Текст книги "Солдат до последнего дня. Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933-1947"

Ближе к концу апреля русские прорвали фронт и нацелились на Берлин. Пока шла подготовка к решающей битве войны, британские и американские войска в Южной Германии вели себя на удивление пассивно. Впечатление было такое, будто они прекратили боевые действия.

В любом случае, наше сопротивление в Южной Германии слабело. 19-я армия была разбита. Ее остатки стояли на Дунае и на Иллере. Противник переправился через Дунай в двух местах и нанес удар по левому флангу 1-й армии из района Ульма. 80-му корпусу, находившемуся на этом фланге, грозило окружение и уничтожение.

Немногочисленные силы американцев стояли на бывшей австрийской границе. Их попытки пройти вдоль северного берега Дуная через Богемский лес в Чехословакию явно преследовали лишь одну цель – обезопасить фланги.

Командование Юго-Западного фронта (группа армий С, Италия) понесло такие тяжелые потери в боях к югу от По, что отход его войск был затруднен, а позиции в хорошо укрепленных Южных Альпах ослаблены.

Командование Юго-Восточного фронта (Балканы) вело тяжелые бои в условиях нарастания угрозы его правому флангу, причем отступление группы армий С в Италии лишь усугубляло ее.

В боях на территории Австрии наступило затишье (группа армий «Юг» под командованием Рендулича), причем там в тылах имелись существенные резервы.

Группа армий «Центр» (Шернер) в Чехословакии была серьезно задействована на правом фланге.

Единственным крупным соединением германских войск, все еще не понесшим потерь, была новоиспеченная 12-я армия, но, отдав часть своих дивизий Северному и Северо-Западному фронтам и находясь под одновременной угрозой с двух сторон, она была слишком слаба, чтобы спорить с судьбой.

Тем не менее, наши армии на востоке, включая командование Юго-Восточного фронта и 12-ю армию, все же сохранили достаточно много сил и средств, и потому в ближайшее время о них можно было не беспокоиться. В то же время наши войска в Италии и Баварии, а также 7-я армия находились на грани полного краха.

Имелись ли в этих обстоятельствах какие-либо оправдания для продолжения войны?

Поскольку все имевшиеся в нашем распоряжении дивизии оказались зажатыми на тесном пространстве, они были в большей степени, чем когда бы то ни было, обречены на общую судьбу. Что бы они ни предприняли – продолжили бы сопротивление, чтобы как-то помочь соседним частям, или потащили бы соседа вместе с собой в пропасть, выхода не было. Например, обрушение нашего фронта в Южной Германии должно было подвергнуть огромной опасности наши группировки в Альпах – Юго-Восточных, Юго-Западных и Южных. Если бы войска в Италии были уничтожены, это означало бы гибель для наших частей в Баварии и немедленное усиление угрозы Балканам.

В соответствии с законами психологии боя, когда все, кто участвует в боевых действиях, связаны общей судьбой, колебания в состоянии боевого духа частей, действующих на одном из участков фронта, начинают распространяться со скоростью лесного пожара. Еще более серьезные последствия могут иметь односторонние действия, предпринятые без учета положения других частей. Элементарный товарищеский долг не позволял любому честному солдату сложить оружие, когда его товарищи все еще продолжали свой последний бой. В условиях, когда от стойкости одного человека зависело решение вопроса о жизни или смерти его товарищей, военнослужащий и помыслить не мог о том, чтобы сдаться.

Я все время напряженно думал об этом. Теперь мы сражались не для того, чтобы отвоевать выгодные условия мира. Мы, руководствуясь исключительно чувством долга, теперь боролись за то, чтобы наши братья по оружию не попали в руки русских. Все остальное больше не имело значения. По этой, и только по этой причине мы должны были драться до конца.

В последние годы войны меня все чаще занимал вопрос о том, до какой стадии ее продолжение можно считать оправданным. Способность командира влиять на боевой дух своих подчиненных во многом зависела от его позиции по этой проблеме. После Сталинграда и захвата противником порта Тунис победа стала невозможной. Рассуждения о том, было ли успешное вторжение противника в Нормандии окончательным решением нашей судьбы, казались мне неуместными в обстановке, когда крах нашей обороны на Западном фронте убил последнюю надежду на возникновение тупиковой, патовой ситуации, а мы оказались в отчаянном положении.

Именно по этой причине начиная с осени 1944 года я поддерживал план генерала СС Вольфа, состоявший в установлении контакта с американцами в Швейцарии. Как солдат я убедил себя, что на данном этапе войны политические переговоры с противником были неизбежными и необходимыми. Западные участники альянса никогда не скрывали своего намерения разрушить Германию в политическом смысле, и прежде всего уничтожить национал-социализм и «милитаризм», к которым так или иначе имел отношение весь германский народ и все его руководители. Так утверждала пропаганда противника, не оставлявшая нам никакой надежды на национальное возрождение. На подобную решимость альянса покончить с нами, заключенную в формулу «безоговорочной капитуляции», мы могли ответить только одним: продать нашу шкуру как можно дороже, то есть сражаться как можно дольше и упорнее в надежде измотать противника и попытаться таким образом все же склонить его к переговорам. Однажды, в 1918 году, мы уже выбросили белый флаг и в результате были вынуждены принять безжалостный версальский диктат. Разумеется, никто из нас не хотел повторения этого.

Где-то в районе 20 апреля мне пришлось вплотную задуматься над этим вопросом. Ход оборонительных боев на Восточном и Западном фронтах не оправдал наших надежд. Берлин был в опасности. И все же я снова принял решение продолжать сражаться.

В последние два месяца приказы Гитлера содержали мольбы остановить наступление альянса или задержать его с целью выиграть время до того момента, когда на Восточном фронте мы одержим победу на родной земле, в которую фюрер продолжал непоколебимо верить, и когда будет создана новая – «самая лучшая» – армия, которая восстановит баланс сил; и, наконец, до того момента, когда мы сможем в массовом порядке применить новое оружие, и прежде всего «Народный истребитель»[17]17
  «Народным истребителем» называли «Хейнкель-162» – скоростной реактивный самолет, который, как надеялся Гитлер, будучи запущенным в массовое производство, мог бы производиться с минимальными затратами. Этими истребителями фюрер намеревался буквально затопить небо. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Однако, как установили американцы, тщательно подсчитав ущерб, нанесенный нашей военной промышленности, только радикальное усиление с нашей стороны мер противовоздушной обороны могло оказать серьезное влияние на исход событий, но и оно вряд ли изменило бы его. В этой ситуации к заключению мира на приемлемых условиях могли привести политические меры.

Немецкие солдаты, которые не знали страха до тех пор, пока в их руках было оружие, в буквальном смысле слова дрожали от одной мысли о том, что они могут попасть в плен к русским. Покинуть наших товарищей на востоке в этот тяжелый момент было немыслимо для любого командира, а особенно для меня, поскольку я отвечал за положение дел на русском фронте от Дрездена и южнее. Мы просто обязаны были сражаться, чтобы дать нашим войскам, действовавшим на востоке, отойти в британскую и американскую зоны.

Я в срочном порядке порекомендовал трем нашим группам армий на Восточном фронте, подчиненным мне, вступить в локальные переговоры с русскими, но все они отказались воспользоваться этим советом, считая это безнадежным делом. По той же причине на совещании в Граце, состоявшемся в начале мая, представители командования группы армий «Юг» заявили, что нам следует продолжать драться. Я запретил это, отдав войскам четкий приказ выйти из соприкосновения с противником и двигаться форсированным маршем в американскую оккупационную зону.

* * *

После смерти Гитлера командование вооруженными силами взял на себя адмирал Дениц. Он сразу же определил курс, которым мы должны были следовать. Дениц стремился как можно скорее заключить мир, но при этом не допустить, чтобы наши солдаты, воюющие на Восточном фронте, попали в руки русских. Соответственно, моя совесть была спокойна.

Сразу же после принятия на себя командования на Южном театре военных действий, которое последовало за капитуляцией 3 мая командования Юго-Западного фронта, я отправил Эйзенхауэру послание, в котором предложил ему капитуляцию всех германских войск, противостоящих американцам, и таким образом от имени адмирала Деница подготовил почву для полной капитуляции германских вооруженных сил. Оглядываясь назад, я по-прежнему считаю, что у меня как у солдата не было иного выбора.

Практическим результатом этого было то, что многие сотни тысяч германских солдат только из состава групп армий Лера, Рендулича и Шернера избежали попадания в лапы к русским и были освобождены почти сразу же после заключения перемирия. Если бы американцы повели себя иначе, количество этих солдат могло бы исчисляться миллионами. Ни один человек из тех, кому довелось видеть немецких военнопленных, вернувшихся из России, или говорить с ними, не станет сомневаться в том, что мы поступили правильно.

Если бы в результате своеволия какого-либо генерала германскому Высшему командованию пришлось преждевременно согласиться на капитуляцию, то есть тогда, когда еще сохранялась хоть какая-то надежда на улучшение положения, хотя бы с чисто политической точки зрения, или существовала возможность предотвращения трагедии хотя бы для части германского народа, этот генерал был бы признан предателем и осужден приговором самой истории. Примеры Петена и Вейгана говорят сами за себя.

Даже в тот период у меня не было иллюзий относительно того, что чем раньше мы сдадимся, тем более выгодными для нас будут условия капитуляции. С учетом итогов конференций в Ялте и Потсдаме, а также последующих событий никто не решился бы утверждать подобное. Следует лишь сказать пару слов о тех частях и подразделениях, которые сражались на изолированных участках фронта и сдавались противнику, ничего не выигрывая при этом ни для себя, ни для всех немецких солдат. Возможно, командиры этих частей и подразделений и выгадали лично для себя какие-то преимущества, но рано или поздно мировое общественное мнение осудило или еще осудит их как оппортунистов.

Альпийский горный массив (я имею в виду именно горный массив, а не мифическую Альпийскую крепость) на описываемом этапе войны служил сборным пунктом для групп армий, действовавших на Юго-Западном и Юго-Восточном фронтах, отдельных частей с Южного фронта и группы армий G. Этот горный район невозможно было удерживать в течение длительного времени, но все же можно было делать это достаточно долго для того, чтобы дать возможность группам армий на Восточном фронте уйти от русских. Темп их отступления диктовался положением тех частей, которые располагались ближе всего к передовой.

Отход основных сил группы армий E, дислоцировавшейся на Балканах, через узкую горловину требовал времени и мог стать вообще невозможным в случае возникновения неблагоприятной обстановки на правом фланге и появления бреши из-за отступления группы армий С в Италии. Таким образом, надо было усилить с помощью подкреплений правый фланг группы армий E и скоординировать ее действия с действиями группы армий С. Еще более важным с точки зрения положения на Балканах было то, как будет действовать группа армий «Юг» в Австрии; преждевременное отступление, особенно на правом фланге этой группы армий, блокировало бы группу армий E, которой в этом случае осталось бы лишь полагаться на милость Тито.

Проникновение фронта группы армий «Центр» в Чехословакию в сочетании с возможностью возникновения угрозы окружения с севера могло осложнить отступление. Следовательно, там тоже прежде всего нужно было укрепить наиболее опасные направления всеми имевшимися резервами. По действиям американской 3-й армии в отношении нашей 7-й армии можно было сделать вывод, что Чехословакия не является зоной интересов американцев, а это означало, что можно было не тревожиться по поводу возможности операций против группы армий «Центр», которые представляли бы серьезную угрозу.

На юге Баварии противнику удалось в кратчайшие сроки сделать то, что мне казалось крайне маловероятным, – практически без усилий пройти наиболее сильные участки нашей обороны. Теперь вопрос состоял в том, удастся ли нам удержать подходы к Альпам в секторе от Рютте до Брегенса. Благодаря исключительно благоприятному характеру местности эта задача казалась вполне выполнимой. Неплохо также было бы выяснить, двинутся ли в сторону Альп следом за остатками 19-й армии все французские силы или только колониальные дивизии, специально обученные ведению боевых действий в горах. И еще – будут ли они преследовать наши войска в горах или остановятся у их северного подножия? Была ли эффективной наша пропаганда по поводу Альпийской крепости? Возможность нанести удар по тылам группы армий С в Италии могла заставить противника поддаться искушению и сделать рывок в Альпы.

Как в итоге оказалось, французы все-таки пошли в Альпы и сделали бросок на север с целью окружить наши войска. 27 апреля они уже достигли северного подножия гор и к 30 апреля пробились в Альпы на широком участке. После того как противник овладел ущельями Цирл и Ферн, я дал согласие на капитуляцию 19-й армии. В этот период в Альпийском районе произошли некоторые крайне неприятные инциденты. Поведение гауляйтера Хофера было трудно понять, и при этом он так рьяно вмешивался в процесс руководства боевыми действиями, что мне фактически пришлось передать в части приказ о том, что указания гауляйтера Инсбрука, касающиеся военных вопросов, не должны выполняться. Впрочем, в других вопросах он тоже темнил. Неприятным результатом всего этого стало то, что мы то и дело ограничивались полумерами, пытались реализовать принятые решения, не рассчитав силы, что приказы либо вообще не выполнялись, либо выполнялись самым нелепым образом. Все это привело к потерям, которых можно было избежать и которые мы понесли из-за чужого двуличия или прямого предательства.

Даже в эти последние дни войны 1-я армия продолжала демонстрировать образцовую стойкость. Разумеется, и у нее случались неудачи, как, например, в районе Диллингена и Вассербурга – Мюльдорфа. Однако надо особо отметить командование и офицерский состав армии за их изобретательность, а солдат – за то, что они умело уходили от попыток противника окружить их. Я мог бы привести много примеров, но упомяну лишь генерала Риттера фон Хена, который с горсткой людей выстоял под атаками противника с севера и с юга, а затем и с запада и своей доблестью показал, что германские войска способны сохранять высокий боевой дух даже в совершенно безнадежных ситуациях. Далее к востоку американцы дошли до Ишля и Халлейна, а 7 мая действовавшие там германские войска сдались.

В Австрии, где 7-я армия действовала совместно с группой армий «Юг» под командованием Рендулича, наши войска могли достичь большего. Но происходившие там события все еще слишком близки к нам по времени, чтобы мы могли высказывать свои суждения на этот счет. В начале мая я проводил в Цельтвеге и Граце совещания с командным составом войск, сражавшихся на востоке. На совещаниях также присутствовал Винтер, мой начальник штаба, который очень помогал мне в те тревожные дни. Мое общее впечатление об обстановке в трех группах армий – «Юго-восток» (Лер), «Юг» (Рендулич) и «Центр» (Шернер) – оказалось неожиданно хорошим. Ни одна из групп армий не подвергалась непосредственной угрозе, действия противника против группы армий «Юг» в целом зашли в тупик. В то же время общая ситуация по вполне понятным причинам казалась мне удручающей. С другой стороны, оказалось, что в нашем распоряжении больше резервов, чем я ожидал, и что по своим боевым возможностям они сильнее, чем я рассчитывал. У нас не было проблем со снаряжением и снабжением, которые были куда лучше, чем на Западном фронте. На второй день я отдал войскам приказ как можно быстрее отойти в западную зону; к сожалению, выполнение этого приказа было осложнено тем, что накануне ночью противнику сдался штаб группы армий «Юг». (Печальной новостью стали также захват партизанами Тито командующего группой армий «Юго-восток» Лера и последующее вынесение ему смертного приговора.) Основная масса войск группы армий «Юг» и значительная часть группы армий «Юго-восток» все же смогли вплотную приблизиться к границе американской зоны, а затем, после моего спешного представления американцам, пересечь ее.

Силам группы армий «Центр» повезло меньше. Несанкционированные действия отдельных командиров частей 7-й армии сделали почти невозможным выполнение приказов Шернера. Было очень жаль, что группа армий продолжала сражаться уже после того, когда в силу вступил акт о полной и безоговорочной капитуляции.

Фактически моя деятельность в новом качестве началась 24 апреля, с созданием южного штаба Верховного командования вермахта, хотя официальный приказ был получен мной только в начале мая. Развитие событий требовало именно такого решения, причем в личном плане было несущественно, на кого падет выбор. О существовании соответствующего плана предоставления мне неограниченных полномочий я узнал еще в середине апреля; поэтому, когда, несмотря на мое представление, он не был осуществлен до конца месяца, я, не имея возможности нанести визит Деницу лично по причине моего временного отсутствия, послал к адмиралу доктора Хейлера из министерства экономики и через него потребовал немедленно легализовать мое положение. Мое требование было удовлетворено.

После перевода моего штаба в Баварию мои обязанности командующего, до этого момента носившие сугубо военный характер, существенно расширились в связи с необходимостью решения целого ряда политических вопросов. После того как юг страны был отрезан от севера, этих вопросов стало значительно больше. Это объясняется тем, что каждый правительственный департамент был представлен на юге министром или государственным секретарем, которые (так же как рейхсляйтеры и гауляйтеры, в том числе из Чешского протектората) пытались установить контакт с высшим представителем военного командования, в одиночку ничего не решавшим.

Было важно скоординировать действия командования вооруженных сил и деятельность гауляйтеров, а также организовать охрану общественного порядка на период времени между капитуляцией и заключением мира.

Даже среди гауляйтеров не было единства: одни хотели немедленно закончить войну, другие – сражаться до последнего человека. Например, гауляйтеры Аугсбурга и Зальцбурга относились к первой категории, а Мюнхена и Нюрнберга – ко второй. На совещании, проходившем 3 мая в представительстве южного штаба Верховного командования вермахта в Кенигзее, участвовавшие в нем гауляйтеры отказались признать очевидное и заявили, что мы должны либо продолжать драться, либо, по крайней мере, все бразды правления должны быть переданы национал-социалистической партии, поскольку в противном случае обеспечить порядок не удастся. На случай, если я откажусь отдать соответствующий приказ, они вознамерились немедленно самолетом отправить к Деницу своего представителя, дабы тот объяснил адмиралу, что это требование гауляйтеров не подлежит обсуждению. Я был вынужден произнести длинную тираду, чтобы хоть немного приоткрыть им глаза и заставить считаться с фактами. Они должны понять, внушал я, что наши противники воевали с нами в течение пяти лет для того, чтобы сокрушить национал-социализм, и теперь, одержав победу, ни за что не согласятся оставить партию у руля. Мне стало ясно, что партия готовила свои кадры исключительно для деятельности внутри страны и совершенно не заботилась об обучении их основам внешней политики.

* * *

Чтобы приспособиться к периоду, следовавшему за капитуляцией, нужно было начать все заново и полностью исключить любую возможность партизанской войны. Эта цель была достигнута. Те немногие военнослужащие, кто укрылся в горах и избежал пленения, не в счет. Они не имели никакого отношения к так называемым «добровольцам».

Необходимо было создать временную администрацию из людей, которые не были политиками и которых нельзя было заподозрить в причастности к нацистской партии. Эта администрация должна была действовать до того момента, когда бразды правления перейдут в руки оккупационных властей. Данная идея в целом была принята и, несмотря на недостаток времени, частично реализована. Так, были созданы местные добровольные отряды самообороны для предотвращения мародерства в период «анархии»; впоследствии им на смену пришла местная полиция, созданная по приказу оккупационных властей.

Кроме того, необходимо было предпринять своевременные шаги для снабжения населения и вооруженных сил продовольствием до той поры, когда оккупационные власти возьмут ответственность за это на себя. Обеспечение войск продуктами питания представляло собой проблему только в тех случаях, когда имел место внезапный наплыв военнослужащих с Восточного фронта в разоренные войной или малодоступные районы.

Чтобы избежать грабежей, гражданскому населению были розданы излишки военного имущества с резервных складов.

Государственный секретарь доктор Хейлер организовал весьма эффективную систему бесперебойного снабжения людей питанием и разработал меры, направленные на поощрение оптовой и розничной торговли. Для осуществления последних требовалась лишь санкция оккупационных властей – ожидалось, что она будет получена после совещания с генералом Эйзенхауэром. Однако это совещание, на котором требовалось обсудить и ряд других вопросов, так и не состоялось.

Я предложил генералу Деверсу не распускать всевозможные технические войска, а, усилив их специалистами, использовать по оговоренной с американцами схеме и под их контролем для срочного ремонта мостов (а в некоторых особых случаях и для строительства новых), восстановления наиболее важных железных дорог и подвижного состава и, наконец, для налаживания нормальной работы телефонной сети. Мы также подготовились к тому, чтобы в случае необходимости быстро создать трудовые отряды и собрать лошадей для организации работ в разоренных сельскохозяйственных районах.

Американская группа армий объявила о том, что в целом согласна с этими предложениями; после этого командующий Западным фронтом подготовил соответствующие инструкции; таким образом, для того, чтобы приступить к перечисленным неотложным работам, нужно было только одно – одобрение американского Генерального штаба. Однако его-то мы и не получили!

Приведу всего лишь один пример: в конце мая 15 000 военных связистов были готовы в любой момент начать ремонт телеграфной и телефонной сети. Я убежден, что если бы Моргеитау не повлиял на американские военные умы, то к концу 1945 года система связи и коммуникации, да и экономика Германии в целом были бы в состоянии, которое вполне позволяло бы восстановить их своими силами, благодаря чему американцы могли бы избежать значительной части последующих расходов.