Текст книги "Сапфировая скрижаль"

ГЛАВА 13

Желанием пылая слиться с тобою, душа моя рвется к тебе.

Вернуться ли ей в мое бренное тело?

Иль птицею мчаться к тебе?

Скажи.

Хафиз Мануэла Виверо, вся в черном, чуть вздернула подбородок и пришпорила кобылу. До всадников оставалось буквально несколько шагов. Мануэла отлично их видела. Тот, что впереди, коренастый, в бурнусе и сапогах, наверняка араб. За ним – гораздо более пожилой человек с длинной, плохо постриженной бородой, одетый как крестьянин из Месты. Такой же смуглый, как араб. Мануэла безошибочно распознала в нем еврея. А третий – францисканский монах, совершенно неожиданно ввязавшийся в этот заговор. Именно из-за него столь тщательно подготовленную операцию чуть было не отложили. Мануэлу о нем предупредили в самый последний момент, а Менендесу – теологу-каббалисту, сподвижнику Торквемады, – пришлось наскоро полностью перекраивать план. Настоящий подвиг с его стороны.

Мануэла пристально разглядывала священника. Какой контраст! Так молод, что, не будь он блондином с яркими синими глазами, запросто мог сойти за сына одного из своих спутников. Мануэла глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, и развернула лошадь поперек дороги, перекрывая путь.

– Эй! Сеньора! – возмущенно воскликнул Сарраг. – Что это на вас нашло?

Мануэла, гордо выпрямившись, молчала, невозмутимо глядя на араба.

Тот несказанно изумился:

– Сеньора… Вам нехорошо? Что-то случилось?

Эзра с Варгасом подъехали ближе. Раввин начал сердиться.

– Не соблаговолите ли освободить дорогу? Мы спешим. И только тут она соизволила произнести:

– Я уже начала думать, что никогда вас не найду. – И обратилась непосредственно к Эзре: – Самуэль бен Эзра… Шалом.

Еврей ошарашено поглядел сперва на Саррага, потом на Варгаса.

– Вам известно мое имя?

Проигнорировав вопрос, Мануэла поздоровалась с арабом:

– Салам, шейх ибн Сарраг.

И уставилась на монаха. Их взгляды скрестились. Быть может, они мерились силами? Как ни удивительно, францисканец вдруг принял такой же высокомерный, чуть ли не надменный вид, как у молодой женщины.

– Да, сеньора, я Рафаэль Варгас. Не соизволите ли теперь назвать ваше имя?

– Мое имя вам ничего не скажет. Меня зовут Мануэла Виверо. Но вот другое имя вас наверняка заинтересует: Абен Баруэль…

Солнце на небосводе медленно плыло над острыми вершинами Сьерра-Морены, заливая ландшафт пастельными светло-розовыми и сиреневыми тонами.

Эзра прочистил горло.

– Абен Баруэль?..

– Да славится И. Е. В. Е. в царствии его, – почти торжественно проговорила Мануэла.

По спине раввина внезапно пробежал холодок.

– Да кто же вы?

– Разве я не сказала? Мануэла Виверо.

– Да будет вам, сеньора! Вы отлично меня поняли!

– Если верить вашему другу Баруэлю, я – «четвертый элемент». Не спешиться ли нам? – предложила она. – Так нам будет куда удобнее беседовать.

Шейх первым последовал ее предложению.

– Давайте сойдем с дороги, – сказал он.

Мануэла спрыгнула на землю. Эзра с Варгасом тоже спешились.

– Туда, – указал Сарраг на островок травы. Едва усевшись, он продолжил:

– Мы в недоумении. Почему вы сказали о «четвертом элементе»?

– Я то, чем Абен Баруэль хотел, чтобы я была. Согласно ему, вы, шейх ибн Сарраг, – огонь, вы, Самуэль бен Эзра, – воздух. Фра Варгас – земля. – И с обреченным видом добавила: – А я, естественно, вода.

Сарраг с Эзрой нервно усмехнулись:

– Естественно, вы же женщина! Будет вам, давайте серьезно. Расскажите нам лучше о Баруэле. Как получилось, что вы с ним знакомы?

– Мне бы сперва хотелось…

– Довольно, сеньора! – сердито рявкнул Варгас. – Вам же сказали: прекратите вилять и выкладывайте карты на стол!

– Вы действительно этого хотите? – Мануэла пошла к своей кобыле, отвязала седельную сумку и вернулась к троице. – Вы потребовали, чтобы я выложила карты на стол, падре… Что ж… Пожалуйста.

Она достала колоду карт, вытащила из нее пять и разложила на траве.

– Отшельник. Колесо Фортуны. Возлюбленный и Шут… Трое мужчин зачарованно смотрели, как она протягивает первую карту.

– Отшельник. Девятый старший аркан Таро. Посмотрите на картинку. На ней изображен старец с посохом. Посох означает и вечные странствия, и несправедливость или ошибку на его пути. Он может символизировать положение иудейского народа. Самуэль бен Эзра, вы – Отшельник.

Она положила карту и взяла следующую.

– Колесо Фортуны. Десятый старший аркан. Символизирует изменчивость судьбы, удачу или неудачу. Победителя Испании и побежденного. В отличие от огня это солнечный символ, но также символизирует и вечную беспокойность. Скорее всего вашего народа, шейх ибн Сарраг.

Она подняла третью карту.

– Возлюбленный, фра Варгас. Шестой старший аркан. Он символизирует проблему выбора, встающую перед подростком, находящимся на пороге зрелости. До этого момента дорога одна, а потом разделяется на две.

Мануэла замолчала, чуть прикрыв глаза, и попыталась поймать взгляд Варгаса. Но тот смотрел в сторону. Тогда она перевернула последнюю карту.

– Шут. Нулевой или двадцать второй старший аркан. По странному парадоксу, это жонглер, обманщик, творящий своими руками и словами иллюзорный мир. Действительно ли это фокусник, играющий с нами, или он прячет под своим шутовским колпаком с золотыми бубенцами – словно существует вне времени – глубокую мудрость мага и знание величайших секретов? Он – цифра один. Точка отправления… Короче, он – Абен Баруэль.

– Вот уж действительно вы не боитесь выставить себя на посмешище, – сквозь зубы процедил Варгас. – Предлагаю покончить с этим фарсом и сказать нам наконец без уверток, что вас связывает с Баруэлем!

Мануэла спокойно достала из сумки листок бумаги.

– Вот это, как мне кажется, сможет дать ответ на ваш вопрос. Предпочитаете ознакомиться с этим лично, или мне прочесть вам вслух?

– Читайте…

– Толедо, – начала Мануэла, – 8 февраля 1487. Шалом алейхем… Прямо вижу удивление и раздражение на ваших лицах. Если я угадал правильно, это письмо (последнее, уверяю вас) найдет вас в окрестностях Полоса, в нескольких лье от Ла-Рабиды, в компании Отрока. Хочу надеяться, что, невзирая на ваше скверное настроение, вы доброжелательно встретили донью Виверо. Знайте, что в моих глазах она так же священна, как и вы сами, друзья мои. И священна по двум причинам. Во-первых, потому что она женщина. А вторая – в числе 4. Да, Самуэль, друг мой, я знаю. Ум твой, блестяще знающий искусство аналогий, наверняка уже уловил скрытый смысл этого числа. Не так ли?

— Четыре… – пробурчал Эзра. – Возможно, Баруэль имеет в виду тетраграмматон И. Е. В. Е.

– Да, Эзра, – поспешно добавил Сарраг. – Все же должен заметить, что четыре может также обозначать количество букв в имени Бога в арабском написании: Алах. С одним «л», а не двумя.

Он жестом предложил Мануэле продолжать.

– Естественно, я отсюда слышу, как мой брат, благородный потомок Ванну Саррагов, упоминает имя Аллаха, тогда как Самуэль наверняка упомянул тетраграмматон.

Молодая женщина спрятала улыбку. Нет, подумала она, Менендес положительно гений. И продолжила:

– Однако от вас, скорее всего, ускользнула одна деталь: в тетраграмматоне, если присмотреться, всего три буквы, а не четыре. Ведь буква «хе» повторяется дважды. И это подразумевает, что обе «хе» символизируют одно и то же. Можете сами придумать, что именно. Воду? Воздух? Огонь? Землю?

Три буквы… разве это не наводит на мысль, что тут не хватает четвертой, чтобы получить законченное целое?

Что будет с основными точками координат без четвертой? Четырьмя столпами Вселенной, если убрать один? Четырьмя фазами луны? Четыре времени года, четыре буквы в имени первого человека: Адам. Я мог бы привести еще множество и множество примеров. Но ограничусь лишь одним сравнением, на мой взгляд, самым значительным. Слушайте внимательно. Согласно учению суфиев, четыре – это также количество врат, которые должен миновать адепт, вставший на путь учения. С каждым из врат связан определенный элемент в четкой последовательности: воздух, огонь, вода, земля. В первых вратах неофит, знающий лишь писание – то есть букву вероучения, – висит в воздухе, сирень в пустоте. Затем он проходит огненную инициацию во вторых вратах, которые есть голос, иначе говоря – подчинение дисциплине избранного им ордена. Третьи врата открывают человеку мистические познания, он становится гностиком, и соответствуют элементу воды. И, наконец, тот, кто постигает Бога и растворяется в Нем как в единственной Реальности, проходит последние, четвертые врата, самый плотный элемент, землю.

Вот так, друзья мои. Поразмыслите…

До встречи с сеньорой Виверо вы обладали лишь тремя ключами. Лишь тремя ключами, потому что четвертый я доверил ей.

Если вы трое воплощаете интуицию, разум и веру… Она представляет плоть.

Оставьте ее с вами. Когда придет час, она покажет вам буквы, сотворившие небо и землю, буквы, сотворившие моря и реки. Ха-Шем иммахем. — На последних словах Мануэла запнулась. – И подпись: Абен Баруэль.

– Покажите мне письмо! – приказал Эзра.

Он выхватил бумагу у Мануэли, внимательно рассмотрел и передал шейху.

– Не стал бы ручаться головой, но вроде это почерк Абена.

Араб в свой черед изучил письмо и собрался передать Рафаэлю, но тот решительным жестом отказался.

– Сеньора, что вам в точности известно обо всем этом деле? – спросил Сарраг.

– Ничего или очень мало. Я поняла, что речь идет о какой-то поездке, которая должна привести вас к какому-то месту или предмету. Ваши передвижения следуют некоему плану, криптограмме, которую вы должны расшифровать и которая состоит из восьми частей или Чертогов. По совершенно неведомым мне причинам Абен Баруэль распределил части этой головоломки между вами тремя, сформировав таким образом из вас неразделимый триумвират. Что же касается меня, то мне он вручил лишь несколько рукописей, среди которых этот самый упомянутый последний ключ в виде десятка строк и…

– Десятка строк? – перебил ее Эзра. – И где они?

– Я их уничтожила.

– Уничтожила?!

– Успокойтесь. Они в целости и сохранности… Вот здесь. – Она постучала себя по виску. – В моей памяти.

– Что в них? Что он пишет?

– Мне были даны инструкции сообщить их вам, лишь когда вы доберетесь до последнего этапа.

– Но это ни в какие ворота не лезет! – возопил шейх. Он вскочил, трясясь от возмущения:

– Женщина! Мало нам христианина, так теперь еще и женщина! – Он надвинулся на Мануэлу. – Вы упомянули в этом фальшивом письме суфиев. Уверен, вы даже представления не имеете, о чем идет речь!

– Ошибаетесь, шейх Сарраг. Конечно, мою эрудицию нельзя сравнить с вашей, но я отнюдь не невежда! Суфизм – это философия, проповедующая аскетизм, созерцательное самоуглубление и утверждающая, что вера – в сердце человека. Это реакция на роскошь и разнузданность, явившиеся следствием завоеваний. Облачение суфиев – одеяние из белой шерсти – полная противоположность пышности знати и правителей… Можно сказать, что суфизм – это способ инициации и метод духовного развития, в основе которого любовь – в отличие от ислама, зачастую основанного на жестокости.

– Ваше понимание упрощенное, либо вы плохо усвоили урок. – И шейх добавил, обращаясь к своим спутникам: – К тому же что нам доказывает подлинность этого письма?

– Мы узнали почерк Баруэля… – рискнул Эзра. – В чем дело, друг мой? – окликнул он Варгаса. – Вы что-то совсем замолчали. Что вы думаете по этому поводу?

– Удивляет не только сходство почерка, – будто бы рассеянно ответил Варгас. – Буквы, сотворившие небо и землю, буквы, сотворившие моря и реки, — процитировал он. – Это из иудейской Книги Еноха. Еноха, который, как вам известно, есть отправное звено. Озадачивает, верно?

– Значит, вы верите словам этой женщины.

– Я не только ей не верю, но могу также сказать, что это письмо – самая потрясающая подделка, которую мне доводилось слышать. Я не верю ни единому слову, ни единой запятой. Вы не соизволили сообщить нам самое главное, сеньора. При каких обстоятельствах вы познакомились с Абеном Баруэлем? – спросил он Мануэлу.

– Я никогда не была с ним знакома, фра Варгас. Я лишь мельком его видела. Вот и все. В апреле. Если точно, то двадцать восьмого числа. В Толедо.

Мануэла прикрыла глаза. Сердце внезапно отчаянно застучало. Она словно наяву услышала голос, громко провозглашавший: Exurge Domine! Judicacausamtuam! И увидела каноника, зачитывающего приговоры.

Почему в тот день этот старый еврей привлек ее внимание? Она и по сию пору не могла этого объяснить. Нет, не поразительное спокойствие находившегося на пороге смерти старика, как она подумала в первый момент. И не интерес или желание узнать, что за таинственные слова выговаривали его губы. Нет. Тут что-то другое. Что? Случайность? Мостик, внезапно образовавшийся между двумя существами, которых ничто и никогда в принципе не могло связывать? Когда взгляд старика встретился с ее глазами, вызвав бурю эмоций, разве могла она тогда подумать, что нынче вечером на окутанной сумерками равнине Эстремадуры она будет вспоминать этого старого еврея из Толедо, ставшего вдруг неотъемлемой частью ее настоящего. Абен Баруэль, уроженец Бургоса, торговец тканями, проживающий в Толедо. Новообращенный в 1478 году…

Не отдавая себе отчета, Мануэла вслух вспоминала события 28 апреля… Вздрогнув, она спохватилась, испугавшись, что выдала себя или нарушила четкие указания Менендеса и Торквемады.

– Сеньора, – вздохнул Самуэль Эзра. – Я уже ничего не понимаю. Когда Баруэль передал вам это письмо?

– На следующий день после его смерти неизвестный доставил мне кожаный футляр. В нем были документы, о которых я говорила, и записка для меня. Могу вам процитировать ее основное содержание, если хотите.

– Давайте.

– Донья Мануэла, когда вы будете читать эти строчки, я уже покину этот мир. Я наблюдаю за вами уже много недель. Мне знакомы каждая черточка вашей души, каждое выражение вашего лица, манера, как вы двигаетесь, ваш смех (слишком редкий), ваша меланхолия (слишком явная). Мне случалось встречать вас на извилистых улицах нашего любимого Толедо и на Пуэнте де Алькантара, где вы совершали длительные конные прогулки. Я – без преувеличения – знаю все фибры вашей души. Наша общая знакомая, донья Альба, часто мне о вас рассказывала. О вашей жажде знаний, вашей верности Испании, вашей тяге к литературе, будь то арабской, испанской или персидской. Вы не обязаны выполнять мою просьбу. К тому же, как бы я мог вас заставить? Я только что упомянул вашу душу. Единственное мое пожелание: чтобы она, ваша душа, прониклась этими строками.

Я обращаюсь к вам лишь потому, что случай дал мне в руки одно произведение. Небольшой трактат, известный вам лучше, чем кому-либо другому. Он называется «Catholicaimpurgacion». Стоит ли говорить, в какой восторг меня привела смелость, которую вы проявили, написав этот текст. Конечно, этот трактат нынче относится к запрещенным и числится в списках Инквизиции. Но я знаю, да и вы тоже, что настанет день, когда он снова явится свету, вырванный из тьмы, куда его сослала человеческая нетерпимость.

Мануэла замолчала.

– И о чем же речь в этом пресловутом трактате? – поинтересовался Варгас.

– В нем отстаивается одна идея, возникшая у меня насчет прозелитизма. Я там задаюсь вопросом: каким бы великим и благородным ни был наш идеал, есть ли у нас право его именем навязывать наши верования другим?

– Очень удачно, – иронично бросил Эзра. – Расскажите, что там дальше в письме. Потому что, сдается мне, оно на этом не заканчивается.

– Дальше Баруэль мне сообщил о вас и о том путешествии, которое он обязал вас предпринять. Объяснил решающую роль, которую предстоит сыграть мне, и в довершение дал ваше описание – очень точное, должна заметить, – и назвал место, где теоретически я должна вас нагнать: монастырь Ла-Рабида. Дату он указал приблизительную… Он установил временные рамки в три-четыре дня. Из-за этого и сорвалась встреча.

– Какая встреча?

– Когда я прибыла в Ла-Рабиду, фра Хуан Перес, приор, мне сообщил, что вы уже уехали. И я помчалась во весь опор. Срезала на севере, двинувшись по дороге на Аракену. Через несколько лье я было отчаялась и решила, что никогда вас не поймаю, и собралась отказаться от этой затеи. Когда мы с вами встретились, я направлялась в Уэльву.

Ни один из троих мужчин не счел нужным что-то прокомментировать.

У Мануэлы возникло неприятное ощущение, что эта троица нарисовала в воздухе невидимые весы, и по мере их размышления чаши весов склоняются то в ее пользу, то против нее. Но в глубине души Мануэлы царило полное спокойствие. Она еще не выложила последний козырь. Решающий.

Первым заговорил Варгас. Решительно и бесстрастно.

– Сеньора Виверо, с сожалением вынужден вам сообщить, что вы провалились. Ваша история – всего лишь басня. Байка, шитая белыми нитками. Одно мне только непонятно: зачем? Кто стоит за вашей спиной? В чьих интересах?

Он замолчал, ожидая вердикта своих компаньонов. Его поддержал Сарраг:

– Басня. Я тоже так считаю.

– Мы все одинакового мнения, – изрек Эзра. – Эта байка, как бы хорошо она ни была слеплена, все же содержит одну несуразность. – Покосившись на товарищей, он добавил: – Вы ведь понимаете, о какой несуразности я говорю?

Но Варгас уже растолковывал Мануэле:

– Вы, увы, имеете дело с умами куда более изощренными, чем у того, кто придумал и разработал ваше внедрение. Я признаю, что в вашем рассказе есть поразительные детали. Весьма поразительные… Признаюсь, я, – он тут же поправился, – мы почти вам поверили. Но, к вашему огорчению, как бы хорошо ни была разработана ваша схема, она разработана без учета одного немаловажного фактора: личности самого Абена Баруэля. Никогда, нигде в мире не было человека столь скрупулезного, пунктуального и точного. – Он рассмеялся, и в его смехе звучала саркастическая нотка. – Ну, как же! Вот человек, который отправляет нас, – Рафаэль запнулся, подбирая слова, – выполнить чрезвычайно важное дело, человек, который расставляет на нашем пути незаметные указатели, с точностью, граничащей с чудом, предвидя каждый наш шаг, даже нашу реакцию. И этот человек вдруг решает рискнуть и доверить постороннему то, что вы изволили назвать «последний ключ» – ключ, без которого все наше мероприятие заранее обречено, и при этом не наметив точной даты – это с его-то скрупулезностью – встречи всех задействованных лиц. Сеньора, разве вы сами не видите, насколько это нелепо? Каким бы гениальным ни был Абен Баруэль, есть один момент, который он никак не мог предвидеть: время, которое потребуется Эзре с ибн Саррагом на расшифровку первого Чертога. Того самого, который должен был привести их ко мне. Они могли потратить на это двадцать четыре часа – как оно и случилось, – а могли и двадцать четыре дня. И в последнем случае вы ни при каких обстоятельствах не смогли бы отыскать нас ни в Ла-Рабиде, ни в каком другом месте. И вы хотите сказать, что успех всего мероприятия был поставлен Абеном в зависимость от столь маловероятной встречи? Вы действительно полагаете, что наш друг пошел бы на столь неоправданный риск? – Францисканец устало потер лицо. – Невозможно, сеньора. Мне жаль вас. Вы, бесспорно, обладаете истинным талантом и, насколько я могу судить по вашим удачным ответам, высоким уровнем культуры, чрезвычайно редким у представительниц вашего пола. И, кстати… Вы – автор трактата, запрещенного Инквизицией. Не соблаговолите ли объяснить, каким чудом вы все еще на свободе?

– Вы ошибаетесь! Меня арестовали и допросили! Но, видимо, не сочли нужным отправить на костер! Вот и все.

На лице Варгаса появилось неприязненное выражение. Судя по всему, она его ни в чем не убедила.

Солнце исчезло за вершинами сьерры. На равнину надвигалась ночь.

– Мне тут пришла мысль, – заявил Эзра. – Вчера нас пытались убить, устроив пожар в библиотеке монастыря, где мы все трое в тот момент находились. Вы, часом, никак не связаны с инициаторами этого поджога?

Именно в этот единственный момент на лице Мануэлы промелькнул страх.

– Никоим образом. Такое впечатление, будто вы полагаете, что на меня возложена какая-то миссия. Будь так, неужели вы думаете, что кто-то стал бы затевать все это дело и одновременно пытаться вас убить? Это нелогично!

Она попала прямо в точку, но Эзра все же продолжил:

– И есть еще одно. Некоторое время назад один из экземпляров Чертогов был похищен слугой шейха. Нам неизвестно, не передал ли он его кому-то постороннему… – Он впился взглядом в глаза молодой женщины, словно пытался прочесть ее мысли. – Отсюда до вывода, что этот посторонний и стоит у истоков нашей с вами встречи… всего один шаг.

В наступающей тьме фигуры стали практически неразличимы, лица – тем более, не говоря уж о выражении. Араб, втянув голову в плечи, сгорбился, надвинув на голову капюшон бурнуса, и походил на замершего быка. Раввин, тоже сгорбившись, все время растирал пальцы, вызывая в памяти образ раненого оленя. Монах же, державшийся очень прямо, казалось, спрятался за своей сутаной, как за крепостной стеной. Мануэлу охватил леденящий холод. У нее не осталось иного выбора, как поставить на карту все.

– Хорошо, – спокойно произнесла она. – Мне не остается ничего другого, как доказать вам, насколько ваши подозрения необоснованны. Как сильно вы заблуждаетесь. – И она извлекла из седельной сумки листок бумаги. – Баруэль, по всей видимости, подозревал, что вы усомнитесь во мне. Это – третий главный Чертог, в оригинале, я подчеркиваю – в оригинале – и с разгадкой. И все это, как вы можете убедиться, написано рукой вашего друга.

Под ошарашенными взглядами мужчин она протянула листок исписанной стороной вверх.

Варгас живо выхватил бумажку и принялся рассматривать. Эзра с Саррагом тоже столь же живенько склонились у него над плечом, читая одновременно с францисканцем. Когда они закончили, недоверие на их лицах сменилось разочарованием.

– Вы говорили о разгадке! – воскликнул Сарраг. – И где же она? Я вижу лишь вымаранное слово внизу страницы.

– Это название города. Я его вымарала.

– Вымарали? Зачем?

– Чтобы предоставить вам выбор. Я знаю это название. Баруэль составил восемь Чертогов. У меня есть ответ на третий. Вам решать, оставите ли вы меня с вами до тех пор или нет. А потом, – Мануэла развела руками, – вам решать, принять или нет мою компанию до конца путешествия.

На троих мужчин словно рухнула чугунная плита. Повисло долгое молчание, потом Эзра пробормотал:

– Уже поздно. Утро вечера мудреней. Оставайтесь, сеньора. Завтра решим.

– Как вам угодно. Я пошла за покрывалом… – И решительно добавила: – Если кто-нибудь из вас окажется достаточно любезен, чтобы развести костер, буду ему очень признательна. Я замерзла.