Текст книги "Фрустрация, психологическая самозащита и характер. Том 2. Защитные механизмы, самосознание и характер"

А. Мотивы: подлинные и защитные. – В настоящей книге нет возможности для всестороннего анализа всех аспектов одной из самых сложных проблем психологии – проблемы мотивации человеческого поведения. Поэтому мы берем такую рабочую характеристику мотива и мотивации поведения человека, которая в целом известна психологами и принимается с их стороны (особенно в среде российских психологов), хотя нами добавляются некоторые новые нюансы.

Итак, мы считаем, что мотив (от лат. movere – приводить в движение, толкать) поведения человека – это определенная актуализированная потребность, которая переживается как когнитивно-эмоциональное динамическое состояние. Каждый мотив имеет свою структуру, куда входят познавательные элементы, эмоциональные компоненты и представление о той потребности, которую человек хотел бы удовлетворить с помощью определенной активности (поведения, деятельности). Некоторые авторы (например К. Обуховский) считают, что мотив состоит из образа цели и программы действий[94]94
  См.: Обуховкий К. Психология влечений человека. М.: «Прогресс», 1972, с. 28.


[Закрыть]. Но мы считаем, что цель – это другое образование: она ассоциируется с мотивом, но не является его элементом. Что же касается программы действий, необходимых для достижения цели, то обычно такая программа налицо только в осознанных мотивах типа намерения. Типичными мотивами с ясной структурой являются намерения и социальные установки.

Для того, чтобы выяснить мотив или группу мотивов наблюдаемого поведения человека, мы должны задать ему вопрос: «зачем?» или «для чего?» он выполняет эти действия. Отвечая на такой вопрос, человек пытается осознать свои мотивы. Когда он словесно выражает свои мотивы и с их помощью обосновывает (объясняет) свое поведение, мы говорим о том, что он мотивирует его. Однако подобная мотивировка в некоторых случаях соответствует психологической реальности, т. е. отражает подлинные мотивы поведения, в других же случаях может не соответствовать. В последнем случае человек или не осознает свой мотив и поэтому, лишь бы дать какое-то объяснение, сочиняет иной мотив, либо осознает свой мотив (и знает о своих целях), однако по каким-то причинам скрывает их и высказывает совсем другое обоснование, обычно – социально приемлемое. В последних двух случаях перед нами защитная мотивация ли мотивировка, сочинение защитных мотивов.

Б. Защитный мотив в процессе рационализации. – Мы уже знаем, и это принято в современной психологии, что у человека мотивы бывают подлинными и защитными. Однако нам представляется вполне реальной и другая возможность. Мы считаем, что один и тот же мотив в одних психологических ситуациях выступает в качестве подлинной движущей силы активности человека, а в других ситуациях (а именно – при серьезных фрустрациях) может играть защитную роль. Иначе говоря, каждый мотив потенциально имеет две функций: обычную (подлинную) и защитную, и какая из них будет задействована, зависит от той ситуации, в которой оказался человек, а также от его переживаний и настроения.

Итак, хотя в принципе можно сказать, что мотивы бывают подлинными и защитными, эти типы в чистом виде вряд ли встречаются. Каждый мотив имеет две функции: функцию порождения незащитной адаптивной активности, не обусловленной фрустрацией, и защитную функцию, которая активизируется в том случае, когда человек фрустрирован и данный мотив актуализирован. Причем эту двойную функцию мотив может играть одновременно, и в этом случае он является амбивалентным мотивом не только потенциально, но и актуально. (Можно утверждать, что убедительным свидетельством такой возможности являются амбивалентные чувства, поскольку они тоже становятся мотивами поведения человека). Но такую двойственную функцию мотив может играть как одновременно, так и отдельно – в различных ситуациях.

Это последнее утверждение позволяет предположить, что для сознательной рационализации в виде самооправдания лучше использовать такие мотивы, которые уже имеются в иерархии мотивов человека и в прошлом действительно порождали (или хотя бы в составе комплекса нескольких мотивов активизировали) деятельность данного человека.

В этом случае мотив, в общем, будет амбивалентным. Поэтому можно поставить следующий вопрос: не являются ли амбивалентные мотивы лучшими средствами (основами) рационализации?

Очевидно, что в ходе психического развития личности ею приобретаются все новые мотивы, а некоторые из старых мотивов (теперь ужу незрелых) утрачиваются или подавляются по причине негодности (анахроничности). Поэтому нет сомнения, что в ходе своего психического развития личность приобретает не только подлинные мотивы приспособительно-преобразующего мир характера, конструктивной активности, но и мотивы защитной активности (защитные мотивы). Однако наша идея состоит в том, что рационализация будет убедительной как для самой личности, так и для других, так и успешной как средство адаптации, если личность в качестве защитных мотивов, как основ рационализации, будет использовать подлинные и зрелые мотивы данного возраста. Очевидно, что использование незрелых мотивов прошлого, особенно детских лет, не может обеспечить психологическую защиту с помощью рационализации, поскольку для данного возраста они являются незрелыми и неадекватными. Например, когда зрелая личность оправдывает свой отказ выполнять свои общественные функции и свои неудачи гедоническими мотивами, то такая рационализация не будет убедительной и психологически полезной ни для других, ни для себя. (Мы полагаем, что, следуя логике Гордона Олпорта, здесь можно говорить о существовании функционально автономных защитных мотивах и функционально автономных рационализациях).

Можно выдвигать также следующую общую идею: если некоторые – если не все – философские и этические системы являются результатами и средствами психологической защиты, т. е. имеют в своей основе и узловых частях рационализации, то самыми незрелыми являются те из них, которые опираются на гедонические защитные мотивы. Таковы все религиозные системы, а также некоторые социально-философские доктрины.

Дальнейшее развитие всех этих идей может быть полезным для развития психологии личности и социальной психологии. Но здесь мы ограничимся вышесказанным, поскольку это не задача настоящего труда.

Мотив, как мы уже знаем, это когнитивно-эмоциональный динамический комплекс, с помощью которого человек объясняет и обосновывает свое поведение, отвечая на вопрос «зачем?» или «для чего?». Когда человек приводя мотивы (и мотивировки) в свою пользу, объясняет свое поведение, он фактически осуществляет процесс рационализации. Это специфический вид данного защитного механизма и мы вправе присвоит ему название рационализации с помощью мотивов (или рационализирующей мотивировки). Это процесс поиска, обнаружения (создания) и использования мотивов, с помощью которых человек пытается дать разумное объяснение своему поведению (поступкам, деятельности или бездействию, переживаниям и т. п.). Потребность в таком защитном процессе возникает в том случае, когда мы осознаем, что наше поведение нежелательно и неприятно для окружающих (референтных) людей или групп и даже для нас самих. Ведь человек способен осознать и понимать, что в данный момент занимается не тем, чем надо заниматься, что есть более срочные дела, к исполнению которых он почему-то не приступает.

Например, студент завтра должен сдавать экзамен, но сидит перед телевизором и смотрит художественный фильм. Когда ему напоминают, что он должен готовиться к экзамену, он начинает сочинять оправдательные мотивы для своего иррационального, неразумного поведения: мол, устал, нуждается в отдыхе; все равно не успеет изучить весь материал; надо беречь здоровье. Он может также философствовать в том духе, что жизнь дается один раз и неразумно лишить себя удовольствий; что некоторый перерыв в работе поможет затем выучить материал более эффективно и т. п. Вполне понятно, что некоторые из этих суждений могут быть истинными, но дело в том, что ан самом деле студент прервал свои занятия не по этим причинам (мотивировкам), а потому, что не увлечен своей специальностью и не любит напряженно работать. Приводимые с целью самооправдания аргументы – это защитные мотивы, а процесс их сочинения и приведения – это защитный процесс мотивировки, особая разновидность механизма рационализации.

Глава 9. Рационализация, защитные комплексы и личность

Процесс рационализации, происходя как познавательный процесс личности, взаимодействует с другими психическими механизмами – как защитными, так и незащитными. В числе последних – различные познавательные процессы, установки и другие. Мы уже знаем также, что рационализации начинаются под воздействием конфликтов и диссонансов, которые также в определенном аспекте являются механизмами психической жизни. Ниже мы рассматриваем некоторые из таких связей. Это необходимо для лучшего понимания защитно-адаптивных процессов личности.

Психологически ориентированные талантливые писатели в своих произведениях так или иначе касались защитных механизмов личности, в том числе рационализации, Соответствующие эпизоды их книг могут дать начало новым размышлениям психологов над этими важнейшими механизмами психической активности людей.

Л. Н. Толстой в романе «Война и мир» следующим образом описывает переживания Пьера Безухова: он хотел бы исполнить обещание, данное своему другу князю Андрею и не поехать к Курагину, с которым он проводил беспутную жизнь. Но ему хотелось туда поехать. И он переживал внутренний конфликт. Вот как описывает далее Толстой процесс самозащиты Пьера и механизм принятия решения.

«Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет, или случится с ним что-нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили Пьеру. Он поехал к Курагину»[95]95
  Толстой Л. Н. Собр. соч. в 12 томах, Т. 3, М.: «Правда», 1984, с. 40.


[Закрыть].

Это хороший пример исследования рационализаций и иллюстрация того, как этот защитный механизм разрушает один из конфликтующих мотивов личности.

Исследования Лиона Фестингера и его последователей имеют существенное значение для понимания того, каким образом осуществляется выбор между конфликтующими альтернативами и каковы психологические последствия такого выбора. Фестингер показал, что выбор между привлекательными альтернативами создает у личности когнитивный диссонанс, сила которого пропорциональна привлекательности отброшенной альтернативы; последующий за выбором диссонанс пропорционален качественным различиям альтернатив выбора; этот диссонанс пропорционален важности выбора[96]96
  См.: Фестингер Л. Теория когнитивного диссонанса. СПб.: «Речь», 2000; Brehm J.W. and A.R.Cohen. Explorations in Cognitive Dissonance. New York: John Wiley and Sons, 1962, pp. 308–309.


[Закрыть].

Важность этих результатов для психологии личности и социальной психологии заключается в том, что они позволяют существенно углубить наше понимание реальных жизненных случаев, связанных с выбором: случай героини романа Толстого «Война и мир», не сумевшей сделать окончательный выбор между двумя примерно одинаково привлекательными мужчинами и поэтому покончившую с собой; тех многочисленных случаев, когда люди никак не могут принимать решение и долго колеблются между альтернативами; тех случаев, когда решение принимают, но после этого в их образе мышления и поведении появляются иррациональные черты и действия, обусловленные непроизвольно развертывающимися процессами психологической защиты.

В тех случаях, когда человек осуществляет не добровольный выбор, а уступает внешнему давлению, то опять у него возникает диссонанс, за которым следуют следующие процессы: 1) этот диссонанс уменьшается, когда увеличиваются (и усиливаются) вознаграждения, побуждения или оправдания этого принуждения; 2) диссонанс, возникающий в результате уступки внешнему давлению, уменьшается параллельно с усилением принудительных сил, порождающих уступчивость.

Возникает проблема: означает ли это, что слабая фрустрация вызывает более интенсивный диссонанс, чем сильная? Но мы знаем, что сам диссонанс является для личности фрустратором. Поэтому возникает еще один вопрос: уменьшает ли усиление внешнего фрустратора силу внутреннего фрустратора, в данном случае – диссонанса? Следует найти этому феномену объяснение и применить его при объяснении тех социально-психологических явлений, которые возникают в социальных группах при деспотическом управлении. Известно, что при сильной деспотической власти, подавляющей творческую активность и спонтанность личности, члены социальной группы меньше протестуют и переживают меньше внутренних конфликтов, чем при либеральной или демократической власти.

Когда же человеку преподносится диссонантная информация, в числе других появляются следующие последствия (реальность которых подтверждена экспериментально): 1) при предъявлении противоречивой информации уровень возникающего диссонанса является прямой функцией важности темы (сообщения); 2) диссонанс у воспринимающего является прямой функцией трудности «открытости» для противоречивой информации.

Получены также экспериментальные данные, подтверждающие ту идею, что диссонанс может возникать в ситуациях «свободного» или вынужденного (принудительного) выбора и как следствие этих выборов. Но нет доказательств, что выбор должен всегда привести к возникновению диссонанса. Сам Фестингер утверждал, что простой акт принятия решения еще не может обязательно привести к диссонансу или к процессам редукции диссонанса. Нужно порождение действия, т. е. решение должно влиять на поведение для того, чтобы вызвать диссонанс. Правда, это утверждение нам представляется спорным. Мы полагаем, что и на этапе принятия решения возможен диссонанс.

Теория когнитивного диссонанса почти не решила никаких проблем, но указала на целый ряд еще не исследованных явлений, наблюдающихся в период после принятия решения. Самое главное то, что восприятие и оценка альтернатив до принятия решения и после принятия решения различны: после принятия решения наблюдается бо́льшая субъективность и пристрастность, а также предубежденность. Здесь большую роль играет рационализация принятого решения, искусственное усиление его значимости в вред отброшенным альтернативам. Но сами эти процессы рационализации все еще слабо исследованы. Самое большее – бросаются в глаза их результаты. То, что такие защитные процессы после принятия решения начинаются – в этом нет никакого сомнения. Человек оправдывает особенно те выборы, которые несовместимы с его Я-концепцией. Для возникновения диссонанса после принятия решения важнее несоответствие между когнитивными структурами Я-концепции и совершенного выбора, чем несогласованность (inconsistency) между различными альтернативами. На это важное обстоятельство обратили внимание также другие социальные психологи[97]97
  См.: Deutch M. and R. Kraus. Theories in Social Psychology. New York, London, 1965, p. 74; Deutch M., R. M. Kraus and N. Rosenau. Dissonance or defensiveness? – «Journal of Personality», 1962, 30, pp. 16–28.


[Закрыть].

В качестве обобщения подобных наблюдений Ф. Хайдер выдвинул формулировку, согласно которой существует тенденция воспринимать любое событие (Х), считающееся функцией характеристики личности (Р) и ее среды (Е) таким образом, чтобы восприятие Х, Р и Е и их взаимосвязей были совместимы друг с другом.

Из этой формулы следует, что индивид может переживать диссонанс, когда Р – другая личность (т. е. в отношении своей концепции о другой личности). Например, когда мы видим, что наш друг мошенничает или проявляет плохой вкус, то восприятие этих фактов создает диссонанс с нашей «концепцией друга».

Еще одним следствием является следующее: индивид может переживать само – диссонанс (потребность защищать свою Я-концепцию) даже тогда, когда действие Х произведено другой личностью, если он приписывает ей некоторые свои черты. (Иначе говоря, когда существует некоторая идентификация, которая создает основу для фрустрации даже в том случае, когда фрустратор воздействует на другую личность). Например, когда отец узнает, что его сын воровал деньги, то этот факт оказывается в диссонантном отношении с его представлением о себе как об отце. Диссонантным с Я-концепцией является также следующее: человек узнает, что высокопочитаемое им лицо (учитель, специалист и т. п.) делает неправильный выбор.

Согласно вышеприведенной общей идее Хайдера, диссонанс и защитная тенденция могут возникать как до, так и после принятия решения. Поэтому диссонанс не является специфичным только для процессов, следующих за выбором и решением, и не является неизбежным.

Психологические события, последующие за принятием решения, очень интересны. Возникает желание оправдать свои действия перед собой и другими (рационализация), которое приводит к не сразу бросающимися в глаза изменениям. Действия. следующие за принятием решения, меняют восприятие реальности и делают трудным для человека пересмотр или изменение своего решения.

Например, если человек принимает приглашение ан обед вместо того, чтобы пойти на концерт, то его решение подкрепляется такими действиями, как обещание хозяину, что придет в гости (и тогда, идя на концерт, он нарушил бы свое обещание), или отказ купить билет на концерт (что исключает возможность идти на концерт). – Изменения реальности, являющиеся следствиями решения, обычно увеличивают относительную психологическую силу избранной альтернативы, которая оказывается в центре внимания и активности. Однако усиленное внимание не всегда приводит к открытию новых удовольствий. Оно может привести также к отрицанию воображаемых ожиданий, к сожалению, а также к попыткам не делать того, что было решено делать.

Есть люди, которые выбирают трудные цели, чтобы, потерпев неудачу или поражение, могли иметь основу для самооправдания с помощью этого внешнего обстоятельства. Это то внешнее оправдание, которое часто наблюдается при когнитивном диссонансе.

Поэтому проблему уровня притязаний, во всяком случае ряд ее аспектов, можно плодотворно исследовать на основе теории когнитивного диссонанса. В приведенном случае диссонанс (как разновидность внутреннего конфликта) возникает между следующими когнициями: а) представлением о трудности цели, б) представлением о неадекватности своих способностей, которое возникает как следствие неудачи (фрустрации).

Конечно, когнитивный состав таких состояний намного сложнее. и эту сложность надо раскрыть для понимания всей сложности последующих адаптивных – образных, вербальных и т. п. – процессов. Когнитивный состав до наступления неудачи, на этапе выбора цели, и когнитивный состав после неудачи, различны. Переход от одного состава (и всей воспринимаемой ситуации) к другому в значительной степени обусловливает появление конкретных форм адаптации. (В такой постановке изложенное – новая проблема, и ее следует исследовать с учетом всех фактов об уровне притязаний и защите).

А. Рационализация – ведущий защитный механизм у определенной категории людей. – По частоте и активности использования рационализации между разными индивидами существуют различия. Можно поставить вопрос о выяснении связи тенденции к преимущественному использованию рационализации у различных типов личностей. Поскольку, насколько нам известно, таких специальных исследований еще не проводилось, ниже мы высказывает несколько соображений по этой важной проблеме.

У некоторых типов людей рационализация может стать ведущим защитным механизмом. Поэтому мы вправе говорит о рационализирующем типе личности. В итоге своего психического развития в специфических условиях некоторые индивиды приобретают устойчивую тенденцию к созданию рационализаций почти в каждой проблемной ситуации. Рационализация становится ведущим механизмом социально-психической адаптации таких людей. «Собирая» вокруг себя ряд вспомогательных механизмов, например атрибуцию и идентификацию, рационализация составляет центр адаптивной стратегии таких людей.

Когда у личности формируется подобная защитно-адаптивная стратегия, она может стать не только устойчивой, но и ригидной и даже патологизироваться. О подобных патологических последствиях систематического использования рационализации мы будем говорить в отдельной главе. Отметим только, что если в мягких формах рационализации ситуативно даже полезны, то в таких устойчивых, крайних и ригидных формах они приводят к патологической адаптации личности. Причем не всегда личность осознает, что дезадаптирован, в то время как для внешнего наблюдателя это очевидно. Имея сложные системы рационализаций и жесткую адаптивную стратегию соответствующего типа, личность начинает запутываться в собственных умственных конструкциях и теряет чувство реальности.

Трусость – это не только страх перед теми силами и факторами, которые угрожают безопасности личности. Человек может быть трусливым в науке, идеологической работе, в моральной сфере и т. п. Мы выдвигаем гипотезу, согласно которой трусливый человек больше склонен к рационализациям, чем человек храбрый, причем система «трусливых рационализаций» делает его еще более трусливым. По-видимому, исходя из того, что существуют различные виды рационализации, можно выделить различные виды трусости (моральную, познавательную, политическую и т. п.).

Б. Рационализация и сверхвысокая самооценка. – Защитные и компенсаторные (т. е. субститутивные) процессы направлены на то, чтобы преодолеть чувство неполноценности и убеждение в своей неспособности вызвать к себе позитивную установку со стороны других людей. Поэтому активное использование защитных механизмов почти всегда приводит к особым формам формулировки представлений о своем «Я», а именно: к крайне высоким самооценкам. Эта тенденция становится особенно сильной при паранойе, когда человек имеет одновременно манию преследования и манию величия.

При наличии у личности элементов паранойи у него появляется тенденция рационализировать возникшее положение вещей порою даже с помощью необычных (изумительных) объяснительных верований. Этим путем они стараются привлечь к себе внимание как можно большего числа людей, чтобы чувствовать себя важными персонами. Параноики часто приходят к выводу, что в детстве их меняли с другим ребенком и т. п. Они считают, что свои подлинные родители были более значительными людьми. Это утверждение они считают достоверным фактом и одним из признаков существования заговора, организованного против них своими врагами.

В. Зависимость типа рационализации от типа темперамента и других черт личности. – Люди с различными темпераментами, оказавшись в одинаковой проблемной ситуации, пользуются различными рационализациями (а также различными защитными механизмами из числа остальных). На основе соответствующих фактов можно выделить индивидуальные типы рационализации (и индивидуальные типы других защитных механизмов). Появление индивидуальных (и индивидуализированных) типов защитных механизмов закономерно, поскольку реальны и закономерны индивидуальные различия по темпераменту и другим измерениям личности. Отсюда – важность их научного исследования.

Для анализа можно взять известный пример, часто описываемый даже в учебниках по психологии. Три школьника одного возраста, но разных темпераментов (А – сангвиник, В – холерик, а С – меланхолик) вместе идут в театр, но опаздывают к началу сеанса и дежурный их не пускает в зал. На эту фрустрацию они реагируют по-разному. А говорит: «Ничего, я думаю, что в начале показывают неинтересные сцены. Зайдем после перерыва. Теперь же лучше пойти в буфет».

В, будучи холериком, проявляет агрессивность и старается силой ворваться в зал. (При этом у него могут появляться рационализации с агрессивным содержанием, а также такие, с помощью которых он пытается оправдать свое опоздание).

С же говорит: «Опять не повезло. Всегда так, когда хочу посмотреть что-то интересное, не получается».

Считается, что общий дух вербальных реакций у людей с разными темпераментами будет различным.

Эти типы рационализаций подлежат анализу с целью выявления специфичности их мотивации, их психолингвистической структуры и механизмов выбора аргументов, составляющих рационализацию.

Мы считаем, однако, что эти различия защитных процессов зависят не только от типа темперамента. К примеру, рационализации разных меланхолических личностей в одной и той же фрустрирующей ситуации будут различными в зависимости от различий истории их психического развития. Если меланхолик С₁ в жизни часто переживал фрустрации, то он, конечно, будет чаще пользоваться рационализациями типа «Опять не повезло…». Но другой меланхолик (С₂), не имеющий такой же истории фрустраций, и по этой причини имеющий более оптимистический взгляд на жизнь, может реагировать рационализациями по-другому.

Поскольку из индивидуальных различий людей лучше всего экспериментально исследованы два измерения (экстраверсия – интроверсия, невротизм – эмоциональная устойчивость), то целесообразно начать исследование индивидуальных способностей защитных механизмов в зависимости от этих измерений, а не от глобальных (и, по-видимому, реально не существующих) типов темперамента (сангвиник, меланхолик, холерик, флегматик).

Другим важным и интересным направлением может стать исследование зависимости характера защитных механизмов и их комплексов от уровня притязаний личности и от всего комплекса связанных с ним явлений, в том числе от социометрического статуса. Для этого можно использовать данные, полученные еще Хоппе и другими психологами[98]98
  См.: Фресс П., Пиаже Ж. Экспериментальная психология. Вып. V, с. 36–40 и др.


[Закрыть].

Можно постепенно расширять эти исследования, охватив все новые связи защитных механизмов с другими общими или индивидуальными свойствами личности.