Текст книги "Великолепное Ориноко"

Глава вторая. ПЕРВЫЙ ПЕРЕХОД

«Галлинетта» и «Морита» находились под командой рулевых Паршаля и Вальдеса, как и раньше, со дня отплытия из Кайкары. Относительно продолжения путешествия с Парша л ем и его людьми у Жака Хелло и Германа Патерна никаких затруднений не вышло. Приглашенные на неопределенное время, эти отважные люди готовы были отправиться к истокам Ориноко или по другим притокам реки, безразлично, лишь бы они были уверены, что получат хорошее вознаграждение.

Что касается Вальдеса, то с ним пришлось заключать новое условие… Этот индеец должен был доставить сержанта Мартьяля и его племянника лишь до Сан-Фернандо. Они и не могли заключить иного условия, так как находились в зависимости от указаний, которые надеялись получить в этом городе. Вальдес был уроженцем Сан-Фернандо, где он и жил, и, получив условленную плату от сержанта Мартьяля, рассчитывал на подходящий случай, чтобы спуститься по реке с какими-нибудь пассажирами или торговцами.

Сержант Мартьяль и Жан были очень довольны расторопным и ловким Вальдесом и с сожалением расставались с ним на время второй, и наиболее трудной части экспедиции. Поэтому они предложили ему остаться на пироге «Галлинетта».

Вальдес охотно согласился на это. Но из девяти человек его экипажа у него оставалось всего пять, так как четверо должны были остаться для сбора каучука, который составляет здесь главную доходную статью туземцев. К счастью, рулевой нашел взамен этих людей трех марикитаросов и одного испанца, так что экипаж «Галлинетты» был пополнен.

Марикитаросы, принадлежавшие к индейским племенам, живущим на восточной территории, – отличные лодочники. К тому же те, которые были наняты, знали реку на протяжении нескольких сот километров выше Сан-Фернандо.

Что касается испанца по имени Жиро, прибывшего дней 15 назад в город, то он, по его словам, искал случая добраться в Санта-Жуану, где рассчитывал поступить на службу в миссию. Узнав, что сын полковника Кермора решил отправиться в Санта-Жуану и проведав о цели его путешествия, Жиро поспешил предложить себя в качестве гребца. Вальдес, которому не хватало одного человека, принял его предложение. Этот испанец казался смышленым малым, хотя жесткие черты его лица и испытующий, горящий взгляд его глаз не располагали в его пользу. К тому же он имел мрачный характер и был малообщителен.

Следует заметить, что рулевые Вальдес и Паршаль уже поднимались по реке до Рио-Маваки, одного из левых притоков, находящегося в 350 километрах от гор Паримы, откуда берет свое начало Ориноко.

Нелишне обратить также внимание на то, что пироги, употребляемые на верхнем Ориноко, обыкновенно бывают иной, более легкой конструкции, чем на среднем течении реки. Но «Галлинетта» и «Мориша», имевшие небольшие размеры, оказались пригодными для этого путешествия. Их тщательно осмотрели, проконопатили и вообще привели в полную готовность. В октябре воды реки, несмотря на засуху, еще не спали окончательно, глубина Ориноко была достаточна для обеих фальк, и менять их на другие лодки не стоило, тем более что пассажиры в течение больше чем двухмесячного пребывания в пути привыкли к ним.

В то время, когда Шаффаньон совершал свое замечательное путешествие, существовала только очень неточная карта Коддаци, которую французскому путешественнику во многих отношениях пришлось исправить. Таким образом, на эту вторую часть своей экспедиции путешественники должны были вооружиться картой Шаффаньона.

Ветер был попутный и довольно свежий. Обе пироги, подняв паруса, шли довольно быстро, почти рядом. Сидевшим на носу гребцам работать не приходилось. Погода стояла хорошая, только изредка по небу неслись с запада небольшие облака.

В Сан-Фернандо фальки были снабжены сушеным мясом, овощами, консервами, табаком и предметами для обмена: ножами, топориками, бусами, зеркальцами, материями, а также платьем, одеялами и боевыми припасами. Это было необходимо, так как выше города достать что-либо, кроме провизии, было очень трудно. Что же касается продовольствия, то «гаммерлесс» Жака Хелло и карабин сержанта Мартьяля могли в этом отношении доставить все нужное с избытком. Рыбная ловля обещала тоже хорошую добычу, так как в многочисленных «рио», впадающих в реку, рыбы множество.

Вечером, около пяти часов, обе пироги, шедшие все время под хорошим ветром, пристали к верховью острова Мина, почти напротив Мавы. К запасам провизии прикасаться не пришлось, так как были убиты две морские свинки.

На другой день, 4 октября, путешествие продолжалось при тех же условиях. Пройдя по прямому направлению этой части реки, называемой индейцами Нубэ, около 20 километров, «Галлинетта», и «Мориша» остановились у подножия странных по виду скал Пьедра-Пинтада.

Герман Патерн напрасно пытался разобрать надписи этой «раскрашенной горы», частично залитой водой. Разливы дождливого периода поддерживали здесь уровень воды выше обыкновенного.

Большей частью путешествующие по водам верхнего Ориноко сходят на ночь на берег. Расположившись лагерем под деревьями, они подвешивают свои гамаки на нижних ветках деревьев и спят при свете великолепных звезд, – а звезды всегда великолепны в Венесуэле, если только они не закрыты тучами. На этот раз, однако, пассажиры, удовлетворявшиеся до сих пор своими каютами, не подумали оставлять их.

В самом деле, не говоря уж о том, что, лежа на берегу, пассажиры рисковали попасть под ливень, вообще бывающий здесь довольно часто, они могли подвергнуться и всякой другой не менее неприятной случайности.

В таком смысле высказались в этот вечер Вальдес и Паршаль.

– Если бы можно было благодаря этому избавиться от комаров, – заметил первый из них, – тогда еще стоило бы располагаться лагерем на берегу. Но комары кусаются одинаково и на реке, и на берегу…

– Кроме того, – прибавил Паршаль, – на берегу можно подвергнуться укусам муравьев, от чего делается лихорадка.

– Не говоря уж о различных чипитас – маленьких, едва видимых насекомых, которые кусают вас с головы до ног, и термитах, до такой степени несносных, что индейцы бегут из-за них из своих хижин.

– И не считая еще чиков, – прибавил Паршаль, – а также вампиров, которые высасывают у вас кровь до последней капли…

– И не считая змей, – заключил Герман Патерн, – этих противных гадин, длиной свыше шести метров!.. Я предпочитаю им комаров…

– А я так не люблю ни тех, ни других! – объявил Жак Хелло.

Все согласились с этим, и решено было остаться ночевать на лодках. Разве только гроза или чубаско могли вынудить пассажиров сойти на берег.

Вечером достигли устья Рио-Вентуари – важного притока с правой стороны. Было всего пять часов, и до сумерек оставалось еще два часа. Однако, по совету Вальдеса, остановились здесь, так как выше Вентуари русло реки загромождено скалами и плавание там настолько опасно, что было бы рискованно пускаться в него к вечеру.

Ужинали все вместе. Сержант Мартьяль теперь, когда секрет Жана был известен его двум соотечественникам, уже не мог препятствовать этому. К тому же Жак Хелло и Герман Патерн в отношении молодой девушки явно обнаруживали крайнюю сдержанность. Они сами упрекнули бы себя, если бы стеснили ее своим чересчур частым общением, особенно Жак Хелло. Когда он находился около дочери Кермора, он испытывал не то застенчивость, не то какое-то другое, особенное чувство, Жанна не могла не заметить этого, но не отстранялась. Она вела себя так же просто и свободно, как и прежде. Она ежедневно вечером приглашала молодых людей в свою пирогу, и здесь завязывалась беседа о приключениях плавания, о будущих событиях, о шансах успеха их предприятия, о тех возможных указаниях, которые будут получены, конечно, в миссии Санта-Жуана.

– Хорошее предзнаменование, что она носит это имя, – заметил Жак Хелло.

– Да, это хорошее предзнаменование, потому что это – ваше имя… сударыня…

– Пожалуйста… Жан… Жан! – прервала его молодая девушка, улыбаясь, бросив искоса взгляд на сержанта Мартьяля, густые брови которого насупились.

– Да, Жан! – ответил Жак Хелло, показывая жестом, что ни один из гребцов не мог слышать его слов.

В этот вечер разговор зашел о притоке, у истоков которого пироги остановились на ночь.

Это был один из самых крупных притоков Ориноко. Он вливает в последнее громадное количество воды через свои семь рукавов, расположенных дельтой. Вентуари течет с северо-востока на юго-запад, неся с собой неисчерпаемые источники воды Гуйанезских Анд, и орошает территории, обитаемые обыкновенно индейцами накосами и марикитаросами. Стремительность его течения гораздо больше, чем левых притоков, – рек, которые тянутся по плоской саванне.

Это обстоятельство заставило Германа Патерна объявить, – впрочем, с пожатием плеч:

– Вот прекрасный предмет для спора Мигуэлю, Варинасу и Фелипе! Этот Вентуари мог бы с успехом оспаривать право первенства у Атабапо и Гуавьяре. Если бы наши ученые были здесь, мы бы целую ночь слушали, как они, надрывая себе грудь, обсуждали этот вопрос.

– Возможно, – ответил Жан, – так как эта река – самая большая в здешней области.

– Положительно, – воскликнул Герман Патерн, – я чувствую, как гидрография овладевает моим мозгом!.. Почему бы Вентуари не быть Ориноко?

– Ты думаешь, что я буду оспаривать это мнение? – возразил Жак Хелло.

– А почему бы и нет? Оно нисколько не хуже мнения Варинаса и Фелипе…

– Ты хочешь сказать, что оно не лучше?

– Почему?

– Потому что Ориноко – это Ориноко.

– Великолепный аргумент, Жак!

– Итак, Хелло, – спросил Жан, – ваше мнение такое же, как и Мигуэля?..

– Вполне, дорогой Жан!

– Бедный Вентуари! – ответил, смеясь, Герман Патерн. – Я вижу, что у него нет шансов на успех, и я от него отказываюсь.

Дни 4, 5 и 6 октября потребовали больших усилий; гребцам пришлось то идти на шестах, то тянуть бечеву. После Пьедра-Пинтады пирогам пришлось на расстоянии 7 или 8 километров лавировать среди множества островов и скал, которые делали плавание крайне медленным и тяжелым. Хотя ветер продолжал дуть с запада, пользоваться парусами в этом лабиринте было бы невозможно. В довершение всего пошел проливной дождь, и пассажирам пришлось долгие часы просидеть в своих каютах.

За этими скалами следовали пороги Св. Варвары, которые пироги прошли, не разгружаясь. Указанных в этом месте Шаффаньоном развалин бывшей здесь когда-то деревни не оказалось, по крайней мере их никто не заметил; эта часть левого берега производила такое впечатление, точно здесь никогда не жили индейцы.

Только за проходом Кангрео плавание опять началось при нормальных условиях. Это позволило фалькам достигнуть сейчас же после полудня 6 октября деревни Гуачапаны, где они и остались на ночь.

Рулевые Вальдес и Парша ль остановились здесь только для того, чтобы дать отдохнуть утомившейся команде.

Гуачапана состоит всего из полудюжины давно покинутых хижин. Причина этому та, что окружающая саванна изобилует термитами, муравейники которых достигают двух метров вышины. Перед таким нашествием «лесных вшей» устоять невозможно; им приходится уступать место, что и сделали индейцы.

– Таково, – заметил Герман Патерн, – могущество «малых сил». Ничто не устоит против них, когда они наступают мириадами. Можно отбросить стаю тигров, ягуаров, даже очистить от них страну… Никто не отступает перед этими хищниками…

– За исключением индейцев-пиароанцев, – сказал Жан, – судя по тому, что я читал…

– Но в этом случае пиароанцы бегут скорее вследствие предрассудка, чем из страха, – заметил Герман Патерн, – тогда как муравьи или термиты делают в конце концов страну необитаемой…

Около пяти часов вечера гребцам «Мориши» удалось поймать черепаху. Из нее вышел отличнейший суп. Кроме того – это позволило сэкономить на провизии лодок, – на опушке соседнего леса было множество обезьян, морских свинок и пекари, которые только ждали ружейного выстрела, чтобы очутиться на столе пассажиров. Во всех направлениях росли ананасы и бананы. Над берегом беспрестанно пролетали, шумя крыльями, черные куры. Воды изобиловали рыбой в таком количестве, что индейцы бьют ее обыкновенно стрелами. В один час можно было бы наполнить пироги до краев.

Таким образом, вопрос о продовольствии не мог беспокоить путешественников верхнего Ориноко. Выше Гуачапаны ширина реки не превосходит 500 метров. Тем не менее ее русло разделяется многочисленными островами, которые образуют протоки с крайне быстрым течением. «Мориша» и «Галлинетта» смогли в этот день добраться лишь до острова Парра-де-Агуа, да и то прибыли к нему почти уже к ночи.

Через 24 часа после этой остановки, после дождливого дня и перемежающего ветра, который вынудил пироги идти на шестах, путешественники достигли лагуны Кариды.

В этом месте когда-то была деревня, которую индейцы покинули, как об этом свидетельствует Шаффаньон, потому что один пиароанец был съеден титром. Французский путешественник нашел в этой деревне лишь несколько хижин, которыми пользовался индеец барэ, менее суеверный или более храбрый, чем его сородичи. Этот барэ основал здесь плантацию, которую Жак Хелло и его товарищи нашли в цветущем состоянии. Тут были поля маиса и маниоки, плантации бананов, табака и ананасов. На службе у индейца и его жены находилось около 12 негров.

Трудно было отказаться от приглашения хозяина плантации, который предложил путешественникам осмотреть его поселок. Он явился на пироги, как только они пристали к берегу. Ему предложили стакан водки. Он принял его лишь с тем условием, что путешественники отправятся пить «тафию» и курить сигареты «табари» в его хижину; было бы невежливо отклонить это приглашение, и пассажиры обещали отправиться к нему после обеда.

При этом случилось маленькое происшествие, на которое никто не обратил, да и не мог обратить серьезного внимания.

В тот момент, когда барэ сходил с «Галлинетты», он заметил одного из гребцов, того самого Жиро, которого рулевой пригласил в Сан-Фернандо.

Читатель помнит, что испанец предложил свои услуги лишь ввиду его намерения добраться до миссии Санта– Жуана.

Барэ, внимательно отлядев его, спросил:

– Э! Друг… скажите мне… я вас не видал где-нибудь раньше?..

Жиро, у которого слегка насупились брови, поспешил ответить:

– Во всяком случае, не здесь, потому что я никогда не был на вашей плантации.

– Это удивительно!.. Мимо Кариды проезжает мало иностранцев, и трудно забыть их лица, даже если они показались хотя бы только один раз.

– Может быть, вы меня видели в Сан-Фернандо? – возразил испанец.

– С какого времени вы там были?

– Последние три недели.

– Нет, не там… потому что я уже больше двух лет не был в Сан-Фернандо.

– В таком случае вы ошибаетесь, индеец!.. Вы никогда меня не видали! – оборвал резко Жиро. – Путешествие но верхнему Ориноко я совершаю впервые…

– Готов вам верить, – ответил барэ, – и все-таки… Разговор на этом кончился. Жак Хелло слышал конец этого диалога, но не обратил на него внимания. В самом деле, зачем Жиро стал бы скрывать, если бы это была правда, что он уже бывал в Кариде!

К тому же Вальдес мог только быть довольным этим сильным и ловким человеком, который не отказывался ни от какой работы, как бы утомительна она ни была. Одно можно было заметить – однако не в упрек ему, – что он жил, сторонясь других, мало разговаривая и больше слушая, что говорили между собой пассажиры и гребцы.

Тем не менее этот разговор между барэ и Жиро подал Жаку Хелло мысль спросить испанца, с какой целью он направляется в Санта-Жуану.

Жан, живо интересовавшийся всем, что касалось этой миссии, с нетерпением стал ожидать, что ответит испанец. Тот объяснил все чрезвычайно просто, не обнаруживая ни малейшего смущения:

– В детстве я был послушником в монастыре Мерседы в Кадиксе… Затем меня взяла охота путешествовать… Я служил матросом на испанских кораблях в течение нескольких лет… Но эта служба меня утомила и, так как я опять почувствовал склонность к монастырской жизни, то задумал поступить в какую-нибудь миссию… Шесть месяцев назад я находился в Каракасе, на торговом судне, когда услышал о миссии Санта-Жуана, основанной отцом Эсперанте… Уверенный, что я буду хорошо принят в этом учреждении, которое, как я слышал, процветает, я решил отправиться туда. Не откладывая дела в долгий ящик и нанимаясь гребцом то на одну, то на другую пирогу, достиг Сан-Фернандо… Здесь я ждал случая, чтобы отправиться в верховья Ориноко, и мои сбережения, то есть то, что я отложил за время моего путешествия, уже приходили к концу, когда ваши пироги прибыли в этот город… Распространился слух, что сын полковника Кермора, в надежде отыскать своего отца, собирается отправиться в Санта-Жуану… Узнав, что рулевой Вальдес нанимает людей для своей пироги, я попросил его взять меня. И вот я плыву теперь на «Галлинетте»… Таким образом, я имею основание сказать, что этот индеец никогда не видел меня в Кариде, так как я впервые прибыл сюда сегодня вечером.

Жак Хелло и Жан были поражены искренностью, с которой все это было сказано испанцем. Имея в виду, что этот человек смолоду, как он сам рассказал, получил некоторое образование, они предложили ему нанять за себя индейца для «Галлинетты» и остаться пассажиром одной из пирог.

Жиро поблагодарил обоих французов, заявив, что он привык к своему ремеслу гребца за время путешествия до Кариды и будет продолжать его до истоков реки.

– Если, – прибавил он, – мне не удастся поступить на службу в миссии, то я прошу вас дать мне возможность вернуться в Сан-Фернандо, взяв меня в качестве гребца, или даже в Европу, когда вы будете возвращаться туда.

Испанец говорил спокойным, хотя и довольно жестким голосом, которому он силился придать мягкость. Но это гармонировало с его суровым лицом, решительным видом, его большой головой с черными волосами, его загорелым лицом и тонкими губами, из-под которых виднелись белые зубы.

Обращала на себя внимание еще одна особенность, которой до сих пор никто не интересовался, но с этого дня заинтересовавшая Жака Хелло: странные взгляды, которые Жиро бросал время от времени на юношу. Не понял ли он секрета Жанны Кермор, которого не подозревали ни Вальдес, ни Паршаль и никто из людей обеих лодок?

Это беспокоило Жака Хелло, и он решил следить за ним, хотя ни молодая девушка, ни сержант Мартьяль не имели по отношению к нему ни малейшего подозрения. В случае, если бы его подозрения подтвердились, Жак Хелло всегда имел возможность отделаться от Жиро, высадив его в какой-либо деревне – например, в Эсмеральде, – когда пироги остановятся там. В этом случае не нужно было бы даже давать Жиро каких-либо объяснений. Просто Вальдес рассчитал бы его, и он мог добираться как ему угодно до миссии Санта-Жуана.

По поводу этой миссии Жан захотел, между прочим, расспросить испанца о том, что ему известно о ней, и спросил его, не знает ли он отца Эсперанте, у которого он хочет устроится.

– Да, господин Кермор, – ответил Жиро после некоторого колебания.

– Вы видели его?

– В Каракасе.

– Когда?

– В тысяча восемьсот семьдесят девятом году, когда я находился на борту одного коммерческого судна.

– Отец Эсперанте был тогда в Каракасе в первый раз?

– Да… в первый раз… Оттуда он и отправился основывать миссию Санта-Жуана.

– Как он выглядит? – спросил Жак Хелло. – Или, скорее, каким он был в то время?

– Это человек лет пятидесяти, высокого роста, большой силы, с большой, уже седой, головой, которая теперь, вероятно, совсем белая.

На этом ответе разговор кончился. Наступило время идти отдать визит на плантацию барэ. Сержант Мартьяль и Жан, Хелло и Герман Патерн высадились на берег и через поля маиса и маниоки направились к жилищу индейца и его жены.

Это была хижина, построенная более тщательно, чем обыкновенные хижины индейцев в этой местности. В ней были мебель, гамаки, инструменты и кухонные принадлежности, стол, несколько корзин, заменявших шкафы, и с полдюжины скамеек.

Принимал и угощал гостей сам барэ, так как его жена не понимала по-испански, тогда как он говорил на этом языке свободно. Его жена была индеанкой.

Барэ, очень гордившийся своим имением, долго говорил о выгодах его эксплуатации и о планах на будущее, причем выражал сожаление, что гости не могут осмотреть плантации на всем ее протяжении.

Лепешки из маниоки, ананасы лучшего качества, водка «тафия», которую барэ сам добывал из сахарного тростника, сигареты из дикого тростника, свернутые из простого листа, в оболочке из коры, «табари», – все это было предложено гостям.

Один Жан отказался от сигарет, несмотря на настояния индейца, и согласился лишь помочить губы в тафии. Это была благоразумная предосторожность, так как водка жжет как огонь. Жак Хелло и сержант Мартьяль, выпивая ее, не моргнули, но Герман Патерн – что, по-видимому, доставило настоящее удовольствие индейцу – не мог удержаться от гримасы, которой могли бы позавидовать обезьяны Ориноко.

Гости ушли около 10 часов вечера, и барэ, сопровождаемый несколькими слугами, проводил их до пирог, экипажи которых спали глубоким сном.

В момент расставания индеец не смог удержаться и сказал по адресу Жиро:

– Я все-таки уверен, что видел этого испанца в окрестностях моей плантации…

– Зачем он стал бы скрывать это? – спросил Жан.

– Тут, очевидно, дело в простом сходстве, – заметил Хелло.