Текст книги "Сапфировая скрижаль"

– Минуточку, ребе, – жестом остановил его Рафаэль. – Каким образом эти действия могут приблизить к Богу или дать силу воздействовать на мир?

– Перечисление божественных имен или перестановка букв тетраграмматона, повторяемое в полном одиночестве и в определенном ритме, в конечном итоге неизбежно приводит человека в состояние пророческого экстаза. Через какое-то время без всякой объяснимой причины приходит физическое состояние, высвобождающее душу. И душа, более не пребывающая под влиянием чувств, высвобождается и обретает знание. То есть Бога. И действительно, – продолжил раввин, – если вы немного поразмыслите, то обнаружите, что во все времена святые и мудрецы, которые становились отшельниками, в конечном итоге обретали поразительную способность к концентрации мысли и действия. Моисей, к примеру, а также, безусловно, Иисус и Мухаммед. На самом деле для большинства смертных, не обладающих даром абстрагироваться от реалий и общаться с божественным, речитатив или заклинание являются подспорьем.

Пораженный сказанным Рафаэль молчал. Не была ли эта связь между заклинанием и перестановкой букв иудейского тетраграмматона очередным посланием от Абена Баруэля? Рафаэль более или менее понимал, с какими людьми свела его судьба: Сарраг с его восточной хитростью и высокомерием, Эзра, обладающей свойственной его возрасту мудростью, но вполне способный сыпать самыми жуткими проклятиями. Но он сам, Рафаэль, кто он? Юность? Импульсивность? Вера в чистом виде? Когда Эзра спросил, почему он вступил в орден, Рафаэль с трудом сумел сдержаться. Может, у старого раввина есть шестое чувство? Или он умеет читать души? Не был ли ваш поступок инспирирован не столь возвышенными мотивами? Почему он это спросил?

В памяти Рафаэля приоткрылись дверцы, выпустив на свободу потоки воспоминаний. Весьма болезненных. Раны, которые никогда не заживают. Когда же он наконец сможет снова верить словам, безболезненно слушать клятвы, которые потом нарушаются, снова видеть эти жесты, о которых думал, что они день за днем навечно формируют узы плоти?

Голос Саррага вывел его из задумчивости.

– Нарисовав эту таблицу, мы теперь видим, чего хочет от нас Абен. Он выдал нам серию атрибутов, каждый из которых соответствует цифре. Таким образом, если взять начало интересующего нас параграфа, то получим Доброту, Возлюбленного и Ангела. Таблица Да'ва позволяет нам установить соотношение атрибутов и цифр: Доброта равна 129, Друг – 46, Ангел – 37. И становится очевидным, что перед нами серия математических действий. «Отодвинуть» значит вычесть, а «присоединить» значит прибавить.

– Доверяю это вам, – торопливо сказал раввин. – Я слишком устал.

– Как вам угодно.

– Последуем подсказкам Баруэля. Он нам говорит: Сначала отодвиньте ангела от доброты. То есть 129-37=92. Затем возлюбленный посеет разделение. Значит, делим 92 на 46 и получаем 2.

– Два, – подхватил Рафаэль. – Число равновесия, символ мужского и женского начал, духа и материи.

– Два может быть также и символом разделения, – возразил Эзра. – Но продолжайте…

– Затем присоедините дух к ангелу и отнимете от них равновесие. 46+37=83. Вычитаем два. Итого: 81. Баруэль уточняет, что нужно будет вырвать корень. Полагаю, это означает, что нужно извлечь квадратный корень. Как по-вашему, фра Рафаэль?

– По-моему, вполне логично. – И после быстрого подсчета сообщил: – Получим девять.

– Верно. И корень этого корня.

– Три.

– Помножьте на равновесие. Дано: равновесие равно двум.

– Три, помноженное на два, равно шести, – опередил его Рафаэль. – Количество врат города тамплиеров!

Внезапно он схватил томик с описанием деятельности тамплиеров на Полуострове и принялся лихорадочно листать. После довольно долгих поисков францисканец радостно воскликнул:

– Херес-де-лос-Кабальерос! Бог ты мой, я!.. Осекшись, он покраснел, перекрестился и так же возбужденно продолжил:

– Город, расположенный на склонах Сьерра-Морены. Назван так потому, что в 1230 году именно тамплиеры снова отбили его у мавров. Там есть крепостные стены, шесть врат и замок, Кабальерос Тамплариос. Замок находится на подступах к городу. И там есть кровавая башня, где вырезали тамплиеров, отказывавшихся отдать город нобилям, желавшим им завладеть.

Он показал страничку книги Саррагу с Эзрой:

– Шесть врат, замок на границе города, кровавая башня! Абен Баруэль – гений!

– Безусловно, гений, фра Рафаэль. Но какой же извращенный гений! – Раввин заглянул в испещренный заметками листок и добавил: – Я могу, конечно, ошибаться, но теперь, когда нам известно, что эта кровавая башня существует, я полностью убежден, что элемент, обозначенный цифрой три, находится на вершине означенной башни.

– И что же это, по-вашему? – поинтересовался Рафаэль.

– А вот этого, друг мой, я не в состоянии вам сказать. Предмет? Подсказка? Три персонажа? Если мы хотим получить ответ, то искать его следует там, в Херес-де-лос-Кабальерос. К тому же… – Глаза его внезапно расширились, словно он узрел призрак.

– Что с вами? – встревожился Сарраг.

– Шесть врат… – лихорадочно пробормотал раввин. – Число шесть. Равновесие…

Араб с монахом озадаченно взирали на него.

– Вы не могли бы выражаться яснее, ребе?

– Я вам давеча уже говорил, что в иудейской мистике существует эквивалент заклинанию. Я рассказывал о Абулафие и перестановке букв тетраграмматона. Йод, хе, вау, хе. У этих букв тоже есть цифровое обозначение. Йод равен десяти, хе – пяти, вау – шести. 10+5+6+5=26. Если убрать двойку, то есть равновесие, получим шесть. Шесть равносторонних треугольников, вписанных в окружность.

Раввин изобразил на бумаге:

Ибн Сарраг вздохнул:

– Вот уж действительно… Это просто одержимость какая-то! Цифрами можно манипулировать как угодно! Если бы в Херес-де-лос-Кабальерос было всего трое врат или двое, я бы вам худо-бедно изобразил полумесяц. А если четверо, то фра Рафаэль нарисовал бы нам крест. Засим я иду спать. – Араб поднялся, ворча. – Да… Цифрами можно манипулировать как угодно!

Направившись к дверям, он заметил сочившийся между двумя рядами полок справа белый дымок. И почти тут же до его ноздрей донесся едкий запах гари. Араб резко повернулся к товарищам. Те уже все поняли.

– Пожар, – пролепетал Эзра.

– Быстро! – рявкнул Варгас, хватая рукописи. Сарраг взялся за ручку массивной дубовой двери и попытался открыть. Дверь не шелохнулась.

– Клянусь именем Пророка! – заорал шейх. – Нас заперли!

ГЛАВА 12

Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? Что я изнемогаю от любви.

Песнь Песней, 5, 8

Ибн Сарраг яростно пытался повернуть ручку, но тщетно. Не питая особых иллюзий, он все же попробовал высадить дверь плечом. Раздался глухой удар. И все.

– Нам конец!

Он поднял голову вверх. Там уже виднелся не только дым, но и красноватый ореол.

Варгас собрал разбросанные по столу документы и прижал к груди.

– Послушайте! Тут есть потайная дверь. За ней проход к монастырю. Нужно ее отыскать.

– Отыскать? Значит, вы не знаете, где она?

– Нет. Но знаю, что она есть, потому что фра Маркена часто ее упоминал. Идите за мной!

– Минутку! – вскричал раввин. – Я хочу взять мои Чертоги.

Монах вытаращился на него, потом протянул бумаги:

– Не беспокойтесь, я ничего не забыл.

Игнорируя его слова, Эзра кинулся к нему:

– Отдайте мне мои листки!

– Сейчас? Здесь? Их нужно сортировать. Вы что, не видите, что пожар разгорается?

– Плевать мне на пожар! Если мне суждено сгореть, то письма Баруэля сгорят вместе со мной.

– Да вы спятили!

– Мои Чертоги!

– В таком случае, фра Варгас, – вмешался ибн Сарраг, – я бы тоже хотел получить мои.

Послышались испуганные крики, и вдали ударил набат. Пожар разгорался с угрожающей быстротой, отбрасывая пугающие красные отблески на стены, книги и лица троих людей в библиотеке.

– Хорошо, – сдался монах. – Я их вам возвращаю… Вот, все ваше. – Он положил бумаги на стол. – Разбирайтесь сами… Свой текст я помню наизусть.

– Знаю. Что лишний раз доказывает, насколько возраст сказывается на способностях, – проворчал Эзра. – Я знаю наизусть всю Тору, но не смог запомнить десяток страниц.

Сарраг вернулся к ним. Под изумленным взглядом Варгаса шейх с раввином начали перебирать листки с Чертогами, как скряги – золотые монеты.

– Если вы желаете поджариться, это ваше право. Что же до меня, то я попытаюсь найти выход. Удачи вам, сеньоры!

– Что?! – возопил Сарраг. – И речи быть не может! Вы нас подождете!

Но монах исчез.

– Ну, что я вам говорил? – прорычал шейх. – Теперь видите, что есть кое-что похуже мусульманина!

Занятый сортировкой рукописи Эзра ограничился тем, что протянул один из листков собеседнику.

– Это ваше. Я… – Но не договорил, согнувшись в сильном приступе кашля. – Быстро… Нужно убираться отсюда.

Сарраг не ответил. Он тоже начал ощущать отравляющее воздействие дыма.

Над их головой с грохотом обрушились полки, выбросив в воздух тучу красноватого пепла. Несколько искорок упали на одежду Эзры, другие осыпали его бороду, а остальные посыпались на документы в его руках. Раввин в панике выронил бумаги, встряхнулся, как промокший пес, и начал лихорадочно стряхивать искры с груди и рукавов.

– Что вы делаете?! – всполошился ибн Сарраг.

Он кинулся к рассыпавшимся по полу листкам и начал лихорадочно собирать.

– Отдайте! – завопил Эзра во всю силу легких. – Эти тексты священны! Там написано Святое Имя Всесильного!

– Да отдам я их вам, старый дурак! Но только когда выберемся отсюда! – И шейх закашлялся, задохнувшись. – Давайте за мной!

Раввин, побелевший как полотно, споткнулся. Он практически терял сознание.

Араб, сунув бумаги под бурнус, схватил раввина за руку и поволок за собой.

– Куда вы?

– Неверный что-то говорил о потайной двери, если не ошибаюсь?

Не выпуская раввина, араб быстро продвигался по проходу. Полок по бокам уже практически не было видно за дымовой завесой. Потрескивание пламени сливалось с каким-то тихим шорохом, словно на стены сыпался песок.

– Мы сгорим заживо… – пробормотал раввин.

Они добрались до конца зала. Справа и слева шли очередные проходы. Шейх заколебался.

– Да проклянет Аллах этих лицемеров! Этот скорпион-монах нас надул!

У раввина подкосились ноги. Не поддерживай его Сарраг, он наверняка бы рухнул.

– Попробуем направо… – предложил араб.

В помещении царил грохот, в воздухе висели пепел и пыль. Шейх сделал шаг, но глаза его застилали слезы. Он практически ничего не видел.

– Сюда! – раздался вдруг голос Рафаэля Варгаса. – Сюда! Слева от вас! Маленькая лестница!

Араб попытался определить, откуда кричит монах.

– Шайтан! – удалось выкрикнуть ему. – Я ничего не вижу! – Он встряхнул потерявшего сознание раввина. – Эзра! Проклятый старик! Сейчас не время!

Силы покидали и самого шейха. В дымной пелене снова раздался голос монаха:

– Постарайтесь! Лестница… Слева…

«У меня одного еще был бы шанс, – подумал Сарраг. – Аллах с ним, с раввином…» Он собирался уже бросить Эзру, когда заметил, что веки старого еврея затрепетали, как крылья перепуганной бабочки.

– Нет… Вы не можете меня бросить… Нет!

Было совершенно очевидно, что араб ведет внутреннюю борьбу. Пламя стремительно надвигалось со всех сторон. И тут шейх почувствовал, что раввина вырвали у него из рук.

И как это Варгасу удалось вернуться к ним? Сейчас это казалось чудом.

– Сюда… Идемте! – приказал монах, поддерживая раввина.

Сарраг в первый момент не отреагировал, затем подчинился. Спотыкаясь, словно вышел из глубокой летаргии, он кинулся за монахом.

Свежий воздух ударил в лицо.

В ночи раздавались крики. Возле того крыла, где находилась библиотека, во все стороны метались тени. Звон набата по-прежнему возносился к небу.

Варгас уложил потерявшего сознание раввина на траву и опустился подле него на колени. Сарраг рухнул рядом с ними.

– Никогда не видел смерть так близко, – выдохнул он, стараясь продышаться.

Монах не ответил. Он несколько раз похлопал раввина по щеке.

– Ребе! Ребе Эзра! Все кончилось. Вы спасены.

Ему пришлось повторить процедуру еще раза три, прежде чем старик отреагировал. И первое, что он с трудом произнес, было:

– Чертоги Баруэля…

– С ними все в порядке.

– А араб?

Ответил ему сам шейх:

– Мне жаль вас разочаровывать, но Аллах велик. Я по-прежнему еще в мире сем.

Раввин поднялся на локте.

– Шейх ибн Сарраг, вы избежали людского огня, но не избежите небесного.

– И это ваша благодарность? А я-то вам только что жизнь спас!

– Спас жизнь? Нет, вы слышали? – призвал раввин в свидетели Варгаса. – Если бы не вы, он оставил бы меня жариться в огне!

– Прекратите нести чушь, – бросил араб. – И потом, вы забываете, что если я собирался совершить убийство, то вот он, – шейх ткнул пальцем в монаха, – намеревался совершить два. И жертвами были бы мы с вами!

В глазах Эзры мелькнуло сомнение, но тут же исчезло.

– Нет. Я знаю, что он лжет. Вы спасли мне жизнь, фра Варгас. Да благословит вас Адонаи.

Варгас отмахнулся, словно его поступок не имеет значения, и указал на охваченную пламенем библиотеку:

– Вы не задаетесь вопросом, каким чудом возник пожар? Как? И почему дверь оказалась запертой на два оборота?

– Я задался этим вопросом в тот самый миг, как обнаружил, что нас заперли, – серьезно ответил Сарраг. – Потому что никаких сомнений быть не может: нас действительно заперли.

– Но кому нужна наша смерть? – изумился Эзра. – По какой причине?

Варгас повернулся к ним обоим спиной и принялся наблюдать за передвижениями своих братьев, которые с помощью подручных средств пытались погасить огонь.

– Библиотеке конец…

– Вы поставили вопрос! – бросил ему Эзра. – У вас самого нет никаких предположений на этот счет?

– Ни малейших, – ответил монах, не оборачиваясь.

– Однако тот, кто пытался это сделать, не может быть никем иным, кроме как одним из обитателей Ла-Рабиды. Один из ваших единоверцев.

– Не обязательно. Вы пользуетесь правом убежища. Это священное право. И поэтому кто угодно, пришедший сюда, может иметь доступ к библиотечному крылу. Один оборот ключа – и дело сделано.

– Вы оставили ключ в замке…

– Разумеется. А с чего мне было его вынимать? Чего нам было бояться?

– Но тогда кто? Кто хотел нашей смерти?

– Кто хочет нашей смерти! – поправил Сарраг. – В данный момент ему отлично известно, что мы живы-здоровы. Он наверняка спрятался где-то и наблюдает за нами… Вот отсюда. – Он указал на темнеющие кусты. – Или оттуда. – Он ткнул в островок деревьев.

– Он следит за нами…

– Пойдемте в дом, – предложил Варгас. – Разберемся со всем этим завтра.

– Если хотите знать мое мнение, – сообщил Сарраг, поднимаясь с земли, – то самое лучшее, что мы можем сделать, – это убраться отсюда как можно быстрей и направиться в Херес-де-лос-Кабальерос. В монастыре нас уже ничто не держит.

– Вы правы. Однако боюсь – увы! – вам придется ехать без меня.

– Что?! – всполошился раввин. – Значит, это происшествие вас так напугало, что вы готовы отказаться от дальнейших поисков?

– Ничего подобного. Но вы, кажется, запамятовали, что я связан обетами. Нельзя покинуть монастырь за здорово живешь.

– Поговорите с фра Пересом. Испросите у него разрешения уехать на некоторое время.

– Да? И на сколько же? И под каким предлогом? Сообщить ему настоящую причину? Рассказать о Скрижали?

– Это было бы нежелательно.

– Значит, вы сами видите, что это не так просто.

– Ну, скажите ему, что у вас заболел кто-то из родственников! Что вас срочно вызывает семья или что-то в этом роде! Вы вполне способны изобрести достойный предлог.

– Я подумаю… Утро вечера мудреней. Не пойти ли нам в дом?

В тот самый момент, как они двинулись к зданию, освещенному звездным светом, кусты зашевелились, и чья-то рука раздвинула листву.

Бургос. Та же ночь

Отец Альварес ерзал в кресле словно на угольях. Никогда за всю свою жизнь он не оказывался в столь сложном положении.

Он поднял на фра Эрнандо Талаверу умоляющий взгляд.

– Попытайтесь меня понять, падре. То, о чем вы просите, – очень непростая вещь.

– Ошибаетесь. Я не прошу, я требую.

– Но это значит предать доверие Великого Инквизитора!

– Снова ошибаетесь. Кто говорит о предательстве? Все, чего я от вас требую, – это сообщать мне все те сведения, которыми вы будете снабжать фра Торквемаду. Мне кажется вполне законным, я бы даже сказал – естественным, что я буду в курсе событий, как и инквизитор. Поймите, что было бы неправильным, даже опасным, если это дело о заговоре будет курировать лишь один человек, каким бы квалифицированным он ни был. Выполняя это поручение, вы всего лишь исполните свой долг. Ничего другого. Ее Величество будет вам весьма признательна, – добавил Талавера чуть мягче. – И я сам, конечно. В противном же случае…

Он замолчал, но его молчание было просто насыщено угрозой.

Альварес пришел к выводу, что выбора у него нет.

– Хорошо, – тускло проговорил он. – Ваше желание будет исполнено.

Черты лица Талаверы разгладились, в бороде мелькнула лучезарная улыбка.

– Прекрасно, фра Альварес. Иного я от вас и не ожидал… – Улыбнувшись еще шире, он уточнил: – И, разумеется, этот разговор останется строго между нами. И вообще, был ли он вовсе?

Следующий день. Окрестности Уэльвы

Солнечные лучи жизнерадостно освещали равнину. Совершенно пустую равнину, где до самого горизонта колыхались травы, и не было видно ни единого домика. Единственное, что нарушало чистоту пейзажа, – трое всадников, скачущих по пыльной дороге. Они ехали по равнине, воплощающей суровую красоту Эстремадуры. Сюда имело доступ лишь солнце, заливающее золотым светом кустарники, немногочисленные деревья и склоны гор цвета пиона. Эта земля, лежащая у подножия Сьерры-Морены, напоминала счастливое животное, обитающее на краю земли, вдали от всего и вся, свободное от всего.

Сарраг, повернувшись в седле, спросил Варгаса:

– Сколько еще до Херес-де-лос-Кабальерос?

– Мы могли бы туда приехать к середине ночи. Но это небезопасно и бесполезно. Лучше, если мы остановимся, когда солнце начнет садиться. И тогда попадем в город на заре.

– В конечном итоге все прошло не так уж плохо с вашим приором. Он довольно легко вас отпустил.

– Да, я последовал вашему совету. То есть солгал.

– Вы сослались на семейные обстоятельства? Варгас кивнул.

Интересно, монах так лаконичен лишь из сдержанности? На смену шейху пришел раввин.

– Вы точно не сообщили ему истинную причину отъезда?

– У меня нет привычки изменять данному слову, ребе Эзра. Мой отказ передать вам бумаги Баруэля уже должен был убедить вас в этом.

Эзра отступил, решив списать тревоги на свою вечную подозрительность.

– Вы знаете, где мы в точности сейчас находимся? – неожиданно спросил он.

– Ну и вопрос!

– Я неточно выразился. Имелось в виду: известен ли вам символ этого региона? Восточное крыло. Я недавно перечитал довольно красивое описание Испании, сделанное одним арабским географом, неким Юсуфом ибн Ташфином. Он сравнивает Полуостров с орлом, чья голова – Толедо, клюв – Калатрава, туловище – Хаэн, когти – Гранада, правое крыло – Запад, левое крыло – Восток. Так что мы сейчас едем по восточному крылу.

– Не знал, что вы склонны к поэзии, ребе Эзра, – пошутил шейх.

– Однако это так. Вы удивитесь еще больше, если я скажу, что из всех видов поэзии больше всего меня трогает восточная.

Ибн Сарраг нахмурился, словно размышляя, какую ловушку уготовил ему на сей раз собеседник. Затем осторожно поинтересовался:

– Вы располагаете познаниями в этой области?

– Некоторыми. Я очень ценю таких авторов, как Абу Навас или эль Мутанаби, но больше всех люблю Саади.

И раввин начал читать вслух:

 
Я лика другого с такой красотою и негой такой не видал,
Мне амбровых кос завиток никогда так сердце не волновал.
Твой стан блистает литым серебром, а сердце, кто знает, что в нем?
Но ябедник мускус дохнул мне в лицо и тайны твои рассказал. [5]5
  Перевод В. Державина.


[Закрыть]
 

Сарраг слушал, удивленный и заинтересованный одновременно.

– Ничто не сравнится с арабской или персидской поэзией, – продолжил Эзра. – Совершенно неоспоримый факт, что ваши поэты блестяще владеют метафорой.

– Рискуя удивить вас, – вмешался Варгас, – я все же скажу, что не вижу ничего интересного в этом построении рифм. Если бы мне нужно было дать определение поэзии, то я бы сказал, что это литературный экзерсис, состоящий в том, чтобы перейти на следующую строчку до конца фразы.

– Вы меня не удивили. Вы меня огорчили.

Они проехали примерно пять лье, каждый погрузившись в свои мысли, как вдруг ибн Сарраг посылом вынудил своего коня поравняться с лошадью Эзры.

– Знаете, у евреев тоже есть поэма. Поэма, которая одна объединяет в себе все сотворенные человеческим сердцем стихи. Даже самых талантливых арабских поэтов.

И он начал декламировать хорошо поставленным голосом:

 
Я сплю, а сердце мое бодрствует; вот, голос моего возлюбленного, который стучится: отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! Потому что голова моя покрыта росою, кудри мои – ночной влагою.
Я скинула хитон мой; как же мне опять надевать его? Я вымыла ноги мои; как же мне марать их?
Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него.
Я встала, чтоб отпереть возлюбленному моему, и с рук моих капала мирра, и с перстов моих капала мирра на ручки замка.
 

Тут настал черед изумиться раввину:

– Пятая глава Песни Песней. Стихи со второго по пятый. Невероятно… Я знал, что вы эрудит, но это…

– О… не стоит так восхищаться, это единственное, что я помню.

– Забавно, что вы запомнили единственный в Торе текст, где ни слова не говориться о Боге, а только о любви, – пошутил Варгас.

– А разве любовь не есть проявление Всесильного? И, быть может, самое волнующее?

– Если это проявление Бога, то, уж безусловно, не самое волнующее. Любовь – опасное чувство. Охваченного любовью человека можно сравнить с путешественником, глядящим прямо на солнце. Что он видит? Рассеянный свет, неопределенные очертания, и очень быстро восприятие окружающего мира полностью теряется. Если он вопреки всему продолжает смотреть – а он, увы, продолжает, – то тут открывается путь всем несчастьям. По правде говоря, я не питаю склонности к неравным битвам. А любовь – из их числа.

– Неравная битва, фра Варгас?

– Конечно. Вы смотрите на солнце, но солнце-то вас никогда не замечает. Оно просто-напросто довольствуется тем, что сжигает вас.

– Ну и что? Пусть даже ваше сердце обратится в пепел, все равно это значит, что вы жили, а не существовали. В любом случае для столь молодого человека вы слишком язвительно отзываетесь о любви. Либо вам никогда не доводилось испытать это чувство – что было бы слегка огорчительно, – либо вы имели весьма болезненный опыт. Быть может, любили слишком сильно.

Монах собрался было ответить, когда Эзра вдруг воскликнул, указывая на что-то впереди:

– Вон… Глядите!

В клубах пыльной дымки к ним рысью приближался всадник.