Текст книги "Любопытная"

Они поднялись на третий этаж по лестнице, кричавшей буржуазной роскошью. Небо́ нажал на кнопку звонка. Неприметная женщина, походившая на прислужницу священника, провела их в гостиную без мебели. Строгая черная ткань крепилась к стене серебряными гвоздями. Поль тщетно искала глазами малейший признак колдовства. Внезапно одна из портьер раздвинулась, вспыхнул яркий свет, и они увидели гадалку – она сидела в некоем подобии переоборудованного в нишу алькова. Перед ней стоял обтянутый черным сукном стол. Мадам Фар была чрезвычайно худощава, имела правильные черты лица, тонкий и впалый рот. Красноватый отсвет в ее глазах напоминал блеск зрачков лягушки. Одетая в платье шуршащего шелка и с непокрытой головой седых волос, гадалка держала костлявую руку на колоде запачканных карт – темная грязь на них контрастировала с безупречной обстановкой.

– Кто желает знать свою судьбу – мсье или мадам?

– Мадемуазель. Это ваша первая оплошность, – ответил Небо́.

Внимательно посмотрев на Небо́, колдунья спросила:

– Мадемуазель желает знать, что скажет заветная колода?

Поль утвердительно кивнула. Гадалка перемешала карты. Предложив принцессе снять верх колоды, она разложила карты на столе.

– Вы приходитесь мсье сестрой, но любите его. Это кровосмешение.

Принцесса пожала плечами.

– Подождите! – воскликнула старая колдунья. – Мсье затуманивает мой взгляд, но он не помешает мне… Я вижу изображение – картину, определившую вашу жизнь… Вы вступаете в отношения со множеством скверных существ – не будь рядом с вами этого мужчины, вы ничего бы о них не узнали. Далее я вижу в вашей жизни человека – сильного мужчину, обладающего незаурядным умом. Он подчинит вас себе – с целью, для меня непонятной. Вскоре рядом с вами не окажется ни дурных существ, ни повелевающего вами мужчины. Мсье прав, я ошиблась, вы – невинная девушка. Но разве может девственница быть причастной к стольким развратным деяниям? Мужчина, завладевший вашим разумом, опасен!

Он показала карту Шута, указывающую на посвященного.

– Вскоре вы увидите ужасающее зрелище… Далее я не вижу ничего… Мсье закрывает карты.

– Стало быть, вы не можете предсказать его судьбу?

– Я хочу попытаться, – ответила колдунья – в ее взгляде была досада.

Выхватив у гадалки карты, Небо́ ударил ее по лицу.

– Стало быть, ты не узнала во мне волшебника Розы и Креста? Мне стоит лишь пожелать твоей смерти. Мне не требуется карт, чтобы узнать: ты не колдунья, но злодейка, отравительница и тайная акушерка. Ты продаешь проституткам этого квартала любовный напиток и прерываешь беременности. Ты приговорена высшим судом и погибнешь от руки высшего палача.

Небо́ и Поль вышли из дома колдуньи.

– Признайте, что ее слова во многом оказались правдой – едва ли я могу отрицать ее путанные пророчества, – сказала девушка.

– Между небом и землей, Горация, нет более тайны, которую не разгадает philosophia sagax Парацельса²⁰⁸. Мы столь же несведущи в законах философии, сколь древние – в законах физики. Тайна не откроется в ответ на вопрос гения, но переместится. Едва же усилие ослабевает и изменяет направление, тайна меняет форму и вновь охватывает вас тесными оковами. Лишь смерть – новое рождение – позволит нам, очистившись, предстать перед неизвестностью и взглянуть ей в лицо, забыв о насмешках и вызовах, преследующих нас на протяжении земного существования. Но теперь вы должны сказать мне: «Отведите меня домой».

– Я хочу взглянуть на холм, где оплакивала вас как умершего, где вы, Командор, убили Дон Жуана.

– Стало быть, вы верите картам? Желаете попрощаться с ночным Парижем?

Принцесса не ответила. Они молча пошли вверх по улице Дюнкерк и поднялись по крутому склону до строительных сооружений Сакре-Кер.

Внезапно, словно из-под ладони дискобола-великана, разорвавшего тяжелые облака, в небе засияла полная луна, рассыпав над Парижем серебряный дождь. Выступили контуры куполов, побледнели красные пятна уличных фонарей, рассеялся туман, и в бесконечную даль растянулся чудовищный город, спящий беспокойным сном, тревожимым видениями. У их ног лежал чахлый парк, за ним – каменный дом Роллена²⁰⁹. Справа из-за кривой бульваров появились здание Опера – дворца гармонии неправильной формы, Дом Инвалидов (никто не знает, отчего у него недостает руки или ноги) и, наконец, Пантеон – место Бога заняли в нем последователи Марата. Поль прижала сомкнутые руки к плечу Небо́.

– Я хочу убежать далеко от людей, – вздохнула принцесса. – Я увидела столько грязи, что не смею ни думать, ни дышать – что если и ветер несет порок? Вы были правы, Небо́ – зло сочится из почвы и льется с крыш. Я видела столько страшных зрелищ и сделала столько гнусных открытий, что более не смогу мечтать. Сколь же печально – знать правду! Воспетый поэтом кубок обернулся грязной кружкой, жизнь холостяка – дешевым вином и любовью первой встречной, образованные господа – циниками, писатели – глупцами. Я видела молодых мужчин – нотариусов, хулиганов, сумасшедших. Оргия оказалась скукой, любители удовольствий – несчастными людьми. Инстинкты простых людей породили насилие, путь же в публичный дом открыт для каждого. Полчища варваров убивали, чтобы разграбить города, армии же цивилизованных государств убивают ни за что, во имя чести. Государство печется о двух сотнях убийц из трактира разбойников, но лишает крова бенедиктинцев Солемского аббатства²¹⁰! Женщины для наслаждений оказались жалкими существами, дороги удовольствий – кругами ада! Стало быть, это и есть порочная страсть! Я сидела за столиками разврата и пила вино злодеяний, узнала тайны Фрины и коварные приемы разбойника. С запятнанным взором и обманутыми ожиданиями, несовершенная для монастыря и слишком благородная для предстоящей жизни, я обречена на страдания в ненавистном мне мире. Каков же был ваш замысел, Небо́? Что же я должна сделать, чтобы достичь состояния, которое не было бы невыносимым? Избавившись от иллюзий, я представляю будущее пустыней, полной рептилий и кругов на мутной воде.

Небо́ обнял ее – его движения были нежны и целомудренны.

– Милая Поль, вы презираете мир, осознав тщетность стараний и смехотворность радостей. Это начало пути праведника, мыслителя или посвященного. Вы прочли молитву Полиевкта – впрочем, не до конца. Взгляните вверх – небо над Парижем простирается надо всеми, охраняя невинных девушек и гениев. К нему устремлены кресты, воздеты руки и обращены сердца – верующих и вдохновленных ждут святые щедроты и чудесные идеи. Исполните долг милосердия, оплакивая Вавилон, но останьтесь верны себе, поднявшись ценой усилия над Старым Светом, покидающим орбиту. На каких бы островках земли ни оказались наши тела – и те, и другие бренны. Душа же наша – бессмертна, и мы наденем свое кольцо на цепь разума и Слова Божия! Бессознательная, безответственная толпа, подчинившаяся законам судьбы, непременно некрасива, невежественна и несчастна. Управляя тремя мирами, посвященный способен облагородить и спасти толпу, но ей недостает смелости совладать с химерами разврата – от миража к миражу, от невежества к невежеству, толпа устремляется навстречу собственной гибели. Прогрессу не суждено наступить: зло всего лишь меняет обличье – столь непредсказуемое, что ввергает в заблуждение. Честь человечества неподвластна людям толпы – их нелепые страсти быстротечны и исчезают в небытии. Важно, чтобы отшельник помнил семьдесят два божьих имени, старая верующая не выпускала из рук четок, принцесса Поль оставалась невинной, художник – хранил красоту формы. Разве имеет значение для нас, сознающих свое бессмертие и нерасторжимую связь с Истиной, что целый народ стремится к самоуничтожению? Разве имеет значение то, что тленно? Отправимся навстречу Господу прекрасной и истинной дорогой, станем хранителями идеала! Если бы гибель латинского мира не была столь близка и столь неминуема, нам следовало бы пожертвовать собой ради латинян. Но страна, провозгласившая равенство, отринувшая знание и откровение, обрекает себя на равенство во вражеском рабстве. Сам Бог не в силах уберечь проклятых вопреки их воле – отважившись на это, мы стали бы безумцами. Калибан захватил остров целиком, у его сыновей родились сыновья-безбожники – оставьте их утопать в пороке. Укройте свои дрожащие крылья, Ариэль, они – крамола среди тварей, как я скрываю свое знание – Просперо, пренебрегший борьбой за землю с кротами и не поднявший пурпура, оплеванного слизняками! Акрополь устоит под натиском низменных страстей – мы затворим в нем наши мечты, Ариэль. Отразив пороки толпы, вдвоем мы создадим мир – прекрасный и величественный, таинственный и недоступный!

ОНИ вышли из экипажа возле Итальянской заставы.

– Милая Поль, чью ладонь мне столь сладко держать в своей! Отчего вы скрываете терзающее вас желание?

– Я никогда не осмелюсь высказать его, – ответила Поль.

– Скромная грешница! Я открою вашу тайну, не потревожив ваших чувств. После прошлой ночи вас не оставляли предсказания гадалки, вы открыли последнюю часть «Ада», и вам явился Вельзевул²¹¹. Разумеется, вы не отважились просить философа показать вам персонажа столь уродливого, сколь сам Дьявол!

– Вы ошибаетесь – Сатана нимало меня не волнует.

– Милая Поль, Дьявол – это недосягаемая цель. Дьявол уникален для каждого. Для вора – деньги, для честолюбца – власть, для молодого мужчины – женщина, для невинной девушки…

Поль прижала ладонь в перчатке к губам Небо́, заставив его молчать.

– Вы хотите завершить путешествие на повороте зла? Я подчинюсь вашему желанию, но остерегитесь – увиденное зрелище уничтожит в вас вожделение, принудив отказаться от страсти и наслаждений. Отвечайте же – я не стану наблюдать за тем, как вы краснеете. Да? Нет?

Мужчина, чье имя в Древней Халдее носил повелитель и распорядитель обрядов, испытывал изысканное наслаждение, возможное лишь на закате цивилизаций – он играл трепещущим сердцем девушки, словно струнами музыкального инструмента, повторяя, в десяти шагах от города, взбудораженного шорохами окраин, неповторимую сцену искушения Евы. Поль судорожно сжалась, ногти впились в кожу плеч – мучимая жаром неразрешимого желания, она в смятении смотрела широко раскрытыми глазами на лежавшую впереди зловещую пустошь, по краям которой виднелись первые лачуги Вильжюифа. Среди ясной и холодной ночи на усыпанном звездами небе не было ни облака.

– Вы хотите совершить безумие, русская принцесса, но молчите об этом?

– Да, – едва слышно ответила она, словно признавалась исповеднику в проступке, за который стыдилась перед самой собой.

Небо́ повел ее по неровной почве – они спотыкались о бугры и выбоины. Их ноги скользили по клочьям травы и давили черепки битой посуды, жестяные банки возвращали звон ржавого железа. Задыхаясь от быстрых шагов по проклятой земле, Поль подчинялась философу с необычной отрешенностью.

– Здесь! – сказал он, остановив дрожащую девушку перед лачугой, построенной из гнилых досок и строительного мусора.

Он потянул за веревку, раскачивавшуюся при порывах северного ветра – во влажной тьме открылся узкий проем. Он подтолкнул принцессу вперед. Испугавшись, она ухватилась за Небо́.

– Здесь! – повторил он, заставив ее шагнуть к расщелине на высоте глаз – изнутри сочился свет.

На мгновение принцесса остановилась, стараясь понять увиденное.

На земляном полу, среди клочьев травы, похожих на ядовитую плесень, мерцавшая лампа освещала три фигуры. На скамье без ножки и одной доски сидели три чудовища, быть может, женщины.

Блестящий шар-череп, безбровое и бесформенное лицо, неподвижная, растекшаяся плоть выступали из ворота сшитой из мешковины рубахи. Выцветшие лохмотья розового перкалевого платья спускались на тощее тело и босые костлявые ноги.

На краю скамьи, где имелась ножка, распласталась муза Йорданса²¹² – ее кожа отливала зеленью. Желеобразная, фиолетовая грудь была раздавлена рабочей блузой. На ней было надето не платье, но фартук. Подбитые гвоздями башмаки были подобраны на дороге. Между губами беззубого рта была зажата потухшая трубка. Длинные, красивые седые волосы словно насмехались над телом.

Посреди лачуги, на козлах, державшихся на обломках кирпичей, стоял ставень с железными петлями, выломанный при сносе дома. Отвращение заставило принцессу отпрянуть назад. Услышав визгливый голос, доносившийся с улицы, безмолвно дремавшие ужасные старухи вздрогнули. Их потерявшие гибкость суставы зловеще захрустели, полумертвые лица озарились непроизвольными, механическими улыбками проституток. Вошедшим оказался живой обрубок плоти, безногий, передвигавшийся на доске на колесах.

Что делал в их доме убогий калека? Разве мог Небо́ создать Двор чудес²¹³? Принцесса смотрела на них, не находя ответа, замерев от ужаса. Три Горгоны встретили гостя нежностями и любезностями, походившими на предсмертные судороги на полотнах Гольбейна²¹⁴. Они перенесли его на скамью, худая старуха опустилась на землю, две другие сели рядом. Последовали слова любви и восторга, ласки, поцелуи. Три с половиной – три вампира в женском обличье и обрубок мужчины – играли необычайную сцену. Они повторяли любовь и юность движениями, которые, казалось, могли длиться бесконечно. Одна из старух-привидений запела, мертвецы отпили из солдатской фляги. Агонизирующие куртизанки разделись под прикосновениями безудержно дрожавших рук безногого.

Седовласая старуха распростерлась на ставне, словно легла в гроб.

Поль отпрянула назад – Небо́ удержал ее обеими руками, заставляя оставаться на месте. Пародия продолжалась, достигая пределов гротеска.

Внезапно свет лампы дрогнул и погас, козлы обрушились на землю, и четыре чудовища, испуская хрипы, исчезли в ночи. Казалось, наступила смерть.

Неожиданный финал заставил принцессу закричать и опуститься на руки Небо́. Он взял ее на руки, унес далеко от лачуги, подал флакон и позволил вдохнуть.

– Постарайся никогда не повторить увиденного, Поль. Я затворил твое сердце, защитил тело и подчинил разум. Ты принадлежишь мне.

Он произнес эти слова медленно, словно обращаясь к самому себе. Движением руки он заставил лачугу исчезнуть.

Поль пришла в себя, ее тело резко вздрагивало.

– Где я? Увиденное пугает меня! К какой пропасти вы ведете меня?

– Я более не веду вас. Пришло время уходить – мы все видели.

– Мои глаза будут открыты всегда, – сказала она, взяв Небо́ под руку, чтобы ступать уверенно.

– Взгляните на красоту неба. Взгляните на блуждающие звезды, ищущие цель, и туманности, обуреваемые страстями, как наши сердца. Взгляните на падающие звезды, сверкающие в небе, словно идеи, загорающиеся в наших умах. Стало быть, семь планет судьбы повержены! Юпитер более не уличит меня в тщеславии. Я выбрался из одиночества, в котором затворил меня Сатурн. Солнце не ослепит меня лучами славы – я вижу не одни лишь формы. Марс более не потревожит моего спокойствия гневом – мои руки не запачкает кровь. Венера увидит мужчину и девушку – вопреки ее воле, им чужды плотские желания. Крылатый Меркурий обрел лицо светловолосого мужчины. Опаловые петли, прикованные ангелами к небу, озарят две земные звезды – наши лица. Благосклонные взгляды устремятся к Еве, чье сердце – чистое и глубокое озеро – отразит искры любви, свечи Божии, звезды.

ПРИНЦЕССА Поль Рязань, одетая в бархатное платье с неглубоким вырезом и без рукавов, склонилась над столом, на котором стоял самовар. Вслед за скульптором Антаром в гостиную вошел Небо́.

– Я привел к вам нелюдимого художника, – сказал Антар, обращаясь к княгине, зябко кутающейся в меха, несмотря на огромное полено, пламенеющее в монументальном камине.

– Оставив в доме шедевр, вы наверняка вернетесь, мсье. Поль утверждает, что рисунку требуется ретушь.

Поль подалась вперед, испуганно глядя на светского Небо́ – она забыла его, едва узнав. На мгновение она увидела оснащенного новым оружием химика, человека слова и дела, добродетельного убийцу, поджигателя и отравителя – безрассудного и предусмотрительного, вдохновленного и восторженного, по-женски нежного и неизменно справедливого, бунтаря, плачущего над сорванным цветком. Мужчина с молнией в руке соединил тайны добра и зла, но испугал ее приветствием в гостиной. Скрытая сила поразила ее сильнее, чем явная, увиденная ею самой. Сквозь восхищение все отчетливее проступала досада. Она догадывалась: он ведет ее к неведомой ей цели. Гордость Поль восставала против осознания, что она была материей алхимика, породистым скакуном, упавшим в погоне за неосязаемой химерой. Когда Небо́ открыл ей свой замысел, волнение стерло блеск платонического флирта и перевернуло ее душу. «Путешествие закончилось. Меры безопасности более не нужны. Пошлите за мной Антара – я приду ради ретуши к вашему портрету. Мы расстанемся так же, как встретились – за мольбертом». Прочитав записку, Поль ощутила, как что-то рушится в ее жизни. Став обыкновением, двойная жизнь оказалась естественной – она не представляла себе, что путешествие может закончиться. Слова «мы расстанемся» пробудили чувство, в котором она не желала сознаваться.

– Тетя, позвольте мне завладеть Небо́. Я верну вам его, как только будет окончен портрет. Это займет мало времени.

Небо́ и Поль остались одни на эстраде гостиной. Небо́ взял в руку карандаш и установил перед собой рисунок без рамки.

– Что все это значит? – тихо спросила принцесса.

– Убитые обнаружены, и за жертв станут мстить. Вы не читаете рубрики происшествий – это чтение для портье и психологов. Мы предоставили репортерам повод для изрядного числа строк. Первым стала дуэль. Во вчерашней ноте, тем не менее, российское посольство заявило, что не знает в Париже никого по фамилии Нороски. Пьяница из «Трактира бродяг» и святотатец из «Трактира разбойников» были убиты необычным способом. В ходе сложного ритуала краснокожие индейцы изготавливают яд неизвестного состава и двух видов – яд пытки и яд смерти. Различить их невозможно, но первый обладает свойством останавливать двигательную активность, оставляя нервные окончания чувствительными. Случившееся заставило собраться Академию наук. Пожар в доме номер 27 стал бы обычным делом, но взрыв, труп Альфонса и резня в трактире сутенеров привлекли внимание: знание химии редко используется в общественных отношениях. В кармане Веко нашли платок с вашим фамильным гербом – он забрал его со словами «Краденое принадлежит мне!» Трое из пятерых убитых на улице Поливо привели врачей в замешательство – они погибли от укола иглы. Наконец, заметив, что за мной стали следить, и переодевшись в блузу рабочего, я пришел, ровно в полдень, к скамье против дома номер 144 по бульвару де Ла Виллет: «Интуиция не подвела вас – не приди вы сами, я не сумел бы вас разыскать. Не выходите более ночью с молодой дамой – на улице Галанд надо мной едва не учинили расправу. Сутенеры Монмартра жаждут вашей крови. Жандармы не находят объяснений случившемуся и станут на сторону злодеев. Вам следует отходить ко сну засветло долгие месяцы».

– Смиритесь, принцесса. Будущее последует за настоящим, подобно тени.

– Отчего в вашей записке было сказано «мы расстанемся»?

– Сегодня вечером мы действительно расстанемся – до весны.

– Весной мы вновь отправимся в ад?

– В чистилище. Нравы уступят место страстям, влечения тела – велениям сердца. Вас ждет новый опыт – посвящение в чувственность.

– Отчего же за время этой передышки, этого перерыва, который продлится многие месяцы – досадно долго – я не могу иногда прийти к вам и провести с вами ночь?

– Мужчина и женщина не должны бездельничать вместе.

– Вы твердите это всякий раз! Неужели вы столь опасны для меня?

– Ваша гордость и моя холодность – надежные гарантии. Но низменное влечение не должно стать преградой на пути высокого чувства. Вас печалит мысль о том, что мы не станем видеться – вам не удается это скрывать.

– Глупо скрывать, что я счастлива с вами, что мне будет недоставать вас. Мы вместе видели смерть и обязаны друг другу жизнью. Вы вольны быть бессердечным, я же хочу быть с вами искренна.

– Вы заблуждаетесь на мой счет, Поль. Я принадлежу к людям, чьи мотивы непостижимы. Мои мысли, даже выраженные, остаются непонятными. Я обещал: в вашей жизни придет час любопытства, и я открою ящик Пандоры – разве я не сдержал обещания? Разве за пятнадцать ночей я не показал вам все лики гнусного Фавна сладострастия? Разве вы не чувствовали, как одновременно с увиденным ваши глаза наполняют воды Стикса, защищая ваше невинное тело от вожделения? Открыв вены, мы обнажим сердца – я вновь окажусь великим врачом, который излечит вас от любовной страсти. Ваши чувства смирит отвращение к их продолжению, страсти же потонут в осознании тщетности любви. Мы приблизимся к божественному началу настолько, насколько позволено человеку. Став слишком духовными, чтобы жить на земле, мы последуем за примитивными андрогинами – рискуя быть сраженными молнией, мы вознамеримся взобраться на небо!

Небо́ встал, спустился с эстрады и попрощался с княгиней Вологда:

– В Намюре обнаружили полотно Рембрандта. Вы наверняка понимаете, мадам, что я боюсь опоздать на поезд.

– Дьявол, уводящий вас из этого дома, наверняка окажется добр и приведет вас вновь, не правда ли?

– Вы возвращаетесь к себе? – шепотом спросила Поль.

Небо́ утвердительно кивнул, ошибочно усмотрев в вопросе принцессы эгоизм женской дружбы. Остановившись посреди дороги, он тщетно пытаясь закурить от спичек, которые не загорались под падающими хлопьями снега. На углу улицы Курсель он обернулся – шум шагов заглушало шуршание платья. Подбежавшая к нему девушка едва переводила дыхание:

– Это я. Вы предпочли бы другую? Я сказала тете, что мне нездоровится – как вечерами наших путешествий. Я побежала к себе в комнату, сказала что-то Петровне, набросила на плечи накидку… Я готова на многое ради вашего гостеприимства. Ничего не говорите, Небо́ – вы несправедливы ко мне. Над сценой пятнадцати ночей и взглядом любопытной опустился занавес – вы были добры к своей спутнице, сегодня она отблагодарит вас. Она прячет глаза, но неужели вы останетесь безучастны к розовеющим на холоде щекам юной мегарийки?

– Пойдемте, Диотима. Красивая слушательница сделает рассказ увлекательным – я надену ради вас сандалии, удивившие Аполлодора.

– На мне – легкие туфли! Ведь вы не станете возражать против пробежки – капли ребячества перед философской беседой?

Небо́ и Поль бросились бежать наперегонки. Переводя дыхание, они очутились в комнате, где девушка примеряла свой первый мужской костюм. В камине горел огонь – в отблесках пламени цвета тканей казались ярче. Старый слуга поставил на железную колодку поднос красной меди, уставленный ампулами, и выдвинул два кресла работы Антонио Варили²¹⁵, стоявшие по обе стороны камина. Поль облокотилась о высокую спинку – на ней было открытое платье, черты лица передавали внимательное выражение Сибиллы Дельфийской²¹⁶. Словно Овидий, предсказывающий судьбу Шенавара²¹⁷, Небо́ закрыл ей ладонью глаза.

– Сумеете ли вы задать вопрос, который заставит ударить ключом мои мысли? Сумею ли я передать вам знания? Способен ли идеал перетекать от одной души к другой, как флюиды струятся в соприкоснувшихся ладонях? Засияет ли красота внутренним светом? Я открыл ящик Пандоры – взгляните внутрь.

Словно желая подвести итог пятнадцати ночам, Поль сказала:

– Внутри, Небо́, вопреки отвращению, вопреки очевидному, вопреки всему, вопреки мне самой, я вижу надежду – подумайте только… Нет, не надежду – страстное и жгучее желание быть счастливой!

– Откликаясь на щипки гордого и непобедимого человеческого упрямства, струны вашего сердца творят чудеса. Раздираемый силами стихии, встречая сопротивление и насилие, из рук убийцы Марата человек попадает в жернова мясника Бонапарта. Тирания военных приходит на смену анархии коммунаров, но, вечный Иов, он по-прежнему тщетно разит небеса криком, осмеянным эхом казарм, публичных домов и залов суда. Быть счастливым! Отчего же небесный Иерусалим не возник в ответ на крики смертных, как Фивы – в ответ на пение Амфиона²¹⁸?

– Отчего же? – спросила Поль.

– Подумайте, Алигьера, вспомните наше путешествие. Разве счастье находят там, где ищут – в вине, застолье, постели? Неужели вы по-прежнему верите эстетическим фантасмагориям – пиру Клеопатры, списку Дон Жуана, ужину де Ла Реньера²¹⁹, хижине Дольмансе²²⁰? Разве за искусными фосфоресценциями и пиротехническим эффектом вы не увидели нелепость амфоры, триклиния и зверя с двумя спинами?

– Что же есть счастье, Небо́?

– Счастье идентично добру, несчастье – злу. Такова истинная формула. Соразмерить мечту с действительностью, остаться посередине между полюсами притяжения, уравновесить двойственность, не желать несбыточного, обрести гармонию – секрет счастья.

– Стало быть, зло – несоразмерность, смещение, дисгармония? Дурных людей, стало быть, следует называть неподходящими?

– Зло есть оптическая ошибка. Вообразите лампу, зажженную на рассвете: какой из двух источников света является истинным? Аббат Лакуриа сказал прекрасные слова: «Зло есть одновременность двух источников света, отношения между которыми невидимы для человека». Эти отношения – утверждение и отрицание, Порос и Пения²²¹ из греческих мифов – суть полюса магнита, притягивающего счастье. Пресыщение богатого и лишения бедняка суть полюса человеческих бед.

– Стало быть, счастье возможно на линии экватора?

– Счастье было бы возможно – если бы природа или общество, недугами или законами, не отбрасывали бы человека всякий раз то в одну, то в другую сторону. Чтобы дотянуться до счастья, следует найти точку опоры. Если бы любовные судороги длились непрерывно, возобновляясь вновь и вновь, распутники были бы счастливы. Но чрезмерные плотские удовольствия ведут к бессилию, недугу и смерти. Чувства, требующие, но не дарящие – не бескорыстная любовь и преданность, но страсть и обладание – оканчиваются безумием либо отвращением, пропорциональным первоначальному влечению. Потакая вожделению и страсти, человек не обретет счастья.

– Стало быть, нам остается лишь мыслить, Небо́?

– Да. Мыслить возможно всегда, не встречая сопротивления плоти, ограничивающей наслаждение. Рассуждая, человек освобождается от влияния, проникает в глубины своей сути и обретает бессмертие. Глядя с высоты горы Синай²²² на инстинкты дикого зверя и чувства – метания безумных птиц в клетке, он изучит свою природу игрока, не знающего правил игры в жизнь – в ней Бог присуждает нам половину этого мира и половину – иного. Человек – творение Бога, единого в своей сути и трех ипостасях – имеет три измерения – рассудок, форму и тело. Сотворив человека по своему подобию, Бог наделил его разумом, но предназначив для жизни в материи, дал ему форму, ограничивающую разум. Бог создал мужчину и женщину, утверждение и отрицание, равновесие и гармонию.

На седьмой день сотворение мира было завершено – Адам не имел тела, Евы же не существовало. Собор в Маконе спорил о том, обладала ли Ева собственной душой либо же была раздвоенной копией как души, так и формы Адама. Арийская традиция и семитическое откровение сополагаются между собой: «[Зевс] стал разрезать людей пополам, как разрезают <…> ягоды рябины <…>. И Аполлон <…>, стянув отовсюду кожу, как стягивают мешок…²²³» Это была версия Аристофана – послушайте слова Моисея: «Всевышний сказал: скверно, что человек – единственен в своем роде, я разделю его надвое. Бог усыпил человека для этой болезненной операции, взял одно из его ребер и вновь сомкнул плоть на месте надреза. Так из ребра Адама Бог создал женщину». Первый человек, стало быть, был андрогином, и плотское начало является первопричиной утраты равновесия, отдаляющего нас от совершенства. Адам и Ева были лишь разумом и формой. Ослушавшись, они были приговорены к жизни на земле и получили от Всевышнего одежду из кожи – тело.

– Стало быть, мы состоим из трех частей, и две из них – нетленны? – спросила принцесса.

– Форма истлеет вслед за телом. Разве Бог допустил бы грехопадение, зная о нем наперед, не будь этот счастливый проступок залогом прекрасного будущего? Возникнув из небытия, не имея никаких заслуг, не будучи способным найти счастье в Боге, Адам тосковал в Раю и обрадовался своему раздвоению – он не обладал ни знанием херувимов, ни страстной верой серафимов. Его судьба изменилась благодаря суровому опыту жизни и еще более суровым испытанием Чистилищем – став выше и благороднее, он удостоился попадания в Рай. Достигнуть Рая позволило ему двойное рождение.

Уйти из жизни – значит быть раненым в последний раз. Однажды таинственное существо ранит наше тело, и мы вновь оказываемся в Раю. Но жизнь есть нечто большее, нежели искупление первородного греха (совершаемого всяким, коль скоро грешны все) – она завершается на небесах. Небеса же не суть место, но состояние счастья. Стало быть, мы должны покинуть форму – подвижную капсулу, обволакивающую душу. Вторая смерть страшна – она ранит бесконечной болью в самое сердце!

Вернемся от познания таинств к практическим правилам. От счастья нас отделяют две смерти – или же два рождения. К первому рождению следует подготовиться, отказавшись от плотского начала – с тем, чтобы заблаговременно выскользнуть из собственного тела, словно из чересчур свободного платья. Ко второму рождению мы приближаемся, усмиряя в себе смятение чувств (их надлежит свести к одной лишь любви к ближнему) – с тем, чтобы форма, разорвавшись, не ранила нашего сердца. Счастье, стало быть, наступит в то мгновение, когда умолкнет плоть, утихнут страсти и все наши силы устремятся к развертыванию жизни разума – единственно истинной жизни! Счастье есть равновесие, заключенное в движении: плоть трепещет, душа же – развивается. Бог нашел свой путь в человеке – стало быть, нам надлежит стать достойными Его пути, устремившись к осознанию своей сути и к жизни вечной.

– Мне думается, что в этом сверхъестественном состоянии мы будем ужасающе несчастны, – сказала принцесса после долгого молчания. – Вне стен монастыря, в водовороте жизни этот путь невозможен – разве не требует он усилий столь же значительных, сколь наши замыслы?

– Неужели вы думаете, что достойная судьба – единственно достойная – проникновение в тайну и создание форм, может оказаться судьбой бессилия? Я воссоздам ради вас Элевсин²²⁴! Перед вами – порог Храма и две его колонны – Иакин и Вооз²²⁵. Я покажу вам двойной треугольник Соломона²²⁶; вы постигнете пламенную пентаграмму: четвероликую четверку Меркавы²²⁷ и шестикрылатую Берешит²²⁸, гравированные на изумрудной скрижали, книги Еноха, Зоар²²⁹ и Апокалипсис²³⁰. Вы увидите Дух Божий, носящийся над водами – Аоуос; Иоанна, корень жизни, первоматерию, Божественную Полноту – этот трезубец магнетически соединенных луча, молнии и пламени; эту силу сил, делающую становящееся ставшим и неизменное – меняющимся……………………………………