крайней мере в магазине…

Справа от меня над прилавком склонился мужичок в матерчатой кепке, видимо, страдающий тем же недугом, что и Лида, – нудной магазинной нерешительностью, которая может внезапно перейти в буйное мотовство. Перед ним на стекле лежали три резиновые шапочки для плавания – белая, бежевая и оранжевая…

– Мужчина, вы уж определяйтесь! – попросила Будур. – Мне смену сдавать.

– Но, девушка, это же девчачьи цвета! – тонким, почти женским голосом возразил нерешительный. – А у меня мальчик. Ну, почему не могут у нас нашлепать хотя бы еще синих или зеленых шапок? Жалко им, что ли?

– В стране трудно с красителями… – всхлипнул я.

– Правильно, мальчик! И потом, мужчина, вы это зря! Белый – нейтральный цвет. Плавки у вашего сынка какие?

– Черные.

– Ну, вот, получится шахматный вариант.

– Вы думаете? – В его голосе появилась надежда.

– И думать тут нечего, – отрезала Будур, снова повернувшись ко мне. – Мальчик, слезами горю не поможешь. Ну нет больше масок за четыре двадцать. Кончились. Зато куртка у тебя красивая! Я такую же племяннику взяла.

– Да, ветровочка хороша! – с явной издевкой согласился нерешительный, – А почему вы, девушка, говорите, что нет масок за четыре двадцать? Это неверная информация. Я полчаса назад видел такую внизу, справа от входа. «Все для летнего отдыха». Лежит – тебя, плакса, дожидается.

– Точно! Мы же несколько штук вниз, на выносную спустили! – обрадовалась Будур. – Ну вот – а ты рыдаешь!

– Спасибо! – выдохнул я и помчался вниз с такой скоростью, что встречный воздух мгновенно осушил слезы на моих щеках.

Маска и в самом деле меня дожидалась. Я несколько раз надевал и снимал ее, подтягивая ремешок и проверяя, хорошо ли присасывается резиновая кромка к лицу, ведь иногда встречается брак, воздух не держится, а на его место тут же просачивается вода, тогда ныряние превращается в муку-мученическую.

– Вам идет! – прыснула, тряхнув школьной челкой, девушка за прилавком, наверное, ученица продавца.

– Выпишите! – солидно кивнул я.

– А трубку вы не забыли?

– Трубка имеется.

Я выбил чек, разменяв синюю пятерку, пересчитал сдачу, как написано на стеклянной табличке, «не отходя от кассы», и спрятал в карман четыре двугривенника.

– Вам завернуть или же так в ней и пойдете? – поинтересовалась смешливая ученица, накалывая блекло-фиолетовый чек на тонкий железный штырь, вбитый в квадратную деревянную подставку.

– Не надо… – буркнул я, не найдясь как отшутиться.

– Спасибо за покупку!

– Пожалуйста…

Это что-то новенькое! Впервые в жизни продавец благодарил меня, а не наоборот. Видимо, при коммунизме бесплатная торговля будет взаимно вежливой и готовиться к этому начинают уже сейчас! Загодя…

Я поместил маску в эластичную авоську, отчего она немного растянулась, и удалился, недовольный собой: сначала хныкал, как последний плакса, а потом не смог остроумно ответить этой пигалице с челкой:

«Спасибо за покупку!»

«Пожалуйста за продажу…»

Нет, сегодня с остроумием у меня совсем неважно.

Спускаясь на эскалаторе в главный зал, я заметил между колонн мороженицу в белом переднике: она толкала впереди себя тележку с прозрачной крышкой, сквозь нее виднелись шарики пломбира – белые, розовые и шоколадные. В обычном киоске тоже можно купить мороженое в вафельном стаканчике, но там оно двух видов: с кремовой розочкой – за девятнадцать копеек и без нее – за пятнадцать. Есть еще вафельные рожки, но они в продаже почему-то бывают редко. А вот такой пломбир, с высокой круглой головкой, можно купить только в «Детском мире» и ГУМе. Он фантастически вкусный, пахнет парным молоком, подсушенный вафельный стаканчик хрустит, рассыпаясь на зубах. Дядя Юра говорит, этот сорт делают специально для тех, кто работает в Кремле. Несъеденное отдают в ГУМ и «Детский мир». Сколько раз мы с Лидой вставали в очередь за кремлевским мороженым, и только два раза нам хватило. Обычно пломбир заканчивается очень быстро, и продавщица увозит пустую тележку, обещая вернуться через пять минут. Мы как-то караулили ее почти час – бесполезно. Думаю, она не виновата, наверное, сидит где-то и терпеливо ждет, когда из Кремля привезут остатки.

Тележка затормозила между колоннами, возле отдела детских железных дорог. У меня в глубоком детстве была такая дорога, но самая простенькая – без тоннелей, мостов, семафоров, стрелок и шлагбаумов, – мне ее подарил на день рождения дядя Коля Черугин. Смотреть, как электровоз, работающий на батарейке «Крона», мотает за собой по кругу два вагончика, было скучновато, а Петьке Коровякову вскоре купили точно такую же, и мы, когда не было взрослых, устраивали крушения: удлинив в два раза рельсы, пускали составы навстречу друг другу. Выигрывал тот, чей электровоз с вагонами не слетал с полотна. Впрочем, игрушки на такое использование рассчитаны явно не были и скоро сломались. Лида, как всегда, хотела писать в ОТК, но я отговорил, соврав, что случайно уронил локомотив на каменный пол.

– Кулема! – рассердилась она.

Петляя между покупателями, которых с каждой минутой, как и предвидели, становилось все больше, я метнулся к тележке. Но и другие ворон не считали, в результате я оказался в очереди девятым, а за мной выстроился длиннющий хвост. И хотя большинство понимали, что пломбира им точно не хватит, но все равно терпеливо стояли и ждали. Зачем? Как верно говорит дядя Юра: в одни руки много ума не дают. Озираясь от нечего делать по сторонам, я заметил в секции железных дорог знакомую колхозницу в плюшевом жакете, с двумя сумками через плечо. Получив от своего деревенского внука задание купить в Москве игрушечный паровозик с рельсами, она даже представить себе не могла, какой здесь выбор – на все вкусы и кошельки. Видимо, решившись, она полезла за пазуху, долго там шарила и достала наконец завязанный на несколько узлов носовой платок – с деньгами…

– Не спи, модник! – услышал я веселый окрик.

Это подошла моя очередь. Получив за двугривенный вафельный стаканчик с шоколадным полушарием, еще покрытым серебристой изморозью, я понес его к выходу. Не только дети, но и взрослые смотрели на меня с завистью, даже облизывались вслед, а я не спешил, всем видом показывая: может быть, для приезжих это и событие, а для меня, коренного москвича, «кремлевский пломбир» – обычная пища, даже слегка поднадоевшая.

На самом же деле я просто ждал, когда мороженое чуть «поплывет», тогда его не надо грызть, отчего ломит зубы, а можно постепенно, слой за слоем, слизывать, пока не дойдет дело до стаканчика, и вот тут-то очень важно симметрично, по кругу, откусывать хрустящую кромку вместе с равными порциями пломбира. В конце концов в липкой руке остается лишь вафельное донышко с мягкими краями, и в нем, как в чашке, – молочная жидкость. Чтобы она не протекла на одежду, нужно побыстрей уместить объедок во рту и держать там до полного сладкого размягчения, а потом с сожалением проглотить, что я и сделал, выходя на улицу.

Там жарко пахло бензином и тополиной горечью. От дождя остались лишь крошечные лужицы в выбоинах асфальта, мокрые фантики под ногами и грязные разводы на стеклах витрин. Справа в сером мареве виднелись колеблющиеся в воздухе колоны Дома Союзов, куда я два раза ходил на елку. Подарки там дают очень хорошие: с шоколадными суфле и «трюфелями». Лучше, говорят, только в Кремле, где гостинцы спрятаны в пластмассовую красную звезду с крышкой посередке, но там я никогда не был. Один раз райком выделил на Маргариновый завод два билета в Кремль, но Лида как секретарь партбюро отдала их передовым работницам с детьми.

Напротив, на горке, возле магазина «Книжная находка» стоял на постаменте первопечатник Иван Федоров и разглядывал металлический листок. Марина Владимировна сказала: если бы не Иван Федоров, мы бы до сих пор переписывали учебники от руки и тогда берегли свои книги, а не рисовали бы на полях чертей, мусоля грязными пальцами страницы до лохмотьев.

Слева, посреди площади, запруженной гудящими машинами, торчал один-одинешенек Феликс Дзержинский. Он, наверное, совсем запарился в своей длиннополой шинели. Зато зимой у него на плечах и голове лежат сугробы. Однажды я видел, как специальная машина с подъемной стрелой для замены лампочек, висящих над мостовой, припарковалась у памятника, и рабочий, устроившись на выдвижной площадке, счищал шваброй с макушки Железного Феликса снег, похожий на высокую боярскую шапку из учебника истории.

– Молодой человек, купи цветочки! – попросила бабушка, притулившаяся у стеклянных дверей.

В ее корзинке плотно стояли связки васильков, туго обмотанные черными нитками. Издали букетики можно было принять за странные цветы с очень толстыми стеблями и большими синими розетками.

– По двадцать копеек отдаю!

Я пожал плечами и отошел к железному барьеру, отделявшему тротуар от проезжей части. Над мостовой нависал серебристый «скворечник», откуда время от времени высовывался орудовец и грозил полосатой палкой водителям. Если бы Шура была в Москве, я, возможно, и купил бы букетик, оставив себе на стрижку ровно сорок копеек, и положил бы цветы тайком на порог ее крыльца, а она, вернувшись, взяла бы васильки в руки, понюхала и задумалась: какой же тайный друг принес ей дары полей? Но Шура в отъезде…

Из «Детского мира», причитая, вырвались две одуревшие от духоты потные женщины с обувными коробками и свертками. Одна из них, зажав покупки под мышками, достала из сумки красную пачку, извлекла из нее длинную сигарету с золотым кончиком, жестом остановила прохожего мужчину и прикурила от его папиросы.

«Господи, сколько же курящих женщин в Москве!» – с испугом подумал я.

– Сумасшедший дом! – сказала она, выдыхая сизый дым.

– Ненавижу очереди! – отозвалась вторая и затянулась сигаретой подруги.

– Вер, ты посмотри, какой мальчик модный!

– Да уж, пижон…

– Убежал. Дикий, что ли? – засмеялись мне вслед они, не зная, что, во-первых, я ненавижу новую одежду, во-вторых, не желаю выглядеть пижоном или клоуном, а в-третьих, и это – главное: при виде курящих женщин у меня почему-то…

Весной я просмотрел в библиотеке все журналы «Здоровье», особенно раздел «Половое воспитание», – но ничего похожего на мое, видимо, очень опасное заболевание там не нашел…

20. Как я потерял друга

Огромную «Контору городских бань» я решил обойти на всякий случай стороной, хотя вдоль фасада путь к тете Вале, в Комсомольский переулок, короче. Но в таком наряде идти мимо КГБ себе дороже: могут заподозрить, что американцы уже засылают к нам в СССР малолетних шпионов. Да еще и эта маска в авоське. Недавно по телеку показывали фильм, где диверсанты пробирались в советский город под водой, прикидываясь ныряющими курортниками, и были, конечно, обезврежены нашими боевыми пловцами, вооруженными антиакульными ножами. У меня, разумеется, есть ценники, подтверждающие, что все, кроме сухумской авоськи, куплено в «Детском мире», а не за границей, но они еще могут спросить, откуда и куда я несу дефицитный желатин.

Торопливо проскочив боковой переулок, идущий вдоль могучей стены КГБ, я очутился на маленькой площади. Слева, в глубине, торчал непонятный памятник: бородатый старичок на постаменте стоял, как-то нелепо присев и растопырив руки, будто его прихватил радикулит, как дядю Колю во время прошлогоднего субботника. И смех, и грех. А статуя должна вызывать уважение! Иначе зачем ее городить?

Справа углом выступал Сороковой гастроном, там, прямо у входа, в отделе «Соки-воды» готовят изумительный коктейль. Всего за десять копеек. В высокие алюминиевые стаканы наливают молоко, кладут четверть пачки мороженого и добавляют вишневого сиропа, а потом прищелкивают колбы к электросмесителю, который шумно крутит, будто сверла, специальные стержни с маленькими лопастями. Ждать надо минут пять, но зато потом ощущение такое, будто ты пьешь пенистое, воздушное, вишнево-сливочное мороженое. О, если бы не съеденный только что в «Детском мире» кремлевский пломбир!

Нащупав в кармане оставшиеся три монеты, я собрал силу воли в кулак и, стиснув зубы, огляделся. Если спуститься налево по Кузнецкому Мосту, можно за десять минут дойти до театра, где мы всем классом года два назад смотрели «Синюю птицу». Особенное впечатление на меня произвела удивительная сцена, когда белый яйцеголовый Сахар отламывает свои пальцы-леденцы и угощает ими детей. Как артист это делал, не понимаю! Наверное, он по совместительству еще и фокусник…

А если идти направо, то через пять минут я окажусь у Батуриных.

И тут мой взгляд наткнулся на вывеску «Зоотовары». «Вот голова садовая! Видимо, цыганская порча передается и детям. Совсем забыл купить рыбкам корм, а ведь в баночке осталось не больше, чем на неделю!»

Едва дождавшись, когда загорится зеленый свет, я бросился туда. Конечно, «Зоотовары» – это вам не Птичий рынок, но и здесь есть на что посмотреть. Правда, цены тут государственные, непоколебимые и торговаться нельзя.

В магазине пахло сушеным рыбьим кормом и подстилками, которые давно в клетках не меняли. Слева, занимая всю стену до потолка (как телевизоры в магазине, взорванном Фантомасом), стояли рядами аквариумы. В воде, освещенной трубками дневного света, плавали алые меченосцы, черные моллинезии, полосатые данио, плоские неторопливые скалярии, бело-голубые гурами, красные и синие петушки, барбусы, похожие на крошечных окуньков. Были даже неоновые рыбки, напоминающие беглые искорки холодного огня. Но больше всего в аквариумах набилось гуппи-вуалехвостов всевозможных цветов, имелись даже тигровые. Распустив наподобие вееров хвостики, самцы крутились, охмуряя сереньких невзрачных самок. Стоила парочка рубль пятьдесят, а на Птичке можно сторговаться вдвое дешевле.

Кстати, у нас, у людей, все наоборот: наряжаются, красят волосы и губы, рисуют себе глаза, носят туфли на гвоздиках, унизывают пальцы колечками, дырявят уши и вдевают в них серьги, вешают на шею янтарные бусы как раз исключительно женщины. Мужчины же выглядят гораздо скоромнее, как и полагается сильному полу. Когда дядя Юра купил себе четвертый костюм и десятый, «абстрактный», галстук, бабушка Маня сказала, что «зятек с глузду съехал». Впрочем, я и сам сейчас – в желтой куртке, зеленых техасах и оранжевых сандалиях – смахиваю на расфуфыренного гуппи-вуалехвоста.

За прилавком стоял мой друг продавец-консультант Василий. Я как-то забрел сюда днем, когда все еще на работе, а он скучал от безлюдья, и мы долго беседовали о том, каким должен быть идеальный аквариум и стоит ли держать дома змей, даже неядовитых. Василий был категорически против и рассказал историю про ужа, который любил подремать, свернувшись, как в расселине, в открытом рту спящего хозяина. Я же высказал другую точку зрения. Вот приходят к тебе гости, рассаживаются, начинают выпивать, закусывать, и тут из-под дивана выползает живая змея… Ха-ха! Всем весело!

– А если у кого-то слабое сердце? – возразил Василий.

Я был вынужден согласиться. Сошлись мы на привлекательности крыс, но только исключительно белых, а не серых, которые бегают у нас по двору, питаясь объедками из столовой. Эти опасны и могут цапнуть, а укус у них ядовитый, как у хорошей гадюки. Замучаешься потом уколы от бешенства делать…

Когда я вошел, мой друг, отрастивший элегантные усики, был занят – он мастерски обрабатывал «гуппешников». Так продавцы называют бедных родителей, которых затащил в магазин капризный ребенок, требуя, чтобы ему немедленно купили какую-то живность. Когда выясняется, что кошечек и собачек тут в помине нет (их на улице, бездомных, полным-полно шастает), капризник начинает вымогать сначала говорящего попугая, потом кролика, затем – морскую свинку, наконец хомячка или канарейку. Откуда я это все знаю? От верблюда! Сам таким же был еще недавно. Родители в ужасе от цен и детской истерики и уже готовы взять в дом любого хомяка, а грызуну подавай клетку и мешок пшена.

И тогда опытный продавец-консультант мягко предлагает взглянуть на аквариумы. Конечно, юный вымогатель тут же требует себе здоровенную золотую львиноголовку, тянущую граммов на сто пятьдесят, стоящую двадцать рублей и нуждающуюся в десятиведерном домашнем водоеме с компрессором. Родители близки к истерике, и тут самое время переключить внимание семейного тирана на крайний аквариум, набитый обыкновенными, а не вуалевыми, гуппи, у них самец отличается от самки только меньшим размером и розовыми пятнами на куцем хвостике. Зато и стоят они – всего-то двадцать копеек за пару. В глазах родителей затепливается надежда…

Именно это и происходило, когда я вошел.

– Берите, не пожалеете! – убеждал Василий. – Гуппи – живородящие, неприхотливые, аквариум им не нужен, достаточно трехлитровой банки.

– Берем! – воскликнули, чумея от радости, оба предка.

– В чем будете транспортировать?

– А какие есть варианты? – спросил отец, похожий на инженера.

– Первый вариант – садок. Точнее, мини-аквариум. Полтора литра. Плексигласовый. На силиконовом клею.

– Герметичен?

– Абсолютно, но кусается.

– В каком смысле?

– В финансовом.

– И сколько же стоит эта посудина? – сморщилась мамаша.

– Четыре восемьдесят.

– Отпадает.

– А-а-а-а… – забился в истерике малолетний злодей.

– Альтернатива? – нахмурился папаша и дал ему подзатыльник.

– Не смей! – взвизгнула мать и погладила сына по кудрявым волосам

– Альтернатива есть, – доверительно произнес Василий. – Выходите на улицу. Вторая дверь справа – магазин «Молоко». Там на столике у окна всегда есть майонезные банки, которые не приняли из-за скола или щербинки. Их можно взять даром. Они ничьи. Только смотрите, чтобы жир на стенках не остался. Выбираете, несете мне – и будет вам счастье!

Подхватив всхлипывающего истерика, родители вылетели на улицу. Пока Василий охмурял покупателей, я со знанием дела обошел магазин – все на месте: в железном колесе крутилась, перебирая лапками, белка с облезлым хвостом. В детском саду у нас была такая, я дал ей орешек – и она до крови прокусила мой палец, сначала мне хотели сделать сто уколов от бешенства, но потом ограничились йодом, так как в беличьем роду сумасшедших не оказалось. В большой клетке с покатым верхом сидел, нахохлившись и вцепившись когтями в кольцо, зеленый попугай Ара величиной с ворону.

– Сколько я семей спас! – глядя вслед умчавшимся «гуппешникам», молвил Василий. – Ну а вы, сэр, за чем пожаловали?

– Корм нужен.

– Вам повезло, мой юный друг! Имеется свежий трубочник. – Продавец подошел к холодильнику «Саратов» и вынул алюминиевый лоток.

На первый взгляд могло показаться, что в нем на дне лежит круглый, вроде антрекота, кусок постной говядины, но если присмотреться, видна по краю «антрекота» шевелящаяся в воде бахрома – тонкие, как нитки, живые червячки. Лида их страшно боится и запрещает держать в холодильнике, поэтому больше пятидесяти граммов я никогда не беру – портятся. Вот откуда моя идея консервированного рыбьего корма. Василию я ее уже как-то излагал, и он заметил, что на Западе, запатентовав такое изобретение, я разбогател бы, как Пончик из книжки «Незнайка на Луне».

– Отличный трубочник! – согласился я.

– Сколько тебе?

– Я бы взял, но завтра уезжаю.

– Судя по экипировке, на Бермуды?

– В Новый Афон.

– Ого! Маску прикупил, счастливец!

– Да. Последнюю взял. А маман жутко боится этого трубочника. Без меня не справится.

– Бывает. Одна тут по ошибке изжарила и съела. Ничего, даже не вырвало. Сказала, котлеты по шесть копеек напоминает. Мотыль, конечно, на вид поприятней, но кончился. Остается сухой корм. Сколько насыпать, сэр?

– На пятнадцать копеек, – солидно сказал я, хотя поначалу собирался купить на гривенник, но в таком случае какой же я сэр?

Василия разочаровывать нельзя, он очень серьезный человек, сегодня возле весов лежит толстая книга «Моммзен. История Рима», заложенная билетиком книжной лотереи. В прошлый раз он читал «Критику эк… экзис… экзистен… экзистенциализма». Уф-ф… Спросить у него, что это такое, я постеснялся…

Продавец тем временем ловко свернул из заранее нарезанной газеты аккуратный фунтик и железным совком, каким в продуктовых магазинах сыплют в пакеты муку и сахарный песок, подхватил из мешка на кончик сухой корм, похожий на мелкую гречку, метнул его в кулек и кинул на весы – стрелка едва отлипла от края шкалы. Он добавил до нормы, а потом от щедрот бросил лишнюю щепотку, как постоянному клиенту. И тут я заметил на его пальце то, чего прежде, как и усов, не было: массивный перстень с печаткой.

– Золото?

– Ага, самоварное! Э-э-эх! – и он привычно замял края кулька так, что ни одна дафния теперь не вывалится. – Взял колечко по случаю. Друга выручил… Ваш пятачок, сэр!

– А что попугай – никто не покупает? – с сочувствием спросил я, пряча монету.

– Какой же идиот его за триста целковых возьмет?

– А уценить нельзя?

– Предлагали. Хозяин никак не соглашается.

– Какой хозяин? Попугай разве не государственный?

– Скажешь тоже! Птица комиссионная. Или ты думаешь, я его сам в Африке ловил? Мореман один из рейса себе привез, помучился и нам сдал. Орет попка очень уж громко, соседей будит. Сандалии у тебя тоже классные!

«Как можно говорящих птиц сдавать на комиссию? Они же почти люди!» – горько подумал я и поинтересовался:

– А что из товара лучше всего идет?

– Гуппи с хомяками. Дешево и сердито! И куртка у тебя – отличная! Такое впечатление, что ты с витрины сбежал! – засмеялся продавец-консультант.