Текст книги "Сказы о жизни и быте русского народа"

Юродивых бог уберег

Русские люди всегда состраданием славились. Постучится в дом путник – накормят, обогреют. К оступившемуся милость проявят и понимание. А больного человека жалеют и оберегают.

Но были на Руси люди особые. Юродивыми их звали, потому как точно и не знали, больные ли они – без ума ли по свету ходят, злодеи ли они, праведники ли. Странными их считали. И кто-то боялся, стороной проходил; кто-то ругал и отталкивал; а кто-то святыми считал.

И. Прянишников «Калики перехожие», 1870.

Доподлинно известно про них, что сами они отказывались от всех благ и обрекали себя на муки только по велению сердца и разума своего. А может, то и не муки вовсе были…

Дома у юродивых не было. Про семью свою они не помнили, а может и не знали никогда. Жили где придется. Ели как получится. Спали когда хотелось. Из одежды – только то, что на них надето было – лохмотья грязные. Стыда не боялись. И правду они говорили всегда. Богатому или бедному в лицо – все равно.

Многие считали юродивых лицедеями, потому как любили они вещать среди толпы большой на площадях да у храмов божьих. Но ведь и молчать юродивые могли. Молчания юродивого еще больше боялись, считали, что копится в нем правда горькая в эти минуты. Слышать потом ту правду многим невмоготу было. Про грехи говорили юродивые громко, не скрывая ничего, а про радости не говорили – считали, что тайна это у каждого своя, скажешь громко о ней – назавидуют другие люди в ответ много лиха. Людям плохого не желали они.

Василий Блаженный (XV–XVI вв.) – самый известный юродивый Руси. В его честь назвали собор, расположенный на Красной площади, в самом центре главного города России.

Милостыню юродивые принимали, но не себе брали – отдавали тем, кто нуждался. Себя таковыми не считали. Много рассказывают про святого юродивого Василия, Блаженным его в народе назвали. По площади Красной – что самый центр Москвы – он бродил босой всегда, людям будущее пророчил, болезни мог видеть и исцелять. Однажды царь Иван Грозный лично насыпал Василию золота щедро. Проследили за Василием слуги царские и увидели, что тот купцу «в красных ризах» царев подарок передал. Царь гневаться начал, но потом узнал, что купец-то разорился давно, только одежды красные у него и остались. Не решался купец милостыню просить, а Василий душу его прочитал. Понял тогда царь все о юродивом, уважать стал, прислушиваться.

А вот еще про Василия видели-то многие и записали. Василий свободен от одежд был. Немного только материей прикрыт. И остального не надо ему было. Однажды девицы две, что первый раз такое видели, посмеялись на Василием по невежеству своему, но сразу ослепли. Одна из них поняла, в чем дело, и упала на колени прощения просить. А Василий спросил: « Отселе не будешь ли паки смеятися невежественно?» Исцелил, конечно, Василий и ее и вторую.

Обид ведь не запоминали юродивые никогда, оставляли тем, от кого пошли эти обиды. Поэтому и не обижали их люди, знали, что все вернется к ним же. А юродивые продолжали жить на белом свете да радоваться этому.

Юродивые даром особым предвидения владели. Считалось, что когда-то, еще совсем в стародавние времена, самый мудрый из волхвов, умирая, передал страннику бесприютному свой дар божий. Так и пошел тот странник, свет души особый раздавая задаром. Так ли это было – не знает никто. Но верили юродивым.

Слух ходил про юродивых, что те язык зверей, птиц понимают. Не раз такое замечено было. Часто с юродивым собака рядом была. Грела, защищала, еду добывала. Душа душу понимала.

Как юродивые с земли уходили?… Кто замерзал в стужу лютую, а кто тихо садился и засыпал. Никого не беспокоили уходом своим – потому как светлые были.

Русские люди, как и многие на земле, с древности верили, что смерть человека – это часть жизни. Наступает время, и человек освобождается от слабого тела, но душа продолжает жить и, возможно, новое тело себе найдет.

О покойнике хлопотать -в дальний путь провожать

Много лет назад, когда еще Русь деревянной была, хоронили людей, как и роды принимали, как и свадьбы справляли, так, как Мать-природа то определила. Уважали смерть русичи. Потому и похоронные обряды величавые были.

Похоронные причитания по своей сути были добрыми прощальными песнями. С лаской и тоской причитальщицы рассказывали о смерти человека.

 
Укатилося красное солнышко
За горы оно да за высокие,
За лесушка оно да за дремучие,
За облачка оно да за ходячие,
За часты звезды да подвосточные!
Покидат меня, победную головушку,
Со стадушком оно да со детиною,
Оставлят меня, горюшу горегорькую,
На веки-то меня да вековечные!
Некак ростить-то сиротных мне-ка детушек!
Будут по миру оны да ведь скитатися,
По подоконью оны да столыпатися,
Будет уличка ходить да не широкая,
Путь-дороженька вот им да не торнешенька.
Без своего родителя, без батюшка
Приизвиются-то буйны на них ветрушки,
И набаются-то добры про них людушки,
Что ведь вольные дети безуненные…
 

Изначально славяне умерших на костре сжигали, считали – так легче душе от тела освободиться для другой жизни. Но позже, уже когда на Руси церкви появились, стали мертвых хоронить в земле, кладбища, то есть погосты, делать. Только погостить и пойти дальше душа могла, поэтому и погостом место то звалось. Погостить ей можно было всего три дня, а потом дальше – место в другом мире определять. А тело бренное, уже свою службу сослужившее, в земле оставляла душа. Поэтому и считали русичи, что не хоронят тело, а в другой дом отправляют жить, в домовину, или, по-другому, в гроб.

У русичей хорошим делом было заранее себе гроб приготовить: не спеша, по нраву. Для этого инструмент отдельный брали. Доделывали гроб на чердаке (под покровительством богов), обычно там и оставляли, тщательно собрав все стружки, опилки в мешочек, вместе с инструментами, который в гробу оставляли, гроб плотно крышкой закрывали до своей поры-времени. Иногда в такой гроб зерно насыпали. А потом на посев или на милостыню, к церкви когда шли, брали. Особенно верили, что пшеница, насыпанная в гроб, заранее приготовленный, продлит жизнь человеку на долгие года. Не оставляли, в общем, гроб пустым – иначе он смерть притянет к себе.

В. Перов «Проводы покойника», 1865.

Ни за что не позволяли детям малым к гробу прикасаться, смертной приметой это считали. И никогда, даже на чердаке, не ставили гроб поперек – тогда вся семья могла уйти на тот свет.

Гроб делали только по размеру умершего. В верхней части, что совсем узкая – только под голову – была, окошки часто из бычьего пузыря делали, и душа, пока помнила, могла подлетать к своему телу иногда и наблюдать, хорошо ли все. В средней части гроба плохой приметой считалось пустое место оставлять – к болезни кого-то близких, а то и к смерти. А к ногам гроб снова зауживали, но там же немного совсем места оставляли.

Соломкой, на которой покойника омывали, самое дно гроба выстилали. В простых домах гроб просто из досок делали, что от дуба, клена или ели брали, на досках кресты углем рисовали. А в домах, что побогаче – тканью доски обтягивали и выстилали материей, гроб украшали кружевом черным и крестами золочеными.

Умершего, прежде чем в гроб положить, в загробное путешествие снаряжали. Не раньше, чем через два часа после смерти омывали тело тщательно, волосы укладывали, если нужно – лицо подкрашивали. Чистую, лучшую одежду надевали. Чаще всего ту, в которой когда-то ходили под венец. А если под венец еще не ходили, то тем более так покойного одевали. Нельзя было что-то из одежды живых брать. Примета плохая – смертная. Еще красного цвета в одежде не допускали. Это цвет крови – значит покойник кого-то кровного за собой потянет.

Потом клали покойника в гроб, который выставляли на лавку так, чтобы головой покойник к красному углу лежал, а ногами – к выходу. Монетки поверх закрытых глаз клали. Не нужно было покойнику глаза открывать, живых видеть – за собой может позвать, увести. Монетки эти потом в гроб клали, с собой покойник их забирал.

Двери никакие не закрывали – знали точно, что душе свобода нужна. Первые три дня рядом с телом она бродит, неприкаянная, не знает, что случилось с ней. И не дай бог испугается – испуг тот в доме застынет навсегда. Чтобы тело лучше хранилось, к среднему пальцу правой руки медную проволочку привязывали и другой ее конец в сосуд с землей втыкали. Считали, что земля поддерживает в это время умершего.

Наши предки кисель почитали: «То и благо, у кого есть кисель да брага». Кисель изначально и лакомством и едой считали, и напиться и наесться вдоволь можно было, еще и лакомство. Кисель варили на ягодах или молоке, добавляли для густоты муку и сахар. Ближе к нашему времени научились крахмал использовать. Часто загустевший кисель резали кусками и так ели – подобно пирогу.

Про кисель есть выражение «за семь верст киселя хлебать». Сейчас оно в широком смысле означает – пустую бесполезную поездку, напрасно потратить много времени.

Но исторически не все так просто было. Хлебать кисель – так говорили про поминки. Поэтому самое первое значение выражения – «идти далеко на поминки». И семь верст – это явно другое село было (больше 7 километров по современным меркам). Если поминки были в бедном доме, то кисель и был главным поминальным блюдом. Стоило ли идти в другое село, тратить целый день, чтобы попить простого киселя?.. Через века прошло именно это ироничное значение.

Еще известно, что чаще всего киселем и молоком детишек, умерших, не доживших до 40 дней, поминали. В этом было свое значение – и сытно, и сладко, и легко на том свете душе святой младенческой было с такой едой. И скорее всего, именно вследствие этого появилось в детских сказках выражение «кисельные берега, молочные реки», которое чуть ли не рай земной обозначает.

Еще обычай был: ставили стакан с чистой водой к образам в красном углу и хлебом ржаным накрывали, там же лампаду зажигали. Свечи восковые у изголовья ставили. Закрывали белой материей все зеркала в избе, через которые вход в темные миры открыт был. Белый цвет – цвет чистоты и рая. Всем спокойнее было, и душе умершего, и живым.

В ноги покойнику самое необходимое складывали для дальнего пути. Плотнику – топорик, швее – иголочку с подушечкой, детям – игрушки деревянные, больному– рубашку его нательную. Монеток немного клали покойнику с собой – на первое время. Когда хоронили тех, кого колдунами и ведьмами считали, освященные в церкви предметы в гроб помещали – хлеб, травы. Верили, что крест из осины не пустит их блуждающую душу обратно в мир белый. Гребень костяной или деревянный, которым покойника в последний путь причесывали, обязательно в гроб укладывали. Самоубийце – мака, мелких зерен или гороха немного бросали в гроб, чтоб некогда ему было про грешное думать.

Как все убирали, так сразу плакать начинали, причитать, голосить – не плакали только ночью. Ночью оставляли тело отдыхать. Закрывали лицо покойника белым платком и оставляли в тишине. Спать в это время можно было только детям малым да женщинам, у которых роды скоро. Оплакивать приглашали всех женщин села. В белых платках они садились на лавки по бокам от усопшего и пели-причитали о боге, о рае, о жизни. Стихи для упокойных плачей из поколения в поколение передавали, потому все женщины их знать должны были. Мужчины во время плача во двор выходили скорбеть. Три дня положено было покойника в избе держать. Иногда раньше уносили на погост: если болел сильно или тело искалечено было. Перед выносом родственники все прощались с ним, в венчик целовали и тоже слова в путь говорили хорошие. До сих пор, кстати, так заведено: о покойнике либо хорошо, либо ничего. Только с добром русичи в путь последний провожали.

Не всякая могила травой зарастает

Выносили гроб из дома в обязательном порядке так: покойник ногами к двери лежал, на всех порогах, что по пути были, по три раза гробом стучали и кресты рисовали. Но стены старались не задевать. Так охраняли живых, в доме оставшихся. Не хотели, чтоб покойник возвращался. Впереди покойника никто не шел. Вслед за этим сразу полы мыли от дальнего угла к двери, вымывали от смерти избу.

Когда выносили со двора покойника – ворота сразу закрывали плотно. Перед покойником до погоста шел мужчина с крестом или иконой. Затем священник с молитвами тихими.

У русичей существовал обычай покойников греть. Обычно это происходило на первый день Рождества ранним утром, как только солнце начинало всходить. Родственники собирались в одном из дворов – обычно там, где жили старшие в роду, – разжигали костер и становились в круг. Если народу было много, то собирались на восточной части огорода. Видимо, это было связано с поверьем, что рай – куда попадали души умерших – был именно на востоке. Костер было принято жечь из сухого навоза и соломы, из-за чего было очень много дыма. Дым окутывал весь двор. А если учесть, что такой костер был почти в каждом дворе, в дыму утопало все село. Хозяин дома поджигал костер сам, соблюдая определенные ритуальные действия: три раза кланялся на восток, обратившись туда лицом, зажигал левой рукой сноп соломы и потом нес его к общей закладке костра, читая обрядовые слова, например, такие: «Святой дымок несись вверх и на восток, поклонись родителям, расскажи про жителей дома Ивановых». В некоторых областях, стоя вокруг костра, пели песни, спокойные и мелодичные. Считалось, что родственники, ушедшие в другой мир, не только должны погреться в сильные морозы, но и порадоваться, получить приятное известие. А что может быть в этом случае лучше, чем красивая хорошая песня? Согласно поверьям, души мертвых именно во время этого обряда приходили в реальный мир и становились в один круг с живыми. Часто люди даже так и становились в круг, оставляя место для всех, кто умер.

Как возник такой обряд? Возможно, этот обряд был перерождением известного обряда поклонения дедушке домовому. «Греть поминки домовому-дедушке» постепенно переросло в «греть поминки родителям». Это делалось когда-то для того, чтобы умилостивить живущего в доме домового, добиться от него покровительства всему домашнему хозяйству. В обряде, посвященном домовому, вокруг костра обязательно раскладывали снопы разного хлеба, но колосья не сжигали, а позже использовали в разных обережных предметах.

На перекрестке гроб останавливали и ненадолго поворачивали в сторону дома – чтобы покойник навсегда с ним попрощался. Перед гробом цветы бросали и зерно сыпали, а вслед за гробом водой святой пробрызгивали.

До погоста гроб на широких полотенцах, если рядом с деревней было кладбище или веревках, несли мужчины, которым на руку повязывали белые платки. А если далеко место погребения было, то шесты из березы – дерева мира – делали. Могли и на телеге до погоста везти. Из телеги все убирали, только ветки еловые можно было оставить. Родственники сами гроб не несли и за телегу не держались руками, чтобы никто не подумал, будто бы рады они смерти. Встречные все сторонились и молились за душу усопшего.

Еще важно было отпеть покойника. К некоторым священник в дом или во двор приходил – в путь отпевал, избу и двор освящал. Могли и в церковь усопшего принести. Некоторые только к могиле священника приглашали, считали, что там важнее всего душу успокоить, приготовить к переходу в другой мир, рассказать ей и всем горюющим о справедливости, о любви в царствии небесном. Не отпевали только самоубийц, потому как самоубийство считалось страшным грехом против божьего замысла.

Могилу заранее готовили – пока покойник в доме лежал. Место для нее выбирали родственники, иногда сам умерший еще при жизни завещал себя похоронить в месте определенном – и родные обязаны были свято чтить этот завет. Родственники сами могилу не копали, чаще всего с поклоном просили это сделать нищих, что возле кладбища жили. Могли и соседи вызваться помочь или друзья семьи. Если могила была недалеко от дома, то в нее выливали воду, которой покойника обмывали перед одеванием. Причем воду эту приносила в ведре любая женщина, только не жена или дочь.

Мерки для могилы тщательно брали, ведь совсем плохо было, если вдруг гроб был больше могилы или меньше – душу усопшего старались не обижать ничем. Живые сильно близко к краю могилы старались не подступать – ведь была опасность в могилу упасть или, еще хуже, на сам гроб. Это точно значило, что жить мало осталось.

Крышку гроба перед тем как опустить его в могилу, тщательно закрепляли чурочками специальными, а позже – гвоздями. Гроб опускали неспеша, старались ровно держать. Широкие полотенца белые или веревки с шестами, на которых несли гроб с покойником, клали вслед за гробом в могилу, чтобы легкой и широкой была дорога на тот свет. Если священник приходил с глиняным кувшинчиком для окропления могилы святой водой или маслом, то кувшинчик этот разбивали о гроб, бросив сверху в могилу. Потом каждый, кто у могилы стоял, должен был бросить по горсти земли в могилу со словами: «Пусть земля тебе будет пухом», с землей монетки кидали, а в каких-то областях – сладости. Это все делали для того, чтобы не было у покойника горечи от смерти и обиды на оставшихся живых. Потом могилу аккуратно засыпали. Если земля мерзлая была, то ее перед этим прогревали хорошо, чтобы комков не было и ложилась насыпь ровно. Верх могилы холмиком подгребали, с учетом того, что земля просядет со временем, да и чтобы видно было могилу. Сверху могилу «припечатывали»: либо лопатой крест чертили, либо крест деревянный клали или ставили. Считалось, что именно крест не позволит покойнику выйти упырем из могилы и душа не останется в междумирии.

Закрыть могилу нужно было обязательно до захода солнца, иначе в темноту и душа погружалась. А после этого помянуть: стол раскладывали, кутью, блины ставили. Остатки пищи на могиле оставляли, чтобы птицы кладбищенские – души других, в междумирии задержавшихся, – полакомились. Важно было их задобрить, чтобы не мешали новой душе свой путь в другой мир завершить.

На могилах самоубийц крестов не ставили, но клали камень серый. И могилы их обычно за границами кладбища делали – часто даже в лесу, в овраге, на холме. Очень быстро про эти могилы поэтому забывали, время сравнивало их с землей, и зарастали они травой.

Зато на кладбищах могилы всегда стояли ухоженные, чистые. Цветами их украшали, венками еловыми, деревья фруктовые сажали, березки, надписи на табличках делали. Иногда даже могилу как небольшой дом, часовенку, обустраивали, где лавочки, стол были. И каждый поминальный день в гости к усопшему родственники собирались, приносили кутью, блины, медовуху – и поминали.

Во многих фольклорных произведениях отражена вера наших предков в то, что душа способна переродиться, например в растение. В сказке «Упырь» девушка Маруся, убитая упырем и похороненная на перекрестке, возрождается в красивом цветке. Каждую ночь она выходит из него красной девицей, а к утру снова цветком обращается. Боярский сын влюбился в нее, и она ожила полностью. Одна из главных идей сказки – о всепобеждающей любви, перед которой не властны даже смерть и нечистые силы.

Могильную землю всегда считали самой опасной. Домой ее не носили. Обувь если случалось испачкать, отряхивали или мыли до ворот, не заходя не то что в дом, а даже во двор. С другой стороны, верили, что могильная земля притягивает к себе смерть, поэтому, когда скотина начинала повально болеть, ее окропляли водой, перемешанной именно с могильной землей.

Забрать что-то с могилы – вещи, монетки, раскопать могилу, что-то разрушить, сломать – это значило осквернить ее. Русичи верили, что смертная кара обязательно настигнет того, кто не чтит законы предков. Они всегда уважали то, что им было дано природой-матушкой. Берегли свою жизнь, но, если приходило время умирать, принимали это достойно, потому как верили, что и не смерть это вовсе, а начало нового. Поэтому могилу – последнее пристанище тела – очень тщательно делали. Верили они, что это дом души до той поры, пока она в «солнцеву страну» не попадет.

Заключение

Солнцева страна

Рассказывают, что есть у славян Солнцева страна. Где эта страна?

А там, где нога человека-русича почти не ходила. Были вроде бы смельчаки или беглецы, которые возвращались и рассказывали. Одни утверждали, что, если в крылатую ладью ногой ступить, гордо расправит она свои белоснежные паруса над легкими волнами, и понесет ее ветром живым в ту страну заветную. Другие глаголили, что есть и на земле заветная тропинка, которая через золотые чертоги проложена да мимо берегов рек молочных выткана. Но где именно было то место, так никто точно и не сказал.

И стремился человек русский найти ответ среди древних писаний да во глубине дремучих лесов. Кто-то блуждал среди гор высоких, где все времена года мешаются и земля с небом соединяется. А другой до озер-морей глубоких добирался и искал остров, синими водами окруженный. Тернист путь к Солнцевой стране и долог – но не терялась никогда вера славян, что их души обязательно там свое пристанище найдут.

Вещий песнопевец Боян пел когда-то в песнях своих, что среди облаков перистых есть тропа Троянова, вот она только и приведет к светлому саду, с которого Солнцева страна начинается, а в нем – к древу вечному. И сможет пройти по этой тропе только тот русич, у которого сердце горячее да душа чистая, который всегда по тропам праведным ходит да верой-правдой Отчизне служит.

Солнцева страна – это место, где птицы поют нежными голосами, звери добры к людям, земля цветами круглый год усыпана, и даже люди там белые живут, тихие и спокойные. В центре солнцевой страны мировое дерево растет. У дерева того поет сладкоголосая Сирин, а появляющееся вновь солнце встречает взмахами крыльев мудрая Алконост.

М. Нестеров «Два лада», 1905.

От дерева того вечного и родилось все, что есть на земле. Души умерших людей возвращаются на самую его вершину и вечно там живут вместе с птицами. А каждый солнечный день аисты – мудрые чернокрылые трудяги – берут души, которые снова готовы жить на обычной земле в новом младенческом теле, и уносят их, светлых и чистых, к новым людям-родителям.

Иногда легкий ветер подхватывает семена от чудных цветов, которые распускаются каждую солнечную минуту на мировом дереве, и приносит их людям. Тогда прорастают те семена в красивых орнаментах славянских на одежде, домашней утвари, расцветают красными цветами на рушниках да скатертях белоснежных. И поют русичи в своих сказках и былинах про то дерево, чудесной вечной силой наделенное.

В Солнцевой стране растут и яблони с молодильными яблоками, о которых многие сказочные русские князья и цари мечтают. Однако те яблоки даже в сказках может добыть только светлый человек. Злым да темным людям молодильные яблочки лишь во вред.

Ворота высокие в Солнцеву страну всегда закрыты на ключи многие. Охранником там мудрый ворон служит. Он и решает, кому давать ключи, а кому нет. Ворон же ведает живой и мертвой водой – открывает источники тем своим воронам-братьям, кому особо доверяет. Иногда ворон отдыхает, спит. И тогда в Солнцевой стране наступает тишина, только слышен шелест крыльев ласточки-ведуньи, которая ключи от ворот подхватила и хлопочет теперь, отдает приказы грифонам, василискам и драконам трехголовым огнедышащим, чтобы охраняли все дороги и никого не пускали. Трудно попасть в Солнцеву страну, нужно быть очень смелым и настойчивым.

По всей Солнцевой стране петляет молочная река, окруженная дубами могучими да березками плакучими. Когда смотрится в ее воды зорька ясная, тогда свирель волшебная начинает петь и тогда же вспоминают русичи на земле обычной и простое, и главное, что в судьбе их было. Все возможным становится в этот миг. И стылых вод хрусталь поворотить назад, и вспомнить о тех веках далеких, когда борта ладей резных причаливали к берегам, а витязи блистали сомкнутыми щитами, освобождая Русь святую от полчищ азиатской саранчи и гнусных змей, которые ползли от Запада. Тех павших тогда витязей кровь породила русла наших рек полноводных, щиты их проросли дубами, и теперь спасают Русь, хрустальным перезвоном (чарующим) перекликаясь в свете алых зорь, встречая солнца луч сегодня и всегда. И кланяется им в пояс зеленая трава, перенося свой шепот волнами ветров до самых крон чудесного сада Солнцевой страны.

* * *

Время прикрыло мхом пепел времен древнерусских. Но если жив человек, любящий Русь, то и солнце имеет право озарять мир яркими лучами да пробуждать цветы памяти, что способны времена соединять. Не сотрется память о былом да старом, что ковалось громами и молниями. Не затуманится тропа преданий и легенд народных. Будет и впредь Русь наша волей и светом напоена. Возрождение ей в судьбе написано. Ведь правдой Солнца ясного удивительная Русь обережена.