Текст книги "Революция чувств"

– Черт, – закричал Куликов, позади автомобиля рухнул тополь.

– Видела, что творится? – обратился шеф к Женьке. Комисар, нахохлившись, молчала.

– Черт, – выкрикнул снова Куликов, когда его машина угодила в очередную глубокую выбоину.

– Ты спишь, девушка, а девушка? Женька, держись.

Женька уропно молчала. Она понимала нелепость возникшей ситуации, шеф вез ее к себе домой. Спрашивается, зачем? Александр Куликов ей не друг, он ее начальник. Хотела ли она умереть? Нет, просто так получилось. Она хотела подышать. Окно оказалось старым и мокрым.

Все глупо, противно, как в плохом провинциальном романе. Взять и стереть нелепый сценарий. Переписать заново страницы. Увы!

Неведомая сила шепчет, продолжение следует. Неужели Судьба заинтересовалась персоной обычной пиарщицы Евгении Комисар?

Дождь. Обычный городской сильный дождь. Умереть – значит избавиться от боли, забыть, стереть файл. За окном несущегося на полной скорости автомобиля плакала природа, сильно, сплошным потоком дождя. Женька тоже проявила слабость, заплакала.

– Все, приехали, выходи, смотри под ноги, во дворе скользкие ступеньки, – пробурчал Куликов.

Женька осмотрелась, она попала совершенно в другой, неизвестный ей мир устроенного быта и роскоши. Дом, свет, тепло. Александр Куликов выдал ей махровое полотенце, халат и указал на дверь в ванную.

Она утопала в мыльной пенке чужой ванны и наслаждалась ароматом роз. На ванной полочке одиноко красовалась зубная щетка, тюбик для бритья, дорогой одеколон. Женька прищурила глаза, но прочитать название парфюмерного шедевра не смогла. Живет один, подумала Комисар. И улыбнулась, впервые за день. Один, иначе не видать бы Женьке модной итальянской сантехники. Выходить не хотелось. За дверью тихо играла музыка, пахло жареным мясом. Сан Саныч умеет готовить? Мясо любил Викуша. Нет, об этом я подумаю завтра. Вик дороже мужа, начальника. Вик настоящий, преданный друг, единственный друг. Завтра, все проблемы я решу завтра. Телевидение, радио, газеты. Объявление. Я найду тебя. Чего бы мне это не стоило.

– Девушка, а девушка, – игривым тоном дал о себе знать ее строгий шеф, – выходить собираетесь?

– Выхожу, – ответила Женька.

Ужин при свечах. Они сидели друг напротив друга, он в спортивном костюме, она в его в белом длинном махровом халате. Ели в сопровождении Валерия Меладзе, на столе ярким пламенем горели свечи, за окном бушевала непогода. Картинка из роскошного французского кино. Мужчина и женщина из города Задорожье. Она не умерла, медленно ест, значит, завтра встретит новый рассвет.

– Может, наконец, расскажешь, что произошло?

– Вик сбежал.

– Это все из-за собаки?

– Утром я застала у себя дома мужа с любовницей.

– Ну, это я еще понимаю, – дожевывая мясо, пробурчал Александр Куликов. – Правда, вкусно? Здесь рядом ресторан, заказал и через пару минут доставят, сервис надежней любой жены.

На улице сверкнула молния. В комнате на секунду стало светло, как в телевизионной студии, когда на тебя светит сотня осветительных приборов. Женька закрыла руками глаза.

– Ого, не бойся. Знаешь Женька, – с грустью в голосе произнес мужчина, сидевший напротив нее, – я жен в постели не заставал. Однако расставался по знакомой тебе причине. Изменяли стервы. Переживешь. Это больно, обидно, но придется смириться. В одиночестве есть кайф. Вот сейчас тебе разве плохо?

Александр Куликов пристально посмотрел на Женьку. От проникновенного мужского взгляда, ей стало невыносимо жарко.

– Будешь вино? Вино классное, давай выпьем, Женя, чтобы ты возникшие на твоем жизненном пути проблемы достойно пережила, – они соединили бокалы и те зазвенели пронзительными, богемными голосами.

– Она тебе нравится? – спросил бокал, наполненный до краев красным вином.

– Красотка, – ответил напарник, сделанный из тончайшего богемного стекла.

– Эта мне больше нравится, чем последняя жена Куликова.

– Помнишь, как он уехал за границу, а она в дом чужого мужика привела? Лысого такого! Помнишь, он еще хвастался, что штабом руководит. Партийная шишка.

– Кошмар! Пили всю ночь, им развлечение, а нам работа. Чокнешся. Наливают, выпивают, наливают, выпивают. Совокупляются и опять наливают.

– А хозяин на девушку пристально смотрит, – не унимался бокал, прочно обосновавшийся в руках Женьки. Гостья пила вино маленькими глотками. Бокал внимательно рассматривал ее с близкого расстояния.

– А разве она не коллега по работе? – поинтересовался пустой бокал, прислуживавший хозяину.

– Ты, богемный дурак, «коллега по работе». Посмотрим, что произойдет ближе к полуночи. Чокались не раз, видели, пили, знаем.

– Да, тяжелая у нас с тобой работа, главное, чтобы нас не били.

На улице ожесточенно грохотало, засверкали молнии, завывала автомобильная сигнализация, как волчица на Луну. Дождь усиливался, ветер сверепствовал, позабыв о нормах и правилах поведения.

– Политическую рекламу порвет, – констатировал Александр Куликов, он подошел к окну и жестом пригласил Женьку посмотреть на врага предвыборной агитации – неуправляемый ветер. Она подошла, стала рядом с шефом. Ветер, пролетая на бешеной скорости мимо шикарного особняка, решил на минутку притормозить. В окне он увидел, как на витрине, два живых манекена, женщину и мужчину. Сейчас поцелуются, подумал возбудитель спокойствия. У-у-у злобно завыл он, пытаясь пробиться сквозь конструкции евроокон. Странно, щелей в них не оказалось. Ветер с нескрываемой грустью в голосе вспомнил старые, ветхие, деревянные рамы! У-у-у! Лечу дальше. Целуйтесь и размножайтесь, я еще вернусь!

Евгения Комисар не знала языка ветра, а потому на его стихийные провокации не отреагировала.

Женьке очень страшно. Она смирилась. Сценарий ей знаком. Он обнял ее так, как будто они последние годы не работали, а жили вместе.

Почему это ее не удивляет? Они стояли и просто смотрели не непогоду, как будто там, в кромешной темноте, возможно разглядеть их совместное будущее. Его там нет. Быть не могло. Он любил других женщин, она другого мужчину. Она держала дистанцию, а он, ее начальник, никогда дистанцию не сокращал. Они нуждались друг в друге и ценили совместный оргазм в работе, проворачивая масштабные пиар кампании. Женька понимала, скорее, почувствовала, произошел непоправимый сбой в системе. Он случился несколько секунд назад и ничего изменить нельзя. Это близость. Близость, которая случается между мужчиной и женщиной. Пуговицы расстегнуты, да их просто нет, на ней махровый халат, одетый на голое тело. Все.

Куликов подошел к столу налил в бокалы до краев красного вина и чуть слышно сказал Женьке:

– Пей до дна. Или уходи. У тебя есть последний шанс, я вызову такси.

Она понимала, включился механизм, у которого нет обратного хода. Вино, свечи, дождь, мужчина, женщина, все, как в плохой мелодраме. У каждого своя роль. И она выпила до дна, до самой последней капли этот дьявольский напиток, потому, что знала, такси не приедет ей на помощь, его вызывать никто не собирается.

– Еще вина. Выпей! – настаивал Куликов.

Два бокала не сговариваясь, улыбнулись.

– Чокнемся?

– Не толкайся, звенишь, как граненый стакан!

– Ой, сейчас поцелуются!

– Не надо торопиться, после третьего бокала.

– Он разобьет ей сердце или она ему?

– Главное, чтобы хозяин не женился. Знаю я людей, сначала любовь, а потом начнут ругаться, бить посуду, а я этого с рождения не люблю.

– Не спи на ходу, давай с тобой чокнемся еще разок! Точное попадание. Чинь-чинь! Как я люблю этот богемный звон!!!

Женька выпила второй бокал, как лекарство, потом третий. Стало тепло. Он обнял ее и усадил на мягкий диван. Она утонула в подушках, ей стало еще теплей. Мозг отключился, зачем Куликов ей что-то рассказывает? Она далеко, очень далеко от реальности, она ничего не слышит. Ничего. Только музыка, дождь за окном и свечи, которые предательски успокаивающе горят.

Ее мог спасти ветер. Разбить безупречное пластиковое окно, снести крышу, нарушить благоустроенный быт. Но ветер тоже мужчина, он принял сторону Куликова. Ветер знал, настоящие мужчины безоговорочно повинуются сиюминутным инстинктам. Они себе это позволяют. Они мужчины. Она женщина. Не звезда голубого экрана, не пиарщица, не информационный киллер, а всего лишь слабая женщина. А слабой женщине хочется, чтобы ее кто-нибудь обнял, наговорил любовной ерунды.

Где ты, ветер? Черт бы тебя побрал! Какая ты редкая сволочь, ветер, живущий в городе Задорожье. Ты мог вмешаться в банальный служебный роман. Но этого не сделал…

Женщина-воин

У Таньки Стервозовой с раннего утра началась менструация. Она бегала по дому и не могла найти гигиенические прокладки, но точно помнила, что их покупала.

– Толик, где мои прокладки? – тоном начальника допрашивала она мужа.

– Слушай, я тебя не спрашиваю, где лежат прокладки, когда ремонтирую кран, так почему ты меня с утра достаешь? Откуда я знаю, где твои прокладки! – огрызнулся Толик.

– Вот, нашла, – обрадовалась Танька.

– Кофе есть? – поинтересовался Толик.

– Для меня есть, а ты как знаешь.

Танька демонстративно насыпала последнюю ложку растворимого кофе в большую чашку, из которой можно щи хлебать. Толик насупил брови, но промолчал. Нрав Жены он хорошо знал. Танька села за стол, уставленный остатками продовольствия, и демонстративно завтракала. Толик решил подождать, пока его стервозная жена набьет брюхо и умчится галопом на работу. Он любил, когда Танька уходила на работу. Толик ждал. Счастливая минута для Танькиного мужа, входная дверь громко хлопнула. Ушла.

Она ушла в мир Информации, в мир жестких и коварных мыслеформ.

Она шла по зданию родной телекомпании с гордо поднятой головой, не женщина – воин. Единственный дискомфорт – месячные. Это временно, утешала себя Танька.

– Татьяна Васильевна, – послышался сзади знакомый голос. Стерва остановилась.

– А это ты, Лисичкина, привет, что надо, – голосом женщины, у которой неприятно ноет низ живота, напряженно сказала Стервозова.

– Богдан Степанович просил вас к нему зайти, – отрапортовала Лара Лисичкина и с чувством выполненного долга побежала петлять коридорами родной телекомпании «Полет».

– Задрал, – грубо буркнула Стерва.

Она пришла в редакцию информации с испорченным настроением. Журналисты это почувствовали, они тихо поздоровались с шефом, стараясь не смотреть Стерве в глаза, знали – чревато.

Она достала пачку любимых сигарет, пошла курить. Зазвонил прямой телефон. Трубку поднял Жора Волкодав. На истерический крик Сюсюткина журналист покорно ответил, что Татьяна Васильевна идет.

Она стояла одна и жадно курила. Жора, глядя на женщину-воина, занервничал, но нашел в себе смелость и произнес:

– Татьяна Васильевна, Сюсюткин вас требует, ногами стучит. Вы идете?

– Не знаешь, что бесхребетное создание от меня хочет? – вопросом на вопрос парировала Стерва.

– He-а, он не говорит. Чувствую, опять что-то случилось!

– Вот и я, чувствую, – призналась Жорке его начальница. – Нас всех ждет очередной политический шухер.

Она шла медленно по коридорам родной телекомпании, так медленно, как умела. Ныл низ живота, хотелось элементарно спать, отдохнуть от предвыборного марафона, но медлительность Стервы случилась не от болезненных ощущений. Ее страшила неизвестность. Что-то шло не по плану, не по сценарию. Секретарша старалась не смотреть Стерве в ее колючие глаза, смиренно открыла перед нею широкую директорскую дверь. Стерва переступила порог кабинета, дверь мгновенно закрылась. Мышеловка захлопнулась.

– Татьяна, где ты ходишь? – заблеял с порога Сюсюткин.

– Что случилось, Богдан Степанович, – то, что Стерва демонстративно почтенно назвала шефа по имени и отчеству, говорило об одном, она готова к компромиссу.

– Вчерашний сюжет, ну ты сама знаешь, нанес удар по рейтингу «Партии Губерний». Власть жаждет крови. Артур Лысый грозился меня уволить!!

– Уволить? Вас!!! – обрадовалась Стерва, но виду не подала.

Богдан Степанович достал из шкафа дорогой коньяк, его он приберег на случай военных действий. Директор налил успокоительный напиток в два граненных стакана. Фирменные рюмки для коньяка у него имелись, но сейчас Сюсюткину не до соблюдения этикета. Коньяк, чей статус упал в глазах редактора информации, не на шутку обиделся. Выпить меня из граненого стакана! Это все равно, что принимать американского посла в пижаме, не сделать макияж и прическу, собираясь на первое свидание, заказать в дорогом ресторане ужин и не расплатится. Коньяк занервничал, забурлил, и выплеснул свой лютый, пьяный гнев на новый костюм Богдана Степановича.

– Черт, черт, я так и знал, неприятности, как мухи, от них сегодня не отбиться, новый костюм, новейший, – сокрушался Богдан Степанович.

Так тебе и надо, пижон, злорадствовала Стерва. Вслух произнесла:

– У меня есть телефон отличной химчистки, не переживайте Богдан Степанович.

– Да, уж, Татьяна Васильевна, попали мы с вами в историю. Давайте выпьем. Вот шоколадка молочная с орехами, закусывайте, не стесняйтесь, закусывайте, – суетился Сюсюткин. Мягкая шоколадка липла к рукам, Татьяна Васильевна кусок себе отломила, точнее сказать, оторвала. Обстановка в кабинете директора напряженная, шоколад плавится.

Богдан Степанович выпил залпом коньяк. Стервозова пригубила стратегический директорский запас спиртного, закусила шоколадом и томилась в ожидании приговора. Она хотела скорее услышать новость – Сюсюткин не директор телекомпании «Полет». Но Богдан Степанович обрадовать Татьяну Васильевну не спешил. «Что тянешь начальник, – мысленно провоцировала его Стервозова, – давай, я жду. Ты уволен, ты уволен маленький, вонючий клоп, от которого на телекомпании столько вони. И твой директорский коньяк – редчайшая гадость.

– Да, редчайшая гадость, – сказал Сюсюткин.

Стервозова вздрогнула, неужели, Богдан Степанович способен мысли читать.

– Говорю, редчайшая гадость эта политика по-закраински. Интеллигентному человеку приходится поступиться моральными принципами. Ничего не поделаешь. К сожалению, я вынужден вам сказать, я должен сказать, что вы, Татьяна Васильевна, уволены, вы и Жора Волкодав. Таково решение Артура Владимировича Лысого владельца канала «Полет». Как вы знаете, он руководит штабом «Партии Губерний», а вчерашний сюжет…. – не успел закончить повествование Богдан Степанович.

– Я не ослышалась, я уволена? – тяжело дыша, произнесла Стерва.

– Да, вы, но это решение…

– Я десять лет горбатилась на телекомпанию Лысого, пахала, как на галерах с утра и до позднего вечера, а вы мне – «уволена»!!! – закричала Стерва.

Сюсюткин нервно наполнил стакан коньяком и залпом его выпил.

– Мы все работаем здесь ненормированный рабочий день, такова профессия, вы, конечно, уважаемый человек, шеф-редактор новостей, – морализировал Сюсюткин.

– Значит, я – редактор новостей, я виновата, я выпустила сюжет. А вы, Богдан Степанович? – закипела Стерва.

– Я, а что я, меня чуть не уволили, кстати, из-за ваших художеств. Я сюжета не читал, не видел материал до эфира, – оправдывался директор.

– За семь тысяч долларов в месяц, и вы не читаете новости в период предвыборной кампании? – информация прозвучала для Богдана Степановича словно выстрел.

Откуда Стервозовой известно, сколько Богдану Степановичу Сюсюткину платят в штабе оранжевых? Неужели кто-то в «Нашей Закраине» проговорился…

– Ежемесячно вы получаете деньги от Олега Рогова, вы лоббируете интересы Юбченко, вы…

– Тихо, тихо, Татьяна Васильевна, эти стены имеют уши, – в полуобморочном состоянии взмолился Сюсюткин.

– Пусть стены знают, я молчать не намерена, я подыму коллектив, мы устроим акцию протеста, – шипела на директора Стерва.

Денежный домик, построенный из семидесяти сотен в месяц, рухнул. Сюсюткин не сомневался, Стерва находилась на дозе – штука в месяц. Рогов намекал в разговоре с Сюсюткиным, что, мол, Стерва – наш человек. Итак, что мы имеем? На телекомпании назревает грандиозный скандал! С одной стороны Артур Лысый с приказом уволить Стерву и Волкодава, с другой стороны Стервозова, имеющая компромат на Сюсюткина. О, драма! О, сюжет! Обхохочешься.

Богдан Степанович нервно улыбнулся, он пытался изо всех сил сохранить лицо, лицо честного, порядочного человека, но Стерву не проведешь.

– Пойдем ко дну вместе, да, Богдан Степанович? Помирать, так с музыкой. Как вы думаете, что скажет Артур Владимирович, если узнает, что вы, директор телекомпании…

– Татьяна Васильевна, я принял решение бороться. Мы отстоим свои журналистские права. У нас есть профсоюз? Председатель профсоюза напишет ходатайство, коллеги возьмут на поруки. Я, как руководитель, должен считаться с профсоюзной журналистской организацией. Мы не утонем в этом политическом водовороте событий!

Татьяна Стервозова словесный понос не слушала, и слышать не хотела, она понимала, директорский бастион рухнул. Сюсюткин сдал позиции непорочного директора, который здесь работает не за зарплату, а исключительно из любви к телевидению.

Богдан Степанович потянулся к коньяку. Коньяк, невольный свидетель происходящего, от волнения пустил газы, которые в граненом стакане с точки зрения здравого смысла и элементарной химии подобны обыкновенному чуду. Коньяк не шампанское, откуда в нем появились пузырьки воздуха?

Сюсюткина штормило, он заглянул в стакан, увидел, как пузыриться коньяк, вздохнул и назидательно произнес:

– Революцией пахнет, коньяк прокис, не к добру!

Коньяк вздрогнул. Он не имел права на эмоции, не должен пузыриться по пустякам, он обыкновенный алкогольный напиток. Какой конфуз!

– Хватит, – Стерва выхватила из цепких рук Богдана Степановича стакан с остатками коньяка.

– Хватит пить, возьмите себя в руки, – пытаясь остановить коньячный беспредел, разражено сказала Стерва.

– И еще, я подписал приказ о назначении Натальи Павловны Благовой главным редактором, находите с ней общий язык. Пожалуйста, Татьяна Васильевна.

– Непременно, я могу идти? – униженно проговорила Стерва.

– Конечно.

Хлопнула дверь директорского кабинета. Не получилось, подумал Сюсюткин. Он знал, что Татьяна Стервозова люто ненавидит его, как руководителя, за глаза компрометирует, называет его, директора крупной телекомпании в задорожской губернии, обезличенно – Оно.

Богдан Степанович решил под шумок уволить Стерву. Избавится от неуправляемого редактора новостей. Благова-чистоплюйка защищает подругу, умоляла Лысого не увольнять редактора информации, уговорила. Богдан Степанович, воспользовавшись ситуацией, попытался сыграть в собственную игру. Не получилось. Жаль. Слишком много знает. Ох, и стерва эта Стервозова, сокрушался мысленно директор телекомпании ЗАО «Полет».

Спектакль с распитием коньяка Богдан Степанович классно придумал, все до мелочей продумал, не получилось. Откуда Богдану Степановичу ведомо, что отношения Рогова и Стервы столь дружеские? Его подчиненная знает, что между Роговым и Сюсюткиным существует ежемесячная связь в размере семи тысяч долларов. Связь порочная, компрометирующая Богдана Степановича. Деньги, как наркотик. Однажды вкусив их сладость, отказаться от земных благ здравомыслящий человек не в силах. А значит, Стерву, как ложку дегтя в сытой и комфортной жизни, Богдану Степановичу придется терпеть.

Стерва сильная, мудрая. Она победила самого Артура Лысого. Сюсюткин и Лысый отныне вынуждены считаться с ней, ее мнением. Татьяне Васильевне и в голову не приходило, что попытка уволить ее из телекомпании – хитроумный план человека, чье имя и отчество она без уважения и трепета заменяет на «Оно». Стервозная манера преувеличивать собственные заслуги и уничижать других у Татьяны Васильевны Стервозовой постоянно присутствовала в крови.

Наташка Благова стала главным редактором, эта новость Стерву задевала, она грызла ее изнутри, отравляла негативными эмоциями разум, затуманивала сознание и тонкими щупальцами проникала в подсознание. За этим решением стоит Женька Комисар, рассуждала Стерва, усаживаясь в жесткое редакторское кресло. Женькина манера создавать пиар-сценарии, которые так естественны, так правдивы, а главное выгодны людям, на которых она работает. Получается, сокрушалась Татьяна Стервозова, ее бывшие подруги хорошо устроились. Женька работает в Пиар-центре, гребет деньги лопатой, зарабатывает себе имя мега пиарщицы, Благова стала главным редактором. А она, Татьяна Васильевна Стервозова, как работала редактором информационной службы, так им и остается. Перспектива, успех, денеги, слава? Наташка Благова долгие годы находилась у Стервозовой в подчинении, а теперь ею руководит. Сучки, думают я дура, мной можно манипулировать. Желчь, накопившаяся за последние часы, парализовала в душе Татьяны Васильевны то доброе и вечное, что принято называть дружбой. Желчь разъедала воспоминания, уничтожала прошлое, все то, что связывало подруг. Желчь, словно серная кислота, разъедала десятилетиями сформированные между тремя подругами коммуникативные связи. Желчь пленила разум, поэтому стоит ли удивляться, что месть бывших подруг в изощренности и цинизме не знает сослагательного наклонения, не знает жалости, сострадания и прощения.

Традиционно без предупреждения в редакцию информации вошла Женька Комисар.

– Привет, подруга! Я к тебе, Татьяна Васильевна. Всем привет, – обратилась Женька к сидящим в редакции журналистам, но те нарочито упорно уставились в мониторы. На лицах корреспондентов новостей не дрогнул ни один мускул. Время на доли секунды остановилось, чтобы Женька успела сориентироваться.

– Как у вас обстановка, военная? – с иронией в голосе спросила Комисар.

– Твоими молитвами, вот меня увольняют. Спасибо тебе Женя, спасибо родная, – с перекошенным и злым лицом произнесла Татьяна Стервозова.

Как по команде, журналисты оторвались от мониторов и в редакции информации зависла зловещая тишина. Было слышно, как за окном телекомпании на полной скорости проезжают автомобили, утопая в осенних глубоких грязных лужах. Как кричит мальчуган, раздавая недалеко от здания агитационные листовки. Слышно, как работает принтер, распечатывая очередной сюжет для новостей.

– Татьяна Васильевна, – Комисар хотела перейти на деловой формат общения, не при всех же выяснять отношения. Но Стерва так не думала, она, пережившая за утро столько унижений, жаждала крови. Она хотела, чтобы все знали, что она, Татьяна Васильевна Стервозова, лидер, она личность, она знает себе цену и не позволит даже близким подругам ее унижать, уничтожать в глазах рядовых журналистов.

– Да, я Татьяна Васильевна, которая проработала в редакции новостей 10 лет, верой и правдой служившая редакции и телекомпании. Я воспитала и вырастила многих журналистов. Я не тянулась за длинным рублем, как некоторые, которые за пару сотен бакссов готовы не то, что друзей, Закраину продать. Сегодня решается судьба страны! Я не хочу жить в одной стране с такими маразматиками, как Леонид Кучкист! Мы выберем новых, честных, незапятнанных во власти политиков.

Женька Комисар знала, Стервозова за последний сюжет от Олега Рогова получила деньги в оппозиционном штабе. Таньке выдали приличную премию, но осадить взорвавшуюся подругу она не может. Много свидетелей. Журналисты в замешательстве, их охватила паника. Увольнение Стервы никто не планировал, удивилась Женька Комисар, неужели Сюсюткин вздумал самостоятельно сыграть в подкидного дурака.

– Вы хотите уволить меня и всех журналистов, вы хотите заткнуть нам рты, мы не быдло, не мусор человеческий, – шла в штыковую атаку Стерва.

Ого, подумала Комисар, хороший пиар ход, по поводу увольнения начнется неконтролируемая паника, журналисты сплотятся против общего врага. Стерва прикроется коллективом, как щитом. Сточки зрения пиара правильный ход. С точки зрения морали – не по адресу, подумала Женька Комисар и максимально спокойным тоном произнесла:

– Татьяна Васильевна, успокойтесь, давайте выйдем и поговорим вне редакционных стен, если есть ко мне претензии, я готова их выслушать, – Женька гасила вулкан, брызгающий раскаленной слюной, и с каждой последующей минутой еще больше извергающий из ротового кратера густой, словесный, черный дым.

В эпицентр эмоциально-сейсмических толчков, исходящих от Стервы, в редакцию информации вошла Наташка Благова. Точнее Наталья Павловна Благова, главный редактор телекомпании «Полет».

– А вот и наша незабвенная Наталья Павловна принесла новое редакционное задание. Не послать бы вас, Наталья Павловна, куда подальше? – разошлась Стерва.

Журналисты почувствовали страшное напряжение. Воздух в редакции наэлектризовался, дышать нечем. Три подруги, похоже, теперь бывшие, публично выясняли между собой отношения. Корреспонденты службы новостей под разными предлогами покинули редакцию. Через десять минут после начала боевых действий на поле информационной битвы остались Стерва, Комисар и Благова.

– Что, довольны, лучшие подруги, меня увольняют! Всех увольняют! Вот вы, вдвоем, давайте работайте, приступайте, журналисты сбежали, вот смотрите! – кричала Стерва, демонстративно указывая подругам, что в редакции не осталось ни одного человека.

– Таня, тебя никто не увольняет, Артур Владимирович и Сюсюткин решили радикально не наказывать, – успокаивала взорвавшегося редактора Наталья Павловна Благова.

– Да, что ты говоришь! Меня решили оставить. Их величество, господин Лысый проявил небывалую чуткость, – кипятилась Стерва.

Стерва знала, ее не увольняют, но, чтобы вызвать у подруг чувство вины, а у коллектива – чувство уважения, она готова и не на такое. Если ей перекроют финансовый кислород, тогда зачем работать, злилась Стерва, зарплата у редактора службы информации смехотворная. Провинция, ничего не поделаешь.

– Татьяна, я не хотела, чтобы меня назначали главным редактором, так вышло. Я отказывалась, но с Артуром Лысым спорить бесполезно, ты же знаешь, – пытаясь растопить каменное сердце подруги, откровенничала Благова.

– Ты отказывалась от должности главного редактора, какая жалость! Бедняжка, так это тебя нужно пожалеть, а не меня, – язвила Стерва.

Конец дружбы, совместным дням рождения, общим интересам, они – бывшие подруги. А когда-то девчонки делили последний полтинник в кошельке, один бутерброд и неудавшиеся женские романы на троих.

Они переживали горе каждой, как собственное, они научились умножать радость на троих и от этого становились еще счастливее. Женская дружба. Женская дружба крепкая, надежная, проверенная временем и обстоятельствами… Существует?

– Таня, выборы приходят и уходят. Татьяна, Наташка, девчонки, не будем сориться. Мы с вами столько пережили вместе, мы ближе, чем подруги, мы родственники, – уставшим голосом примиряла враждующие стороны Женька. – Пора в этой истории поставить жирную точку. Хватит. Хватит спорить и обвинять друг друга.

Стерва уже хотела покинуть поле битвы, она устала. Много эмоций, нервных клеток, безвозвратно убитых в ее упитанном редакторском теле. Зрителей нет. Журналисты разбежались. Жаль.

– Танька, ты слышишь, мы почти родственники, а между родственниками чего не случается, нужно научиться прощать, – не унималась Женька Комисар.

Одно единственное слово, родственники. Одно, единственное слово сработало, как детонатор. Если бы Женька знала, если бы она могла предположить, как изменится ее собственная судьба после выпущенного в свет, рожденного из ее уст единственного слова – родственники.

– Родственники говоришь! – Стерва побагровела. На секунду Женьке показалось, что у нее случился инсульт, обширный, а в голове погибли остатки здравого смысла.

– Родственники! А вы с Благовой действительно родственники, близкие, родные.

– Послушай, Танька, – перебила ее Комисар, – мы с Благовой по одну строну баррикады, за власть, ты – за оранжевых, но это не означает, что мы враги. Неужели мы поссоримся на почве политики? Глупо!

– Ты не поняла, политика здесь не причем, – на удивление, спокойным тоном, сказала Стерва. Она резко встала, подошла к столу Благовой, взяла фотографию, на которой красовался младший сын Наташки, поднесла портрет ребенка к Женькиному лицу и дерзко спросила:

– На кого похож этот ребенок? На кого?

Наташка Благова не успела перенести личные вещи в кабинет главного редактора, о чем сейчас пожалела. Она намеревалась выхватить из рук Стервы фотографию любимого Саньки, но Стерва намертво вцепилась в портрет ее сына.

– Отдай мне сына, – кричала Наташка Благова, как будто, ее ребенку грозила смертельная опасность, речь шла всего лишь о фотографии. Стерва вскочила на стул, как школьница, вытянула руку в вверх и продолжала кричать Женьке:

– На кого он похож? На кого?

У Стервы съехала крыша, если бы она себя видела со стороны, подумала Женька. Толстая тетка с фотографией в руке, прыгает на стуле, как будто рядовой офисный стул выдержит ее вес. Женька внимательно посмотрела на Наташку Благову. Главный редактор обливалась слезами и молила Стерву возвратить ей фотографию сына. Достаточно цирка на сегодня, подумала Женька Комисар. Если б она знала, что в эти скорбные для офисной мебели секунды, чувствовал стул…

Стерва с грохотом рухнула на пол, стул развалился. Стекло, в обязанности которого входило оберегать от пыли и грязи фотографию Наташкиного сына, разбилось на непристойное количество мелких осколков, уцелела только рамка. Стерва застонала, часть осколков с остервенением впились в толстое запястье ее руки. Фотография потеряла защиту в виде тонкого стекла, сохранить тайну ребенка ей не удалось. Текла кровь, рука болела, но Стерву боль не остановила. Наоборот.

– Этот ребенок похож на Громова, Наташка спала с твоим мужем или ты не знала, Комисар? Или ты, как настоящая подруга знала и молчала? – нанесла сокрушительный удар Татьяна Васильевна Стервозова.

Женька Комисар подняла фотографию с пола, освободила изображенное на ней лицо ребенка от грязи и стекла, и с особым пристрастием стала рассматривать знакомые ей черты. Похож ли этот ребенок на ее мужа, она не знала. Мальчику достались в наследство Наташкины губы, ее цвет волос, оттопыренные большие уши.

Месяц назад Женька случайно встретила мужа в детском мире, он покупал игрушку для маленького Саньки. Муж смутился, а потом пристыдил Женьку, что она забыла о дне рождения сына своей лучшей подруги. Женька искренне извинялась и радовалась, что муж оказался заботливым и чутким. Комисар убеждала себя, что его забота о чужих детях это следствие отсутствия собственных. В ее голове прояснялось. Ребенка Благова назвала Санька, как и ее мужа. Случайность?

– Наташа, я хочу знать правду, это сын Громова? – спросила Евгения Комисар у Наташки Благовой.

Стерва застыла в напряжении. Ей хотелось знать правду, три года мучилась в догадках. Хорошо зная Наташку Благову, она понимала, мужчина, от которого Наташка родила ребенка, не транзитный. Этот мужчина из их среды, из их круга. Стерва руководит службой информации, а значит должна все про всех знать, это аксиома и обжалованию не подлежит.