Текст книги "Маргарита"

Пятый день: да всё снесем! «Надуть» на 400 миллиардов долларов

Министр начал утреннее заседание почти что с разноса: в двух циркулярных письмах месячной давности были некорректные формулировки, а одна – так просто содержала двусмыслицу; по трем департаментам реально не выполняется график работ – министр разложил по полочкам что и почему не будет выполнено в сроки; кадровые перестановки с учетом профессионального соответствия – словно он помнил десятки личных дел наизусть…

Подчиненные сидели прижавши уши и в совершеннейшем обалдении.

– И поросятину надо хорошую в столовую закупать, – закончил министр.

А оставшись один, еще раз удивился поразительной ясности, с которой память сразу представляла ему любой фрагментик, любую деталь из ближнего или дальнего прошлого: память просто восстанавливает любой кусочек жизни, и оказавшись там, можно повернуться в любую сторону, взять и рассмотреть каждый предмет.

Какое пронзительное удовольствие!

Тот лекарь вчера взял всего лишь три сотни зеленых.

Хороший мужик.

И никакой тебе магии, кроме лягушки.

Странная, правда, икона висит на стене – он такого сюжета не видел: Георгий Победоносец, он не Победоносец еще, стоит без обычных доспехов, просто в коротком плаще – круглый маленький щит в левой руке и копье в правой; змей одноглавый с крупным телом и мощными лапами метрах в трех от него – ощущение движенья какого-то, примеривания перед схваткой.

– Дмитрий Игоревич, сейчас сообщили: Большой Кубанский казачий круг вынес решение перейти в партию «Эх, Россия». И «яицкие» собираются сегодня по этому же поводу.

– То есть как, выходят из Конгресса?

Помощник полу утвердительно качнул головой.

– Чепуха какая-то, уточни еще раз.

–

Монет, отчеканенных в самых разных местах и в самые разные годы, было огромное множество, Иуда и раньше знал, что некоторые ловкие менялы делают себе целые состояния, а их семьи живут в богатых домах. Теперь, оказалось, он сам должен освоить эту науку.

Легче было с золотом и серебром, но и там случались подделки или подмешанный к основному металл.

Учителю не нравилось, что он слишком вникает, тратит на это время.

А как?

Если надо покупать пищу, менять рвущиеся у братии сандалии, платить за ночлег. Надо давать иногда самим милостыню, потому что нельзя смотреть в глаза человека, который знает, что ляжет спать без еды и не будет иметь ее утром проснувшись. Он ловил в таких случаях взгляд Учителя, а иногда не ловил, а давал сам. Надо и давать и просить, и спорить с менялами, потому что у него на счету каждая денежка.

Как же он опечалился, когда сам собою просился прибыток, но Учитель ему запретил: они ходят по Иудее, Самарии, Галилее, дорогам Сирии – сколько разного товара, который можно взять в одном месте и потом с пользой перепродать. Нет, Учитель запретил – если денег мало совсем и не дают подаяний, часть братии просто должна несколько дней поработать. Иуда сам работает в таких случаях, стараясь усердьем подать пример.

И научился уже чувствовать тех, кто подаст ему милостыню или не подаст. Есть богатые дома, к которым, он уже знает, не надо и подходить – зря тратить время. А где-то точно дадут, но нельзя являться навязчиво часто.

В лицо, обзывая бездельником, тоже плевали.

–

– Бушуют?

– Уж третий день стоят. И Кучерена там среди них бегает.

«Высокое лицо» мэрии призадумалось.

Но ненадолго – думай не думай, а ехать все равно надо – репортажи уже по чертову телевидению начались.

Люди заняли все пространство между входом в метро «Полянка» и магазином «Молодая гвардия» пространство – позволявшее вместить человек триста – тех самых выселенцев из домиков, построенных лет сто с лишним назад.

Лозунги передавали ясные настроения: «Замоскворечье – наша родина», «Предоставьте жилье в родных нам местах», было кое-что порезче.

Люди научились считать – рынок есть рынок, и сколько стоит тут квадратный метр земли под застройку, знали даже малые дети. «Рассчитайтесь по-честному» – справедливо царило в умах.

Первой на место выехала техническая бригада – надо было смонтировать площадку для выступления «высокого лица», поставить микрофоны и усилители.

Через полчаса отправился сам кортеж.

О прибытии его кто-то узнал заранее, и толпа ожидала.

Детки стояли с плакатиками: «Я хочу учиться в своей школе».

«Высокое лицо» ласково взглянуло на деток и, сопровождаемое, поднялось.

Кашлянуло, пробуя микрофон.

– Дорогие сограждане…

– Дорогие, конечно, – прервал сразу округлый мужик из первого ряда в какой-то махновской папахе на голове, – ты на каждом сколько рассчитываешь заработать?

Охрана внизу шевельнулась в ту сторону.

– Давайте, прежде всего, соблюдать корректность. Дома ветхие, вы это прекрасно знаете. И я вам скажу чистую правду…

– Чистую?! – ехидно рассмеялся мужик. – Давай чистую, послушаем правду-матку!

Воздух стал чистым, и очень легко задышалось, внутри снялось напряжение, свободной показалась каждая в организме клеточка.

Свобода – она же, правда.

«Высокое лицо» почувствовало освобожденье души, радость неизъяснимую, оттого что можно быть полностью самим им собой!

– Вон, Кучерена, я вижу блокнотик держит – циферки посчитал, что здесь почем. Сунь их знаешь себе куда? Циферки эти «по-белому», а по-настоящему, не заглядывая в твой сраный блокнотик, сразу скажу: как минимум вдвое больше. Каждый из вас, в гребаных этих квартирках, почти что – долларовый миллионер. – Его разобрал смех: – Только… хе-ха-ха… только хрен вы и десять процентов получите. Выселим всех к чертовой матери за Окружную. Я вам больше скажу – снесем тут старину на фиг всю. Что старину – Военторг, а, Военторг? В каталогах мира среди памятников модерна, и сто лет бы еще простоял. Французы приезжали, говорили: «Что вы де-елаете». А нам хреном по деревне – снесли и всё! И тебе, мужик, – он поискал глазами наглого мужика, тот не попался, но фраза уже полетела, – снесем башку вместе с папахой!

В подтверждение «высокое лицо» подняло руку, чтоб врезать хотя бы по воздуху, рука чуть двинулась вниз и застыла, словно схваченная вся гипсом.

Он попробовал ей двинуть еще… воздух тяжелый, он часто дышит, ноги отекли – неприятно стоять…

Что он тут наговорил, а? Что с рукой?

Телекамеры были?..

Вон, две проклятые.

–

Иуда всегда искренне благодарил человека, давшего любую монетку. И молился за него, чтоб Бог снискал ему благодать. Сколько глаз хороших, и таких, порой, бесконечных.

А братья недолюбливают его.

Как же, один шаркает сандалиями по камням, другой не замечает, что рубаха цепляет шипастый куст – а за все надо деньги платить.

Он досматривает за каждым, делает замечания – кто-то морщится или глупо шутит в ответ.

И посмотрели на него с укоризною, когда он хотел отогнать мальчишек от смоковницы, богатой спелыми ягодами. Мальчишки из соседней деревни – он знает эту деревню, достаточную очень и зерном, и скотом. Мальчишки сильные, не голодные, а со смоковницы он набрал бы полный мешочек.

Учитель шел впереди, повернулся и приказал оставить мальчишкам дерево.

Царствие небесное, о котором говорит Учитель, а братья задирают головы вверх – оно не там, оно в человеке. В которых-то точно есть. Он долго стоял у входа на рынок на солнцепеке, долго – и никто не давал. Солдат-римлянин скучающе смотрел на него, стоя в тени на посту. А когда Иуда, вздохнув тяжко, собрался уже уходить, сделал знак подойти. Рука протянулась и сунула ему монету с профилем Римского Императора – крупная денежка для простого солдата, и глаза – чуть улыбающиеся и ласковые. Иуда низко поклонился, и слеза упала на землю.

–

С утра профессор Рождественский отправился по приглашению в Академию, а днем, вернувшись, узнал от Зины, что «барышня» полдня провела сидя за Интернетом.

– Денис Денисович, она мясное отказывается есть. Говорит: люди не звери.

– Э, собственно… а рыбу?

– Рыбу не отказывается, говорит, нельзя есть теплокровных, они нам братья.

– Формально она права. Да-с, – профессор подумал, что можно самому иной раз заскочить в ресторан, а здесь, дома… – Зинуля, ты готовь нам всем теперь рыбные блюда, ну, икорки, там, красной-черной давай.

– Яйца ведь тоже можно?

– Можно, это у тебя идея полезная.

* * *

Толстяк зашел в недорогую пивную и вышел оттуда уже через две минуты, утирая рукавом губы.

А через десять секунд джип с очень темными стеклами отъехал от тротуара.

– Вы что ребята?

Двое с боков.

По ушам судя, – продукция «сделанная со стаканом». Старший на переднем сиденье рядом с шофером.

– Молчать!

– А далеко едем? Я деньжат-то с собой на пивко только взял.

– Заткнись, урод.

С боков для убедительности надавили.

* * *

Министр испытывал, что называется, кайф, ныряя в разные уголки памяти, но что-то стало происходить и другое – посещённое, сменяясь другим, не уходило совсем, а отступая несколько вглубь, продолжало маячить, куски находили друг друга, монтировались между собой и складывались.

–

– Иуда, посмотри эту монету. Золотая, попробуй на зуб?

– И пробовать не буду, я знаю эту чеканку – там половина медь.

Другие лепятся.

– Некогда мне с вами.

– Ну эту вот только взгляни.

Он берет в пальцы крупную монету и недолго рассматривает.

– Карфагенская она, ей двести лет.

– А за сколько менять?

– Ни за сколько, она у тебя год пролежит без движенья.

– Эх, беда-то! Всучили мне.

– А ты вот что сделай. Монета хорошо сохранилась, подойди к римлянам, не к солдатам, а из начальников. И меньше чем за два серебряника отдавать не соглашайся.

– Неужто, два серебряника?

– Попомни мои слова.

–

Большой «полуофициальный» совет под руководством представителя администрации – человека не из самых главных, но немаленького, и тесно связанного с бизнес-кругами, – проигнорировать было никак невозможно.

Главный «Торговый» не зря совсем приехал туда с тяжелым чувством – первый же вопрос от председательствующего прозвучал до примитивности безобразно:

– Ну и как будем вынимать у этой суки деньги?

Лёня сразу же предложил глупость: нарисовать ей на бумаге всякие привлекательные инвестиционные планы – нефть, газ, алмазы – втянуть, а потом – дело техники.

Молодой шустрый на всё депутат, редкая даже среди них пройда, предложил «еще лучше»: обвинить в пособничестве экстремистской партии «Эх, Россия», взять под стражу вместе с ее опекуншей, прессануть – сами на все согласятся.

«Торговый» встретился глазами с умным Катушевым, и оба друг друга поняли.

– Ну а вы что молчите, Евгений Матвеевич? – спросил председатель.

– Я, во-первых, предлагаю не называть женщин суками.

– Хм…

– Во-вторых, нужно представить ей несколько крупных реальных проектов с эффективными результатами финансирования. Пусть закажет международную экспертизу и принимает решение.

– Вы что же, всерьез полагаете, что мы вынем у нее таким способом четыреста миллиардов?

– Вынимают из карманов, и я в этой области не специалист.

«Не будет он на старости лет срамить себя участием в шайке. Нет, не будет».

Ответ, разумеется, не понравился, и в его сторону больше уже не смотрели.

Нервного разговора хватило всего лишь на полчаса, выбрали все-таки предложение обвораживать сказочными планами и отправить на это министра финансов, администратора… Лёня, видимо вспомнив про танцы с цветком в зубах, нашел предлог отвести свою кандидатуру, третьим вызвался известный всем «Энергетик».

Готовиться к сказочным планам было незачем, ехать договорились почти не откладывая.

Администратор отозвал к себе Катушева.

– Конфеты-бараночки я еще понимаю, но они же по всей стране поросят раздают. Откуда у них такое количество поросят? Наши специалисты просчитали внутренние ресурсы, таможенный ввоз за три последние месяца – нет в стране такого количества поросят!

– Совершенно верно.

– Тогда как вы это объясняете?

– Да просто. Мои люди проследили эту схему: приезжает грузовик с поросятами, отдают двух-трех и обещают скоро приехать и раздать остальным, а молва по областям идет, что у каждого уже есть дармовой поросенок.

Что-то не понравилось администратору в этом флегматичном ответе.

– Да?

– Ну, не из воздуха же они их берут.

* * *

– Вон, машина с нашими поросятками пошла. Желаете, остановлю, вам дадут одного?

– Будет тебе сейчас поросятина, – проговорил с переднего сидения старший.

– Ну, будет так будет. А это что?

– Где?

– Вон, коллектор прорвало.

Все увидели, как из какой-то дрянной трубы мерзкая жижа хлещет потоком в реку.

– Нужно вам это?! – зло проговорил мужичок. – Вот это вам нужно?!

– Не нужно, но ты все равно заткнись.

–

Иуда давно заметил, какие разные люди.

Когда Учитель говорит с ними, у одних свет возникает в глазах – но потому что их души и так это знали, их радует подтверждение, выраженное собственное их чувство чужим сильным словом. У других – только недоумение, им любопытно, как если бы показали какую диковину, а головы потом возвращаются к своему кругу мыслей.

Разве Учитель не понимает?

Разве не сказано: все возвращается на круги своя.

И еще: у кого много есть – преумножится, а у кого мало – отнимется то, что имеется.

–

– Да, уютненько тут у вас, хороший подвальчик.

Человек сидел за столом, а те трое вошли и остались стоять.

– Садись.

– Благодарствуйте.

Мужичок расположился на стуле напротив.

– Ты на кого работаешь?

– О!

– Что, о, хозяина называй. … Что молчишь, жить хочешь?

Мужичок призадумался.

Потом улыбнулся:

– Другой раз радость от жизни берет, счастье какое-то… – и погрустнел: – а иногда и не очень.

– Ваньку валяешь, сукин сын.

– Насчет происхождения вы, извините, не правы.

– А понимает твой хозяин, на кого замахнулся? Ришельевич с Полуниным мне, понимаешь, мне платят.

– Много?

– Не твое дело, собачье.

– Опять, извините, ошиблись с происхождением.

– Значит, хозяина своего ты не сдашь?

– Нет.

Их глаза сошлись, и тот первый вдруг ясно понял, что орех этот можно раздавить-размозжить, но вынуть из скорлупы ничего не удастся.

Стало быть, и время терять больше незачем.

Взгляд, брошенный за спину мужика, все сказал, старший двинулся, но двинулось еще что-то.

Двинулся слегка, вроде, воздух и пол, лестничный ход ухнул, проседая под гигантским черным медведем – невероятная черная туша лишь задела по пути слегка старшего, и того пушинкою отнесло к стене. Двое других, было, сунули к кобурам руки, но каждый сразу же понял – стрелять в эту страшную тушу, всего в нескольких метрах, из их «пуколок» – это сразу подписать себе приговор.

Медведь легко достиг другой стороны стола, встал в рост… зверь не ударил, а просто дернул лапой, и оторванная голова полетела на стол.

Кровь стала стремительно растекаться.

Гость слегка отстранился, чтоб не запачкаться, и встал.

– Ну, я поеду?

– Можем подвезти, – любезно предложил с пола старший.

– Не надо, – добродушно улыбнулся мужик, – я на попутках.

И двинулся вверх по лестнице.

Медведь, прихватив голову, затрусил за ним на задних лапах, словно за дрессировщиком в цирке.

* * *

На секретарский телефонный звонок энергичный женский голос ответил, что Их Высочество готово предоставить представителям власти аудиенцию.

Поехали, как положено, каждый в своей машине и со своей охраной.

* * *

Сообщения шли чередой.

С личными извинениями позвонил атаман от Донского войска.

– Ты, Игоревич, прости. Сам я был против, но донцы единогласно почти решили вступить в «Эх, Россию».

Другие звонки… ближе к вечеру Митя понял, что от Русского конгресса – его любимого детища – осталась только кучка татар и евреев.

И ударило тяжелой волной: всё, конец? начинать жизнь с нуля? и не будет трибун, кабинетов… денег, между прочим, тоже?!

Пространство резко вдруг сузилось, явивши хамскую образину.

Ту именно – канадо-американского казачьего войска.

Образина с натугою улыбнулась, и шерстистая рука протянула ему небольшой, но заметно тяжелый, мешочек; очень приятный – ни с чем не спутаешь – серебристый звук исходил от его содержимого.

Митя, обрадовавшись, протянул руку, но образина дернула мешочек к себе и рука обидно схватила воздух.

Стон и вопль, слившись, вырвались из груди, пальцы, мешая друг другу, задергали листки телефонной книжки…

А зачем?

Он же помнит телефон наизусть.

Образина снова ехидно протянула мешочек.

– Ха, да у меня в сто раз больше будет, коз-зёл!

Митя резко вдохнул и выдохнул перед ответственным разговором.

На «козла» образина обиделась и издала недовольный, животный какой-то, звук.

* * *

Представитель администрации, выходя из машины, сразу заметил некоего в плаще с поднятым воротником и надвинутой низко шляпе.

Тот совался в подъезд, и подъехавших заметил слишком поздно.

Администратор сделал знак другим подождать и подошел к человеку.

– Борис Абрамович, но это уже безобразие. Вы нарушаете основные договоренности.

– А как я мог, как я мог не сделать визит любимейшему существу своего близкого друга, не выразить соболезнование, – быстро заговорил тот, – щенком держал ее на руках, – он показал, как держал и баюкал.

– Где остановились?

– Как где, на старой московской квартире. Там, кстати, при шмонах свинтили со всех дверей золотые ручки, ну хоть бы обычные взамен них поставили. Свинство какое-то.

– Слушайте, правила надо соблюдать – после нас.

– А что вы тяните? – он взялся пальцами за рукав и приблизил голову: – Есть один очень простой способ.

– Какой способ?

– Ну-у…

– В пай хотите войти?

– Хочу. Двадцать пять процентов… хорошо, двадцать.

– Нет, заранее не обещаю. Мы сначала сами попробуем.

* * *

– Вадим Робертович, а вы уверены, что никакого скандала не будет?

– Какого скандала?

– Ну, как у Иры.

– Ты с кем меня сравниваешь?

– Я не сравниваю, но она, между прочим, на нервной почве в психушке.

– Вон как.

– Да, полное отсутствие памяти. Помнит только ранний период – когда была пионервожатой, про дедушку Ленина все время плетет.

Ведущий Соколов рассмеялся, это только добавило ему азарта.

– Ладно, я в гримерную. Не бойся, нам черт не брат.

* * *

Госпожа Маргарита Вейлер слушала их внимательно: и про нефть на шельфах, и про газ, про грандиозную евро-азиатскую магистраль, которая возьмет на себя большую часть мировых грузоперевозок…

Насторожило в первый раз, когда увлекшийся «Энергетик» был остановлен словами:

– У вас более тридцати миллиардов долларов отвлеченных средств из самой энергетики, вы их куда дели?

А через некоторое время последовало:

– Вы ведь самоотказники, господа. Выкинули старость на улицы. Так не поступают даже в собачьей стае. Я прокатилась в метро. Днем, когда инвалиды могут просить, двигаясь по проходам. Страшной формы калеки. Кто мешает выделить для строительства удобных инвалидных домов с уходом два-три миллиарда всего, из тех трехсот с лишним, что вы держите за рубежом под крошечными процентами.

Администратор первым понял: все, что они тут мололи, ушло, как вода в песок.

Дальше речь полностью перешла к хозяйке.

– Я просмотрела действующие на настоящее время налоги. На каждый рубль… доллар, неважно, вы получаете от НДС, ЕСН, и подоходного налога более пятидесяти процентов в казну. Это без налога на прибыль. Два процента и свыше пятидесяти процентов – кто-нибудь может мне объяснить причину предпочтения не второго, а первого?

Взялся, было, министр финансов.

– Сударыня, вы забываете о сроках окупаемости…

– Совсем не забываю. Во-первых, бюджетные доходы с этим никак не связаны, я же считала без прибыли, во-вторых…

Разобралась «зараза», подумал Администратор, и манера её – поворачивает не глаза, а голову, неприятно упирая в собеседника взгляд.

– Во-вторых, господа, через два-три года нормально организованное предприятие может быть выставлено на торги, с сохранением профиля деятельности, разумеется. Вот вам и инвестиционный объект, не в чистое же поле вкладывать. Вы мировую практику сколько-нибудь изучали? А шельфовые и прочие запасы разумнее поберечь.

В последней попытке Администратор ляпнул что-то про «Модернизацию»…

– Полно, – почти ласково прервали его, – ваша власть сейчас – пылесос, который втягивает в себя из общества грязь. Можно, конечно, модернизировать пылесос, но всё равно это будет пылесос; холодильник, телевизор вы из него не сделаете. – И голос стал жестче: – «Друзьям всё, остальным закон» – хамская формула, но вы и тут превзошли: «Друзьям всё, остальным беззаконие».

Министр и «Энергетик» хотели, было, в ответ на «нападку» провякать, но в комнату вошла дама – стройная, высокая в черном блестящем брючном костюме с изумрудным колье; в одной руке дама держала бутылку шампанского, в другой – полу отпитый бокал.

– Милая, – обратилась она к хозяйке, – Зина уже приготовила устрицы и к ним отварной рис с красным перцем. Аудиенция закончена, господа. Все вы получите vip-приглашения на назначенный послезавтра бал в Нарышкинском дворце. А сейчас ступайте к чертовой матери.

В прихожей двери были открыты, демонстративно назначенные им для выхода, но ступив за них, трое все почувствовали сперва непонятную пустоту, затем – никакой лестничной площадки – комнатка, освещенная подвешенной к потолку керосиновой лампой, образок в углу, маленькое с темнотою оконце – вроде кельи, что-то такое. Женщина сидит у другого края стола, старая, с белой с прозрачностью кожей, старость уже последняя, у которой совсем мало времени.

Глаза… в них горе.

И переполняются горем, глядя на них.

Администратор заволновался вдруг, а «Энергетик» торопливо проговорил:

– Мама, ну мы ж как все люди.

В глазах старой женщины появились слезы, и Администратор почувствовал, что ему больно как-то везде.

– Если бы я знала, – рот остался полуоткрытым, – если бы я только знала…

Наваждение просто – они стоят на большой лестничной клетке, два охранника дожидаются их у лифта, «Финансовый» осторожно посматривает, а «Энергетик» встряхивает головой, двери большого лифта уже открыты.

* * *

Диктор объявил: «Вадим Соколов, господа!», и на площадке появился известный всей стране ведущий.

До этого были представлены два оппонента-участника: мужичок крепкий-округлый, представитель малого бизнеса и член партии «Эх, Россия», и представитель партии власти – заместитель председателя генерального секретариата.

– Зампредгенсек, – сразу прокомментировал Соколов, – вас вызвали, вам первый вопрос.

– Вопрос простой: что означает приставка «эх» в названии вашей партии?

– Прощеньеца просим, это не приставка, а частица. Частица богатая любым выражением: радостным, грустным, разочарованным, каким хотите.

Соколов: Россия, так сказать, во всем ее многообразии, понятно. Ваш вопрос?

– А у меня не очень простой. Россия разная сейчас – старики бутылки собирают, чтобы, значит, купить для желудка кефира, доктора наук получают по триста долларов, а секретутка любая в крупной фирме – шестьсот и больше, бандиты всё поделили, чиновники Куршевелем не стесняют себя и островами разными, мэры удачно на миллиардершах женятся, журналистики разные или ведущие на телевидении, – он скосился на Соколова, – лопатой деньги гребут, а хирургическая медсестра перед операцией ест бутерброд с маргарином. Как же ваша партия «Единая» всё это объединяет?

Соколов: Любопытный вопрос.

– Ну, во-первых, наша партия никаких бандитов не объединяет.

Соколов: Ой, ли.

– За голословные обвинения, хочу предупредить, можно привлечь к суду.

Соколов: Мне страшно.

– Во-вторых, наша партия объединяет именно тех, кто желает процветания России.

– Хе, процветание, любезный, это заводы и фабрики. Я, вот, челночил по разным странам в девяностых и на рыболовецких судах подрабатывал.

Соколов: Повидали мир, значит?

– Пришлось. И куда не приедешь, к политикам на выборах только два вопроса – трудовые места и социальная защита. Процветание – это и есть трудовые места. Много их создали?

Соколов: Да, чиновничьих мест они создали много.

– Не надо огульно, и без знания дела.

Соколов: Ну, расскажите со знанием.

* * *

– Молодец, Мотов, хорошо его шьет. Милая, может быть, ты все-таки запьешь немного устриц этим сухим шампанским?

– Нет, алкоголь человеку совершенно не нужен.

– М-м, человеку, пожалуй. Зиночка, достань, будь любезна, вторую бутылку.

* * *

Разместиться для краткого обсуждения решили в машине у «Энергетика» – у него там отличный бар.

– Провал полный, ребята, – начал хозяин машины, разливая всем в рюмки. – Нужны какие-то радикальные меры.

– А к кому, – поинтересовался «Финансовый», – переходит ее состояние, если в случае…

– К опекунше, – сообщил Администратор, – а та еще похлещи, пожалуй, будет. Но у «Березы» есть план, говорит – очень простой.

«Энергетик» сразу налил по второй.

– Сколько за него хочет?

– Двадцать процентов, и чувствую, не уступит.

– Восемьдесят миллиардов долларов? Вот пи-дараз!

* * *

Зампредгенсек нес ахинею.

Мужичок пару раз сбил его народными шуточки, и к окончанию первого раунда связно весьма изложил, что страна с бесконечным земельным ресурсом не способная себя прокормить и не страна вовсе, а недоразумение.

Счет зрительских симпатий шел не в пользу зампредгенсека один к десяти.

В перерыве Соколов рассказал про очередную дуэль:

– Помещик Кашкин стрелялся со своим соседом – убежденным толстовцем и пацифистом. Первой пулей Кашкин попал в верхнюю крупную мундирную пуговицу, расплющил ее, не причинив противнику ничего, кроме синяка. Сосед выстрелил в воздух. Второй пулей Кашкин угодил с тем же результатом в среднюю пуговицу. И наконец, третьей пулей расплющил нижнюю. По требованию уездного дворянского собрания Кашкин не только купил три новые пуговицы, но и самолично пришил их к мундиру соседа.

Соколов всегда заканчивал дурацкие истории про дуэли с видом человека, открывшего, как минимум, новый «замечательный предел» математики.

Прикинули, кому лучше ехать к «Березе» на переговоры, и вышло на «Энергетика».

Когда направились к своим машинам, Администратор сказал «Финансовому»:

– Вот посмотришь, он опустит его процентов на пять, и себе в откат заберет.

«Финансовый», собственно, и не сомневался.

–

Друг Иуды, с которым вместе росли, работал у Каифы прислужником и сообщал кое-что время от времени.

Каифа не добрый, но и не злой – он обычный приспособленец. А Пилат, вот, злой и алчный. Каифа собирает каждые три месяца для него незаконную дань, но того все равно не умаслишь. И сегодня дружок сообщил ему – Пилат хочет как-то покончить с Учителем. И еще он сказал: «Берегись, Иуда, вас всех бросят в темницу».

Иуда не очень боялся темницы, и не это сейчас занимало его.

Позавчера, когда они шли к Иерусалиму и остановились на отдых, женщина принесла большой сосуд с маслом. Безумно дорогим. И обмыв Учителю ноги, стала натирать этим маслом.

Он, было, сказал, что лучше продать… но Учитель не велел мешать женщине в ее хорошем порыве.

Иуда почти не спал ту ночь – монетки, кучками и по одной, будто он запомнил выпрошенную им каждую, мелькали и мелькали перед глазами. Это не было сном, он мог повернуть любую или дотронуться пальцами. Только под самое утро удалось заснуть, и он поднялся с больной совсем головой.

А от потерянного сна крепко проспал этой ночью.

Только пробудился совсем другим человеком.

Он перестал любить Учителя.

Это непривычное чувство он еще продолжает переживать.

–

Второй раунд начали секунданты.

Известная всей Москве дама и представитель молодежного движения пятого транша с рекомендующим названием: «Ваши!». Оба в наглую заявили, что «Эх, Россия» профашистская организация, и дама – сама, правда, не слышала, но знает, – что это партия провозглашает лозунг: Россия для русских!

Призванный ответить, тяжело вздохнув, укоризненно посмотрел на даму, но той – как с гуся вода.

– Лозунгов таких у нас никогда не было, а про фашизм, извольте, поговорим. Слово происходит от итальянского fascia – по-нашему куст. Кустовой способ существования, значит. В нашей политической географии это какой способ? Известно, кланово-этнический. И когда же это русские таким способом существовали? Я вот, хотя времени мало совсем, но книжки почитываю, приходится, иной раз, извиняюсь, и в туалете.

– А в туалете хорошо читается, – нестеснительно поддержал Соколов.

– Да-с, философ наш Иван Александрович Ильин подчеркивал – наоборот, не солидарные мы русские люди, не корпоративные. А вы про фашизм. И как практик могу сказать: вот люди с Кавказа, я против, лично, ничего не имею, вот у них семьи-кланы огромные – деньги соберут, здесь в Москве магазинчик откроют, без кредита всякого. Поработают там сами, не отрицаю, поначалу здорово поработают. Еще раз накопят-соберут – второй магазинчик. Глядишь, в третьем уже работают девчонки из Молдавии, с Украины, а машины у хозяев с битых жигулей на иномарки поменялись. А мне где взять на мои пирожки?

Соколов: Пирожки печете?

– Да, этими, вот, самыми, – мужичок поднял слегка когтистые руки, – коммерческий кредит мне не по силам, а эти вот, – он ткнул пальцем на оппонента, – денежки за границей держат под два-три процента. Я б с удовольствием взял под три валютных процента, – он ткнул туда же, – так не дают. Рынок это что? – он посмотрел на ведущего. – Я вот Кейнсов-Фридманов не читал, но знаю, рынок – это условия равных возможностей. А вы фашизм, да фашизм.

Мужичок махнул рукой и совсем огорчился.

Однако тут вступили его секунданты.

– Гелла, как ты можешь быть в двух местах сразу?!

– О, милая, это совсем не сложно. Вот в трех-четырех сразу, бывает иногда затруднительно.

– Нарколог, – представилась пушистая брюнетка с зелеными глазами. – Вашей партией был принят закон, согласно которому любой человек мог иметь с собой до десяти порций сильного наркотика. Этого вполне достаточно для мелкооптовых торговцев, которые орудуют на дискотеках, да и повсюду.

– Данный закон больше не действует.

– Знаю, но когда тот принимали, чем руководствовались?

– Не ошибается, кто ничего не делает.

– Еще говорят: «Некоторые ошибки – хуже, чем преступления». И хочу отметить одно эмпирическое наблюдение: моральная и умственная дефективность шагают вместе. Я к тому, что коммерсанты у вас обороной управляют, бухгалтеры – медициной, нефтью-газом – вообще кто попало…

– Во-первых, не совсем так. А во-вторых, мы исправляем ошибки на марше.

У ведущего Соколова перекосило физиономию.

– А куда маршируете?

Не дожидаясь ответа, он предоставил слово второму секунданту.

Мужчина в строгом темном костюме и галстуке, глаза странно разные – темный и серебристый.

– Руководитель охранной фирмы ОГПУ.

Соколов: То самое?

– Охрана Граждан и Правовые Услуги.

Соколов: Фу, отлегло.

– Не буду рассказывать, как легко проводить селекцию мигрантских потоков через наши представительства в странах ближнего зарубежья.

Соколов: Действительно легко?

– Небольшой дополнительный штат и элементарное сотрудничество с местными МВД. Последний закон, позволяющий регистрировать трудовых мигрантов просто в канавах, которые они роют, это издевательство над человеком. Могу сказать, что кроме профессиональных криминальных элементов огромную часть преступлений совершают люди, доведенные до края свинским состоянием и нуждой.