Текст книги "Независимость Грузии в международной политике 1918–1921 гг. Воспоминания главного советника по иностранным делам"

Глава IV. На Кавказе

10. Снова в путь

Как только восстановилось движение, мы продолжали наш путь, по-прежнему в товарном вогоне; снова подвергались обыскам, опять объяснялись с различными молодыми людьми во френчах – той несметно расплодившейся во время войны породы, для которой армия и полувоенные организации (учреждения земского, городского союзов, Красного Креста и т. д.) послужили питательной культурой и которая естественно и неизбежно нашла свое применение в революции; встречались с возвращавшимися в Россию войсковыми эшелонами и опять убеждались в том, что война 1914–1918 гг., народу чуждая и непонятная, была со стороны России огромным, кровавым недоразумением… Здесь особенно бросалось в глаза, что искусственное равновесие империи рушилось, и отдельные составлявшие ее живые силы или случайные отбросы выявлялись теперь в своей особости и в меру своей жизненности – вот казачество; вот горцы; вот городской пролетариат; вот бывшие войска империи, превращающиеся в скопища вооруженных бродяг, и т. д.

Казалось, и силы природы не могут остаться в стороне от этого всеобщего передела, когда усилиями миллионов и сдвигами народных масс всюду поколеблены старые грани государственных владений и начато как бы новое «генеральное межевание»; казалось, и этот горный хребет возвращался теперь к своему изначальному географическому смыслу – быть каменкой, чудовищной межой, быть барьером, брошенным на краю необозримой российской равнины, дабы на этом участке дать форму и предел бесформенному и беспредельному.

Во Владикавказе задержались на короткое время. Грузинская колония, считая нас в числе погибших в Армавире, собиралась было уже служить по нам панихиду, на которую мы, таким образом, имели все шансы попасть – однако, видя нас живыми, ее отменили, устроив, взамен того, торжественный обед. Я же лично, отделившись от моих спутников и получив место в автомобиле, возвращавшемся в Тифлис, поспешил туда.

Во Владикавказе мы встретили агентов Закавказского правительства, приехавших закупать зерно. От них узнали более подробно о том, как провозглашена была независимость Закавказской республики, как образовалось правительство под председательством А. И. Чхенкели, и о том, как предполагалось, в ближайшие дни, возобновить в Батуме переговоры с турками, оказавшиеся столь бесплодными в Трапезунде.

Обстоятельства сделали необходимым выступление Закавказья, отдельно от России, в международной политике. Меня чрезвычайно интересовали условия и цели этого выступления: я охотно принял бы участие в предстоявшей работе. Выехавший вместе со мною из Владикавказа близко связанный с вождями грузинских с.-д. (меньшевиков) А-дзе уверял меня, что Закавказское правительство, несомненно, пожелает воспользоваться моими услугами и что дело, собственно, за мною.

На окраине Владикавказа наткнулись на заставу в молоканской слободе. Вооруженные до зубов бородачи с железными прутьями в руках (для прощупывания мешков) обыскали нас, без зверства (вообще, эта молоканская застава считалась одной из самых суровых), и мы покатили по участку Военно-Грузинской дороги, бывшему под наблюдением горцев-ингушей. Впрочем, отсюда до Тифлиса ехали уже без помех и задержек.

11. По Военно-грузинской дороге

Перед величием гор, как всегда, казались смешными и мелкими раздоры людей, их стремление к взаимному уничтожению и учительству; прекраснее и чище, чем когда-либо, были снега наверху, и особенно недоступны утесы под ними; а встречавшиеся изредка обитатели смежных ущелий были так далеки тому, что мы оставили в России, и зато, думалось, столь близки к вековечным взаимоотношениям человека и природы.

Пустынно было по Военно-Грузинской дороге. Перевалы только что очищались от снега; да и обстоятельства не позволяли посещать эти места тем тысячам володь и шурочек из Костромы и Можайска, которые в прежние годы долгом считали изображать свои имена на камнях, скалах и стенах, показывая стремление человеческой козявки напомнить о себе этими жалкими пятнышками там, где воображение искало достойной рамки для великого страдания Прометея.

Около замка царицы Тамары вспоминаю недоумение академика Н. Я. Марра по поводу превращения Лермонтовым величественной, иконописной Тамары грузинской истории в распутницу, сбрасывающую случайных любовников с Дарьяльской скалы. Мне кажется, однако, что так занятнее… для шурочек и володь.

Автомобиль наш оказался слабосильным. Пришлось заночевать в Пассанауре, где все «вакансии» были заняты армянскими семьями, выбиравшимися из Тифлиса в ожидании прихода турок. Тяжкий молот был занесен над Закавказьем, и горе слабым, неустроенным!

На следующее утро – в путь к Анануру, Мцхету. Всем памятен пейзаж на этой стороне хребта, нежная округлость там гор и предгорий, покрытых молодым кудрявым лесом, мягкость лугов, пестрота цветов на них, музыка потоков. Посреди этого благоухания башни и церковь Ананурского замка говорят громко о старой Грузии, о временах рыцарских, о временах наивной веры и наивного обычая.

Около Душета поразительная встреча: нескончаемый караван «фургонов» с белыми верхами, запряженных четверками; повозки тяжело нагружены всяким скарбом и добром, на котором разместились дети, женщины, старики. Мужчины идут рядом, ведут коров, лошадей. Сотни таких фургонов направляются к северу. Это молокане из Карсской области перебираются на Кубань, куда они заранее посылали ходоков высмотреть земли; так что идут не наобум. Могучее племя, они на новом месте только выиграют. В Карсской области начиная с 1914 г. из-за близости театра войны им было тяжело; а с уходом русских войск они и сами предпочли выселиться – махнув рукою на насиженные места и изверившись в прочность военного счастья России еще с того времени, когда в декабре 1914 г., во время памятного саракамышского наступления турок, им пришлось хлебом-солью встречать их на станции Ново-Селим.

Последовавшее за революцией движение из Закавказья обратно в Россию русских поселенцев, столь знаменательное и стихийное, пророчит ли конец той колонизационной политики русского правительства, которая в XX столетии осуществлялась с энергией и крайним выражением которой, уже во время войны, был проект создания евфратского казачества (русский вариант разрешения армянского вопроса)? Во всяком случае, со свободным развитием народов Закавказья такая политика была бы несовместима.

12. В Тифлисе весной 1918 г.

Но… мы уже успели приехать в Тифлис. День был солнечный, теплый, оживление на улицах и вид толпы, явно жизнерадостной и кротко настроенной, резко отличались от всего, к чему мы привыкли за последний год в России: мы почувствовали себя не только в другом климате, но и в другой среде. И здесь, очевидно, революция делала свое дело: но пути ее были иные, и формы проявления не те.

Разлагающая сила общерусской революции встретилась здесь с ею же освобожденными, ею же поощряемыми стремлениями народов к национальному и государственному самоутверждению: это одна из причин сравнительной сдержанности, сравнительной умеренности революционного процесса на Кавказе в 1917–1918 гг.

Таково было общее впечатление, полученное мною в Тифлисе осенью 1917-го и теперь весною 1918 г. Я не имел времени особенно углублять его: всего несколько дней пришлось провести в этом Тифлисе – столице независимого Закавказья, с 9 апреля.

Независимое Закавказье! Нельзя сказать, чтобы этот формальный выход из состава Российской империи был сделан в порыве горячего национального увлечения. Нет, он был вызван практической необходимостью подписать мир – свой «Брест-Литовский» мир и тем фактом, что Закавказье не признало большевистского переворота 25 октября.

Этим, во многих отношениях значительным, непризнанием народы Закавказья явно выключали себя из рамок централизованной русской государственности и общественности.

Учрежденный 15 ноября (старого стиля) 1917 г. закавказский комиссариат (Е. П. Гегечкори – председатель) являлся коалицией революционных и национальных организаций и был фактически первым независимым правительством Закавказья. Это было правительство выборов в Учредительное собрание (всероссийское) и поддержания Кавказского фронта.

После фиаско Учредительного собрания в январе 1918 г. вопрос войны и мира остался единственной жизненной связью Закавказья с Россией: связь эта была перерублена Брест-Литовским договором. Закавказское правительство попыталось отстоять свои интересы путем прямых переговоров с Турцией (Трапезундская конференция, февраль – март 1917 г.) и путем военной обороны («закавказская демократия» против «турецкого империализма»). Из дипломатических переговоров в Трапезунде ничего не вышло, а попытка военной обороны окончилась очень скоро и очень постыдно потерей Карса и Батума (1 апреля). Приходилось, не шутя, подписывать мир, и для этой цепи собиралась новая конференция, на этот раз в Батуме. А так как для подписания мира Закавказье должно было являться правоспособной стороной, то и требовалось, для сей печальной надобности, провозглашение его независимости. Что и было сделано. Одновременно образовалось новое правительство с председателем – А. И. Чхенкели, главным делегатом Закавказья в Трапезунде. Это правительство, являвшееся коалицией национальных групп – уже помимо всякой связи с Россией, – имело перед собою определенную задачу – вывести Закавказье из войны.

Турки занимали не только Батум, но и Озургеты, Ахалцих и Абастуман; иначе говоря, Тифлис и Кутаис были под непосредственной угрозой военного занятия; армянские провинции были частью уже заняты, частью – накануне того. Армянское население Тифлиса особенно должно было опасаться прихода турок: многие выезжали уже на север, и мы встречали таких на Военно-Грузинской дороге.

Несмотря на такое положение, тифлисская толпа, повторяю, показалась мне беззаботной и жизнерадостной, когда 27 апреля 1918 г. наш автомобиль остановился у здания казенного театра.

«Помогите нам». – «Готов к услугам, чем могу» – к этому, в сущности, сводился несложный диалог мой с Чхенкели (главой Закавказского правительства) и с Н. Жордания, который в правительство не входил, но был главным вдохновителем краевых политических организаций (советов), опираясь на руководимую им социал-демократическую партию.

Под председательством Чхенкели приступала к работе комиссия по выработке конституции Закавказья – в эту комиссию мне и предложили вступить. Я поморщился. «Вопрос о конституции и самом существовании Закавказья разрешится в Батуме – не могу ли я быть вам полезным там?» Решено было воспользоваться моими услугами в Батуме.

На одном заседании конституционной комиссии (4 мая) пришлось все же присутствовать. Шел обмен мнениями по общему вопросу: на каких основаниях строить Закавказскую федерацию? (Новое государство уже официально именовалось федеративной республикой.)

Мнения излагались различные. Некоторые из присутствовавших мусульман полагали, что каждая из трех частей Закавказья должна получить право самостоятельной внешней политики.

Баку был в руках большевиков, а турки находились у самых подступов к Азербайджану; «внешняя политика», желательная нашим татарам (освобождение Баку), могла бы оказаться вовсе не по вкусу армянам и т. д. Все это было довольно ясно – странным могло казаться лишь столь скороспелое объединение весьма разнородных стремлений под флагом Закавказской федерации или под наименованием «демократии Закавказья».

Нет, решительно, в мае 1918 г. несвоевременно было заниматься разработкою конституции для Закавказья.

Но сил было много, они искали своего приложения; революционные лозунги казались чудодейственным талисманом…

Местная демократия давно уже завладела дворцом бывших наместников. С ней там уживались еще учреждения кавказского фронта, прозябавшие больше по инерции. С того момента, как (в ноябре 1917 г.) так называемая Красная гвардия, руководимая Джугели, захватила арсенал, город был защищен от посягательств со стороны проходивших с фронта в Россию эшелонов и порядок охранялся сносно.

Словом, если бы не турецкая опасность, Закавказье, может быть, и справилось бы со своими внутренними затруднениями: в его сборном правительстве, в национальных советах, в сейме запросы и чувства его населения получали достаточно полное выражение и трудная работа по организации здесь республиканского федеративного строя могла бы, чего доброго, начаться.

Но… надо было ехать в Батум.

Глава V. В Батум к туркам

13. Как это случилось

Впечатлениям очевидца Батумской конференции 1918 г. полезно предпослать несколько слов о событиях и обстоятельствах, вызвавших это первое дипломатическое соприкосновение кавказских народов с державами Европы – исторически и политически вся сила была именно в последнем, хотя преимущественно разговор велся с Турцией[21]21
  Об этом см. изданные грузинским правительством «Документы и материалы по внешней политике Закавказья и Грузии». Тифлис, 1919.


[Закрыть].

Когда, в ноябре 1917 г., образовался Закавказский комиссариат, невозможность дальнейшего ведения войны против Турции на русско-турецком фронте не вызывала сомнений, и решено было заключить с этою державой перемирие. Условия его были выработаны русским военным начальством фронта, сохранившего еще свою видимость (к сожалению, одну только видимость!), и само перемирие подписано 5 (18) декабря 1917 г. в Эрзинджане. Одновременно установлена была между воюющими демаркационная линия в пределах Азиатской Турции, от Черного моря до озера Ван.

Несколько позже по почину турецкого правительства был выдвинут вопрос о начатии мирных переговоров с Закавказьем (начало января старого стиля 1918 г.).

Комиссариат, не зная точно о судьбе Учредительного собрания и ожидая заключений по вопросу о том, как же быть, хотя бы от существовавших тогда различных государственных (несоветских) новообразований Юга России, не был в состоянии дать определенный ответ на турецкое предложение.

Среди этих колебаний, вызванных не только затруднительностью положения, но и чувством «имперской» лояльности, а также живой еще мыслью о единстве российской революции и демократии, драгоценное время упускалось; фронт окончательно рушился; «демаркационная линия», не поддерживаемая с этой стороны, не стесняла более турок; и под предлогом насилий, допущенных армянскими частями над мусульманским населением, они начали в конце января (по старому стилю) 1918 г. наступление по направлению к русско-турецкой границе.

Только с созывом Закавказского сейма (10 февраля 1918 г.) было наконец – с новыми проволочками – принято решение: вести с турками самостоятельные переговоры о мире, местом переговоров избрать Трапезунд – тогда еще занятый кавказскими войсками, и добиваться в переговорах с Турцией сохранения государственной границы 1914 года и автономии Армении «в рамках турецкой государственности» (16 февраля по старому стилю). И это в такое время, когда Кавказский фронт всюду рушился, как подгнившее здание.

Не успели в Тифлисе остановиться на этом решении, как 17 февраля получено было телеграфное сообщение Карахана о решении Советов подписать Брест-Литовский договор и об уступке этим актом округов Карса, Батума и Ардагана, то есть о коренном изменении в пользу Турции границы 1914 г. на Кавказе. Намеченные сеймом основания мира приобретали явно утопический характер.

Турция не замедлила, конечно, потребовать полного очищения предоставляемых ей территорий, к которым войска ее уже фактически приблизились (25 февраля по старому стилю); а Закавказское правительство еще до того (17 февраля) заявило протест против уступки закавказских провинций актом, «заключенным без ведома и одобрения Закавказья»[22]22
  В свое время – со значительным опозданием – Закавказскому правительству было передано приглашение принять участие в брест-литовских переговорах. Предложение это не обсуждалось, по-видимому, практически вследствие полученных затем сведений о разрыве переговоров в Брест-Литовске. Готовность же начать отдельные переговоры о мире с Турцией и вообще державами Четверного союза в это время уже была налицо.


[Закрыть].

Трапезундская конференция, как это ни странно, все же состоялась. Турки, получив три санджака из рук России и спеша вступить в обладание ими, очевидно, не прочь были иметь на этом приобретении штемпель и Закавказья.

Что же касается делегации последнего, она, как видно, надеялась добиться разрешения поставленных ей задач, несмотря на коренное изменение политической обстановки после Брест-Литовска и на фактический развал фронта: теперь и Трапезунд был уже опять турецкий.

Трапезундская конференция, начавшаяся 27 февраля по старому стилю и закончившаяся 1 апреля отзывом обратно в Тифлис закавказской делегации, привела к следующим дипломатическим результатам: Закавказье – согласно ультимативному требованию турок – обязалось признать Брест-Литовский договор с его столь тяжкими для Грузии и Армении, но в данный момент неустранимыми условиями; окончательный мир подлежал заключению Закавказьем, конечно, не с одной Турцией, но и с ее союзниками (Германией, Австро-Венгрией и Болгарией); для этого, однако, предварительно должна была быть провозглашена независимость Закавказской республики. Было даже условлено – правда, частным образом, – что в работах конференции делается лишь перерыв – несмотря на отзыв закавказской делегации.

Впрочем, так судили в Трапезунде; в Тифлисе же сейм, в порыве явной экзальтации, признал необходимым продолжение войны, после уверений Церетели, что «идти на условия Брест-Литовского мира мы не можем: народные массы его не примут», и заявления Гегечкори, что «в настоящую минуту у правительства не может быть иного решения, как война с Турцией»[23]23
  Любопытно сопоставить со всем, что сказано было в Закавказском сейме в защиту революционной войны (31 марта по старому стилю), простое соображение Ленина, выступавшего, в аналогичных обстоятельствах, против такой войны (28 февраля в ЦК): «Для войны нужна армия, а ее нет. Следовательно, надо принять условия» и т. д.


[Закрыть]. На этом основании делегация и была отозвана из Трапезунда 31 марта по старому стилю. Словом, решили попытать военного счастья – при отсутствии надежных войск и несмотря на открытое заявление сеймовых мусульман: «Принять активное участие в этой войне мы не можем, и потому активная ответственность не падает на нас».

В этих условиях революционная риторика, парламентские речи, обращения к народам, призывы разных организаций: «всем на фронт» и прочее заменяли собою в совокупности то, что в давнишних китайских войнах делалось с помощью изображений драконов и других страшилищ.

Недоразумение длилось не долго.

В тот самый день, когда в конце заседания сейма, насыщенного энтузиазмом и пафосом, Н. Жордания заявил, что «мы вступаем официально на военную арену», турки – совершенно «официально» – вступили в Батум. Одновременно они подвигались к Карсу, который был занят 12 апреля по старому стилю.

Из военной линии, очевидно, не выходило ничего хорошего, и решено было снова налечь на линию дипломатическую.

9 апреля провозглашена была независимость Закавказской федеративной республики; и тогда же постановлено принять меры к скорейшему заключению мира. Но, вполне неизбежно и последовательно, правительство Е. Гегечкори вышло в отставку и было заменено первым (и, впрочем, единственным) кабинетом Закавказской федеративной республики, сформированным А. И. Чхенкели.

10 апреля закавказским командованием дан был приказ о приостановлении военных действий; турки ответили таким же распоряжением, но поспешили, не ожидая полной и методической эвакуации Карса, с вывозом всего казенного имущества и сдачей им затем крепости, было решено немедленно ее захватить, что и произошло 12 апреля.

После этого турецкому главнокомандующему не оставалось ничего иного, как сообщить в Тифлис о признании независимости Закавказья османским правительством и о назначении, согласно желаниям Тифлиса, местом дальнейших переговоров 15 (28) апреля 1918 г. Батума.

Турки уже заняли провинции, доставшиеся им в Брест-Литовске; и одновременно невозможность для неустроенного, потрясенного Закавказья ведения самых простых военных операций была доказана.

В таких-то условиях собиралась Батумская конференция.

14. С «делегатским» поездом

Рассказывают: когда закавказская делегация, посланная для переговоров в Трапезунд, высадилась на берег с вспомогательного крейсера «Король Карл», это было 27 февраля (по старому стилю) 1918 г., кто-то из турок заметил, что если это все население «договаривающейся стороны», то прибывших мало; если же это только делегация – их слишком много[24]24
  Еще Тиграну, царю Армении, приписывалось изречение: «Если это послы, их много; если это неприятель, их маловато» (при виде небольшой армии Лукулла).


[Закрыть].

Делегация, предназначенная к отправлению в Батум, состояла из 45 человек – цифра чрезмерная, но объяснимая, помимо других причин, специальными политическими условиями Закавказья – сборностью его власти, наличием разных не доверяющих одно другому политических слагаемых.

Делегатов было, собственно, шесть: Чхенкели и Николадзе – от Грузии, Гаджинский и Расул-заде от Азербайджана, Качазнуни и Хатисян от Армении. Были также советники, представители ведомств, национальные секретари, то есть секретари национальных советов – грузинского, армянского и мусульманского; военная миссия в составе двух генералов и трех полковников и т. п.

Все пахло импровизацией: не было ни времени, ни спокойствия, чтобы подготовиться к делу методически.

Отъезд назначен был на 5 мая, специальным поездом, куда пристроились также многие, желавшие ехать по своим делам в занятый турками Батум. Трудно было попасть на вокзал, если вы не располагали автомобилем; но еще труднее было поезду тронуться с места; что, однако, произошло поздно ночью.

Ранним утром в Квирилах. Как не воздать хвалу весенней красе полей верхней Имеретии, так прилежно обработанных! Белые церкви селений; там и сям развалины башен по зеленым ущельям – богата Грузия романтическими пейзажами!

В этом одно из утешений ее бедности. Другие давно к утешению прибавили бы и доход.

Мягкость гурийского ландшафта (мы уже в Гурии) так не вязалась с мыслью, что тут поблизости окопы, позиции османов.

В Супсе опять остановка: почетный караул от грузинских частей. Пехотинцы, артиллеристы и кавалеристы; все в пешем строю без оружия.

Чхенкели вразвалку проходит перед ними, сопровождаемый военными; говорит речь – в глазах офицеров, вольноопределяющихся как будто бы огонек, солдаты же непроницаемы.

Ответных слов не слышно.

Среди серых шинелей встречаю одного тифлисского адвоката – добровольца. Много разговоров о том, как пал Батум, о Чолокском деле, где, как здесь уверяют, чувствительно пострадали турки (уже после занятия Батума)[25]25
  Как раз здесь, на Чолоке, турки понесли жестокое поражение в 1854 г. от русских войск под начальством князя H. М. Андронникова. В этом деле «покрыла себя славою», как раньше выражались, грузинская милиция и, в частности, дворянская конница. Этот же Чолок коек-то путал с более южным и более известным Чорохом при обсуждении русско-турецкой границы на Берлинском конгрессе в 1878 г.


[Закрыть]; о неправильной приостановке озургетской операции, «как раз когда Озургеты переходили уже обратно в наши руки» и т. д.

Этой весной крестьянам Гурии пришлось-таки расплачиваться за легкомыслие и опрометчивость, с какой в сейме постановили возобновить войну.

Турки на деле без всякого сопротивления, формально же как будто с боя, вошли в Батум.

Все наше положение в предстоящих переговорах испорчено этой преждевременной, а главное – ненужной пробой сил.

Карс и его оборона армянами во всем дополняет картину.

Белый флаг над нашим поездом. Вот турецкие окопы, а дальше и расположение их войск. Корявые, неуклюжие солдаты. Тоже драгомировская «серая скотинка»… И может быть, «святая»?

Прибываем в Батум и располагаемся в отеле Oriental, на набережной, рядом с морской таможней.

15. Чувства и лица

И месяца не прошло с тех дней, как произнесены были в сейме страстные речи на тему: Батум или смерть! Без Батума и жизнь не красна! – и вот делегаты независимого Закавказья оказались в Батуме; но не у себя, а в гостях у турок (6 мая 1918 г.).

Депутаты в сейме вовсе не переоценивали значения Батума для Закавказья, и в особенности для Грузии; оно действительно чрезвычайно велико и общеизвестно. Но и Батум, и Карс, как части огромного военно-пограничного оборудования Российской империи, рассчитаны были на оборону ее обширными средствами. При известных условиях они могли бы сделаться (и, возможно, сделаются когда-нибудь) элементами планомерного военного устройства собственно Кавказа или Закавказья: это не могло совершиться внезапно, на рубеже 1917 и 1918 гг., когда все рушилось.

Словом, оказалось невозможным охранить границы от турецкого вторжения. Легко, однако, было видеть, что занятие неприятелем, например, Батума вовсе не могло считаться окончательным: это зависело бы от общего исхода войны. С Турцией, следовательно, приходилось договариваться, в сущности, лишь о некотором modus vivendi; преимущественно об обеспечении экономической связи Батума с Закавказьем. Но общественное мнение в Грузии относилось к вопросу с крайней нервностью; а в частности, социал-демократы, имевшие в Батуме один из главных своих приходов, труднее всего мирились с тем, что они – преждевременно и преувеличенно – считали смертельным ударом для Грузии. Опасались также ущерба от этой потери вообще для дела революции и демократии.

Армяне были в совершенно понятном ужасе: с возвращением Турции в Карс создавалась угроза всему будущему Армении, и казавшиеся так хорошо охраненными провинции русской Армении подвергались теперь непосредственной и смертельной опасности. Очевидно, армяне должны были явиться в Батум с еще более тяжелым чувством, чем грузины.

В ином положении находились азербайджанцы. Они в турках начинали видеть сородичей, способных во многом им помочь; ничто не побуждало их смотреть трагически на предстоявшие батумские переговоры.

Из этих столь различных мотивов, оценок, опасений, стремлений надлежало теперь извлечь общую закавказскую политику!

Представим себе также чувства турок при занятии ими Батума. Они как бы возвращались сюда, после 40-летнего отсутствия. И хотя то, что они нашли здесь в 1918 г., мало походило на Батум, оставленный ими в 1878 г., они смотрели на провинции (санджаки), уступленные им в Брест-Литовске, как на своего рода турецкую Эльзас-Лотарингию, возвращенную по принадлежности[26]26
  В территориях этих, кровно связанных с историей Грузии и Армении, древняя христианская культура постепенно, на протяжении веков, вытеснялась исламом.


[Закрыть]. К этому особому чувству присоединялось нечто более общее: с давних уже пор Турция привыкла терять провинции и отдавать города. Впервые с того времени, как мощь султанов пошла на ущерб, войска турецкие заняли город, достаточно известный и значительный, чтобы успех этот льстил тщеславию Стамбула. Какое ни есть утешение после утраты хотя бы Багдада (март 1917 г.) и Иерусалима (декабрь 1917 г.)!

Вот почему так сияли лица турецких офицеров и чиновников в Батуме весною 1918 г. и такими новенькими, яркими казались красные кумачовые турецкие флаги всюду на общественных и казенных зданиях!

Главным турецким делегатом на этой конференции был министр юстиции и (временно) иностранных дел Халил-бей, видный деятель группы «Единение и прогресс» (несколько позже – председатель константинопольского парламента), человек апоплексического склада и обычного для турок ложно-французского лоска. В Батуме же находился в это время и турецкий главнокомандующий Кавказским фронтом, Вехибпаша, мужчина широкоплечий, с глазами, налитыми кровью, герой столь легких успехов над войсками, уходившими не сражаясь. Приезжал при нас на яхте из Константинополя и морской министр Джемаль-паша, член знаменитого триумвирата (Талаат – Энвер – Джемаль), фигура представительная и значительная[27]27
  Джемаль-паша был убит в Тифлисе в 1922 г. при возвращении из Афганистана.


[Закрыть]. Энвер-паша побывал в Батуме – но еще до нашего приезда, встречали его с большим торжеством, и уехал он, как говорят, далеко не с пустыми руками.

Наибольший интерес вызывала, однако, германская делегация. Неприязненных чувств к Германии у населения не было и быть не могло. В германцах видели хороших представителей европейской культуры, европейского знания и умения, видели в них блистательных вояк, покорителей Балтики, Польши, Украины, Румынии. Германия в Батуме означала намордник для Турции, а это было главное. Таков был, по крайней мере, инстинкт христианского населения Закавказья. Священной же ненависти к германцам по славянофильским или другим побуждениям – она не была, кажется, глубока и в русском народе – не могли, очевидно, питать ни грузины, ни армяне, ни мусульмане.

Полномочным представителем Германской империи был генерал-майор баварской службы фон Лоссов, состоявший в это время представителем германского Верховного командования при турецком правительстве[28]28
  Имя генерала фон Лоссова часто упоминалось в печати в связи с внутренним баварско-германским замешательством конца 1923 г. (дело Гитлера – Людендорфа и пр.). Он командовал Имперскими вооруженными силами в Баварии.


[Закрыть]. Его простота и рыцарственность очень скоро обеспечили ему всеобщее уважение. Из состава делегации назову здесь графа Шуленбурга, бывшего до войны германским генеральным консулом в Тифлисе[29]29
  Германский посланник в Тегеране.


[Закрыть], и О. фон Везендонка, высокообразованного и молодого еще дипломата, специалиста по Ближнему Востоку. Ф. Везендонк[30]30
  Германский генеральный консул в Тифлисе.


[Закрыть] – внук известной приятельницы-меценатки Рихарда Вагнера Матильды Везендонк и крестник знаменитого Гельмгольца – что, впрочем, отвлекает нас от Батума.

Закавказье – точнее, три нации Закавказья имели весьма разнообразных представителей. Председатель делегации А. И. Чхенкели, глава Закавказского правительства, еще в бытность свою членом Государственной думы (4-й) показал себя большим любителем вопросов внешней политики; он обычно выступал по этой части от имени социал-демократической фракции. В своей партии он более других размышлял о национальном вопросе и о национальных интересах Грузии; защищал ее автономию, когда это еще считалось плохим тоном среди грузинских социал-демократов. Его почвенный патриотизм имел очевидный корень в глубокой национальной традиции лучшей части грузинского духовенства – среды, из которой вышел Чхенкели. В то же время его ревность и лояльность во всем, что касалось интересов всего Закавказья, не вызывала ничьих сомнений.

Другой грузинский делегат Н. Я. Николадзе нес с чрезвычайной легкостью бремя своих 75 лет. Сколько воды утекло с тех пор, как он, в юношеском увлечении, совещался с Герценом о том, как дать пощечину тогдашнему российскому шефу жандармов! Или даже с того времени, когда он, будучи редактором тифлисского «Обзора», наделал столько шуму во всей России своим литературным процессом, о чем подробно повествует даже Анатоль Леруа-Болье в своем Empire des Tsars! (Как все это, однако, «допотопно»!)

Его неистощимая память, знание турецко-кавказских отношений, его блестящий дар беседы, огонь в глазах при белой бороде и внушительной осанке делали присутствие его очень полезным в Батуме.

Главным армянским делегатом был А. И. Хатисян, врач по образованию, из армянских уроженцев Грузии, бывший несколько лет тифлисским городским головой; persona gratissima во дворце наместника при Воронцовых, типичный и деятельный представитель того армянского течения, которое, оберегая и расширяя позиции, занятые армянами всюду на Кавказе, надеялось с помощью России достроить и турецкую Армению. Это опытный, всякие виды видевший и жизнерадостный, краснощекий деятель[31]31
  Позже Хатисов был главою правительства Армянской республики.


[Закрыть].

Остальные трое были до той поры сравнительно менее известны в делах закавказской политики, хотя все они призваны были играть важную роль в судьбах своих народов. Р. Качазнуни скоро стал главою правительства Армении; пока, в закавказском правительстве, он считался «министром государственного призрения». Подобно Хатисяну (Хатисову) и Качазнуни, М. Гаджинский (так же как и последний, инженер) был в составе образованного Чхенкели правительства; он входил туда с портфелем торговли и промышленности[32]32
  Впрочем, все это распределение портфелей не имело серьезного значения, то есть дальше распределения их дело не пошло за скорым исчезновением Закавказского правительства.


[Закрыть].

Второй делегат – азербайджанец Расул-заде – очень выдвинулся в сейме. Он сделал себе имя и в Персии, работая в тегеранской печати вместе с деятелями персидского обновления. Превосходно владея и персидским, и турецким языками, он показывал своим личным примером, как значительны и широки могут быть политические связи Восточного Закавказья, когда оно разовьется политически.