Текст книги "Маргарита"

День седьмой: бал Маргариты

– Собирайся, милая, мы отправляемся во дворец Нарышкина, сегодня там бал. Потом убираемся отсюда к чертям.

– Позволь, – она показа на девушку, – а Зина?

– Не беспокойся обо мне, – поспешно произнесла та, – я умею работать. И профессор заплатил мне вперед.

– Возьми, Зина, – Гелла сняла с руки платиновый браслет с изумрудами, – продай, тебе на всё хватит.

– Нет!

Гелла силой взяла руку и нацепила браслет.

– Не спорь со мной, девочка.

– Никогда не продам, – прошептала та.

– И пожалуйста, не зарекайся. Поторопись, Маргарита.

– Это далеко?

– Да. Но мы доберемся быстро по воздуху.

– Что ты имеешь в виду?

– Вертолет, разумеется.

* * *

Маргарита увидела с воздуха прекрасный дворец и хлопнула в ладоши – красный, среди доживающей последние дни тихой осени с ее желтым и еще немного зеленоватым.

А когда они летели над такими лесами, Гелла сказала: «Ты многое увидишь в мире, но такой праздничной сначала, а потом тонко грустящей осени, не увидишь больше нигде».

Мраморная лестница с парковой стороны вела в бельэтаж, дверь им распахнулась сама, снова лестница – очень торжественная и широкая.

Зал наверху, и кажется, здесь их много…

Маргарита от удивления дернула головой – из дальних дверей вывалился гигантский, невозможных размеров кот в красной лакейской ливрее.

– Где Мессир? – спросила Гелла, будто ничего не случилось.

– Их почивают, – недружелюбно ответил кот.

Но тут же голос низкого тембра откуда-то произнес:

– Не ври, я уже встал.

Гелла присмотрелась к коту:

– Что у тебя с ухом?

– Давеча серебряную ложку по рассеянности в карман положил.

Кот явно находился в посредственном настроении.

А теперь Маргарита увидела немолодого, высокого человека с сильной фигурой. Сила пряталась не в плечах, обычных по ширине, а во всем корпусе, сила уходила в руки с длинными пальцами, если такие за что-то возьмутся… она невольно пожалела кота.

– Хороша! А? Порода видна! Подойди ко мне, Маргарита. Мотов, подай!

Кот оказался рядом, с ящичком в бархате красного цвета.

Мессир открыл крышку, и в его руках появился алмазный венец.

Еще через мгновение чудо-венец нежно прикоснулся к голове Маргариты.

Коту очень понравилось.

И так, будто это его прямая заслуга.

– А то всё говорят – Пушкин, Пушкин. Подумаешь, Пушкин, мы сами не пальцем деланные.

Мессир еще раз осмотрел гостью.

– Цвет бала – красный и белый. Платье – черное. И маникюр.

– Подошьем, подгладим, – замурлыкал кот, – подштопаем дырочки, – и поспешил сделать два шага назад, – Мессир, ну не надо меня больше за ухо.

Графский цвет Нарышкиных был красный и белый. На мраморной внутренней лестнице с краев по обе стороны всегда стояли пажи – ступенька с белами, ступенька с красными, а граф с супругой принимали гостей у лестницы наверху.

Каких гостей!

Сам Император Николай I, да будет ему земля чем-нибудь, всегда посещал бал Нарышкиных.

Министры, дворянские фамилии, с которыми связана вся русская история… не было в России частных домов, превосходящих своим приемом Нарышкинский.

* * *

На мраморной внутренней лестнице с краев по обе стороны стояли пажи – ступенька с белыми, ступенька с красными, в старинном кресле слоновой кости в длинном черном шелковом платье сидела красивая брюнетка с темными очень внимательными глазами, с изящным блистающим алмазным венцом над умным выпуклым лбом.

Рядом в красном камзоле и белых панталонах стоял прибывший из Парижа граф Нарышкин – почтенный потомок славного рода.

Граф был невысокого роста, плотного, мужиковатого чуть сложения, и с лицом довольного жизнью, хорошо покушавшего разбойника.

Во всю стену над ними гости сразу замечали панно.

Георгий и Змей с черной звериной тушей – что-то уже произошло между ними, оба отступили после схватки – возможно, уже не первой. У змея кровь на лапе, и есть лужица на земле, у Георгия погнут щит с внешнего края, плащ у правого плеча порван и кусок отвалился вниз лоскутом. Оба переводят дух и готовятся.

Третьим, не бросавшимся сразу в глаза, сзади-сбоку от кресла красивой женщины, стоял человек в черном смокинге с черной рубашкой и маленькой белой бабочкой. Когда гости, приветствуя королеву бала, слегка задерживались, человек борцовского сложения чуть улыбался, его странные глаза – один темный, другой серебристый – только лишь мельком увиденные, вызывали желание быстрей отойти.

Министры, люди с фамилиями, не сходящими со скандальных полос, или очень известные по спискам журнала «Форбс»… паж в красном на последней ступеньке, не вытерпев, прошептал: «эх, Россия».

– А я вас в кино снять хочу, – почти пропел известный режиссер, – в фильме «Переутомленные солнцем».

– Спасибо, но я вовсе не желаю быть переутомленной, сударь.

Граф Нарышкин приветствовал гостей цепким рукопожатием и улыбкой с острыми, чистыми, но редкими, почему-то, зубами.

Дворец сиял и блистал!

В первом зале некоторые гости, впрочем, получали очень своеобразный подарок.

Только некоторые.

Пушистая брюнетка с зелеными мерцающими глазами, вставляла вдруг в рот детские золотистые соски.

Проворство, с которым она это делала, не давало времени возразить, а затем, от инстинктивного втягивания, у получившего возникал такой шарм в голове, что прочее на какое-то время исчезало из поля зрения.

Его любимое вино… нет, не вино это вовсе – тянущаяся лоза, солнце, проникающее в виноград, запах нагретой солнцем земли, лист виноградный, нежно покрывающий нёбо, и вместе с этим, вместе с этим вино…

Кто эти избранные?

Ну, наблюдавшему со стороны офицеру Катушева скоро стало понятно – кто именно.

– Пососите-ка, сударь, – весело сказала очередному зеленоглазая.

– О, сударыня, редкий случай – вам тоже положено. Нет, широко открывать не надо.

Фонтаны с шампанским.

И скоро появились редкой тонкости деликатесы.

Но многих интересовало не только это.

Слух, что наследница великих капиталов Смирнова вступила в «Эх, Россию» с утра бродил по Москве.

Искали глазами Козулинского, а когда находили, улучив момент, приближались и произносили тихо несколько слов.

Козулинский, прогуливаясь из зала в зал, кивал головой, обещая завтра же для более обстоятельного разговора принять: депутаты, министры, сенаторы, и те самые с сосками, вынимавшие их, на время, для разговора.

«Игры, игры!» – заговорили кругом.

«С призами» – уточнил кто-то.

Дама, закончившая работу с сосками, выступала теперь затейницей в одном из залов.

Стоя посередине культурно образовавшегося людского круга, она попросила внимания, хлопнула в ладоши, и белый паж принес и поставил два кейса.

Дама указала на них пальцем:

– Главный и утешительный приз. Открой.

Паж взял в горизонтальное положение маленький кейс, открыл и повернул в разные стороны публике.

– Пол лимона, – сходу сказал опытный адвокат.

Большой кейс оказался значительно тяжелее, и паж поднапрягся.

– Два лимона, – произнес адвокат.

– Первая конкурс-игра, – объявила дама: – «Кто выдержит поцелуй». Предупреждаю – игра, но не шуточная.

Публика не сразу проявила решительность, и известный художник, нарисовавший половину Рублевки, этим воспользовался.

– А, тряхну стариной!

Художник, по современным понятиям был еще молод, а «до старины» имел не меньше десятков двух женщин.

Эх, наивный…

– Па-озвольте, пр-ройти, – с плохой дикцией произнес знакомый очень немолодому поколению голос, и мужчина с густыми бровями двинулся к середине круга. – Дай-ка, я тебя по-оцелую.

Художник сразу понял, куда он влип, хотел отскочить назад, но белый паж нагло упер ему в спину руки.

Леонид Ильич и к старости не лишился физической крепости.

Публика разделилась на разных болельщиков – мужчины хихикали или громко смеялись, женщины напряженно и даже болезненно вглядывались, а затем начали сострадательно сжимать губы, видя, как мотается красивая голова художника…

– Ну так же нельзя! – негодующе воскликнула одна, недавно им спортретированная.

И вместе с ее словами художник, подогнув ноги, пополз вниз.

Леонид Ильич отпустил несчастного и довольно и глубоко вздохнул.

Паж стал помогать подняться… у художника вышло не сразу, а когда вышло, белый паж втиснул в руку ему маленький кейс.

Жертва, шатаясь, двинулась сама не зная куда.

– Только утешительный приз, господа, – объявила зеленоглазая, – увы. Но мы все равно поаплодируем.

Жертва уловила издевательские аплодисменты и уже издали простонала.

– Дайте-ка я, – предложилась известная ведущая ультрамолодежных программ.

Леонид Ильич чмокнул, раскинул для объятий широко руки, она подошла и положила ему на плечи свои – заметилась умелая хватка.

Губы генсека разявились и потянулись, но произошел перехват – и снова почувствовались свой стиль и манера.

Сбитый, спервости, столку, но тоже приемистый Брежнев почти перехватил инициативу, и вот уж чуть-чуть… но ему не дали…

Теперь мужчины смотрели поблескивая глазами и с завистью, а женщины – с омерзением.

Генсек еще попытался…

Опять безуспешно.

И вот… его голова начала мотаться…

…тело стало терять равновесие…

– Пожалеем возраст одного из участников. Сударыня, вы выиграли. Сударыня! Вы выиграли уже!

Два красных пажа приняли очень неуверенно стоявшего под руки и повели на заслуженных отдых.

Победительница, взмахивая короткой юбочкой, сделала всем реверансы и хотела взять большой кейс, но белый паж вежливо упредил:

– Какая твоя машина?

– Войти к Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому! – объявила затейница.

Все вдруг увидели в стене большую кабинетную дверь.

«Эх, – подумал наблюдающий офицер, – поговорить бы с “самим”, да нельзя ему здесь выпендриваться».

В очередной раз он сдвинул к воротничку голову и проговорил:

– Пока все нормально.

– Что, нет желающих? – переспросила дама. – Ах, вы, господин депутат от фракции коммунистов, хотите? Прошу.

Что-то изменилось в сначала уверенном лице известного депутата, когда он делал шаг внутрь.

– Это, скорее всего, надолго. Возможно, просто придется отдать утешительный приз вдове. Пройдемте в соседний зал к небольшому бассейну.

– Конкурс простой, – заявила она, когда публика навалила. – Нырнуть и не вынырнуть.

Люди оторопели.

– Уж лучше к Дзержинскому, – произнес кто-то.

Но снова нашлась ультраведущая.

Она подошла к бортику, прыгнула в воду, вынырнула с улыбкой во все лицо и грудью без лифчика, видную сквозь мокрую ткань.

– Давайте мне утешительный приз!

– Браво! Поаплодируем!

Аплодировали не очень, многие думали одинаково: «ну какой же я был дурак».

– Скачки на козлах! У нас тут небольшой ипподром. Спринт, средние и большие дистанции.

Маргарита, приглашаемая пажом, вошла в кабинет – Мессир в черном китайском халате с красными по нему драконами сидит у камина, и все остальные в сборе – что-то потягивают, кот покуривает папироску.

Ну да, как же она забыла – и там, и здесь.

Маргарита села в кресло в некотором отдалении – похоже было, здесь идет разговор.

– Итак, – произнес Мессир, – какие конечные показатели?

Козулинский заглянул в бумажку:

– Поросята порезаны на 98,3 %.

– Съедены?

– Нет, мясо продано в кафе-рестораны, а деньги пропиты.

– Кваском нашим водочку запивают, – просто по памяти сообщил Азазелло, – бараночками пиво закусывают.

Кот махнул в воздухе папироской:

– Напрягают в блуде себя. Проституция, – он дернул брезгливо плечами, – абсолютно не гигиеничная, – голос прозвучал с некоторою досадой.

Красный дракон на халате Мессира поднял голову, чтобы тоже сказать, но получил легкий шлепок.

Время лишь слегка перешло за одиннадцать, а публика уже совсем и разогрелась, и развязалась. Победители, особенно с большими кейсами, вызывали злобные взгляды, и разговорчики ревнивые с матом слышались: «за падло за такие бабки на козле скакать». Проигравшие в скачках, почему-то тут же почти напивались. Маленькие, но энергичные пажи уже разводили кого-то несколько раз.

Наблюдающий офицер шкурой чувствовал – что-то будет, и совсем скоро.

Он уже не ходил по залам, а устроился в самом первом, поставив у окна полукресло. Высота здесь совсем небольшая.

Тот депутат от Дзержинского так и не вышел.

Доложить? Депутат все-таки…

В зале появились сразу четыре собаки – крупные породистые ротвейлеры.

Нет, не четыре, их… сколько же их…

О боже!

Прежде чем добить креслом мешающие осколки и выпрыгнуть, он успел сообщить: «Началось, внимание, началось!»

Катушев уже имел полную информацию.

Стрелки уперлись в двенадцать, и на работавшем в кабинете телевизоре пошла новостная заставка.

Любопытно, насколько они проворны.

Диктор главного канала – аккуратная и эстетичная – заговорила слегка взволнованным голосом.

– Начинать сегодня приходится с тревожного сообщения о случившемся происшествии во дворце Нарышкина, где во время vip-бала произошло нападение очень большой стаи собак. По предположениям, собаки-ротвейлеры были выпущены или вырвались сами из чьего-то питомника. К счастью, работники МЧС прибыли вовремя и проявили очень большую активность.

На экране в полутемноте появился грустный Шойгу в ведомственном комбинезоне, который с кем-то говорил и куда-то показывал.

«Чего доброго, на вице-премьера пойдет, – подумал Катушев, – и обязан ему теперь кое-чем».

– О жертвах пока сообщений нет. Некоторые участники бала отказались от медицинской помощи и разъехались, однако многие госпитализированы в местной областной больнице. Прямой репортаж оттуда нашей выездной съемочной группы.

Журналист с микрофоном в больничном коридоре, рядом с ним один из дежурных врачей.

– Могли бы вы охарактеризовать основные травмы и состояние пациентов.

– Разделю на две группы. У первой, у большинства, покусаны мягкие ткани. Потери крови, я бы сказал, незначительные. Подлечим день-два и выпишем.

– Значит, не опасно?

– Ну, сидеть какое-то время придется на мягких подушках. А вот с другой группой обстоит посерьезней.

– Как именно?

– Отравление средней тяжести. Очень для нас непонятное.

Катушев знал кто такие – весь бомонд нефтегазовый.

– А что именно непонятно?

– Рвота нефтью у одних, у других метан через анальные отверстия прёт. Персонал не может работать, ждем, когда МЧС доставит противогазы.

Нянька прошла с полным ведром черной маслянистой жидкости.

– Вот пожалуйста, – показал рукой врач. – Где они насосались?

Репортаж на этом закончился.

Диктор – аккуратная, эстетичная – поглядела с экрана, захотела что-то начать, но задумалась.

И внезапно искривясь в кресле, растопырила пальцы:

– А вот такие сегодня новости.

Ее вдруг выпрямило и дернуло снизу от живота, длинный плевок полетел в сторону.

– У ё-о!

Катушев, как ни странно, испытывал облегчение – похоже, все закончилось, похоже весьма на финал.

Хотя в некоторых кругах началась, а теперь и усилится, паника.

Ришельевич с Полуниным уже думают о своих головах, трупы в шашлычной удалось обнаружить лишь в середине этого дня – Березовский сообщил о них «Энергетику», разумеется, уже только добравшись до Лондона. Специалисты на прослушивании быстро разобрались – «что» и «о чем».

Депутата-коммуниста милиция нашла под утро на какой-то сельской дороге и, внимательно выслушав, бережно отвезла в сумасшедший дом.

Депутат уже рассказал свою историю нянькам, а теперь рассказывал двум врачам.

– Я к нему, как к отцу родному, я ж за памятник его душу клал. Он мне сразу про памятник: «Черт с ним. Ты про партию говори, про страну». Разве можно неправду сказать этому человеку? – он посмотрел на врачей, те категорически мотнули головами, что, конечно, нельзя. – Вот, значит, я с партийной прямотой изложил про Советский Союз и что новоявленная буржуазия все, значит, отобрала́. – Пациент сглотнул, на секунду окунувшись в переживанья. – Слышу, он по-польски сначала, потом русским матом. – И опять понадобилось несколько секунд пережить. – Достает маузер – две сюда, – пациент указал пальцем слева в две точки, – и одну сюда, – рука сдвинулась вправо.

Он еще раз хотел удостоверить места попаданий, но один из врачей мягко отвел его руку.

– Мы поняли, а что дальше было?

– Дальше, как я уже помер, чувствую, он по трупу ногами лупит, мало ему. – Рука снова поехала к грудной клетке. – Две сюда, и одну вот сюда.

–

Через полгода у него будет уже сорок серебряников, а потом пятьдесят…

Будет, но для чего?

Он, Иуда, не понял самого главного – замысла великого.

Чтобы увидели те, кто не слышит.

Чтоб ощутили высший предел человека.

Не божественный, нет, собственный свой великий предел.

Братья пойдут той же дорогой, и другие многие, которых лица сегодня он видел.

Они пойдут, а ему уже нет пути.

И не горько ему, а пусто.

Да, не понял.

Оттого, наверно, что не очень он умный, простой человек.

Человек.

Человек он.

Значит, и быть по сему – никто не ткнет в него пальцем, не станет показывать на него детям и не плюнет никогда на могилу – друг зароет его тайком, где никто не найдет.

–

Вот вам и всё

Осень уже попрощалась.

И в ближайшие дни совсем уберет уже малый оставшийся цвет.

По пустынной, почти что, Пятницкой шли четверо мужчин и женщина с превосходной собакой на поводке.

Нет, не совсем пустой была улица – редкие прохожие встречались им по пути, все здоровались, улыбались.

– Хорошо, когда мало людей, – сказал кругловатый, в длинном пальто, похожий на бандюка.

– Людей, как раз много, – ответил ему длинный в шляпе с интеллигентным лицом.

Миновали небольшой внутренний скверик у старого особняка.

– Посмотрите, Мессир, – остановившись, проговорил в шляпе интеллигентный, – кто к нам пожаловал.

Статный человек впереди тоже остановился и повернул голову.

– А, неприкаянный.

– Послушаем, или ну его?

– Послушаем, Мессир, – произнесла женщина.

– Отчего же.

Группа повернулась и направилась в сквер, где стоял человек в сером чуть ниже колен балахоне, опоясанном, трижды, грубой неприятной веревкой, с опущенной головой, прикрытой подобием капюшона, на голых ногах были только поношенные сандалии.

Группа остановилась в центре скверика в нескольких метрах от человека.

Бандюк в длинном пальто хлопнул в ладоши, и статный человек сел в кресло – черное, офисное, которое его слегка крутануло.

– Мотов, ты доиграешься.

– Виноват, обшибочка вышла.

Он снова хлопнул в ладоши.

Кресло на мгновение потеряло контуры и снова их обрело – темного дерева, строгое, с высокой спиной.

– Ну и зачем ты явился? Он к себе не берет, и здесь знать не хотят? – сказанное, кажется, не очень понравилось ему самому, и следующие слова прозвучали чуть мягче: – Ладно, рассказывай, не зря же ты прибыл.

– Оставь их, пожалуйста, – тихо произнес голос.

– Вот как?

– Ни Он, ни Ты ничего тут не сделаете.

Сидевший поиграл пальцами на деревянной ручке.

Козулинский чуть сдвинул шляпу и потер переносицу.

– Мнение специалиста, Мессир.

Человек борцовского склада сделал шаг вперед из-за кресла.

– Иуда прав, Мессир.

– Ты, Гелла, что скажешь?

– Не знаю.

– А глаза грустные почему?

– Обычные, Мессир.

– Мотов?

– Позвольте мне остаться при своем мнении, Мессир.

– Оставайся, но при каком именно мнении?

– Просто при своем мнении.

Пальцы опять поиграли по ручке.

– Итак, двое «за» при двух «воздержавшихся». Что ж… действуй, Козулинский.

Интеллигентный щелкнул три раза пальцами:

– Лямца, дрица, хоп…

– Цаца, – подсказала, прикуривая, Гелла.

– Ну, цаца, не цаца, а результат будет тот же.

Шум покрыл улицу, люди засновали, обгоняя друг друга… трое подростков-школьников прошли через сквер, говорившие непонятно о чем из-за слишком малого числа нормативных слов.

– Да, – произнес Мотов, – занятно будет потом взглянуть на детей этих детей. – Все на него посмотрели. – М-м, неудачная шутка, согласен.

СНЫ

Он идет по какому-то ухоженному парку, желтоватый под ногами гравий, в руках поводок, на поводке голый Буш – движется на четырех конечностях рядом внизу.

Что это?

Как неловко…

Хорошо, людей нет.

Он смотрит по сторонам – а людей даже много – стоят на соседних дорожках, наблюдают с газонов.

Буш вдруг поднимается и произносит:

– А теперь поменяемся, как договаривались.

Он видит знакомые лица – Меркель, японцев…

Буш уже расстегивает на нем пиджак, собираясь раздеть…

Фу, хорошо, жена включила громко радио в соседней комнате, и он проснулся до срока.

И сейчас, в середине дня, сон вспоминается с легкими мурашками по спине.

Переутомление явное, надо съездить с визитом куда-нибудь в Гваделупу.

Президент сначала хотел вызвать Буркова, а потом сам решил демократично прогуляться к подчиненному в кабинет.

Вышел в приемную.

Помощник за столом за странным каким-то занятием.

Гоняет серебряную монетку?

Ну да, «ать» – раздается – «ать».

Тот вскинул на шефа голову и хотел приподняться, но монетка оказалась совсем под рукой – «ать»…

Не иначе как Иванов изобретеньице от «оборонки» принес – любит похвастать.

Монета никак не давалась – то отпрыгивала быстро по лягушачьи, то, встав на ребро, катилась зигзагом.

«Любопытно, на что она реагирует? – Президент двинулся дальше. – На тепло? Просто на колебания воздуха?»

Он прошел по коридору, открыл нужную дверь – там, в приемной, секретарь находился за тем же занятием, поздоровался с ним, но даже не приподнялся, устремившись опять за серебряной целью – «ать, ать»…

В кабинете, что за ёлки-моталки, и Бурков гоняет монету.

– Шеф, я ее, проклятую, сейчас достану.

Президент сам заинтересовался всерьез.

– Давай вдвоем.

– Давайте.

Президент скинул пиджак.

– Гони ее на меня.

– Гоню.

– Ать, ать… Ах, ты курва! Ать, ать!

* * *

Народу в холле аэропорта «Шилково» было не очень много, и Дмитрий сразу заметил появившуюся группу с высоким статным человеком впереди – тем самым его банкетным знакомцем.

Тот тоже скоро увидел и подошел.

Остальные – женщина с красивой собакой и трое мужчин стали за ним полукругом.

Обменялись рукопожатиями.

– В Австралию, Дмитрий Игоревич, слышал я? Что ж, неплохая страна.

Митя вспомнил их разговор, будто только вчерашний, свою, бывшую тогда уверенность в том, что всё на своих местах, – это добавило лишь растерянности к его теперешним чувствам.

– Оставили все?

– Вот, кроме нее.

Симпатичная интеллигентная женщина прикоснулась щекой к плечу мужа.

– А разве этого мало? – громко сказала зеленоглазая с собакой на поводке.

– Да! – выдвинулся какой-то подозрительно знакомый в расстегнутом длинном пальто.

Нет, не знакомый – тут только цепи золотой на груди не хватает.

– Да, – продолжил бандюк, – а другим, – он ткнул в себя пальцем, – похуже приходится!

Вдруг по его морде потекли слезы.

– Эх, сиротинушка я, ой, сиротинушка! – кулаки поднеслись к глазам, чтобы вытереть, а слезы текли. – И никто-то меня никогда-а! И один-то я ве-есь!

Женщина и мужчина борцовского склада переглянулись, быстро придвинулись и дали горемыке, в синхрон, два таких точных пинка, что ноги того понеслись по залу, прямо в направлении регистрационной стойки.

И так, что пришлось притормаживать.

– Сиротинушка, фу-у, здравствуйте. Вот наши паспорта.

Дежурный на стойке взял первый паспорт, раскрыл, посмотрел фотографию.

– Господин Мотов?

– Он. Фамилия древняя очень. Пришла к нам с татарами, и происходит от тещи Чин-гисхана. Гляньте в профиль, похож я на Чин-гисхана?

– Мы пропускаем любых потомков в соответствии с визовым режимом. У вас «шенгенская», все в порядке.

Подошла женщина с собакой и еще трое мужчин.

– Нет, ну в профиль, на Чин-гачгука?

– Пропустили, и сваливай, Мотов.

– Мадам, на собаку нам тоже нужен документ.

– Где вы увидели собаку?

Брюнетка с короткими волосами смотрит внимательно на него, и с фотографии такой же – на столе открытый перед ним паспорт.

Служащий встал.

– Извините, ради бога, всю ночь продежурил…

Внимательные глаза, чуть улыбаясь, его извинили.

И у остальных с документами все нормально.

– Счастливого вам полета.

Диспетчер любовался боингом, которому должен дать взлет через пару минут.

Сходство с недоброй, но очень красивой птицей.

«Салон, – подумала Маргарита, – больше походит на номер-люкс в дорогом отеле».

И чуть, очень тонко, пахло духами.

Все, кроме Мотова, сели полукругом в кожаные мягкие кресла, а тот, распевая советский гимн авиаторов – «преодолеть пространство и простор», – орудовал в пилотской кабине.

Мессир смотрит на нее, уставшими немного глазами.

– Кем я буду теперь, человеком?

Мессир с легким удивлением кивает в ответ головой.

Козулинский задумчиво произносит:

– Это очень трудно объяснить, Рита, но ты всегда была человеком. – И поворачивает голову к пилотской кабине: – Скоро ты там?

– Счаз!

Немного еще подождали, и появился «пилот».

В шлеме первых лет авиации, с большими очками на лбу.

– Во время взлета и набора высоты прошу не пить, не курить и, э, не мешать пилоту. Эх, прокачу!

Мессир приказал:

– Азазелло, проследи, чтобы без глупых лихачеств.

Диспетчер связался с боингом:

– Борт – ноль три шестерки, разрешаю вам взлет.

– Ужо! – ответили с той стороны.

Турбины сменили «газовку» на активный режим, и самолет заскользил по бетонке.

Диспетчер, было, подумал – у них предусмотрен форсажный взлет, потому что нос сразу задрался и передняя стойка шасси уехала внутрь.

Нет, бежит по взлетке.

То есть – он вгляделся со своей удобной позиции – он бежит!

Ноги-стойки, покачивая самолет, выбрасываются и бьют по бетону, крылья машут в такт, помогая… бег стал быстрым совсем, напряженным, и тяжелое тело оторвалось от земли, взмахи крыльев стали плавнее и шире.

На радаре – он взглянул – в ближнем радиусе нет никакой самолетной точки.

– Борт – ноль три шестерки…

– Кар, кар, – прозвучало в ответ.

Черт! Вчера с другом зашли выпить пива, и водки еще взяли немного, он чувствовал – дерьмо-самопал. Мысль страшная: а если подмешан метиловый спирт?!

Срочно сейчас в медицинский пункт!

Он набегу крикнул в комнату отдыха своему товарищу:

– Замени! – и повторял, прыгая вниз по ступенькам: – дерьмо, а дерьмо.

* * *

Генеральный директор «Шилково» был уже близко к родному аэропорту, когда под днищем их «Лексуса» заскрипело и застучало.

– Кардан не годится – дерьмо, – произнес на это шофер.

– Мы же автомобиль только месяц назад покупали. В салоне.

– И салон этот дерьмо.

Генеральный почувствовал вдруг, что в бедро сквозь сиденье ему давит какой-то стержень.

– Это что ж нам подсунули?

– Дерьмо, – не желая быть многословным, снова сказал шофер.

– Слушай, краткость – только сестра таланта. – Они уже подъезжали. – У тебя гарантийные бумаги с собой?

– В бардачке лежат.

– Ну так отгони эту дрянь и возьми новую.

Возмущенный слегка, он вошел в служебный подъезд, начальник метеослужбы встретился по пути.

– Как погодка?

– Дерьмо.

Тот скрылся за дверками лифта.

Что за чушь – он спросил просто так – сам заметил сюда по дороге, что хорошая видимость – небо вполне нормальное.

Недовольный, он буркнул в приемной – кофе, и прошел к себе в кабинет.

По привычке, и от легкого огорчения, генеральный, раздевшись, сразу налил себе коньяку, выпил и заел шоколадом.

Подошел к окну… небо как небо, и пожалуйста, вон кто-то, издали видно, на посадку идет.

Секретарша принесла кофе, поставила на столик, вышла почти уж из кабинета…

– А кофе у нас дерьмо!

Генеральный застыл.

– Уволить?.. С ума они посходили?.. Или ему и впрямь лечиться пора?

* * *

Катушеву доложили, что «гости», наконец, отбыли.

Ну и что, он сам знал – всё так и будет.

Как знал, с самого начала, что никакого мультимиллиардера Смирнова просто никогда не существовало в природе.

Приятный денек.

Только ни одна прямая кремлевская линия не отвечает – обедают, что ли, дружно?

Помощник вошел и слегка огорчил – банкир Беркман немедленно просится.

Катушев недолюбливал банкиров всех чохом, и этого тоже.

– Ну, давай.

Он поздоровался с гостем и пригласил сесть напротив.

Тот сразу открыл какую-то папку и вывалил на стол кучку сотенных зеленых бумажек.

– Так мало? – иронически произнес Катушев. – И за что вы их мне предлагаете?

– Не смейтесь, пожалуйста, а приглядитесь. Это из наших обменных пунктов. Сдавали крупными партиями.

– И что?

– Как что, собака в овале вместо американского президента.

– Ваши работники собаку от Бенджамина Франклина отличить не умеют?

– Это психотропное оружие какое-то. Или психотронное. Работники принимали как настоящие. На семь миллионов нагрели. Вот, – гость расшевелил кучку, – здесь собака зевает, тут чешется, а здесь… извините, гадит.

– А что вы от собаки хотите?

Откуда эти деньги сразу стало понятно – со вчерашнего бала.

– Да причем тут собака! Это же афера очень опасная, а что они завтра устроят?

– Ничего не устроят.

– Как это ничего?

– А так. Кто-то из ваших валютных менеджеров подговорил персонал, и впарили вам эти фантики под мистическую историю.

– Да?

– Не вы первый.

– Тхе, не подумал. Я ж ноги им повыдергиваю.

– Последних ваших слов не расслышал. Оставьте несколько штук для сувенирчиков.

– Да вот, пожалуйста.

– Нет, которая гадит, не надо.

* * *

В кабинет к генеральному вошел заместитель, проверил, зачем-то, на плотность дверь, а когда подошел, лицо, генеральный заметил, у него бледное очень.

– Слушай, у нас беда.

– Что? Кто разбился?!

– Если бы. На складе весь контрафакт пропал.

– Ты что говоришь, а? Как весь, это же половина склада?!

– Не кричи. Ящики, значит, пустые, и на каждом таком крупный маркировочный штамп: «Дерьмо».

– Охрана наша, как это можно… грузовиками!

– Охрана наша – дерьмо. И ты не кричи. Подумай, лучше, кто на такое способен.

– Да, кто способен?!

– Тихо. Не понимаешь?

– Не понимаю.

– Ну, контрафакт, другое ведь не забрали.

– Ты… что хочешь сказать?

– Да Катушев, его люди.

Генеральный поводил головой, обалдело посмотрел перед собой в воздух, и в нем начертилась решетка.

– Вспомни, кто в долю войти к нам недавно хотел.

– Газпром.

– Вот и прикинь.

– А… а мы почему еще здесь?

– Время дают убраться. Аэропорт себе заберут за копейки, а нам – время за это. Ну, и чтобы на суде не болтали.

Картина стала яснее ясной.

– Когда борт ближайший у нас?

– Через тридцать минут на Женеву. И на него, знаешь, какие «шишки» прут? Надо туристическую группу снимать.

– Ну и сними. Пусть их кормят до следующего борта.

– Кормежка у нас…

– Знаю, пусть больше дадут. Собираемся – ноги в руки.

Генеральный начал вынимать из ящиков самое важное. Да, рог коньячный забрать – там только по обводке коньяк, а внутри одиннадцать килограммов золота. Чуть не забыл про эту мелочь, но сейчас пригодится.

К вылету он явился за несколько всего минут – на уничтожение бумаг время ушло.

Вот стоят стюардессы, и молоденькая старшая стюардесса смотрит на него зовущими глазками.

С глазками этими, с попкой теперь придется расстаться.

А экстрадировать, он сразу понял, это не страшно, это они будут всю жизнь экстрадировать.

Командир корабля – сорокалетний, красивый, подтянутый, асс в полном смысле – приветствует его сразу внутри.

– Да, можно лететь.

В салоне… такое и во сне не приснится – ну все знакомые лица.

Ришельевич тычет в коньячный рог пальцем.